***
Мастерская была разрушена целиком, ущерб, который быстро не исправить. Ветер выл, терзал его волосы и ворот рубашки, когда Первый Всадник прохаживался вперёд-назад, давя ботинками мелкие осколки. Если бы он был больше подвержен эмоциям, оценил своё состояние как сильное раздражение, в первые мгновения после случившегося невероятно приближенное к гневу. Первым делом он взмахом руки собрал разлетающиеся тёмные души в единое жужжащее облако, которое перерубил своей косой. Та поглотила их, пленила, заковала в себе. Война попытался сбежать, он слишком хорошо знал старшего брата, чтобы надеяться избежать наказания. Смерть, молниеносным движением оказавшись перед лицом Третьего, двумя пальцами коснулся его лба, и Война рухнул без чувств на пол, погрузившись в долгий беспробудный сон. Пьёны унесли его в ледяную камеру в недрах замка. После чего вернулись за Мальбонте, что повис на шипах и ремнях, как соломенная кукла. О девчонке в суматохе Смерть и вовсе забыл. Лишь когда мыл руки, чистил свою одежду и методично раскладывал уцелевшие инструменты, обратил внимание на жалобное хныканье в углу. Она истекала кровью из многочисленных царапин, боялась даже дышать. Аура страха витала бледно-жёлтым облаком над её хрупким телом. Смотрела на Мальбонте со слезами и надеждой, изредка и украдкой наблюдая за Смертью. — Нефилим жив, можете не волноваться, — сообщил Всадник, не отрываясь от своего занятия. Он поднял глаза, уставившись в стену в раздумьях, как поступить с этой девочкой, которая унаследовала силу Светлого Наместника. Но снова пришёл к тому же выводу, к какому и раньше: живой она полезнее. Тем более, что сейчас им особенно важно найти действенный рычаг воздействия на Мальбонте. Ключ к его покорности. Пьёны, бесшумно скользя по усыпанному стеклом полу, отвязали нефилима, сняли его с шипов и погрузили на носилки. Только тогда девушка с трудом поднялась, не обращая внимания на собственные травмы. Она ушла с ними, и Смерть тому не препятствовал, у него и так хватало забот. Замок и магия, заключённая в его стенах, сами чинили прорехи и разбитые окна. Уборкой также займутся и пьёны. Собрав необходимы вещи, Смерть вернулся в свою башню, размышляя о том, каким образом нефилиму удалось выжить. Чума уже ждала его, сидя в кресле с осанкой госпожи, закинув ногу на ногу. Постукивала длинными ногтями по столешнице, и в этом жесте угадывалась нервозность и напускная надменность. Сестра задета, но не желает подавать вида. Как только Первый Всадник прикрыл за собой дверь, она вскочила, одёргивая собравшийся складками на талии подол узкого платья. — Ты звал меня? Зачем? — стараясь сохранять учтивость, которую ценил Смерть, но в то же время теряя терпение, спросила она. — Ты сама до этого искала моего общества, — напомнил он и заметил, как сестра, закусив губу, поспешно отвела взгляд. — Тебя что-то тревожит? Смерть прошёл к столу, открыл ящик, спрятав туда прихваченный из мастерской свёрток. — А… нет, то пустяки, — беззаботно махнула рукой Чума, но вышло фальшиво. Смерть медленно поднял глаза, посмотрев на неё в упор. Врать ему — неудачная затея, и Чума это знала, потому поспешила перевести тему. — Позволь узнать, за что ты заточил Войну? И как долго он там пробудет? В её лице отразилось неподдельное волнение. — Он нарушил субординацию, приведя рабыню в мою мастерскую. Его ладони опустились на поверхность стола, а взгляд стал тяжелым и проницательным. — Скажи мне лучше, сестра, говорил ли тебе Война о чём-то, что помогло бы нефилиму перенести ритуал? Чума захлопала длинными ресницами, покрытыми вязкой тушью, изобразила непонимание. Убедительно… почти. — Нет. Ничего такого он не говорил, — покачала она головой, и светлые локоны заскользили волнами шёлка по открытым плечам. — Если бы планировал, точно сказал бы мне. На её заверения Смерть только мимолётно приподнял уголки рта в сухом подобии улыбки. Он услышал достаточно, но пока не знал, что с этим делать. Выпрямился, убрав руки за спину, и со вздохом заключил: — Что ж… Раз Мальбонте выжил, а наш первый план потерпел крах, придётся любыми способами привлекать его на нашу сторону, как очнётся, и предлагать всё, что пожелает по итогу. — У него нет выбора, — негодующе прыснула Чума, но Смерть тут же осадил её возмущение. — Ошибаешься, сестра. Выбор есть всегда, остальное зависит лишь от привлекательности возможных вариантов. Когда Чума покинула башню, ритмично стуча каблуками, явился Голод. Постучал небрежно, но после ответа так и не вошёл, прислонившись плечом к дверному косяку. — Хотел видеть? — расплылся он в полупьяной улыбке, на что Смерть незаметно закатил глаза. Второй Всадник всегда был повесой и гулякой. Привить ему манеры, как и дисциплину, не выходило веками. Будучи заложником собственной силы, Голод деградировал и нравственно разлагался, но делал это осознанно и с удовольствием. — У меня для тебя добрые вести, — потерев переносицу большим и указательным пальцами, сообщил Смерть, опустившись в кресло. — Добрые они для тебя или для меня? — уточнил Голод с дерзкой ухмылкой. — Слышал, что последний эксперимент прошёл неудачно… Смерть устало откинулся на спинку, посмотрев на брата так, словно тот давно залез ему под ногти и разросся там хроническим грибком. — Верно. Настолько «неудачно», что, боюсь, временно придётся отказаться от данного способа отыскать Монрейн. По крайней мере, до тех пор, пока я всё не починю. Голод сморщил лоб, усмехнулся, почесав затылок. Развёл руками. — А от меня ты чего хочешь? Чтобы я ещё вечность тут торчал? Смерть прикрыл веки, неспешно покачав головой. — Нет, я хочу, чтобы ты забрал как можно больше Тёмных в свои владения и обеспечил их безопасность. Голод казался потрясённым, но в то же время обрадованным. — Со мной-то они будут в безопасности, но вот наедине друг с другом… — он похабно хохотнул, рисуя в воображении всевозможные отвратительные картины. Смерти их даже представлять не хотелось. — Если что-то случится, я перехвачу их души, буду наготове. Но только избавь меня от этого шума. — Без проблем, — пожал плечами Голод и, сделав кругообразное движение на носке сапога, развернулся, чтобы уйти, но остановился, вспомнив нечто важное: — А того нефилима тоже забрать? Он вообще живой? Смерть подумал мгновение, после чего ответил. — Мальбонте и его рабыня прибудут позже вместе с Войной. Я свяжусь с тобой, как только они покинут мои чертоги. Последняя фраза не понравилась Второму Всаднику, потому что он хорошо знал, что из уст Смерти подобное всегда подразумевало шпионаж, влекущий разлады в семье. Разлады Голоду осточертели, что он демонстрировал на каждом шагу. Смерть и сам оставался подавленным и мрачным. Даже мрачнее, чем обычно. Его стаей голодных стервятников терзали сомнения, несущие с собой неприятную и жестокую догадку. Оставшись один, он привстал и повернулся так, чтобы видеть портрет Семерых. Долго блуждал ностальгическим взглядом по лицам, стараясь избегать светлого и лучезарного лика Любви, чей образ по сей день носил на груди в серебряном кулоне. Невольно поднял руку, коснувшись круглого металла на тонкой цепочке, позволив себе нырнуть в омут памяти. Но как ни старался, не мог вспомнить, в какой именно момент в их тогда ещё сыром и неокрепшем мире появилась Любовь об руку с Голодом. Познав её суть, Смерть винил себя, думая, что сам позволил ей родиться и внести раздор между Царицей и Властелином, не задушил сразу то инородное тепло, которое заставляло его мёртвое сердце биться и чувствовать боль. Отрава, яд, от которого по сей день не существует лекарства. Чем ближе звёзды, тем яростнее их сияние и жар. И некого винить. Смерть должен был исправить ошибку. Свою ли? Или продиктованную судьбой, над которой даже боги не властны? Всё предначертано, кому ещё знать о том? В его руках столько нитей жизни, тонких, звенящих, способных оборваться в любой момент. Огромная власть, чрезмерная преданность, туго переплетённая с болью, с тоской, со скорбью, поставившей клеймо на всё ещё прекрасном лице. Отпечаток многовековой усталости. Но несмотря на всё, он был благодарен Любви за возможность хотя бы на ничтожное мгновение почувствовать себя живым, как все прочие. Он перевёл взор на Царицу, что с неподвижным превосходством над всеми глядела с холста, и тяжело вздохнул, уронив с губ имя, которое не смел произносить долгую вечность… — Монрейн… Неужели за твою задетую гордость нам всем придётся заплатить существованием? Стоит ли оно того?..***
Война очнулся в темноте, вскочил, едва открыв глаза, огляделся и впал в такую неистовую ярость, что готов был обратить владения Смерти в жалкое пепелище. Он метался из угла в угол, рычал раненым зверем, поливал огнём древние льды, заставляя те плакать. Снова и снова налетал на толстые прутья клети, но неудачи не ослабляли шторм, лишь раззадоривали. — Сука! Сукин сын! Ещё и ещё, и ещё. Не уставая, не чувствуя боли в содранных до мяса костяшках. Он видел свой меч за пределами досягаемости, и от этого бесился ещё больше. Чума застала его именно таким, сгорающим в пламени собственной ненависти. Он не сразу заметил её, тихо спустившуюся, глядящую на него со снисхождением и обидой. «Дурная баба, ты тут ещё!» Война припал к проклятым прутьям, схватив их обеими ладонями, попытался выломать, но сдерживающее заклятье не разрушить никакой физической силой. Ему казалось, что Смерть нарочно выстроил эти камеры, чтобы запирать его за любое отступление от его идиотских правил, за любую импровизацию и самодеятельность. Напыщенный урод! Как же Война его ненавидел! Боялся и то меньше, если то, что Третий испытывал к брату, можно обозвать примитивным словом: страх. Тому, кто создан убивать, неведома боязнь умереть, но Смерть мог сделать нечто куда худшее, чем лишить Войну жизни. Он точно знал все его слабости. — Выпусти меня! — потребовал он, испепеляя сестру взглядом, видя, что Чума показательно держится в тени, на расстоянии. Надменная и подозрительная. Пришла не освободить, как он надеялся, а посмеяться. Сука. Она моргнула, словно очнувшись, презрительно фыркнула и только тогда разлепила свои снова подкрашенные алые губы, соизволив заговорить: — Ты украл у меня зелье, стимулирующее силу Света… Для чего? Зачем оно тебе понадобилось?! Война тихо и ядовито засмеялся, улыбаясь окровавленным ртом сквозь прутья. Если бы не они… — Пришла вести допрос, сестрёнка? Переходи сразу к пыткам. А можешь зайти сюда и снова обвинить меня в воровстве? Сработало. Чума вздрогнула от возмущения, уставилась на него, как на умалишённого. Резко приблизилась, попав в зону досягаемости его рук. — Думаешь, я боюсь тебя?! Ничего ты не сделаешь! — прошипела она рассерженной рысью, лихорадочно сверкая глазами. — Или что? Убьёшь меня, как убил Любовь? Тогда и вовсе останешься отверженным! Изгоем, при чьём имени Голод, Властелин и Смерть будут плеваться всю бесконечность. Не стоило ей этого говорить сейчас. Война вскинул руку, без труда сжав крепкими пальцами изящную шею сестры. Она вскрикнула на вдохе и изумлённо замерла, таращась на него и царапая и без того изрезанное запястье. — Это ты рассказала Смерти? — выплюнул он ей в лицо, готовый сожрать за малейший намёк на правду. — Про чёртово зелье?! Ты ведь искала его, а наткнулась на меня! Говори, продажная шлюха! А иначе!.. Но вместо ответа Чума смачно плюнула в него концентрированной кислотой. — Блядь! — Война не отшатнулся, только зажмурился, вертя головой, терпя резкую боль, с бульканьем поедающую его глазные яблоки и кожу вокруг них. Но хватку на секунду ослабил, чем Чума тут же воспользовалась. Не сказав больше ни слова, она гордо покинула клетку, бросив его наедине с самим собой.***
Я не была уверена, куда меня несут ноги, да и донесут ли вообще. Действовала на автопилоте, не бежала, но и не шла. Плелась за костлявыми тварями в балахонах, то и дело спотыкаясь, цепляясь пальцами за шершавые стены. Туфли где-то потеряла, платье разодрано, ступни саднили от впившихся в них мелких осколков. Лицо, руки и плечи в мелких порезах, которые, к счастью, быстро затягивались. Волосы взлохмачены, но мне плевать на внешний вид. Плевать даже на то, тащат ли эти уроды бессознательного Мальбонте в покои или в крематорий. Всё лучше, чем находиться вблизи Смерти или его ублюдка-брата. Что произошло между Всадниками и по какой причине, я так и не поняла, но не могла даже позлорадствовать над падением Войны, потому что сама ощущала себя прокрученной через моральную мясорубку. Пьёны принесли Мальбонте в уже знакомую спальню, просто положили на кровать и бесшумно удалились, едва мне удалось миновать двери. — П-п-п… подождите, — голос не слушался, звучал жалко и сломано, я заикалась. — А как же он? Но никто не отозвался и не вернулся. Сил стоять не осталось, и я осела на пол, с тревогой и опасением осмотрев нефилима. Он выглядел ещё хуже, чем я. Весь в крови и сквозных колотых ранах, некогда чёрная рубашка вымокла насквозь и приобрела бордовый оттенок. Лицо неподвижно, и веки плотно сомкнуты. «Они ведь не отправят сюда лекаря…» — с тупой отчаянной злостью, копошащейся в груди, подумала я. Эмоции всё ещё спали или тоже валялись в отключке, сражённые ужасом пережитого. Не знаю, сколько я просидела, поджав ноги и не сводя глаз с Мальбонте, но с каждой утекающей минутой накатывала и липкая холодная жуть. «А если он очнётся, одержимый тьмой? Неадекватным, кровожадным монстром? Или… того хуже, не очнётся вообще? Умрёт? А, может, уже умер?» Нервно сглотнув, я поморщилась от того, насколько пересохло и горело горло. Понаблюдав ещё немного, осторожно поползла к кровати, желая убедиться. В чём? Сама не знала. Но любая правда лучше, чем неизвестность. Мальбонте был смертельно бледен, лицо в кровоподтёках и расцветающих пурпуром синяках, изодранные губы приоткрыты. Я прислушалась, чуть наклонившись. Вроде бы дышит. Веки чуть подрагивали, словно ему снились кошмары. Облегчённо вздохнув, я кое-как поднялась. Шатаясь и норовя снова упасть, пошла в ванную, где обнаружила свежее полотенце и небольшой алюминиевый таз. Горячий душ вернул меня к жизни, смыв потрясение и грязь, угомонив колотящую изнутри дрожь. Порезы почти все затянулись, оставались лишь самые глубокие, они щипали и саднили. Я села на дымчатую плитку, позволяя воде литься мне на спину, и принялась вытаскивать осколки. Морщилась, шипела, но мне повезло, что ни один не впился слишком глубоко. Вышла, обернувшись в полотенце, озадаченно осмотревшись. На смену адреналину пришла невыносимая усталость. Но Мальбонте так и не пришёл в себя. Прошлёпав босыми мокрыми ногами по полу, я забралась на кровать по другую сторону от него, желая поскорее забыть этот день и этот мир, хотя бы на пару часов отдаться блаженному сну. Но снова взглянула на него и прикусила губу. Я никогда не видела Мальбонте таким уязвимым, как сейчас. От него пахло кровью, он пострадал куда больше, чем я. И если бы не выжил… Смерть убил бы меня прямо там. Сердце защемило от осознания, которое я почти сумела отогнать и проигнорировать, но оно упорно возвращалось, наседая на воспаленный мозг, лишая желанного забвения. Подумав немного и, наконец, решившись, я придвинулась ближе к нефилиму. Осторожно, трясущимися пальцами убрала слипшиеся и влажные пряди чёлки с его лба, тут же резко отдёрнув руку. Лоб Мальбонте пылал, покрытый мелкой испариной, его била лихорадка. Я боялась, что он очнётся и увидит меня, нависшую над ним, но быстро поняла, что это сущие пустяки. Слезла с кровати, обошла её, снова наклонилась над неподвижным мужчиной. Его рубашка висела на груди лоскутами. Я внимательно осмотрела раны, но из-за запёкшейся крови было трудно понять, заживают они или нет. Радовало то, что кровь больше не выплёскивалась толчками, как раньше. Затаив дыхание, я потянулась к пуговицам, начав медленно вынимать их из петелек. Мне хотелось снять рубашку полностью, чтобы промыть раны. Одну руку удалось вытянуть из рукава, ко второй же ткань плотно прилипла. Медленно выдохнув от волнения, я вновь бросила взгляд на его безжизненное лицо, и окончательно взяла себя в руки, запихав все предрассудки подальше. Пришлось разорвать ткань. Та поддавалась с тихим протяжным треском, и вскоре то, что некогда было рубашкой, оказалось в моих руках. Мокрая от крови, хоть выжимай. Но вместо этого я просто швырнула её куда-то в угол. Кожу ладоней неприятно стянуло, меж пальцев стало влажно и липко. Я снова побрела в ванную, чтобы вымыть руки. Схватила с вешалки чистое полотенце, набрала тёплой воды в таз. Стараясь не расплескать, принесла тот в спальню, поставив рядом с кроватью. Сама села на край рядом с бедром Мальбонте. Странно… ещё некоторое время назад я его ненавидела и желала повторно уничтожить, а сейчас молюсь всем существующим и мёртвым богам, чтобы он выжил. Смочив и отжав полотенце, пропуская между пальцами приятное тепло, я прижала ткань к шее Мальбонте, там, где медленно билась всё ещё тёмная жилка. Его вены напоминали нарисованные углём полосы на телах индейцев. Они вспарывали собой кожу, истончая её. Я осторожно вытирала кровь снова и снова. Водя полотенцем по широким плечам, крепким мускулам на руках, груди, плоскому твёрдому животу… Вода стала бурой, от неё пахло ржавчиной. А я поймала себя на том, что пристально разглядываю того, кого так часто называла врагом. Резкое движение руки оборвало монотонный усыпляющий поток мыслей. Не приходя в себя, Мальбонте жестко стиснул моё запястье пальцами, едва не дробя кости. Лицо его исказилось в звериной злобе, но глаза оставались закрыты. Я вскрикнула, сдавленно промычала, пытаясь освободиться, но он не отпускал, вцепился мёртвой хваткой, словно волк в глотку врага. — Мальбонте… я не хочу тебе зла, — у меня не было сил сопротивляться и спорить. Я выжата, как апельсин, побывавший в соковыжималке. Едва могла шевелить губами, потому голос звучал совсем уж сипло. Он же кипел, мучился в агонии, но продолжал драться в собственном подсознании. Я всхлипнула от боли, встав на колени и прижавшись лбом к нашим сцепленным рукам, прошептала: — Перестань, прошу. Всё закончилось… ты в безопасности. Не знаю, как именно он услышал, почувствовал или понял, но сработало. Что-то большое и светлое, пробивающееся из глубин моей души, остудило беспощадный натиск тьмы, заставило ту отступить. Мальбонте тихо застонал, шепча что-то порванными сухими губами, расслабился и затих. Горячие грубые пальцы продолжали держать меня, но уже без нажима, потому я осторожно отстранилась, вновь с опаской посмотрев на него. Сейчас Мальбонте вовсе не казался монстром… Беззащитный, израненный… Но в то же время несломленный и цепляющийся за жизнь, что меня всегда в нём тайно восхищало. Моргнув и отбросив неуместные мысли, я отнесла таз обратно в ванную, вылила его, прополоскала полотенце под краном, вернулась снова. Раны Мальбонте затягивались, пусть и очень медленно. И дышал он уже ровнее, громче. Грудная клетка медленно вздымалась и опадала, жилы стали куда светлее, постепенно обретая привычный бледно-голубой оттенок. Закончив с торсом и руками, я с сомнением и неловкостью взглянула на брюки, что тоже целиком испачканы. Но снимать их с него не отважилась, потому перешла к лицу, села чуть выше, аккуратно протерев щёки по линии острых скул, волевой подбородок, крылья носа, лоб, уши, виски. Окунув ткань в воду, я поддела её двумя пальцами, вытерев сухие губы от уголка к уголку и небольшой гладкий участок кожи над ними. Отпрянула, отчего-то густо покраснев, снова отнесла таз и вернулась уже с пустыми руками. Легла рядом, аккуратно вытащив из-под Мальбонте край одеяла, укуталась им поверх мокрого полотенца, которое обернула вокруг своего тела. В который раз посмотрела на лежащего рядом мужчину. Непривычно пытаться заснуть с ним в одной постели… ещё непривычнее переживать за него и вслушиваться в каждый вздох, боясь, что тот станет последним. Но его дыхание успокаивало меня. «Только живи…», — как странно думать подобное с учётом прошлого и настоящего. Без Мальбонте не останется надежды на спасение, наш мир и судьбы погрузятся в беспросветную серость. Путеводный огонёк в конце тоннеля теплился лишь до тех пор, пока билось сердце нефилима. Меня пробирал озноб, от которого стучали зубы, я не могла согреться в одеяле, то падая в морок тревожных снов, то снова просыпаясь. Мне снилось, что всё кончено, и я вскакивала, касалась Мальбонте, проверяла, дышит ли. Не поняв и запаниковав, опустила голову ему на грудь, лишь бы слышать биение сердца. Он такой тёплый… А я хотела согреться, ощутить рядом не вездесущую пустоту, лёд и одиночество, а кого-то живого и горячего, пусть это и казалось аморальным… Но стоило мне прижаться щекой к его гладкой коже, как я вдруг разревелась, всхлипывая и роняя солёные слёзы, а потом изнеможение всё же забрало своё, и сознание провалилось во мрак.