Снаружи красавец, внутри мерзавец, на вкус...

Изуку уже плохо помнил себя до встречи с Сенсеем. Конечно, разве обычно вы не забываете свою жизнь до пяти лет? Единственное, что он знал сейчас, и то, из-за постоянного прокручивания в своей голове тех событий, имена героев, которые не смогли её спасти. Парень не помнил маму, никогда не знал отца. Не было чётких воспоминаний, но были ощущения: радость, когда мама улыбалась, грусть, после выяснения его беспричудности, злость, когда Кач-чан вредил другим без причины, страх, которым теперь была наполнена его жизнь от «а» и до «я». Оказавшись не то больнице, не то в приюте ребёнком, тот не сразу понял причину, почему ему нужно было уйти, а только когда доктора ему объяснили, что на расходный материал для экспериментов, увы, он не годится, опять же из-за своего диагноза. Теперь юноша всё чаще думал о том, что было если бы у него была причуда. Не о том, что он мог бы спасти маму от нападения злодеев, а о том, если бы на нём тоже проводили эксперименты. Изуку слышал, что большая часть детей оттуда умерла. Повезло. Смерть была бы такой роскошью для кого-то, вроде него. Он также помнил, что когда-то любил героев, вроде у него даже были фигурки Всемогущего? Не то чтобы теперь ему они перестали нравиться, просто сложно почитать тех, чьи жизни так быстротечны в его руках. Зато ему нравились их причуды. Анализ их суперсилы оставался у него даже после их кончины, так что всё было не так уж досадно. Жаль было только иногда. Когда герои не отвечали на его слова или когда после их убийства, через какое-то время в голову Изуку приходили новые вопросы к ним. Будучи маленьким мальчиком, никто бы не предоставил ему жилье просто так. Да его даже из какой-то лаборатории, где экспериментировали над людьми, выгнали. Но странный доктор сказал, что мог бы подыскать ему работу. И тот нашёл. В детстве Изуку никогда не понимал откуда берутся деньги. Мама работала и выглядела нормально, тогда это не должно быть сложно. Но там, где была работа, нужны были знания в этой области, а значит и обучение. Тренировки были его нелюбимой частью. Там ему делали больно, лишь бы парниша чему-то научился. Особенно его пугал Томура и чужая причуда, но когда тот научился отбиваться от, большей части, таких же стажёров, как и он сам, его начали ставить в пару только с Шигараки. Со старшим всегда стояло чувство незавершённости, пугающее своей неопределенностью, словно его не добили, хотя вполне могли. Каждый раз, когда четыре пальца соприкасались с кожей Изуку, он инстинктивно замирал от страха, а Томура фыркал. Это парень только потом узнал, что ему на тот момент давно ещё запретили убивать всех направо и налево. Статный голос управлял, не давал своего разрешения. А затем, после долгого времени выживания, началось что-то похожее на жизнь. Он нужен был кому-то, нужен был Сенсеею — так его называл Шигараки, в то время как сам мужчина просто не представлял себя, а ребенок был слишком отвлечен, чтобы спрашивать. И в какой-то момент, ещё не достигнув подросткового возраста, он убил своего первого героя. Одного из тех малоизвестных, которые не смогли уберечь его маму. Затем ему разрешили убить и злодеев, которые тоже там присутствовали. Юноша думал, что таким образом отомстит, но ничего не почувствовал. Мамы уже давно не было, и в его памяти не осталось ни её имени, ни своей фамилии, ни своего дня рождения, поэтому тот и не мог точно сказать, когда совершил своё первое убийство. Мог только сказать, что теперь не знает, ради чего вообще жил, но смысл стоило искать, потому что остальные ведь искали? Им стали ближайшие злодеи. Слишком грязно, кроваво. Он мог бы лучше — так и сделал. Сенсей начал поручать ему больше информации, например, теперь ему не просто нужно было заканчивать чью-то жизнь — иногда следовало привести особо интересные экземпляры, а затем их причуда исчезала. И Изуку знал почему. Такие люди чаще всего объявлялись пропавшими, редко — чахли, иногда сходили с ума. Тот только радовался своей осведомленности, всё-таки даже полиция не могла бы предположить, что их на самом деле использовали для экспериментов, а вот маленький, беспричудный и бесполезный, в глазах общественности, мальчик, знал. Парень был одновременно заворожен и ужасно напуган силой забирать чужие сверхспособности, но был ли предел у него? Сколько квирков? Сколько времени отнимает их полное понимание? Сколько на самом деле лет Сенсею? Время шло, мысли о маме вылетели из его головы и осталось только несколько других людей, занимавших его голову. Сенсей, раскрывший себя, как Все За Одного, Томура, с которым он периодически виделся по работе и не только, Бакуго Кацуки, чье имя Изуку запомнил, как имя друга детства. Чем старше юноша становился, тем больше свободы у него было, в том числе и взломы городских камер уже были ему по силам в разрешенных областях. Кач-чан хотел стать героем и он определенно мог. С такой причудой, с таким рвением, но и героем быть не так просто, когда по земле ходят люди, вроде Изуку, поэтому где-то глубоко в душе, ему не хотелось, чтобы тот действительно шёл в героизм, хоть и знал — потаённое желание ничего не изменит. Знал, что им придется столкнуться в будущем. Парниша мог сказать, что уже стал подростком, когда начал брать заказы не только от Сенсея, да и последний после инцидента с Всемогущим редко стал показываться кому-либо. Теперь ему просто передавали конверт с именем и дополнительными условиями, если таковые имелись. Тот никогда не чувствовал вину за чьи-то убийство, может когда-то в детстве, но парень уже не помнил то время. Жизни слишком легко кончались и парень сомневался, что загробная жизнь вообще существует. Он предпочитал убивать легко и безболезненно, если иного не хотел заказчик, потому что говорят «относись к людям так, как хотел бы, чтобы относились к тебе». Смерть всегда была освобождением, а безболезненная — высшим благом. В простонародье его прозвали то ли «Тенью», то ли чем-то похожим, но юноша предпочитал не читать новости о себе. Каждый раз при взгляде на прозвище, которым его наградили люди, и рядом стоящим словом «злодей», что-то тихо шевелилось в желудке. Шигараки напал на Юэй. Туда, куда поступил Кач-чан. И при этом собрал кучку дешёвых злодеев, большинство из которых просто задержала полиция ещё в Зоне Катастроф. Если бы не Бакуго, он бы не заинтересовался Лигой Злодеев, и если бы Сенсей лично не попросил его присмотреть за Томурой. «Это была услуга, обязательная к выполнению», — знал Изуку, когда впервые за долгое время смог увидеть Все За Одного своими глазами. Хотя чужое физическое состояние и было очевидно ужасным, в голосе всё ещё была та твердость, способная управлять людьми и парень знал, что подчинится. Как будто бы у него был выбор? Ему нравился директор Юэй, который разделял людей только на «полезных» и наоборот, но ему не нравились его решения: не останавливать спортивный фестиваль, транслируемый по всей стране, показывая свою уверенность в их неприкосновенности. Причуды учеников на всеобщее обозрение… Им же хуже. Шигараки похоже был рад его видеть. Тот любил играть вместе в игры, особенно любил побеждать и Изуку давал ему победить, потому что, объективно, злить его никто не хотел. На базе парню выделили собственную комнату, которую тот и не совсем обставил. Просто нечего было оставлять в ней — у юноши всё всегда было с собой. Нападение на лагерь было организовано очевидно хреново, но кем он был, чтобы подправлять Томуру? Сенсей просил его только присмотреть, а не вмешиваться, чем тот и занимался. В плане нападения он не участвовал и слава Ками-саме, просто ждал остальных на установленном месте, наблюдая за происходящим. Причуда Дважды имела большой потенциал, если он знал как её использовать. Сила вампирши тоже. Только вот девушка ещё была ребенком, который, очевидно, долго не пользовался сверхспособностью, иначе как объяснить её неумелость? Изуку теребил в кармане фотографию Кацуки, сделанную во время спортивного фестиваля. Если он знал Кач-чана настолько хорошо, как думал, что тот ни за что не согласился бы примкнуть к ним. На самом деле, парниша был удивлён уже тем фактом, что блондина вообще удалось схватить. Юэй вообще не думает о безопасном своих учеников? Директор мог сделать многое, если бы действительно заботился о других. Это точно был какой-то его план. Какова цель? Может господство над миром? Эта крыса могла бы посягнуть и на захват вселенной, если бы захотела, но похоже остановилась на переустройстве общества. Вернее сказать, не препятствование хаосу, потому что либо он сам, либо последствия всего, Незу, вроде как, устраивали. Бакуго его не узнал. Может это было, потому что он очень изменился, а может из них двоих, никогда не забывал только Изуку. Парень соврал, если бы сказал, что не расстроен, но и не солгал бы одновременно. Тот так редко на самом деле ощущал грусть, что не мог уже в полной мере сказать, была ли она тем горьким ощущением в груди. Когда Кацуки развязали, должна была развязаться и драка, но не такая же. Не с теми противниками и не такого масштаба. И затем Сенсей был поврежден. Шигараки переживал его задержание очевидно плохо, цепляясь за нормальное общение только с Курогири и, что было удивительно, с Изуку. Парень не то чтобы как-то утешал Томуру — да и оба понимали, что пустые утешения никому из них не нужны. Он обещал присматривать, а не лечить или поддерживать. На самом деле, теперь уже не только официальный, но и действующий лидер Лиги Злодеев быстро нашел способ преодолевания злости — перенаправить её на другое, благое дело. Шигараки уже довольно быстро состряпал несколько планов на будущее и настоящее, из которых, парнише стоило отдать ему должное, ему показался бредом лишь один — убить Всемогущего. Томура не уточнил как, но лично Изуку физическая расправа не принесла бы никакого удволетворения — знал с опыта. Хотя задавить морально Символ Мира могло быть приятно. Всё-таки, привить чувство безопасности гражданским, дать уверенности героям и заставить бояться злодеев — это работа Всемогущего на протяжении почти всей его жизни и она должна была быть уничтожена. С тех пор, как Сенсея задержали, Шигараки стал давать ему намного меньше заказов, чем его наставник, да и все из них в основном были убийствами. Томура то не умел похищать причуды, но часто он просил приносить тела убитых, очевидно для очередных экспериментов. Сам Изуку не совсем понимал разницу между Ному созданными из живых и умерших, но другой, видно, всё так же тесно сотрудничал с доктором. Парень проиграл злодею очередную партию на приставке, когда это произошло. Даже не побеждая Шигараки, играть с ним стоило осторожно. Всё время тянуться к победе, а в конце слиться, когда осталось чуть ли не пол шага к желаемому, иначе Томура не будет воспринимать тебя, как личность, а как выиграешь, станет хуже, поэтому юноша ещё давно нашел золотую середину. — Ты когда-нибудь меня победишь или ты с восьми лет мнёшься на одном и том же уровне? — фыркнул злодей в притворном раздражении. За столько лет, Изуку уже научился различать чужие эмоции. — Если бы я хотел, я бы уже давно победил. — парниша даже не соврал. — Да-да, продолжай утешать себя этим. — закатил глаза Шигараки, и достав из кармана бумагу, передал ему. Юноша думал, что это немного не практично — после каждого раза сжигать бумагу, чтобы не оставлять доказательств. Все За Одного передавал ему имена, потому что не мог лично встретиться, но вот он — Томура сидит на расстоянии вытянутой руки и говорит: — Информацию про место жительства и лучшее время, как всегда, ищешь сам. Он открыл конверт. Изуку знал, что рано или поздно на бумаге станут появляться знакомые ему имена, по крайней мере, когда все из его детского окружения мечтали стать героями, как и он сам. Но парень так надеялся, только бы не это имя, не единственное, которое до сих пор трепетно хранилось в его сердце. Новый заказ на убийство — это не неожиданность и имя «Бакуго Кацуки» тоже не должно было ею стать. — Ну что, сможешь? — вроде как из вежливости, а вроде и чтобы подшутить над ним, спрашивает Шигараки, а Изуку действительно не знает ответа на вопрос. А может ли? Конечно, может, ума, своих навыков и знаний хватит, но почему же казалось, что… Когда тот продолжает молчать, злодей вновь обращается: — Да, это имя того неудавшегося тиммейта. Тебе же не впервой убивать предателей. — говорил скорее сам с собой Томура. А юноша только шумно вздыхает, молча суёт конверт в свой карман и бесшумно удаляется в свою комнату. Шигараки, не удивленный таким холодным отношением, приподнимает бровь и возвращается к игре, теперь уже в одиночном режиме. Парень же в то же время не может дышать. Дверь закрывается слишком плавно — в какой-то момент, хотелось захлопнуть её с таким шумом, чтобы живущие в здании люди задумались, всё ли хорошо, но он сдержался. Сдержался только до тех пор, пока замок не закрылся с щелчком. Юноша скатился по двери и с глухим стуком упал на пол, судорожно дыша, и сжимая треклятый кусок бумаги. Почему так сложно взять себя в руки от одного единственного заказа? Не в первый раз убивает, но никогда такого не было. Даже когда мама умерла — была злость, была цель. Даже когда Сенсея забрали, что было не так давно — был страх. Что ему делать? Всю свою жизнь парниша буквально отдал тому человеку, а теперь его нет, но Томура продолжил его дело. Но Изуку никогда не нравился Все За Одного, ему нравилось, то что он мог дать — что мог руководить, что сказал как быть дальше после всего. Что предопределил его жизнь, но тогда получается тот также предопределил это? Или может виноват был Шигараки? Всё-таки, он отдал заказ, но он просто продолжал за своим Мастером. С тем было всё в порядке, значит проблема была в нём самом? А что парень мог изменить в своей жизни? Убийства давно заняли огромную часть в его жизни, почему тогда он в панике от ещё одного? Разница в людях? В чем разница между Бакуго и тем же Шигараки? Юноша не смог бы себе позволить убить последнего, а вот первого… Но они оба были важными людьми в его жизни, только по-другому, что ли? Томура вместо Сенсея продолжил писать его жизнь, а Кацуки был его прошлым. Единственным моментом из его детства, который не был забыт. Даби как-то говорил, что прошлое никогда не умирает. Он был прав. Изуку наконец-то смог вновь дышать. Кусок бумаги и имя на нём было разорвано на кучу маленьких огрызков. Это был первый раз, когда парниша не нашел в себе силы сжечь их. Особое условие: принести тело. Путь к его дому был как в тумане, словно сам парень был под транквилизаторами, а уже в его комнате очнулся. Он затаил дыхание. Не потому что боялся разбудить. Кач-чана всегда было сложно разбудить — сейчас ничего не изменилось. И Бакуго не изменился. Изменился один лишь Изуку. Юноша даже разрешил себе прикоснуться к блондину, чтобы понять чуткость чужого сна. Нет, не по иным причинам. Тот даже не шелохнулся. Продолжал себе спокойно посапывать повёрнутый к нему. Парниша на секунду задумался. А что если он притворяется спящим, если всего-лишь выжидает момента, чтобы ослабить бдительность, а затем победить и сдать полиции? Но он давно уже научился различать по-настоящему спящих и притворщиков. Жаль. Было бы лучше, если бы Кацуки не спал. Парень прислушивается к дыханию. Спокойное, медленное и томное — в глубокой фазе сна. А вот его собственное дыхание было прерывистым по непонятным причинам. В комнате было тихо, но вот в его ушах громко стучало собственное сердцебиение. Словно ровно, но стремительно отсчитывало секунды до неизбежного. Юноша знал, что в соседней комнате мирно спят чужие родители. Тетушка Мицуки и дядя Масару. Они были хорошими людьми, как и их сын, но почему только он выбрал героизм..? Изуку горько усмехнулся. Герои должны спать чутко, чтобы быть в состоянии проснуться и обезопасить себя от людей вроде него. И в то же время, он знал, что должен сделать. Поручение, приказ — да хоть просьбой от самого Шигараки это назови, а суть не исчезнет. У него нет выбора в любом случае, а шанс один единственный, пока ученик не переедет в общежитие, строительство которого на финальном этапе. Ситуация безвыходная, потому что парниша медленно, но верно понял, что это за чувство. Вернее понял, что оно означает — не хочет, хоть убей, лучше убей, а не хочет отнимать жизнь Кацуки. Что же это получается — Изуку вроде вырос, а вроде остался бесполезен, может, раньше тот хотя бы был просто бесполезным и невинным, а теперь стал бесполезным и бессмысленным. И парень вздохнул, прежде чем позволяет впервые, за долгое время, принять решение почти полностью думая про себя, а не про последствия. Теперь он не просто слегка трогает ладонь Бакуго, проверяя чуткость его сна — юноша слегка трясет его, чтобы разбудить. Приходится несколько раз повторить это простое движение, с каждым разом с большей силой, чтобы герой просто напросто пробубнил себе что-то под нос и попытался встать. Но уже на полпути остановился. Да, в комнате тьма кромешная, но благодаря открытому окну, слабый лунный свет помогал хоть немного пролить свет на всю ситуацию. Изуку даже благодарен, что он сидит так, что выражение лица Кач-чана отлично видно, тем временем как его собственное скрыто в тени. — Злодей… — резко говорит блондин, когда черты его лица словно становятся острее. Тот больше не выглядит усталым. А юноша же не может осознать. Что? Под этим словом имели в виду его? Мир для него замирает, и тот двигается машинально, быстрее, чем может понять сам и быстрее реакции сонного Кацуки. Всего секунда и его рука со шприцем легко находит вену Бакуго даже с таким освещением. А затем лишь немного больше времени, когда тот падает на кровать без сознания. Парень, сам того не осознавая, отворачивается. Он, даже не смотря, знает что именно происходит. Большая доза барбитурата. Перестают сокращаться диафрагма и соседние мышцы — происходит остановка дыхания. Достаточно спокойная и безболезненная смерть, учитывая бессознательное состояние. Изуку больше не мог слышать его дыхания. Он с трудом помнил, как решил замести все следы так, словно Кацуки, переживая подростковый бунт, ушёл, ничего никому не сказав. Жестоко было на самом деле давать его прекрасным родителям ложную надежду, но парень и сам не знал, зачем сделал это. Плохо тот помнил и как прибыл в бар, и когда, его вяло поприветствовал Шигараки, или то был Даби? Блондин, нет, теперь его уже пустая и безжизненная оболочка осталась лежать в каморке, на дверь которой Изуку теперь даже боялся посмотреть. — Изу-кун, тебе грустно? — выглядя обеспокоенной спросила Тога, когда он уже какое-то время сидел у барной стойки и пялился на отполированное дерево. Ему не было грустно, но и сил открыть рот у него не было. Парень продолжал с отсутствующим выражением лица смотреть на красноречивое ничего перед собой. Кажется, тот даже не был сосредоточен на вопросе, прокручивая произошедшее в голове и пытаясь вообще понять… Что понять? — Изу-кун, почему ты плачешь? — не унималась девушка, и теперь села рядом, заинтересованно рассматривая его. Юноша услышал её слова, как через гладь воды, и ему понадобился слишком долгий промежуток времени, чтобы осознать, что Химико вообще сказала. И всё же, он не плакал. По крайней мере, Изуку так считал, пока не накопил достаточно сил, чтобы перевести взгляд на стакан минеральной воды, который поставил перед ним Курогири, и посмотреть на своё более-менее чёткое отражение в нем. Но его взгляд даже не был размытым. Не мог он плакать — продолжал убеждать себя парниша, неосторожно соприкосались ладонью с всё-таки мокрым лицом. Потому что слезы бы означали, что ему с одной, другой, в общем, что ему таки грустно, но этого быть просто-напросто не могло! Не чувствовал парень уже ничего очень давно, как и обычно, но сегодня почему-то не было даже какого-то намека на обычные гнев или страх в его мыслях. Где-то там, глубоко, болезненный остаток боли, которая тянулась ещё из квартиры Бакуго, убеждала об обратном. У юноши не оставалось сил вообще воспринимать речь Тоги, когда та вновь что-то защебетала ему, а затем под руку повела в одну из комнат в баре. Девушка усадила его на стул, поставила перед ним тарелку с чем-то и затаила дыхание, с предвкушением наблюдая за его действиями или бездействием. Изуку машинально поднес вилку ко рту и начал жевать, когда смог понять, что от него вообще требуют. На самом деле, есть не хотелось от слова «совсем», как и делать что-либо, но он продолжил поглощать то, что она дала ему, даже не разбирая вкус. Всего лишь нужно было делать то, чего от него ждут. Наверное, если бы он сосредоточился на нём, ему всё меньше и меньше хотелось кушать. — Ну, как тебе твой дорогой взрывоопасный блондин? — Химико улыбалась во все зубы, опирая голову на свои руки напротив него и очевидно ожидала реакции. И она была. Парень резко остановился. Она ведь спрашивала про произошедшее? Откуда вообще знала, что он когда-то знал Бакуго? А может, девушка вообще о другом говорила? Возможно, он неправильно её понял. Тот сейчас буквально мало что понимал, так что и это должно было быть недоразумением, но она продолжила: — Я едва у Тому-чана выпросила тело! А ведь знаешь, после тебя такая морока, — надо ещё правильно приготовить, чтобы самому не откинуться, да и чтобы не есть тело, уже пропитанное трупным ядом. — как бы невзначай возмутилась Тога, надув щеки, но уже после первого предложения, Изуку неосознанно перестал её слушать. В то же время, Даби молча проводил взглядом юношу, который сначала встретился лбом о косяк двери, а затем и с его плащом, прежде чем наконец-то удачно покинуть комнату. — Ты хоть со мной такие трюки никогда не проворачивала, вампирша? — тот хмыкнул, а блондинка надула щеки от обиды, отвечая: — Да когда бы я успела! Из нас двоих ты ведь всегда покупаешь еду. О, оно, видно, и к лучшему. — Отлично, думаю продолжать в таком духе. «Пускай и с таким аппетитом — дорого обходишься», — предпочел промолчать Даби. Маленькая паршивка, похоже, лишь хотела утешить другого мелкого, но мужчина не мог избавиться от мысли, что она только что помогла ему освободиться. *** У Шигараки сложилось плохое первое впечатление об Изуку, в частности из-за момента появления этого паршивца в его жизни. Пубертат, но особенно его начало — дело хреновое, а ему ещё и тогда запретили расщеплять живых существ. Всплески гормоном, эмоций — и Томуре хотелось крошить в своих руках, не здания, стены столы, технику, свои игровые консоли — а чьи-то жизни. По непонятным причинам, это было намного приятнее и удовлетворяло надобность причуды в разрухе, намного лучше, нежели неодушевленные объекты. Парень и сам не заметил тот краткий миг, когда начал наблюдать за ребёнком. Наверное, потому что «момента» и не было — редкие взгляды на мальчишку, который тренировался усерднее всех в своей возрастной группе, вид на личность, у которой, казалось, целая большая жизнь перед глазами. И вот сейчас Шигараки сидел за барной стойкой, подпирая голову рукой, и глядел на того же повзрослевшего паршивца, который больше злости, как таковой, в нём не вызывал. Это даже иногда бесило, будто тот намеренно старался подавить себя, как когда специально проигрывал Томуре в видеоигры. В более юном возрасте, злодей не понимал, что ему поддавались, но затем он вырос, они выросли. Изменились. А Изуку этот особенно. Не видно было больше былой в нём свободы. Когда-то ведь, парниша завидовал младшему, думал, что Сенсей уделяет ему несправедливо много внимания, но стоило то внимание — невозможности выбора? Может, под действием времени или давлением других людей, но всё, что Шигараки видел теперь — это не личность, да, человек, но никак не похожий на индивидуальность. Словно сломили. Не так, как будто тот утратил всю веру в человечность, а будто потерял веру во всё. В себя. Скорее всего, всё так и было. Томуре было лень разбираться. До тупости смешно и абсурдно, что он вообще когда-то завидовал ему. Тем не менее, мальчик этот оставался ему близким человеком, не лучшим другом, но и простым незнакомцем его нельзя было назвать. Человек, которого парень воспринимал, как должное. Поэтому он и не удивился, когда тот пришел присматривать за ним и его Лигой Злодеев. Ребенок был чем-то похож на Курогири, за исключением того, что Ному его обеспечивал, кормил и был буквально запрограммирован это делать, как не прискорбно было это признавать. Мальчишка же просто наблюдал, молчал, не беспокоился, не давал советы, если о них не просили. И всё шло хорошо настолько, насколько могло быть, учитывая задержание Мастера. Затем ребенок вернулся со своей обычной миссии в слезах. Его то ли не смущало своё состояние, то ли он и сам не понял, что плачет, но вел тот себя как обычно — пристроился в дальнем углу барной стойки, поглядывая то себе под ноги, то куда-то за бармена, который как всегда протирал стаканы. Выглядел он, правда, ещё больше не похожим на человека. «Почти как Курогири», — заметил про себя Шигараки. Плакал ли тот из-за того, что случилось с Сенсеем? Может осознание пришло к нему поздно, всё-таки бывают и такие люди. Но ведь Томура взял на себя большинство обязанностей Все за Одного? Не спросишь — не узнаешь, а ему, на самом деле, было не так интересно, как просматривать отчёты о недавних делах и планах. Личность, которой он бы заинтересовался — давно исчезла. Тога, эта вампирша, будто понимала, когда Шигараки больше всего расслаблен и именно в такие моменты любила сильно раздражать. — Тому, Тому, Тому-чан! Ками-сама, она откуда ни возьмись выскочила с криками и почти упала на диван рядом. Да так, что сразу же отбила всякое желание слушать её дальше, пускай раз в пять лет та и говорила что-то стоящее. Чтобы это услышать, нужно было, в первую очередь, вообще слушать её. — Отдай недавнюю работу Изу-куна. Ну, пожалуйста! — она так жалобно вытягивала эту букву «а», что Томуре захотелось её расщепить, а не дать желанное. Но он всё-таки уступил. Главная работа — устранить, была выполнена, а тело было бы приятным бонусом специально для доктора, которого обычно после Шигараки не оставалось. Лучше уж Химико перестанет кричать ему в уши. — Вперёд. Тот вернулся к своей приставке и всё шло даже более чем хорошо. Томура уже приблизился к победе в плотную, когда справа от него пронесся ураган, который слегка подбил его локоть. Он раздражённо отодвинул свою игру, чтобы застать исчезающую в ванной комнате зелёную макушку. В свой очередь, Даби и Тога вышли из комнаты, откуда до этого выбежал Изуку. Первый, как всегда, выглядел безразлично, а последняя симулировала грусть. Шигараки одним взглядом спросил у шрамированного о том, что произошло. А тот только закатил глаза и показал головой на вампиршу. Понятно. — Очередное подтверждение того, что она не понимает человеческие чувства. Тога, кажись, поняла, что это было сказано про неё и обиженно надула губы. — Ну-ну, а я кто по-твоему? Томура предпочел промолчать. И вскоре все, кроме одного юноши, вернулись на свои привычные места. Спиннер шептал что-то девушке, которая в свою же очередь каждый раз отвечала чуть-ли не криком. Даби втыкал в телефон, периодически обмениваясь парой слов с Магне. Курогири продолжает потирать стаканы прямо перед ним. За энергетиками и играми ночь пролетает быстро и Шигараки собирается на утреннюю встречу. Большинство прибыло ещё вчера, чтобы присутствовать вовремя. Изуку же всё ещё нет. Парень, кажется, мимолётно видел того, идущего к себе в комнату, но точно уверен быть не может. Нет ничего плохого в том, чтобы проспать — у злодея вон какие мешки под глазами были. Но он раньше до этого никогда не опаздывал — также никогда не вставлял свои пять копеек в обсуждение без надобности. Все присутствующие выжидающе смотрят на него и как бы спрашивают, чего он ждёт, когда Химико кричит «Изу-куна»! Томура только фыркает и решает сам разбудить другого. Его комната на удивление заперта. Изуку никогда до этого не запирался. Он сам лично никогда не переходил границы, но когда это делал кто-то другой — не обращал внимание. Словно у него никогда и не было своих границ. Или тот давно уже забыл про них. Парень стучит достаточно долго и достаточно громко, чтобы его можно было услышать, так что когда даже после нескольких минут ожидания ему не открывают, терпение лопается. Шигараки одним касание пяти пальцев расщепляет дверь, чтобы увидеть Изуку у изголовья кровати. Кожаный ремень пережимал чужую шею. Гематомы уже давно превратились в трупные пятна. Стеклянный взгляд нахмуренный. Руки безвольно болтались по бокам. Тело едва ли на весу, но, похоже, этого было достаточно для смерти. Томура сразу понимает. Самоубийство. Он также сразу же злится. Нет, не потому что человек ему был дорог, а потому что посмел уйти без его согласия. Конечно, тот бы не дал его! О чём Изуку только думал? Так как пустая безвольная оболочка человека была лучше, чем полноценная личность, но вдали. Могло ли отсутствие Сенсея так на него повлиять? Нет. Кого Шигараки обманывал? Изуку плевать хотел на Все За Одного. Его взгляд никогда не горел той же гордостью за старшего, как его собственный. Единственное, что ему нужно было, это контроль, указания, наставления. И как только Сенсею удавалось удерживать его возле себя так долго, когда Томуре понадобилось меньше месяца, чтобы его довести? — Кто знает, может, для него это было своеобразное освобождение? — раздался такой ненавистный сейчас голос позади, и только тогда парень понимает, что, вообще-то, успел зайти в комнату, а бездыханное тело стало к нему намного ближе. Даби, заключив руки в замок перед собой, мягко опирался о дверной косяк. Тот, как всегда, выглядел безразличным ко всему, но в тот момент в этом взгляде было кое-что ещё. Что-то, что давно стало его второй натурой. Зависть. Направленная никак не на Шигараки. Это бред. Все вокруг резко посходили с ума? Он не представлял никогда, что может одновременно смеяться и злиться настолько, что хотел бы стереть каждый живой организм в радиусе мили. — Отвали, я знаю его лучше, чем ты! Сам не понимает, как переходит на крик. Не потому что грустно, нет. Просто у Даби, чёрт возьми, хватает смелости смотреть на всё с неким ликованием. — Знал. Тот не говорит этого прямо, но в глазах оно так и читается, когда мужчина выдает непонятное: — Ты знал его лучше, чем я. И что это чёрт возьми должно было значить?! Как посмел этот придурок сейчас вообще насмехаться? Его тешит эта ситуация? О да, один лишь Ками-сама знает, насколько это забавно — чтобы Изуку убил себя именно под его командованием. Его ли это ошибка в качестве командира? Никак нет. В последнее время, Томура лучше контролирует свои эмоции, что пытается сделать и прямо сейчас. В стратегическом плане — эта смерть почти ничего не меняет. Ну и пусть. Просто его выбило из колеи пропажа поддержки со стороны Сенсея и слежка от Изуку. Прошлое медленно покидало его. Оно к лучшему. Шигараки подходит к трупу. Конечности уже окоченевшие, когда он касается пятью пальцами ледяной кожи в районе предплечья. Он просто предпочитал прах массивному телу. Так Изуку хотя бы не стал бы расходным материалом для экспериментов. Это последняя дань, которую он мог дать личности мальчика, которая давно уже исчезла. И слова Даби больше так не колят, как до этого. Простая истина крутится в голове. Это была бы потеря, если бы от настоящего Изуку, к моменту его смерти, хоть что-либо осталось. *** Ему стало настолько тошно, что окружающий мир и его жители больше юношу не волновали. Тошнило. Тошнило от еды, тошнило от Тоги, тошнило от этого места, тошнило от клички «злодей», тошнило от Всемогущего, тошнило от Все за Одного, тошнило от Томуры, тошнило от Бакуго, а больше всего — тошнило от себя самого. Тот не осознавал ничего вокруг себя, спотыкаясь и врезаясь во что-то по пути в туалет. Почему вообще было важно до туда добежать? Наплевать. Тем не менее, парниша успел, прямо перед тем, как отдать все съеденное, и не только, унитазу. Взгляд на блевотину уже давно не вызывал у него омерзения, вид крови или мертвых тоже, но черт бы Химико подобрал — его вновь начинало тошнить, когда парень вспоминал текстуру еды, абсолютно безвкусной еды во рту. Было бы хуже, если бы у неё был вкус. Мысли всё ещё не спасали. Горло уже жгло, а слезы то ли от боли, то ли ещё от чего-то, тоже делу не помогали. Ничего уже не помогало. Никого не осталось, кто хотя бы мог помнить прошлого его, того, с кого все началось. Не было никого, кто правда знал его. Рвота закончилась, омерзение и тошнота — нет. Поэтому так же отвратительно, как до этого непереварившаяся пища, желудочный сок тоже оказался в туалете, а горький привкус, с которым Изуку мог сравнить только ненужные чувства — на языке. Тошнило от собственного выбора, тошнило от поступков, тошнило от ответственности, тошнило от собственного отражения в зеркале. Кто вообще додумался в туалете повесить зеркало. Парень блевал уже даже не остатками непереваренной пищи, а желудочным соком. Тошнота с каждым разом словно набором нарастала, стоило только вспомнить то выражение лица, то, как он произнес этой ненавистное, бессмысленное, ужасное «злодей». Боли он уже давно не чувствовал, как и перестал чувствовать время над ободком унитаза. Отсутствие света не помогало. Изуку пытался закрыть глаза, отвлечься, но в его веки будто въелась картина умирающего друга детства. Потому что она ничем не отличалась от множества остальных. Потому что всего-лишь ещё ученик младшей школы даже не успел среагировать. Потому что Кацуки был такой сонный, с вечно распатлаными блондинистыми волосами, но глаза — они всё ещё сверкали на фоне лунного света. Сверкали злобой, подавляемым ужасом. И именно этот взгляд из тысячи таких же взъелся ему в кожу, в его мысли, до такой степени, что Изуку не мог думать о чём-то другом теперь, когда вспомнил. Потому что он изначально не хотел вспоминать, зная, что больше никогда не сможет забыть. Юноша убивал взрослых, убивал стариков, убивал детей, убивал безболезненно, убивал пытая, убивал дождавшись пробуждения, убивал после диалога. Привык. Привык ли? Почему же тогда сейчас он был полностью уверен, что это ощущение тяжести в груди, в желудке, в сердце, во всех внутренностях, словно кто-то достал их, и сейчас перебирает в руках — это была вина.? За что? Что парень сделал не по указаниям? Ничего, всё так. Но никогда ещё указания не вызывали в нём таких чувств. Даже в глубоком детстве. Всё, что он делал — всегда шёл дальше, никогда не впереди, но всегда вперёд. Туда, куда убитые им люди никогда не доходили и из-за него же уже не смогут дойти. Но у них был смысл идти дальше. Может быть, у них были люди, которые их принимали, а может те, кто признавал их или любил. Да даже вне зависимости от того, какими именно людьми они были — у них были причины. У Изуку же не было. В чём был смысл продолжать жить, как рыба, выброшенная на сушу? Хвататься за любую работу, пытаться, когда никакого нормально результата такие попытки не приносят? И ответ до смешного прост — его нет. Во всём, что он делал, смысла не было и никогда не будет, как бы он не старался. Тогда зачем вообще прилагать усилия? Вероятно, юноша никогда и не предлагал, потому что понял, что может не ждать смерти и сам себе её устроить только сейчас. Ему уже наплевать. Злодеев не будет интересовать ещё одно мертвое тело. На один труп меньше, на один труп больше в копилке. Но что ему важно, так это то, что уйти спокойно не получиться и как бы он не мечтал о спокойном и безболезненном уходе из жизни — такое бывает только в сказках и только для действительно хороших людей. Он же — давится ремнём, специально наваливаясь вперёд всем весом тела, чтобы душило сильнее, чтобы было больнее, и это работает. Когда кончики пальцев немеют, силы покидают его, натяжение продолжает начатое и делает это, чёрт возьми, слишком долго. А он в порядке, потому что кислорода в голову не поступает достаточно, чтобы понять, что за знакомый взгляд мелькает перед глазами, когда ничего, кроме темноты, и не видно вообще-то. Шея болит, но не ломается, воздуха нет, но тело всё ещё инстинктивно пытается вдохнуть. Может, люди также ощущали себя после укола барбитурата? Изуку уже никогда не узнает.