***
Привычно белая комната освещалась лишь блеклым светом солнца. Отсутствие цветов, однообразные тумбочки и твёрдая кровать на которой часто снились кошмары. По соседству ещё несколько таких же кроватей и ещё несколько таких же тумбочек. В этой комнате все были равны и никто ничем не выделялся. Кроме, разве что, Хана. Парень долго боролся с врачами, чтобы ему выдали именно эту коляску, с красными ручками. Временами она казалась ему полностью красной, напоминала ту яркую Ferrari Roma из старых воспоминаний. Хан часто успокаивает себя мыслями, что если бы ему поменяли матрас на что-то более мягкое и воздушное (скорее облачное, если говорить, то что думаешь), то он обязательно бы увидел спорткар во снах. И обязательно, самых ярких. Хотелось до безумия выделиться в этом паршивом месте. Иногда Джисон закидывал крошки хлеба под кровать, чтобы в комнате образовались тараканы. Они такие коричневые, яркие и усатые! В белой комнате которую красит только коляска, которая совсем не красит мысли и факты, тараканы были бы ярким красочным подарком. Джисон приподнялся на кровати. Его локти неприятно впивались в матрас удерживая вес. Глазами парень поискал что-нибудь необычное, но так и не нашёл. Он попытался перевернуться и сползти с кровати подобно змею, но он был больше похож на тупую ящерицу. Её явно били по голове. Парень дополз до коляски и попытался взобраться, но отчего-то совсем не получалось. «Сокамерники» тихо наблюдали. Даже если было впечатление, что эти люди всегда спят и лишь изредка их можно поймать за обедом, всё равно Хан верил что они наблюдают. И он не обманулся. — акробатом решил стать? Тебе не светит, ляг и жди. А Хан и так лежал и ждал. Ждал неизвестно чего. То ли медсестру, которая позовет весь корпус его поднимать, то ли когда ноги оживут, а может и смерти. Последнее ждалось сложнее, всё же Хан знал, что медсестра придет с завтраком и умирать здесь будет очень долго и тошно и наверняка вонюче и противно. Поэтому он воздержался от этой мысли и стал ждать оживления ног. Потому что медсестра придет в любом случае и, если не та старая и злющая, то другая, возможно даже по моложе и добрее (и красивее, разумеется), а вот ноги у Джисона явно не завтра оживут и их хотелось подождать. — слышь — лёжа глотал воздух Хан — не знаешь как долго нам тут быть? Парень которому был адресован вопрос промолчал. Он просто притворился спящим. Или умер. Или реально уснул. В палате лежали люди разные, но схожими в болезнях. Неизвестно зачем, возможно, чтобы не задевать их же чувства. Джисону вот и вправду не хотелось смотреть на ходящих, они шныряют туда сюда, как муравьи. Если сам Джисон захочет пошнырять по палате, то вероятнее всего отдавит и без того не рабочие ноги товарищам и собьёт пару тарелок и тумб. Да и в целом с разворотами у Хана было туго. Красная коляска была лучше всех по виду, но хуже всех по состоянию. Она часто скрипела и иногда заедала, а ещё была тяжёлой. Поставили её рядом с рабочими серыми колясками, наверное, только чтоб глаз не воротило. Как ёлка на Новый год. Это, так сказать, «на те, у нас и яркие есть». Дверь аккуратно отворилась. В палату зашла привычно старая, совсем не молодеющая (хотя очень хотелось) медсестра. Её халатик всегда был не застёгнут на одну пуговицу, потому что даже самый сильный человек не сможет выдержать такого напора, а пуговица и подавно. Этой пуговицы, кстати, и не было вовсе. Из-под шапочки торчали седые волосы, которые часто «линяли» и норовились упасть прямо в тарелку. Это было крайне не стерильно, но опыт этой пугающей женщины говорил сам за себя, поэтому даже если она убьёт кого-то вылетевшей второй пуговицей с халата или отравит кого-то своими волосами всё медицинское отделение решит, что так и надо. Женщина осмотрела лежащих и неприятно скорчилась посмотрев на Хана. Парень лежал на полу приподнимая голову. На лице была глупая улыбка. Медсестра показала на своём лице всё недовольство и открыв дверь достаточно широко впустила в палату ещё одного парня. Тот тоже был в халате, но уже застёгнутом, точнее «живом» и тоже в шапочке. Джисон почему-то даже захотел встать, когда увидел его. Он явно был новеньким стажером, которому не повезло попасться в лапы этой страшной женщине. Его глаза были зафиксированы на полу, но к сожалению не на Хане который был чуть подальше от точки, куда втыкал этот явный красавчик. — вот, полюбуйся, главный балбес и клоун нашего отделения — стажер поднял глаза и наконец посмотрел на Джисона. Его глаза были просто — вау! Это было определённо это слово. Невероятно глубокие и выразительные, тёмно-карие с кучей бликов от лампы. А нос словно слепленный. Такой нос Джисон видел на статуях в разных музеях. Теперь он понимал почему они были «идеальными людьми» — ты почему не в кровати? Грозный голос раздался прямо сверху. Злая женщина и идеальный человек с двух сторон ухватили Хана и усадили на коляску. — так. это самое — начал объяснение Джисон, но его быстро перебили. — куда не надо не лезь, оправданий твоих свинячих не надо — она опять грубо посмотрела — почему опять вся кровать в крошках? Медсестра взялась за переносицу и посмотрела в потолок явно читая молитву. — подъём — громко и неожиданно крикнула она, когда отвела взгляд от «неба» скрывающегося за бетонными и долговечными стенами — завтрак. Она со скрипом провезла тележку с едой в самый дальний угол палаты. Там был парализованный парень. Хан часто забывал про него, думал что там никого нет или, что тот уже давно умер. Вспоминал только когда ему несли завтрак в постель. Джисон ещё долго втыкал в самый угол сидя на своей «самой лучшей и яркой коляске, я на ней буду самым крутым» и не сразу заметил ходячего рядом. Стажер смотрел на него сверху вниз и по нему было не совсем понятно, что он чувствует. Обычно заходящие в палату стажеры источали несколько состояний: сострадание, брезгливость, равнодушие и страх. Этот парень выражал что-то новое или просто хорошо скрывал что-то старое, но в нём что-то было. Шуршащее и вкусно пахнущее. — что у тебя там? — шепнул Джисон. Стажер удивился будто всё это время реально не думал, что колясочное существо умеет говорить. — конфеты — сказал как ребёнку, но Хана заинтересовало. — врёшь — вырвалось вместо «дай» и Джисон ждал много фантиков с шоколадом внутри в доказательство. — ага. Губа сама поджалась, правда. От такого обмана даже нос покраснел. Парень реально жестокий. Хан скрипя колёсами подъехал к двери желая выехать. — куда собрался. Сначала завтрак — прошипело «чудовище» из дальнего угла. Аппетита не было ещё утром, а уж сейчас и подавно. Возможно желудок разочаруется позже, хотя этого наверняка не случится. Даже если бы Джисон блевал от здешней еды и его состояние ухудшалось, он бы никогда не смог уехать не приняв положенную ему порцию. Иногда больница была похожа на детский сад на более строгих условиях. Стажер, который теперь уже казался не слишком идеальным только стоял у неаккуратной кровати Джисона и улыбался. Получалось у него это очень злорадно, захотелось даже самому так научится. Хан подъехал к тумбе и расставил на неё не самого лучшего вида завтрак. Холодная запеканка была лучше яиц с кожицей, но всё ещё хуже яичницы которую, когда-то Джисон готовил себе сам на скорую руку. Вилка противно стучала по тарелке и резала уши всем, кто смел находится с Ханом в одной комнате. Некоторые крошки падали на колени, а Джисон, проявляя настоящую чистоплотность без угрызений совести смахивал их на пол. Поэтому всё пространство вокруг Хана загрязнялось и было схоже с клеткой грызунов или проще говоря — мусоркой. Джисон первое время оставался чистым, но даже настоящий профессионал по объезжанию грязных вещей вскоре вляпывался в собственное дерьмо. Сначала всем было противно и мерзко, а потом решили просто не подходить к месту его обитания, а Джисона, в принципе, можно и помыть. Хан опрокинул голову назад и уставился в потолок. Каждый день был однообразен и одинаково ужасен. — ты там дожевал? — перед глазами появился стажёр. Его лицо закрывало белые стены. Теперь они казались ярче. Джисон улыбнулся прикрыв глаза от наслаждения. Наконец-то долгожданное разнообразие. — я Хан — парень не смел открывать глаза. Сейчас хотелось просто говорить не обращая внимания на других. Новенький сейчас был просто частью дизайна в голове колясочника — если полностью — Хан Джисон. Руку не протянул. Любезным он не был и быть не хотел. Да и к чему всё это? Ну пожмёт он руку и что, мало ли что эти руки держали, лучше уж отказаться. Стажёр видимо подумал также, потому что никакой руки по близости не появилось. — Минхо — коротко признался. С его губ это звучало, как признание в шалости. А может и нет, Джисон любил воображать. — а фамилия? Хан открыл глаза наконец посмотрев в лицо. Минхо чуть наклонился и ткнул в небольшой бейдж. О! На нём было печатными буквами вычеркано имя и фамилия «Ли Минхо», но пожалуй из уст слушать было бы приятнее. На бейдже имя было таким плоским и серым. На одежде Минхо его имя было просто буквами, а из его слов можно было разобрать уже что-то более похожее на личность. Джисон прищурился, а потом опять опрокинул голову. — можешь сказать, я не совсем понимаю эти буквы — сделал вид, что не прочитал и не запомнил на всю жизнь. — пусть останется для тебя загадкой — даже не глядя в это лицо можно было почувствовать эту самоуверенную и хитрую улыбку. Это раздражало, но было чем-то особенным, поэтому с этим можно было жить. Минхо коснулся плеча. У Джисона вдруг пробежались мурашки и он широко распахнул глаза вновь ловя своим взглядом хитрое лицо. Стажёр перевёл свои руки на ручки сзади кресла и крепко их сжал. Хан светил своими глазищами будто собирался их уронить. Когда колёса скрипя двинулись, а Минхо оказался за спиной вне поля зрения — значит в опасном положении для Хана, парень молниеносно повернулся чуть не свернув шею. Или только создав такое ощущение. Глаза Джисона были широко распахнуты, когда он пыталась прочитать чужие мысли и предугадать действия. Хан был безоружен сейчас. Минхо мог опрокинуть коляску, быстро разогнаться и отпустить или вмазать в стену. По коже пробегала нехилая куча муравьёв, а к рукам подступал холод. Парень зажмурился начиная тяжело и быстро дышать. Но оказавшись в темноте стало лишь страшнее, поэтому Джисон ослепил себя светом реальности. Но коляска просто двинулась и остановилась у выхода. Высокий (с обзора человека в коляске) Минхо зашёл вперёд и открыл дверь. Потом вновь зашёл за спину поселяя в сердце ещё больше страха. Хан вцепился ногтями в красные ручки кресла, а спиной вжался в спинку. Если бы мог, то упёрся бы и ногами, хотя, если бы мог упираться ногами, то и в такой ситуации и не оказался бы. Стажёр лишь подтолкнул коляску и вывез за дверь. От испуга у Джисона почти заложило уши. Скорее он просто замусорил свой слух мыслями о худшем и просто не смог расслышать невнятных переговоров Минхо и противной, старой медсестры. Глаза щурились и будто совсем не изъявляли желания оглядывать мир вокруг. Джисон запоминал только скрип колёс, белые, розовые и голубые стены сменяющие друг друга. Было темно. Очень необычное явление для больницы, хотя не так уж и много он их видел за свою жизнь. Повезло? У стен совсем прижавшись к ним стояли металлические стулья и очень редко — кресла с немного разорванными краями. Хан не видел особо интересных вещей и, возможно, многое терял. В голове отчётливо запоминались лишь белые большие двери у которых коляска останавливалась. Если бы Джисон мог говорить наверняка и понимать чужие чувства, как понимать то что он не начнёт ходить, то мог бы уверенно сказать, что чувствует себя проданным щенком, которого взяли и увезли. В принципе Джисон долго молчать не стал и конечно же сначала подумал об этом, а потом и повторил. Раз десять. В памяти всё куда-то ехало и крутилось. Хан уже начал отходить, но не решался задавать вопросы. К сожалению, не спрашивал он только про дело, вся другая чепуха летела из него, как пыль из пылесоса во время прочистки. — Какой твой любимый цвет — вырвалось совершенно случайно уже в двадцатый раз — у меня нет любимого цвета — ответил сам себе. Джисон не был трусом, а если бы и был, то никогда бы не признался. Как можно было заметить, он действительно не признавался. Даже себе. Даже по секрету. Такая неожиданная паника захватила его почти впервые. Почти, потому что в прошлый раз его всё же отпустили и успокоили. Сейчас же его усадили в машину (затолкнули, если опираться на чувства и фантазию, а не на реальность) и ничего не сказав повезли. Повёз, если быть точным. Этот чёртов стажёр. Минхо не выглядел коварно. Он выглядел красиво и ухоженно. Ощущался, вот, коварно, да. Но только по ощущениям самого Джисона. Это себе придумал тоже Джисон. — мне нравятся пастельные тона — неожиданно донеслось с переднего сиденья. Ли Минхо не был похож на парня, который отвечает на такие вопросы, но то что он ответил… видимо ощущения Хана обманывают. Было настолько приятно слышать ответ, что улыбка сама расползлась на лице. Да так широко и ярко, что Джисон ухватился за щёки. Было не разобрать, хотел он скрыть своё счастье или просто стало больно, но в этом что-то было. Это что-то было хорошим. Коляска стучала в багажнике, пыталась выбраться, заявить о себе. Оборвать хрупкую связь Хана с «нормальными» людьми. У неё не получилось. За окном начинал моросить дождик. Маленькие капельки врезались в стекло и разбивались. Джисон часто моргал, будто капли летят ему в лицо. Его руки были в тепле, но ощущали неприятную мокроту на кончиках пальцев. На улицу сейчас лучше не выходить. А за стеклом, за дождём и пеленой фантазии высокие деревья, зелёные, такие совсем-совсем живые росли всё выше, мелькали одно за другим. «Да сколько же их тут!» — думал про себя, но быстро отвечал «меньше, чем в лесу». И в правду, если присмотреться, посчитать, то они проехали всего-то 21 дерево и 32 куста. Даже меньше чем в парке. — куда мы? — вопрос который нужно было задать с самого начала. Который был до чёртиков банальным, но отображал весь интерес Джисона. — я везу тебя домой. — ко мне? — с детским восторгом и заинтересованностью. — ко мне — со взрослым равнодушием и порядком. Джисон руками спустил себя чуть ниже на сидении. Специально неудобно, чтобы случайно не замолчать. Минхо услышав шорох и покряхтывания сверкнул двумя блестящими, кажется влюблёнными, но нет, глазами в зеркале заднего вида. С его стороны послышался только вздох, но не облегчения, как посчитал Джисон с начала. Дома пролетающие в окне замедлились. Хан попытался посмотреть что происходит снаружи, но подняться оказалось сложнее, чем опустится и его светящиеся, точно две фары, глаза смогли разглядеть только небо. Голубое. Чистое, но не без облаков. Чистое от грязи этого мира, хорошее. Там не умирают, там не живут. Джисон задумался потупив взгляд, как дверь открылась. — а если смотреть без стекла, оно куда более живое. — что? — Ли Минхо, из которого «Ли» Джисон знать якобы не должен, согнулся вместе с коляской. Его нос сморщенный, глаза сощурены в мыслительном процессе, руки сжимают сложившуюся технику, а плащ в луже. Такой красивый, такой совсем не как Джисон. И хорошо. Хорошо. Потому что на фоне чистого неба, потому что рядом с Джисоном. Хан заблудился в своих мыслях и не сразу ощутил мужские руки пробирающиеся к нему. Чтобы украсть? Минхо вытащил его и как можно более аккуратно усадил на потрёпанное кресло-каталку. Всего пару мгновений Джисон прижимался к его плечам, к его бежевому, уже запачканного в луже, пальто. И от него не пахло больницей. Как он отвык от такого. Разъедающий мозг запах пропитывал каждого посетителя больницы и даже если не сильно, это отпечатывалось в голове у Хана. Минхо тоже был там. В этих длинных и тёмных коридорах, ставил капельницы, делал уколы, менял подгузники, но он не был одним из «порабощённых». Он был не на своём месте. И Джисон почти уверен, что он был не стажёром. Это и дураку понятно. Уже сидя в кресле Хан ухмыльнулся собственным мыслям и очень хотел, чтобы Минхо увидел, как мастерски его обман был раскрыт. Не сразу, конечно, но это раскрытие сразу и не было кому-то нужно. Оно не было нужно Джисону. — с этого дня я твоя временная нянька — Минхо возвысился над колясочникам и толи с презрением, толи с простым равнодушием говорил, — запомни слово «временная». Я знаю, что не дотянешься до полок — он слегка запнулся на этой фразе быстро расценивая в голове её степень оскорбительности, хотя, впрочем, это было уже не нужно, потому что Джисон уже запомнил. Уже повторил у себя в голове, — но не смей ничего трогать. «Наверное золото дома держит» пронеслось в голове. «Никак не иначе». И совсем не обиделся. Совсем. Точно дурак.Дурак на "свободе"
17 мая 2024 г. в 20:11
Ночь. Фонари освещали медовым свечением путь. Луна еле заметная из облаков слепо мигала заставляя вспомнить о мягкой подушке и тёплом одеяле.
Сейчас под рукой было разве что неудобное кресло. Голова опускавшаяся, в поисках опоры на окно больно билась от малейшего движения. Колёса быстро неслись по немного хрустящему асфальту.
Отцовские руки крепко впивались в руль. В самом начале это казалось обычным, но стоило пролететь нескольким часам и вот, уже создаётся впечатление, что руки приклеились или вросли в руль — стали единым целым с металлической громадиной.
Джисон поправлял наушники в ушах пробуя вновь приложить голову, но опять лишь почувствовал боль. Тихая, совсем не слышная мелодия заиграла в ушах доходя до самой головы. Это дурманящее чувство, что этот звук слышишь только ты. Хану вдруг вспомнились те слуховые галлюцинации о которых вещал телевизор на прошлой неделе. Он стал проводить невидимую нить, но быстро понял, что мелодия в его ушах, которую всегда можно прервать, всё же отличается и является в десятки раз лучше пугающих голосов.
За окном проносились дома и машины. В ночное время всё приобретало оранжевый оттенок и очень ярко мелькало. Усыпляло.
Бесконечные металлические махины меняли цвета одна за другой, но больше их было именно чёрных. Хану вдруг сильно захотелось облить их краской, как вдруг на скорости пролетела яркая искра.
Джисону пришлось прилипнуть к стеклу, чтобы рассмотреть то невообразимое сияние ближе и понятнее.
Это была Ferrari Roma яркая до слепоты и бесконечно красивая. Красный казался ярче всех возможных роз на планете и совсем не был схож с той красной баночкой гуаши, которую недавно показывал Хану какой-то выскочка из парка.
В глаза вдруг ударило его высокомерное лицо. Волосы крашенные явно дома и явно без особого старания, а лицо в краске и совсем не привлекательное (по крайней мере так себя заверил Джисон, чтобы не потерять своего особого самолюбия). Ему нравилось, что он вероятно никогда не увидит того парня, но он был огорчён тем, что запомнил все черты его лица.
Спорткар отдалялся и становился больше похожим на простую, ярко-красную точку, но в памяти отпечатался, очень.
— твою мать — раздалось мутно в ушах со стороны огромного, возвышающегося перед лицом кресла.
Джисон ухватился за наушники и быстро вытащил их, прислушиваясь и осматриваясь в «этом» мире.
До Хана не сразу дошло, что происходит, когда машина вдруг сильно толкнулась, а мир стал по наклонной катиться вниз. Ремень безопасности сильно впился в шею, а телефон выпал из рук.
Голова впечаталась в переднее сиденье и сильно зазвенело в ушах. Звук был похож на сборище неопытных музыкантов: кто-то много пищал, кто-то барабанил по клаксону, а кто-то вжимал тормоза до крови из ушей.
Затем сильный толчок и тишина, а за ней пугающее и неизвестное будущее, но пожалуй это было не так уж и важно.
Машина не ехала и не было пищащего звука. Джисон спокойно мог открыть глаза и осмотреть непонятные мигалки и много лиц. Они мутно метались из стороны в сторону напоминая муравьёв под каким-нибудь камнем, когда их обнаружили чужие глаза.
Парень даже стал уговаривать отойти от него и он даже попытался встать, обидно было только за сломанный телефон, всё же он был новым с кучей песен, которые совсем не сохранились на сим-карте.
Люди совсем не слушали его. Они продолжали суетиться и сильно резать глаза своим присутствием.
Джисон стал уверять о стабильности своего самочувствия вновь и не понимал суеты. Всё было хорошо…
…но почему Хан не чувствует своих ног? И так и не смог встать?