Кровавый восход алого солнца

       Лёва жил обычной жизнью советского школьника: любящие родители, школа, друзья, футбол после уроков — если не в секции, то во дворе или, в крайнем случае, чеканка в домашних условиях с другими упражнениями, как отжимания и прыжки. Без спорта Лев жить не мог. А ещё он был мечтателем, пытался строить планы наперёд: хотел стать самым знаменитым футболистом, сыграть в юношеской сборной, побороться за настоящий золотой кубок. В тринадцать лет всё казалось таким ярким, красочным и даже иногда простым, что не мечтать Лёва просто не мог.        Летом родители отправили его в лагерь подышать свежим воздухом, набраться сил, завести новых знакомых — Хлопов-младший был мальчиком общительным. Даже слишком. А ещё везде и всегда брал на себя роль негласного лидера, чем очень раздражал некоторых, ведь, как известно, все хотят быть главными, да только не у всех способности есть. А вот у Лёвы их было навалом. По крайней мере, он так считал.        На речной трамвайчик Лев заходил уверенно, гордо шагал впереди остальных пацанов из своего отряда, пока родители стояли где-то на причале и махали ему вслед. Как и ожидалось, он быстро перезнакомился практически со всеми ребятами, и теперь они рассказывали друг другу страшилки про местных, про лагерь, куда они держали путь, и про беглых зеков, которые из тюрем сбегают и в лесу дичают. Хлопова страшные истории никогда не пугали, он в них не верил, но слушал с интересом. Ещё интереснее стало, когда в один момент к их беседе присоединился мальчик в очках, которого Лёва почему-то заметил не сразу. Он стоял около перил дальше всех, такой одинокий, тихий и маленький, что практически никто не обращал на него внимания.        — Да тут всё кровью залито. Кровью красноармейцев, — подал голос мальчик в очках, и ребята тут же устремили на него глаза. — Вон в той деревне в Гражданскую войну жестокая битва была, — он указал пальцем на берег.        — Откуда ты знаешь про войну? — Поинтересовался Лёва. Вопрос сам собой слетел с языка — прекращать беседу с «новеньким» не хотелось. Скорее наоборот, Хлопов хотел узнать его поближе. Чем-то он цеплял.       — Из библиотэки, — усмехнулся Титяпкин.        — Угомонись, — Лёва недовольно посмотрел на товарища, — Титяпа.        Мальчик в очках призадумался, будто решал, стоит ли говорить. Наконец, набрав в лёгкие побольше воздуха, сказал:        — Мне брат рассказывал. Он… в прошлом году тут вожатым был.        — Щас тоже едет, наверное, да? — Улыбнулся Лёва, но очкарик наоборот заметно помрачнел и отвернулся.       — Нет, — отрезал он.        Мальчишки тут же начали шушукаться. Так Лёва узнал о смерти старшего брата нового товарища, и ему стало жутко неловко. Зачем только спросил, в самом деле. Мальчик в очках выглядел таким грустным, казалось вот-вот заплачет, что Хлопову захотелось непременно поддержать его. Пожать руку и, если повезет, стать друзьями, чтобы его больше никто не обижал.        Лёва всегда делал то, что приходило в голову. Поэтому он без лишних раздумий встал и подошёл к мальчику.       — Тебя как зовут?        — Валера, — малость неуверенно произнёс тот, будто Хлопов был каким-то хулиганом, пытавшимся подговорить его на какое-нибудь дельце. Однако быстро пришёл в себя и сказал уже более спокойно:        — Лагунов.        — А я Лёва. Лёва Хлопов, — и футболист протянул ему руку. — Дружба?        Валера посмотрел на чужую ладонь и улыбнулся. Пожал, радостно сияя голубыми, как самая настоящая лагуна, глазами. Лёва отметил, что фамилия очень шла мальчику — прям-таки говорящая.        — Дружба, — кивнул Валера.        Увы, самым ярким и хорошо помнящимся был только этот момент. Ещё Лёва помнил, как заступался за Валерку, сохранил отдельным воспоминанием первую футбольную тренировку, на которой его послали в одно место (обидно было до жути), и смутно ему припоминался матч в конце смены. Самой игры в памяти не осталось, но Хлопов точно знал, что они разгромили соперника.       Лето восьмидесятого вообще было для Лёвы туманным — большую его часть он не помнил вовсе. В памяти всплывали разве что отрывки из жизни в лагере. Редко попадались яркие и красочные. В основном они были поверхностными и без какого-либо контекста, словно взяли киноленту и разрезали на куски, отложив в рабочий ящик только самое основное, что не повредит сознанию впечатлительного зрителя. Хлопов впечатлительным себя никогда не считал, однако раз половина смены куда-то бесследно исчезла, значит было что-то такое, что его сознание теперь отчаянно пыталось выкинуть прочь — о подобном феномене было написано в одной книжке про особенности человеческого мозга.        Утром после прощального костра Лёву тошнило и качало, как корабль на волнах во время шторма, голова кружилась, будто после карусели, гудела, откликалась на каждую мелькающую мысль и малейшее движение глаз тупой болью. Так плохо ему ещё никогда не было. Отчего-то воздух был сухим и душил, болезненно сдавливая лёгкие, а сердце весило, точно булыжник какой-то, и билось тяжело, медленно. Хлопов не знал, почему ему было так страшно снимать с шеи красный пионерский галстук. Казалось, убери его, и он задохнётся. Так мальчик и сидел, нервно теребя алые концы ткани, пока пацаны предполагали, что произошло ночью: куда пропало трое человек, как речной трамвайчик оказался посреди речки и сколько нужно было выпить, чтобы напрочь забыть всё, что случилось вчера. Мальчики вдруг поинтересовались у Лёвы, помнит ли он хоть что-нибудь, и тот лишь отрешённо покачал головой, вмиг забыв, как вообще говорить.        Пальцы сами собой развязали узел и сорвали красную ткань, позволив выдохнуть полной грудью. Теперь воздух казался куда свежее и мягче. Он не сжимал лёгкие удушающей петлёй, отрезвлял затуманенную голову, однако особо ничего не прояснил. Но Лёве сейчас почему-то было не до этого. Он встал, и подкачивающиеся ноги сами понесли его к одиноко сидящему задумчивому Лагунову. Хлопов устроился рядом с ним на ступенях, сцепив пальцы в замок и собираясь с мыслями. Наконец решился заговорить:        — Слышь, Валер… Ты не знаешь, что там было? — Весь словарный запас снова вернулся к нему. — Я знаю, что я делал, но всё будто в тумане. Помню лишь то, что фигово повёл себя с тобой. Хотел извиниться, — он с надеждой взглянул на Валерку. — Мы друзья?        Валера молчал, холодно смотря на Лёву, и это резало больнее любого ножа. Хлопов в итоге так и не получил долгожданного ответа, лишь понял, что Лагунов с ним не хочет говорить и вряд ли когда-нибудь вообще захочет. Вот тебе и дружба. А ведь футболист просто хотел хотя бы не прекращать общение. Но вышло, что вышло, и за весь оставшийся путь он сам не проронил ни слова.        Лёва думал, что когда вернётся домой, всё образуется, прояснится, и жизнь наладится, станет прежней. Как же он ошибся. Ничего не вставало на свои места, даже не собиралось, с каждым днём становясь всё хуже и запутаннее. Жуткие образы являлись Хлопову в кошмарных снах и не отпускали до самого утра. Дошло до того, что нормально спать он больше не мог и, просыпаясь, чувствовал во рту привкус крови. А затем к горлу подступала тошнота, и он бежал в ванную, где в отражении нового зеркала видел вместо себя лишь чёрную тень с красным галстуком на шее и дырой вместо сердца. И каждый раз его охватывала паника.        Родителей волновало его состояние. Нездоровая бледность, огромные мешки под глазами, потухший взгляд — разве Лёва был таким раньше? Нет. Ни мама, ни папа никогда не видели его столь уставшим и вымученным. Бессонные ночи и не думали прекращаться, кошмары терзали душу. Часто, когда Хлопов оставался один, вокруг него будто собирались тени, нашептывая что-то на незнакомом языке. Странно, но иногда он его понимал, различая отдельные слова. Правда они ничего особо не значили, и это пугало. Но Лёва был стойким мальчиком, а потому держался и старался не подавать виду, что всё плохо.        — Лёв, ты случаем не заболел? — Обеспокоено спросила за завтраком мама, положив ему руку на плечо. Мальчик пожал плечами. Ему казалось, что он уже давно болен, примерно целый месяц. Мучения слишком затянулись.        В тот день мама впервые за столь долгое время сводила его ко врачу. Последний раз Лёва посещал больницу, когда ходил снимать гипс с руки, которую сломал на одной из тренировок. Болел он редко, и чаще всего это была обыкновенная простуда, поэтому во врачах никогда особой нужды не было. Просто сейчас случай был вопиющим.        — На что жалуемся? — Спросил усатый пожилой доктор, взяв в руки карту пациента, когда Хлоповы зашли в идеально чистый кабинет. Мама взглянула на Лёву. Тот собрался с мыслями, вздохнул и заговорил:        — Ночью плохо сплю. А когда просыпаюсь, то чувствую сильное головокружение и тошноту.        — Угум, — доктор понимающе кивнул и что-то записал. — А что тебе снится?       — Либо ничего, либо кошмары. Другого не дано, — Лёва почему-то нервничал. Пальцы так крепко сжимали штанины, что аж костяшки белели.        — А что ты видишь в этих кошмарах?        — Да одно и то же… — мальчик снова замялся. А стоит ли говорить? Ещё сочтут за сумасшедшего, и что он потом делать будет? Но сильный прищур доктора под толстыми линзами очков и печальный взгляд матери отчего-то расслабляли и будто говорили, что бояться нечего. Все свои. — Каждую ночь вижу, что я кусаю людей… и пью их кровь, — тихо проговорил Лёва, будто сам своим словам не верил. С ожиданием посмотрел на врача. Тот почесал щёку, где росла грубая щетина, и снова что-то записал.        — Как вампир? — Вдруг спросил он, и Хлопов вздрогнул. Слова эхом повторилось в его голове ещё раз сто, если не больше. Перед глазами застыл образ напуганного Валерки, хотя Лёва никак не мог вспомнить, когда это он видел его таким и где. И почему именно Валера? Что он такого сделал, чтобы Лагунов его до чёртиков боялся?        — Да, — вдруг твёрдо подтвердил слова доктора Лев. Мужчина раскрыл от удивления глаза, такие узкие и чёрные, посмотрел на него внимательно и вдруг хмыкнул.        — Ну, всё понятно, — у Лёвы внутри всё сжалось в один большой напряжённый комок. — Скажите, — обратился врач к маме, — Ваш сын спортом занимается? Подвижен-активен?       — Да, — кивнула женщина. — Он у нас футболист. Почти всегда на поле.        — Стало быть, много времени проводит на улице?        — А… Да.        — Понятно. Мне кажется, что у Вашего ребёнка перенапряжена нервная система. Возможно, есть ещё некая перенасыщенность кислородом, но в основном тут дело в нагрузке. Спишь с открытым окном? — Он взглянул на Лёву.        — Ну да, — неуверенно проговорил мальчик, удивлённый столь внезапному вопросу.        — Шире открывай, — нахмурился доктор. — Вот чтоб совсем широко. По тебе видно, что на защёлке оставляешь. И рекомендую принимать перед сном настой валерьяны. А так ничего критичного не вижу.        После того визита начались последние две недели лета, за которые Лёва планировал наконец-то выспаться, чтобы вернуться в школу с новыми силами. Следуя инструкциям врача, он наладил режим. Однако тренировками пришлось пожертвовать во благо здоровья и немного сократить их. Но даже так время от времени неведомая сила возвращала его обратно в лагерь. Во снах Хлопов видел множество знакомых и разных вещей. Где-то грустно, где-то весело. Но неизменным оставалось одно: Лёва везде и всегда пил кровь у людей и видел перед собой бледного и напуганного Валерку. Хотел бы он знать, почему именно его и именно в таком виде. Но в один момент стало не до этого.        Учебный год наступил по щелчку пальца. Вроде бы всё должно было вернуться на круги своя: школа, тренировки, дом, потом уроки, ужин, сон и по-новой. Своеобразный замкнутый круг. Лёва надеялся на это, и первое время этот круг неплохо сохранялся. Хлопов так уставал, что всё чаще и чаще просто падал на кровать и сразу засыпал, едва за окном темнело. Сны он не видел, лишь чёрную пустоту, однако она не пугала, а совсем наоборот — расслабляла, дарила миг долгожданного спокойствия. Но, к сожалению, фортуна Лёвы закончилась вместе с лагерной сменой и с дружно сколоченным коллективом, который победил в футбольном матче.        Судьба решила изрядно поиздеваться над мальчиком. Кошмары вскоре снова вернулись. Теперь они снились гораздо реже, зато были ещё отвратительнее и ужаснее, чем раньше. Благо, Лёва их толком не запоминал, а когда вскакивал с кровати посреди ночи, весь бледный и в поту, то сразу бежал на кухню за валерьянкой. Тут-то и появилась новая проблема: сонливость. С утра Хлопов едва мог встать, с трудом стоял на ногах и потом весь день ходил, засыпая на ходу. Лёва никогда не был отличником. Единственные две пятёрки были у него по физкультуре и литературе (читать он любил), а остальное — как пойдёт. Однако теперь натянутая четверка по математике угрожала стать твёрдой тройкой.        — Думаю, Вы уже знаете, зачем мы вас сюда пригласили, — директриса, Покровская Лидия Алексевна, была настроена серьёзно. Рядом с ней сидела завуч, а мама Лёвы вместе с сыном расположилась напротив, не зная, куда себя деть от столь пристального и строгого взгляда. — Понятно, — женщина разложила на рабочем столе листы бумаги. — Дело в том, уважаемая Марина Михайловна, что у Вашего сына серьёзные проблемы. Он отстаёт в учёбе.        — Я… не знала об этом… — Марина посмотрела на подавленного Лёву и снова перевела взгляд на директрису. — Он всегда делает уроки, когда я домой прихожу.        — Может и делает. Но не полностью. Вот, взгляните, — Лидия Алексевна протянула ей раскрытую тетрадь с едва начатым упражнением по русскому языку и с жирной красной двойкой под ним. Мамин взгляд вмиг стал печальным, и у Лёвы сжалось сердце — больше всего на свете он боялся её расстроить.        — Ладно домашнее задание, но он спит на уроках, — продолжила Лидия Алексевна, многозначительно посмотрев на Лёвку. — Полюбуйтесь. Даже сейчас вот-вот заснёт.        Марина обеспокоено взглянула на сына.        — Он заснул прямо на контрольной по математике. А с этим предметом, попрошу заметить, у него серьёзные проблемы, — к беседе подключилась завуч, поправив тонкие очки. — А потом затеял драку в столовой.        — Они первые начали! — Вдруг воскликнул Лёва, словно очнувшись от тысячелетнего сна.        — Вот, видите? Агрессивным стал. А ведь раньше он таким не был, — покачала головой Лидия Алексевна. — Вроде такой хороший мальчик, из благополучной семьи, пионер, спортсмен.        — Я в столовой заснул, а они на меня компот вылили! Ну, я и дал им сдачи…        — Спать дома нужно, Хлопов, — отрезала директриса, и мальчик поджал губы, при этом яростно сверкнув глазами. Молчать он не хотел, однако и могилу себе рыть тоже был не готов. — Тогда и компот на тебя выливать не будут!        Разговор затянулся ещё на час, и когда Хлоповы покинули кабинет, уже наступил вечер, а это значило, что Лёва опоздал на тренировку. Но он молчал, как и мама. На этом походы к директору, к сожалению, не закончились, и как минимум пару раз родителей ещё вызывали в школу.        Чем дальше — тем хуже. Жизнь, по ходу, решила пойти под откос и превратиться в самый настоящий ад. Кошмары теперь преследовали Хлопова в реальной жизни, и ничто от них не помогало, не защищало. То жуткие тени снова окружали его, то чужие голоса неустанно твердили о крови, то странные предчувствия огораживали от чего-то запретного, неизведанного и пугающего.        Но, пожалуй, самый ужасный кошмар был связан с семьёй. Мальчик точно не помнил, когда именно, но родители изменились. Быть может, Лёва просто часто отсутствовал дома или был занят своими делами, но за ужином он не мог не заметить то напряжение, что царило между мамой и папой. Оно угнетало и заставляло чувствовать себя крайне неуютно.        Одним зимним вечером, пока Лёва читал на кухне книгу для урока литературы, мама, готовящая ужин, вдруг расплакалась. Она дрожала, а крупные слёзы стекали по её лицу и падали прямо на разделочную доску.        — Я так больше не могу… — едва слышно прошептала Марина.        — Что случилось? — Осторожно поинтересовался Лёва. Но вместо ответа мама открыла холодильник, достала оттуда банку «Жигулёвского», которое так любил отец, и открыла, сразу сделав пару больших глотков. Только когда с работы вернулся глава семейства, мальчик узнал, что маму неделю назад уволили с работы и никуда устроиться она пока что не могла.        — Понятно, — холодно проговорил отец и вышел из-за стола, не соизволив убрать грязную тарелку в раковину. — Думаю, ты в состоянии разобраться с этим самостоятельно. Извини, мне нужно отчёт заполнить.        С того дня Лёва всё чаще начал замечать, что родители всё дальше и дальше отдаляются друг от друга, и это пугало его гораздо больше, чем какие-то сны — те в последнее время уже не пугали теми до странности приятными ощущениями, когда пьёшь чью-то кровь. Теперь он не мог спать от разговоров на повышенных тонах. Конечно, мальчик многого не видел и не слышал, но точно знал, что дома творится что-то неладное, и то уютное гнёздышко, что родители строили столько лет, трещит по швам, рискуя превратиться в щепки.        В очередной раз мама покинула кабинет директора. Но теперь она была мрачнее тучи, куталась в тёплое весенне пальто и ни разу не взглянула на сына.       — Мам, я… — неуверенно начал Лёва, но слова сами собой застряли в горле.        — Замолчи, — прохрипела та. — Я не знаю, чем можно так запустить себя, но будь добр взяться наконец за ум! Мне надоели постоянные походы к директору, твоя бесконечная вялость и эта «пока, реальность»! Такое ощущение, что из лагеря вернулся не мой ребёнок! — Марина быстро зашагала к выходу, стуча каблуками по мраморному полу, даже не посмотрев, идёт ли за ней сын. — Сначала ты, потом папаша твой… — массивная школьная дверь захлопнулась, оставив Лёву одного в пустом коридоре. «Не мой ребёнок» ещё долго вертелось в голове. Было такое чувство, будто мама знала гораздо больше о той смене, чем сам Лев. Словно она видела, как он пил кровь у своих товарищей, и теперь сторонилась его, как дикого зверя, чудовища во плоти.        Увы, кошмары уже перестали казаться чем-то из ряда вон выходящим, и Хлопов был уверен , что они не просто какие-то сны, а что-то, да значат. По крайней мере в совокупности со странными ощущениями, что преследовали Лёву в толпе людей, вкусом крови во рту и словами на чужом, но почему-то понятном языке, время от времени всплывающими в голове, всё это походило на одну большую тайну, которую нужно разгадать. И Лёва очень хотел восполнить пробелы в памяти и узнать правду, скрытую за пеленой тумана.        Новое лето приближалось, и Хлопов не мог больше думать ни о чём, кроме футбола. На носу была очень важная игра. Боролись за настоящий золотой кубок и за место в городской сборной. Как капитан, Лёва прилагал больше всех усилий. Не было времени ни на что кроме мыслей о предстоящей игре. Он, если можно так считать, жил и тренировался ради этого момента. Спать успешно помогала Валерьянка, хотя и без неё Лев вырубался после насыщенного дня и не видел ничего, кроме черноты.        Каникулы начались после сдачи всех годовых контрольных — о, чудо! Хлопов написал их на «хорошо» —, хотя казалось, что лучше бы не начинались.        Лёве как обычно не спалось поздней ночью. Он метался по кровати, перевозбуждённый после насыщенной тренировки. Хотелось встать и забегать по комнате, попрыгать, сделать приседания, отжаться раз сто. Но весь запал сразу исчез, стоило ему услышать недовольный и чересчур громкий мамин голос.        — Чтоб я ещё раз!.. — Донеслось с кухни, а затем послышался звон посуды, и Лёва без раздумий вскочил на ноги, понёсся в другую комнату, буквально застав врасплох родителей, собиравшихся уже чуть ли ни вгрызться друг другу в шею, если бы не ошарашенный сын, неожиданно появившийся в дверном проёме.        — Мам? Пап? — Глаза мальчика смотрели то на мать, то на отца. Потом опустились на пол, заметив там осколки чашки, которую Марина в порыве гнева нарочно разбила.       — Извините уж, что жить вам мешаю, — она вышла в коридор, будто специально задев сына плечом. Отец постоял-постоял и пошёл следом за ней, засунув руки в карманы брюк. Лёва остался на кухне один-одинёшенек.        Той ночью мама собрала вещи и ушла в неизвестном направлении. Как потом сказал Пётр, отец его, Марина просто не выдержала. Мало того, что её уволили, так ещё и он сильно облажался перед ней. Лёва сразу понял, что к чему, но до последнего отказывался верить.        — Она бы хотела взять тебя с собой, всё-таки очень любит, — говорил папа. — Но пока она не найдёт работу и хорошую квартиру, содержать ребёнка ей будет очень тяжело. Мы до последнего старались сохранить всё в мире до твоего совершеннолетия. Но всякое бывает, понимаешь?        — Плохо старались, — процедил сквозь зубы Лёва и ушёл в свою комнату. Сердце его колотилось, как бешеное. Он хотел рвать и метать, злился на всех и вся. Казалось, весь его мир, такой хороший, добрый, уютный, пускай и со странностями, пошатнулся и рухнул, точно картонная декорация на детском утреннике. А вдруг всё, что было до сегодняшнего дня, — просто иллюзия? А реальность — вот она. Серая, мрачная, с новыми кошмарами и с неизбежным жирно выделенным словом «РАЗВОД».        До матча оставалось два месяца, а Лёва всё метался, не зная, куда себя приткнуть. С одной стороны футбол, с другой — семья. Назойливые мысли не давали ему покоя и постоянно преследовали везде, куда бы он ни шёл.        Они с отцом переехали в другой город подальше от воспоминаний. Теперь Лев катался час на автобусе из своего нового места жительства до стадиона и обратно. Довольно выматывающий процесс, да только ночью в кровати лучше не было. Кошмары снова начали мучить его, только теперь Валерьянка помогала слабо — иммунитет у таких снов появился, что ли? Вместе с ними обострились и чувства. Лёва почему-то выделял в толпе некоторых людей, вроде самых обычных, а вроде странных, пугающих и одновременно притягивающих к себе. Он будто видел их насквозь, замечая кроваво-красное нутро, ощущал чужие мысли, некоторые из которых были очень пугающими и неприятными.        Среди пионеров и комсомолов особенно ярко видел «души» (как он их начал называть) ребят, скрывающих что-то и притягивающих его. Только вот сами ребята Хлопова сторонились, обходили по огромной дуге, не желая просто проходить мимо. Всё чаще ощущался вкус крови во рту, однако был он не гадким, а скорее приятным. Хотелось кусать и пить тягучую алую жидкость до бесконечности, ведь эту жажду нельзя было ничем утолить. Это пугало. Иногда в голове возникал чей-то голос, неизвестный и знакомый одновременно. Он нашёптывал различные слова, эхом отдалялся в затылке и настойчиво хотел вернуть в прошлое, однако не получилось — Хлопов отвлекался или просыпался раньше, чем голос успевал что-либо рассказать. И сердце наутро, а после весь день, было таким тяжёлым, точно камень. Будто вот-вот остановится.        Лёве каждый раз, когда странные чувства возвращались, казалось, что сейчас что-нибудь наконец прояснится, но как на зло всё оставалось будто под тяжёлой крышкой, поднять которую можно было только при помощи восстановления пробелов в памяти. Да только как это сделать?        Хлопов искал выход из бесконечного лабиринта мыслей и кошмаров, надеялся, что именно совсем скоро приблизится к разгадке всего сущего, но каждый раз оказывался в тупике без подсказок и помощи.        Он плохо спал, из-за чего снова появились вечная усталость и та нездоровая бледность. Казалось, хуже уже некуда: родители живут по-отдельности, город, в котором Лёва родился и вырос, остался в далёком прошлом, в детстве, полном радости и беззаботности — видимо, то, что происходит сейчас, является этапом взросления, просто очень хреновым этапом (как думал Хлопов); любимого футбола стало меньше, как и карманных денег. Но мальчик ошибался.        Лёва взял моду бить головой по мячу и ударять по нему в самый ответственный момент. Голова после тренировок гудела потом страшно, зато он спал ночью без задних ног. К тому же, это было весело.        — Хлопов! Будешь ворон считать — выгоню с поля! — Орал тренер. — Беги, беги, беги! Повязку капитана даром носишь или что? У нас серьёзный матч на носу! Соберись!        — Я и так собран! — Кричал в ответ Лёва.        Как печально. Именно в тот злосчастный день он, забивая такой красивый гол, поскользнулся и очень неудачно упал на мокрую траву. Хлопов не сразу осознал, что произошло, и только когда захотел согнуть ногу, чтобы встать, колено пронзила острая боль, и он с трудом удержался, чтобы не заорать на весь город благим матом. Тренер и товарищи тут же подскочили к нему. Друг Паша довёл его до мед-кабинета и сидел рядом, пока на пострадавшую ногу накладывали гипс, а потом помог доползти до дома. В тот день Лёва был совершенно разбит. Благо, была надежда на быстрое заживление. До игры оставалось полтора месяца, и Хлопов не смел расслабляться — делал дома упражнения, иногда посещал тренировки, наблюдая за однокомандниками и подсказывая им, что делать. Верить в лучшее он умел.        Кошмары, забывшиеся на некоторое время, опять вернулись, но теперь всё время показывали один лишь футбол и ещё что-то — это сразу забывалось после пробуждения. Лёву тревожил предстоящий матч и колено, из-за которого он так глупо мог его пропустить. Но прошёл месяц, и гипс наконец-то сняли. Видимо, перелом был не настолько серьёзным. Теперь у Хлопова была лишь одна важная задача — вернуться в строй за две недели, что было проблематично, так как сломанное колено всё же давало о себе знать. Но Лёва не смел жаловаться и ныть, ему было не до этого. Свою хромоту и боль он игнорировал, на все советы тренера отдохнуть не обращал внимания и тренировался в буквальном смысле до потери сознания. Спал он по-прежнему плохо, слыша во сне до боли знакомые голоса и видя образы товарищей из лагеря. Особенно часто ему снился Валерка с вечно хмурым выражением лица. Лёва не знал, почему он смотрел на него с таким осуждением, являясь ему в ночных кошмарах, но где-то на подсознательном уровне понимал, что чем-то сильно обидел Лагунова.        — Лев, тут такое дело, — за два дня до матча обратился к Хлопову тренер. Он тяжело вдохнул, собираясь с мыслями и сжимая в кулаке свисток. — В общем, я не могу пустить тебя на поле в таком состоянии, — Лёву словно током ударило. — Лучше посиди в запасных для крайнего случая.        — Что?!        — Послушай меня, я же о тебе беспокоюсь. Переживаю. Твоё колено и ещё эти мешки под глазами…        — Глеб Сергеевич, Вы чего? Вы же знаете, что это моя мечта! Я к этому всю жизнь стремился!        — Лев, ты парень одарённый. Тебя в «Локомотив» с ногами оторвут. Но сам подумай, сколько ещё таких матчей у тебя в жизни будет.        — Да не нужны мне другие матчи! — Вспылил Лёва, скинув со своего плеча руку тренера.        — Так, — повысил голос тот, нахмурив густые тёмные брови. — Либо ты сидишь на скамье запасных и передаёшь временное командование своему заместителю Пашке, либо я отдаю тебе халявный билет в первом ряду. Выбирай.        — Лёв, он дело говорит, — Паша подошёл к ним, сложив руки за спину — сама серьёзность.        — Ну, знаете ли, — даже не думал униматься Хлопов. — Я не для того столько пахал, чтобы теперь в запасных быть! Глеб Сергеевич, со мной всё в порядке, Вы же сами видите! Я из кожи вон лезу, чтобы играть в десять… нет! В сто раз лучше, чем сейчас! Вы не можете вот так просто заменить меня!        — Да? А если вспомнить, как ты на днях уснул во время перерыва, и мы потом тебя будили полчаса? — Ещё сильнее нахмурился тренер.        — И что?! Это было всего раз где-то!        — А твоя коленка? Думаешь, я не вижу, как ты иногда корчишься от боли? — Он вдруг махнул рукой. — Всё, надоел. Билеты тебе дам и ступай на все четыре стороны, — мужчина ушёл к остальным.       — Могли бы и раньше предупредить! Нахрен я тогда тут, как паровоз пыхчу?! — Крикнул ему вслед Лёва. Паша тяжело вздохнул и приблизился к товарищу, скромно улыбаясь.        — Ты уж не сердись, братан. Вот выиграем, ты чуть-чуть ещё подлечишься, и вернёшься в строй с новыми силами.        Лёва взглянул на друга, пытающегося всеми силами не выдавать довольную улыбку, таким яростным взглядом, каким не смотрел ни на кого и никогда. Сердце бешено колотилось в груди, руки сами собой сжимались в кулаки. Но вопреки эмоциям Хлопов прошёл мимо, задев Пашу плечом.        — Пошёл ты, — отрезал он.        На игру Лёва принципиально не пришёл. В самом деле. Что ему там делать, если он всё равно не играет? Так закончилось его первое лето без мамы, и даже новости о победе команды его не особо порадовали.        Начался сентябрь, а вместе с ним — последний учебный год, который предстояло провести в новой школе. Дальше либо девятый, либо техникум. Однако Хлопов о дальнейшем обучении пока не думал. Он хотел выяснить, за какие грехи жизнь так несправедливо обращается с ним, разрушая в прах все его мечты и надежды. Футбол Лёва больше не посещал — забот и так пока что хватало. Разве что мяч во дворе чеканил, бегал, прыгал и иногда играл с соседскими мальчишками. Несмотря на то, что исход каждой игры был очевиден (та команда, где находился Хлопов, была обречена на победу), азарт и страсти лишь накалялись. Некоторых пацанов Лёвка даже тренировал по их просьбе. Однако в новом классе друзей он так и не завёл. Всё ходил один, мрачный и бледный, точно призрак какой-то, в своих мыслях летал.        — Ба! Какие люди! — Однажды в коридоре его остановило четверо мальчишек. Лёва понятия не имел, кто они такие, не особо вглядываясь в лица, но каково было его удивление, когда из толпы вышел Паша. — Здорово, Хлопов.        — А что так официально? — Буркнул Лев. Довольно неприятная встреча старых друзей. Вопреки своим желаниям, он всё-таки наткнулся на передачу про тот матч, предаваемую по радио, и было вдвойне неприятно услышать «…открывает себе дорогу в мир большого футбола вместе со своим бравым капитаном Павлом Мишиным».        — Ты чего, Лёв?        — А того. Глеб Сергеевич просто так не отстранил бы меня от игры. Сам будто не знаешь. Я тут кое-что слышал, и как-то вывод сам собой напросился.        Паша нервно задышал, бегая глазами по пустому коридору, но старался держать себя в руках, а спину — прямо.        — Ну послушай, — наконец заговорил он. — А что мне ещё оставалось делать? Я ж о тебе беспокоился.        — Да? А может ты просто хотел место под солнцем занять, не? — Лёва наступал, буквально заглядывая в душу старому товарищу. Он отчётливо чувствовал чужой животный страх, что как удав душил несчастного Пашу, будто Хлопов вот-вот кинется на него и разорвёт на части. А ведь Лев действительно мог… В нос ударил запах крови, парень слышал, как колотится сердце в груди Мишина, и был готов поспорить, что оно прогоняет через себя гнилую горькую кровь.        — Лёв, это недоразумение…        — Наболтать тренеру о моём состоянии — недоразумение, да? Ради собственной выгоды, Паша! Скотина ты редкостная! А я тебя другом считал!        — Да ты всех своими друзьями считаешь, даже если плевать они хотели на тебя с высокой колокольни. Дальше-то что? Очнись уже, Хлопов. Ты слишком наивен. Но как раз я по старой дружбе хочу предложить тебе отличное место в моей команде. Вернись и…        — А не пойти ли тебе в одно место, Мишин? Таким уродам, как ты, там тусоваться — самое то.        — Я же по-хорошему хотел, — Павел нахмурился, сжав губы в тонкую линию. Двое его друзей схватили Лёву под руки и прижали к стене. Не успел Хлопов очухаться, как ему в живот прилетел кулак, мгновенно выбив из лёгких весь воздух и заставив согнуться пополам. — А как иначе?! Благодаря тебе я всё время был в тени!        — Ври больше… — прохрипел Лёвка. Друганы Паши отошли от него, когда Мишин сам приблизился к бывшему товарищу.       — А я и не вру. Знаешь, как противно было осознавать, что когда ты упорно идёшь к своей цели, добиваешься её всем трудом, тебя не замечают? Я всегда хотел быть капитаном. Из кожи вон лез, но Глеб Сергеич выбрал тебя. Конечно! Ты же во всём лучше остальных! Я молчал и в итоге согласился дружить. Надеялся хоть так получить тот авторитет, который имел ты. И мне подвернулся удачный шанс, когда ты сломал ногу. Спасибо. Хоть здесь ты наконец позаботился обо мне, как о близком товарище. Вспомнил. И не стыдно те… — продолжить свою речь Паша не смог. Сжав руку в крепкий кулак, Лёва заехал ему по лицу с такой силой, что он упал на пол, отлетев к противоположной стене.        Хлопов был не особо конфликтным и дрался крайне редко, но Паша, гад, сам напросился.        — Ты чё, совсем с катушек слетел?! — Пашка приподнялся на локтях, вытирая пальцами хлещущую из носа кровь. — Псих!        — На себя посмотри, — отрезал Лёва. Друзья Мишина окружили его, и стало ясно, что драки не избежать.

***

       — Ты тут совсем недавно, а уже дров наломал, — директор недовольно сложил руки на груди. — Завтра хочу видеть в школе твоего отца. Всё. С глаз моих долой.        Лёва вернулся домой с расквашенной губой, огромным фингалом под глазом, весь потрёпанный и грязный, но зато вышедший из боя победителем — Пашка теперь неделю писать конспекты не сможет. Отец явился к ужину, и парень сразу рассказал ему всё, что случилось в школе, но тот лишь отмахнулся.        — Ты уже взрослый мальчик, практически мужчина. Решай подобные вопросы сам, — он встал из-за стола и убрал тарелку в раковину. — Директору своему передай, что подобные вопросы вы, парни, должны решать сами, — мужчина покинул кухню. — И посуду помой.        Так на разговор в кабинет главы школы никто не явился. Отцу было всё равно — для него подобные выходки были обычным разговором мальчишек, а мать всё равно находилась в другом городе. Пришлось директору ограничиться местным участковым и взять с Лёвы нерушимое обещание больше не хулиганить. Вот она, взрослая жизнь. И куда так быстро ушло детство? Хлопов не знал ответа и почему-то был не готов к столь резким изменениям.        Учебный год пролетел незаметно. Сдав боле-менее все экзамены, Лёва покинул школу и больше не планировал туда приходить. Теперь он хотел раз и навсегда попрощаться с кошмарами. Парень был сыт по горло непонятными ощущениями, мыслями о крови и беспокойными снами. Размышления привели его в «Буревестник». Точно. Вся эта чертовщина началась в лагере, стало быть, ответы нужно было искать именно там.        Ранним прохладным летним утром Хлопов собрал рюкзак, вытащил из копилки все свои сбережения и покинул дом. Некогда любящий отец стал для него совсем чужим человеком, и ему было всё равно, где находится его сын. Лёва часто пропадал где-то и надолго, поэтому беспокоиться было не о чем. К тому же, он «уже взрослый мальчик и вполне самостоятельный».        Сначала Хлопов доехал на электричке до Куйбышева, а там пересел на автобус, в котором предстояло отмучиться три часа.        — Ты откуда такой? — Поинтересовался у него сосед по сиденью — маленький старичок в очках, с пышной белой бородой и авоськой в руках.        — Из дома.        — Сбежал?        — Нет, просто еду.        — И куда путь держишь?        — В лагерь. «Буревестник». Может знаете.        — Как не знать. Я живу неподалёку. Правда он закрылся давно. Заброшен. Неужто у призраков вожатым будешь?        — Нет. Я туда… по делам.        — Ну, раз по делам… Эх, вот это самостоятельная молодёжь пошла, — улыбнулся старик, кивнув.        В автобусе было тихо. Его мирно покачивало из стороны в сторону, и в конце-концов Лёвка заснул. Когда транспорт прибыл на нужную остановку, старичок растолкал его, а то так бы и уехал в совершенно другой город. Поблагодарив мужчину, парень спрыгнул на землю и сразу закутался в свою куртку — воздух был холодным, неприятным. И это летом!        Дальше он пошёл пешком через лес и вскоре вышел на берег реки, зашагав вдоль неё по знакомой дороге. Пройдя несколько метров, он остановился перед закрытыми ржавыми воротами. Пришлось лезть между деревянных досок, именуемых забором. Расстояние от одной до другой было очень огромным, называется «заходите и живите, кто хотите», поэтому Лёва без труда проник на территорию лагеря.        «Буревестник» встретил гостя не так, как два года назад. Сейчас он был пасмурным, пустым и тихим. Не было ни детского смеха, ни ярких флажков, ни того дивного солнечного света, что раньше заливал всё вокруг, окрашивая верхушки высоких сосен в оранжево-жёлтый и создавая сказочную атмосферу. Теперь только ветер уныло выл где-то меж деревьев, и скрипели открытые в некоторых блоках двери. Лёва задержался у футбольного поля, сильно заросшего травой, которую давно не косили. Чего только оно не повидало: и разлады, и перемирия, и красивые победы, и печальные поражения, и беспрекословное подчинение.        Хлопов вдруг чуть не подавился воздухом. «Подчинение». А ведь правда. Он помнил, как давал пацанам команды, и те их слушали, без пререканий выполняя каждое слово. Да только Лёва не открывал рта, когда отдавал им их. Вместо этого он пользовался какой-то силой. Голова начала гудеть, и парень приложил ко лбу ладонь. Может, это был какой-то знак, что чем дальше он будет заходить, тем больше неприятностей наживёт. Но докопаться до правды очень хотелось.        Рядом раздался треск, и Лёва мигом вернулся в реальность, застыв на месте и боясь пошевелиться. Послышалось недоброе рычание. «Волки?», — промелькнула мысль. Краем глаза футболист заметил нечто чёрное и мохнатое. Оно приближалось к нему медленно, осторожно ступая по земле. Лёвка прикинул, сколько ему предстоит добежать до ближайшего корпуса, коим была резиденция лагеря.        Мысленно сосчитав до трёх, Лёва кинулся к трибунам. Рычащие мохнатые охранники, оказавшиеся собаками, с громким лаем начали взбираться следом за ним. Выждав момент, Хлопов ловко перепрыгнул несколько рядов и, оказавшись на земле, пустился наутек прямиком к резиденции. Прошлое футболиста позволило ему бежать быстрее ветра. Только не успев затормозить, парень влетел в деревянную дверь невысокого здания. Очухался быстро и попытался открыть — заперто. Тогда он начал стучаться и кричать, но тщетно. Собаки уже были почти в метре от него, и он со всех ног помчался дальше. Прямо по курсу находилась столовая, и — о, благо! — она была открыта.        Сердце билось, как сумасшедшее, ветер свистел в ушах. Лёва бежал из последних сил. Ещё немного, ещё чуть-чуть. Но тут шнурки на левом ботинке предательски развязались, Хлопов наступил на них, запутался и кубарем покатился вперёд, в итоге распластавшись звездой на каменной тропинке. «Пожалуй, это финиш… — промелькнуло в его голове. — Мам, пап, я вас очень люблю. Знайте, что ваш сын погиб смертью храбрых…».        Лёва уже приготовился, что щас его загрызёт свора голодных псов, но вопреки ожиданиям рычащие животные лишь окружили его и, тщательно обнюхав, как начали лизать в нос, щёки, лоб, руки и топтаться на нём.        — А ну пошли отсюда, окаянные! — Раздался грозный старушечий голос, и собаки отступили, убежав прочь куда-то за пищеблок. — Явился не запылился, — хмыкнула баба Нюра, нависнув над шокированным Лёвой. Тот растерянно похлопал глазами и вдруг вскочил на ноги, отряхнувшись и пригладив растрепавшиеся волосы.        — Здравствуйте, — задыхаясь, проговорил он, смотря на старуху.        — Давно не виделись. Уже думали, что ты не придёшь, первенец, — баба Нюра, покачиваясь из стороны в сторону, зашла в пищеблок.        — Что, простите? — Лёва проморгался и поспешил за ней, будто она могла раствориться в тёмном пространстве коридора.        — А вот то. Так и знала, что рано или поздно ты снова явишься сюда. Хочешь узнать, почему видишь во снах, как пьёшь у людей кровь?        — Откуда Вы знаете? — Вместе они зашли в столовую, и Лёва вдруг остановился, стоило ему увидеть витражи и лозунги на стенах. Голова снова загудела, и парень почувствовал, что разгадка явно близко.        — Как не знать, — Баба Нюра пожала плечами, — когда передо мной стоит бывший пиявец, переживший своего хозяина?        Казалось, земля ушла из-под ног. Перед глазами заплясали красные круги, а потом Лёвка увидел наполненную детьми столовую, освещаемую лучами яркого утреннего солнца.