Ещё один день

      Дискомфорт обуял уже по входе в подъезд — за время поэтических грёз на уроках музыки парень забыл картину парадных ворот своего быта. Запачканные блевотиной, использованными презервативами, кровью и чёрт знает чем ступени лестниц, стены исписаны рекламами проституток и работных домов, сквозь двери квартир просачивается шансон.       Подъезды домов в неблагополучных районах это воплощение того, что Ортега-и-Гассет называл восстанием масс.       Преодолев этот круг ада, объект рассказа с тяжёлым вздохом открывает дверь и заходит в семейную конуру. Его окутывает мёртвая тишина.       Он не улавливает иронии в несовместимости значения своего имени с обстановкой вокруг. Носитель имени со значением «венец», «корона» живёт в такой грязи.       Степан напряжённо вошёл внутрь и обнаружил своё угрюмое семейство за маленьким столом. — Где шлялся? — недовольно и командно спросил отец. — Мы одного тебя ждали! Время-то уже восемь, а ты только сейчас пришёл! — по-глупому запричитала бабушка. — Ты ведь знаешь, — вкрадчиво, напряжённо и с каким-то нажимом заговорила мать — что мы едим только вместе, у нас традиции такие.       К горлу подкатила тошнота. Желание есть, находиться рядом с этими людьми и вообще жить исчезло.       Взгляд зацепился за книги на полках. Кто-то включил телевизор. Не успел ведущий новостей что-то цинично залепетать, как его переключили на пошлый своей дешевизной и глупостью сериал.       Семья молча ела водянистые макароны с жёстким пересоленным мясом. Тошноты у Степана было всё больше. — Что морду-то скривил? — грузно спросил отец — семью не рад видеть?       Теснота. Малейшее движение — и заденешь человека, сидящего рядом. О личном пространстве в этой могиле никто не слышал.       Чувство отвращения переполняет. Пытаешься вскрыть свою гниль ножом, но без толку — шрамы только подчёркивают её обилие и уродуют пустое тело ещё больше. Пытаешься скрыть шрамы и порезы бинтами — и слышишь: мумия.       Псих забинтованный.       Засосы скрывает.       В такие моменты окутывает мёртвая тишина. И приходит понимание: порезы — это засосы Смерти.       Травишь себя сигаретами.       Травишь себя драками.       Алкоголем. Обнаруживаешь, что ещё немного — и станешь алкашом.       Не алкоголиком, алкашом. Первый — всего лишь несчастный человек, чей организм зависит от алкоголя. А вот второй — уже не человек. Животное, только и делающее, что бухающее и творящее мерзости.       Едва доев, Степан встаёт из-за стола и трусливо уходит в свою комнатёнку. Это его бункер от ядерной зимы брежневизма.       Слово «советский» вообще не подходит к этому гнилому ужасу. Советы — это революция. А Степан видит лишь застой упадка.       Степан слышит истерические крики сверху. Слышит их по бокам. О личном пространстве в этой могиле никто не слышал.       Слышит их внутри себя. Однажды он видел, как корчащегося и кричащего соседа увозили на скорой. Потом Степан узнал, что этот сосед стал овощем. В этот момент его окутала мёртвая тишина.       Степан боится стать овощем.       Боится стать алкашом.       Боится кричать.       Даже в своём бункере Степан не бывает один. Он никогда не бывает один. Бывает со своей жуткой семьёй. Бывает с серым быдлом.       Бывает с бесами в своей голове. Но не один. О личном пространстве в этой могиле никто не слышал.       Бесы говорят ему, что он уже мёртв, а вокруг него ад. Они говорят, что под его кожей жуки, и они его едят. Говорят, что было бы неплохо повеситься на ремне. Что саморазрушение свято.       «Лишь утратив всё до конца, мы обретаем свободу»       Степан смотрит на людей вокруг. У них ничего нет — и они рабы. Более того, они мертвы.       «Ты должен быть свободен и от жизни»       Степан пускает дым в свои больные лёгкие, чтобы забыться от окружения. Он не доживёт и до тридцати с такими привычками.       Да, он в аду. В геене. Гееной называли особо вонючую свалку на окраине древнего Иерусалима, где раньше поклонялись идолам. Огненному богу. Потом там стали сжигать мусор. Геена — горящая свалка. Так что Степан в месте хуже ада — его окружает сгоревшая свалка.       И сам Степан — мусор. Так он себя чувствует. А его селфхарм — мусоросжигательный завод.       «Смерть — истинный смысл нашей жизни». Степан слышит это от бесов каждый день.       Он боится дышать, поскольку живёт рядом с химическим заводом.       Он каждый день подходит к зеркалу в ожидании новых откровений от своих бесов.       Они шепчут ему: «В жизни нет никакого высшего замысла. Есть лишь люди и их пороки. У нас нет будущего». И его окутывает мёртвая тишина.