Aristotle and Dante Dive Into the Waters of the World

КОГДА Я ПРОСНУЛСЯ, МАМА сидела на моей кровати. “Я уезжаю в Туксон. Я хотела благословить тебя.” Я сел на край кровати. Я почувствовал, как она приложила большой палец к моему лбу, делая знак креста. И она прошептала своё благословение. “Отец всех наций, взгляни на моего сына Ари. Присматривай и защищай его, наполняй его сердце покоем, какой только ты способен дать.” Она перекрестилась. И я тоже перекрестился - и пытался вспомнить, когда я в последний раз это делал. Она поцеловала меня в лоб. И после момента тишины, она покинула мою комнату. Я завидовал вере своей матери. Я снова уснул. Когда я снова проснулся, я не мог понять, во сне я или нет. Я потянулся, чтобы погладить Легс - но я забыл, что мама забрала её с собой в Туксон. Я вспомнил день, когда она увязалась за мной домой. Когда я сел у крыльца, чтобы отдышаться, она лизала меня не прекращая. А потом она положила голову мне на колени. Как будто бы она полюбила меня в тот самый момент, как только увидела меня. И я её тоже полюбил. Я полюбил её, потому что она, как и я, была потеряна, а потерянный мальчик и потерянная собака - равно любовь. Когда я принял душ, я взглянул на крест на моей шее. Я подумал о Боге. Мне было интересно, почему все так много думают о Боге, а я старался не думать о нём вообще. Потому что многие люди решили, что он не любит меня. Интересно, почему люди решили, что они могут говорить за Бога. Мой брат любил меня так же, как и я его? Но какое это имеет значение? Может, это и неправда, что у меня нет ожиданий. Может, я хотел узнать, осталось ли в моём брате то, что было священно. Мой отец говорил, что каждая человеческая жизнь священна - это то, чему его научила война во Вьетнаме. Я хотел его об этом спросить. Я хотел узнать, что именно он имел в виду. А потом я подумал, “Что ж, если Иисус ладит с миссис Альвидрез, он поладит с кем угодно. В Боге сокрыты все тайны вселенной. Любил ли он мир и людей, живущих в нём? Я подумал о Данте. Мы с ним были похожи тем, что задавали вопросы, на которые никто не может ответить. Но это не мешает нам и дальше их задавать. У моего отца было интересное выражение лица, когда я пришёл на кухню. “Мне сегодня позвонили из Хантсвиллской тюрьмы. Тебе назначена встреча с твоим братом на завтрашний вечер. Видимо, твой брат не типичный заключённый, и они не собирались допускать никаких визитов. Но так как его никто не навещает, тебе разрешат увидеться с ним на час и не в открытую, а за стеклянным барьером и через разговорный аппарат.” Я ничего не ответил. Что я мог сказать? “Думаешь, проехать сорок одну милю стоит того, чтобы увидеться с братом на час? Это одиннадцать с половиной часов езды.” “Да” сказал я. “Это стоит того.” Отец улыбнулся мне. “Я тоже так считаю. Это примерно три часа от Остина. Мы можем переночевать в Остине, а потом отправиться в Хантсвилл. Ты увидишься с братом в час.” “Что-то не так. Это всё звучит очень странно, да, папа?” “Ну, думаю, ты научился чувствовать подвох. Есть один парень, который работает в Техасском Бюро Тюрем. Его зовут Майкл Джастис.” Отец рассмеялся. “Я не шучу - это реально его имя. Я воевал с ним во Вьетнаме. Если хочешь знать правду, то они взяли и отменили всю встречу. Я попросил поговорить с Майком. Они спросили, зачем мне с ним говорить. И я сказал им то, что сказал тебе - что я воевал с ним во Вьетнаме. Это всё, что требовалось сказать. Он всё устроил.” Люди всегда пользуются связями. И это не всегда плохо. Я не видел своего брата с шести лет. Прошло одиннадцать лет, и он стал не более чем воспоминанием. Но он всегда был чем-то большим. Конечно, он был чем-то большим. Люди - не воспоминания. Я всё думал: Что ты можешь такого сказать за один час? Может, это всё не имеет ничего общего с тем, что ты скажешь. Или что он скажет. Или кто угодно скажет. Данте влюбил меня в слова. Но иногда я их ненавидел. Иногда я не мог найти им применения. Иногда слова просто заполняли пустоту. Мне было интересно, истощали ли они мировой запас кислорода. Вы невольно начинаете обсуждать многие вещи, когда вам предстоит проехать семьсот сорок одну милю. Я не знаю почему, но я начал расспрашивать папу был ли он согласен с мамой - о том, что Сьюзи, Чуй и я упомянули о Ливерморском инциденте. “И я считаю, что мистер Робертсон - мудак.” Отец рассмеялся. “Тебе семнадцать. Это твоя работа так считать.” Было видно, что папа хотел сказать что-то ещё и что он взвешивал свои слова. “Знаешь, Ари, расизм - это то, о чём почти невозможно говорить. Поэтому многие о нём и не говорят. Я думаю, что мы все каким-то образом знаем, что мы все виноваты. Расизм это палец, который указывает на нас всех, и каждые несколько лет происходит взрыв - и мы все начинаем ненадолго его обсуждать. Все поднимают руки и говорят ‘Расизм? Я против такого.’ Мы все против такого. И мы чувствуем солидарность. Мы вносим пару изменений тут и там - но никаких серьёзных изменений не происходит. Будто мы покупаем новую машину, но ездим по прежнему маршруту.” “Но почему?” “Потому что мы не знаем как разговаривать о важных вещах. И за всё время мы так и не научились. Не научились, потому что мы не собираемся меняться, потому что мы боимся того, что можем потерять. Не думаю, что мы хотим, чтобы у чёрных людей было то, что есть у нас. А когда речь заходит о мексиканцах, эта страна любит нас и ненавидит нас. Мы страна иммигрантов, которая ненавидит иммигрантов. Мы только притворяемся, что не ненавидим иммигрантов.” Он рассмеялся. “Я знаю нескольких ребят, которые считают, что коренные американцы - иммигранты.” Он помотал головой. “Американцы на самом деле не очень хорошие люди. И я говорю это как американец.” “Но, папа, как нам это изменить?” “Именно это и предстоит выяснить твоему поколению.” “Так не честно.” Отец посмотрел на меня так, будто я сказал самую тупую вещь, которую только можно было сказать. Потом он сказал, “Иногда погода к нам лояльна. У нас будет хороший день. А где-то торнадо убивает сотни людей. На планете существуют места, где погода не лояльна.” Я знал о чём он мне говорит. Говоря “Это не честно”, значит сказать ничего и сделать ничего. А ещё может быть он хотел сказать, что только дети, ссорящиеся на игровой площадке говорят так. Какое-то время мы не разговаривали, я был погружён в размышления. Я наконец спросил, “В скольких боях тебе пришлось принять участие, папа?” “Значение имеет только один. Я это читал у писателя по имени Уильям Фолкнер. Я перефразирую. Бой моего собственного человеческого сердца против себя.” “Я когда-нибудь рассказывал тебе историю о том, как кто-то однажды запустил кучу ящериц в класс твоей мамы?” “Что случилось? Мама испугалась?” “Конечно же нет. Оказалось, твоей маме нравятся ящерицы.” “Серьёзно?” “О, да. Она говорила, что если в доме держать ящериц, то у тебя никогда не будет проблем с комарами, потому что они их едят. Она рассказывала, что в маленьких деревнях люди с радостью запускают ящериц в свои дома, потому что они съедают всех нежелательных вредителей. Она когда-то держала ящериц в аквариуме, пока её мама не заставила её от них избавиться.” “Мама? Моя мама?” “С чего ты взял, что твоя мама пугливая маленькая девочка? Почему она должна бояться ящериц? Они безвредны. Так вот, у твоей мамы ужасно проходил урок и она была очень зла. А какой-то ребёнок на этом уроке выпустил около двадцати ящериц. Первым делом твоя мама прибежала к двери и закрыла все щели половыми тряпками, чтобы ящерицы не могли сбежать, а девочки кричали, некоторые парни тоже не очень-то веселились. Твоя мама взяла одну из ящериц в руки, дала ей заползти на себя и сказала, ‘Кто-нибудь знает, чей это малыш?’ “Она уже поняла, кто устроил этот розыгрыш. ‘Джексон, давай посадим их обратно в коробку, в которой ты их принёс и отпустим их в пустыню, где им место. Они не заинтересованы в американском правительстве.’ “Твоя мама не побежала к директору. Она не стала предпринимать карательных мер к своим ученикам - даже несмотря на то, что она знала, что они все были в этом замешаны. И твоя мама получила двадцать семь благодарностей в тот день. Её худший урок стал её лучшим уроком. Джексон был афроамериканцем. Он жил со своей бабушкой. Она не могла ходить на родительские собрания, поэтому Лилиана начала сама ходить к ней, чтобы обсуждать успеваемость Джексона. Это было много лет назад. Знаешь, что произошло с Джексоном? Он адвокат, который работает на Министерство юстиции. Он каждое Рождество присылает твоей маме открытку, каждый год. Он всегда пишет небольшую записку. И он подписывает открытку, ‘Ящерица’.” “Почему мама не рассказывала мне эти истории?” “Потому что она не тот человек, который любит напоминать о своих подвигах и пытается попасть в газеты каждый раз, когда делает что-то, что изменило жизнь ребёнка.” Вау, подумал я. Вау. Папа припарковал машину на обочине дороги. Совсем недалеко находился маленький городок, но папа любил парковаться на обочине дороги. Всё из-за его натуры одиночки. “Мне нужна сигарета.” Мы оба вышли и вытянули ноги. Отец любил издавать звуки, когда тянулся. Мне это очень нравилось. Он зажёг сигарету и прислонился спиной к машине. Я не знаю, почему слова начали вырываться именно в этот момент. “Я ненавижу быть геем.” “Ну, существуют школы, где проводят разговорные терапии.” “Они работают?” “Мы однажды обсуждали это с Соледад и Сэмом, когда мы пришли пришли к ним на ужин. И ответ - нет. Нет, они не работают. Но люди всё равно их посещают.” “Тогда почему они посещают?” “Ну, в основном потому что их туда отправляют родители. Не так я представляю любовь, но… А некоторые ходят сами. Надеясь, что это может сработать. И тогда они смогут жить нормальной жизнью. Кто в здравом уме хочет жить нормальной жизнью?” “Но ты живёшь нормальной жизнью.” Он кивнул. А потом постучал себе по голове. “Но прямо сейчас я не живу своей нормальной жизнью.” И он снова постучал указательным пальцем по виску. “Однажды ты будешь благодарить вселенную за то, что ты родился тем, кем ты являешься.” Я наблюдал как отец докуривал сигарету. Когда ты едешь по Техасу, ты можешь смотреть вокруг вечно. Небо даёт тебе видеть то, что было впереди. Было важно видеть. Но когда-то я мог увидеть, кем был мой отец. А сейчас я мог его видеть. Я мог видеть, кем он был. И я подумал, что он был красивее, чем техасское небо.