На хуторе близ сиротства

      Кто-то знает, как побороть чувство вины и ненужности? Непонятно откуда возникшее, но такое гнетущее и убивающее изнутри, что даже дышать трудно, но не из-за количества выкуренных сигарет, а от давящего камня, который может поднять только один человек — ты. И каждое утро ты просыпаешься, а этот булыжник давит все сильнее и сильнее, отчего первый приток воздуха с запахом утреннего подъема становится самым приятным и желанным за эти часы сна.       Каждую ночь перед психологом Антон думает, что же ему сказать в этот раз. Как правильно соврать, как правильно сказать то, что его ничего не тревожит, а мозг совершенно нормально воспринимает людей и всю окружающую действительность. Как сказать, что ощущение ненужности никогда не уходило, а Дима — спасательный круг, который лишь иногда помогает не думать об этом…       — Привет, Антош, — Журавлев, наливая в чашку чай с ромашкой (он любил его больше всех, поэтому наливал каждому парню, пришедшему на прием), приглашает Шастуна войти и присесть на уже такое родное, но от этого не менее пугающее мягкое кресло, в котором человек становится открытой книгой.       — Здравствуйте, Дмитрий Вячеславович, — Антон, сонно зевая, плюхается в кресло, стараясь не показывать смущение и страх перед очередным понедельником.       — Ну, рассказывай, как твои дела, как неделя прошла, — Дмитрий садится напротив, взяв в руки свою записную книжку, в которой осталось всего несколько пустых страниц из-за количества информации о каждом ребенке.       — Нормально, в принципе…       — Антон, ну ты же помнишь, что я проверяю ваше настроение, состояние. Одного «нормально» мне недо…       — Встал во вторник вместе со всеми ребятами, пошел умываться, — Антон перебивает психолога в середине предложения, начиная показывать свое недовольство от ситуации.       — Антош, успокойся, — Журавлев протягивает чашку чая, пододвигая параллельно вазу с печеньем, — ты просто расскажи, например, что тебе больше всего понравилось на этой неделе.       Антон понимает, что в этот раз Журавлев слишком серьезно настроен, ведь раньше этому мужчине хватало всего несколько фактов, и тот отпускал его по своим делам, но в этот раз психолог решительно гнет свою линию.       — Ну, оладушки…       — Отлично, оладушки! — Журавлев радостно записывает слово в свой блокнот. — А из событий?       — Мне, скорее, не понравилось…       — Ну, а что тебе не понравилось?       — Дарина приезжала, — Шастун скрещивает ноги, опрокидываясь на спинку кресла и немного утонув в толстовке. Его руки начинают быстро перебирать кольца, то снимая, то обратно натягивая их на пальцы.       — А почему она тебе не нравится?       — Лицемерная она, вот и все! — злость подступила резко, отчего даже Антон удивился.       — Но ты же все равно любишь подарки. Вот мне, например, очень нравится твоя новая толстовка, — психолог улыбается, и Шаст с гордостью смотрит на новый элемент одежды.       — Люблю. Но Дарина все равно мне не нравится.       Журавлев выдыхает, но все равно не сдается. Парень слишком закрытый, и Дима почти ничего не знает о нем, что очень и очень плохо, ведь состояние каждого ребенка нужно отслеживать, особенно в этом возрасте.       — Хорошо, давай цепляться за то, что есть… Почему ты толстовки любишь?       — Ну, они такие уютные, теплые, в них, как будто под одеялом, — Шастун обнимает себя, показывая комфортность данной вещи.       — И спрятаться в ней можно…       — Да, можно, — Антон понимает, к чему клонит Журавлев, поэтому уголки губ невольно опускаются.       — Ты в толстовке, как в панцире, такой недотрога и хулиган, — психолог улыбается, стараясь вызвать Антона на разговор, но тот все равно плохо идет на контакт.       — Да, так и есть, и мне это нравится!       — Но я никогда не видел, чтобы ты обижал других. Ну, я имею в виду именно драки, — Журавлев убирает блокнот, понимая, что сейчас главное поговорить с парнем, ведь тот впервые сообщает что-то новое из своей жизни.       — Да, никогда…       — Ты хорошо себя чувствуешь в такого рода кофтах?       — Конечно, я защищен, а меня не тронут! — Антон деловито сербает чай, кусая при этом курабье.       — А тебя кто-то трогает сейчас, вот когда ты не чувствуешь свою силу? — Журавлев аккуратно давит, но пытается обходить прямые вопросы.       — Нет, но страх есть, — Антон сам не понимает, почему именно сегодня хочется что-то рассказывать. Может, действительно, как говорил Журавлев, нельзя держать все в себе, иначе это потом выльется во что-то. Например, вот в такие душевные разговоры…       — А кого ты боишься?       Шастун повел бровью, понимая, что это зашло слишком далеко. Парень снова накидывает капюшон, давая понять, что он здесь только ради чая.       — Прости, если не хочешь об этом говорить, мы не будем, — Журавлев тянется к кружке, случайно обжигаясь о чайник и охая.       — Сильно больно? — брови Антона немного поднимаются вверх из-за неожиданности.       — Да так, пройдет…       — Я также обжигаюсь людьми, — Шастун промямлил себе под нос, но Журавлев все равно это услышал.       — Я твой друг, Антон, и ты можешь рассказать мне, я здесь для того, чтобы помочь. Хочешь об этом поговорить?       И в душе Шастуна начинается великая война двух личностей, которые в нем живут, но никак не уживаются. С одной стороны, ему страшно что-то говорить, ведь он помнит еще с детства, что «каждое сказанное слово может быть использовано против тебя». Но с другой стороны, так хочется поговорить именно со знающим человеком, раскрыться и расплакаться прям тут, прям навзрыд, да так, чтобы дышать стало трудно, а каждый парень здесь услышал крик боли, вырывающийся из души маленького мальчика, которого в себе закопал Антон. Шастун любил мультики, Шастун любил новые игры на приставке и комиксы, Шастун любил сочинять странную музыку, иногда нелепую и смешную, и смотреть, как Дима смеется от очередной шутки среди бесконечных текстов к новым мелодиям. Антон уже взрослый парень, который любит курить, разговаривать на серьезные темы о будущем и поступлении, любит слушать советы Воли и рисовать ноты в кабинете музыки. В нем две личности, одна из которых иногда вступает в борьбу с другой, но в конечном итоге побеждает, чаще всего, серьезная и взрослая.       Антон перешагивает себя с громким скрипом собственных коленок, но все же начинает говорить:       — Как Вам Дима Позов?       — Хороший мальчик, со своими проблемами, конечно, но все же, — Журавлев улыбается, открывая блокнот, видимо, ища страничку с информацией о друге Шастуна. — Часто про тебя говорит.       — И что говорит? — любопытства у Антона всегда было хоть отбавляй.       — Я не могу тебе сказать. Я же говорил, что наши встречи исключительно конфиденциальные.       — Ну и ладно…       И снова молчание. Антон уже в голове пошутил про то, что где-то «родился мент», но после тяжелого выдоха решает начать рассказ.       — Мне тяжело сейчас с Димой… После приезда новеньких Поз часто пропадает с Сережей, а у меня возникает такое странное чувство. Я даже не знаю, как описать.       — Ревность, — Дима записывает в блокнот каждое слово, сказанное Антоном.       — Да не ревную я! — голос эхом проносится по почти пустому кабинету. — Ну если только чуть-чуть.       — А как у тебя с новенькими?       — Да никак, — Шастун складывает руки на груди, пытаясь обойти тему, но слова сами выливаются изо рта. — Арсений пристал, ходит за мной, уже секреты мои знает. Причем я сам ему предложил мелодию под стихотворение его написать. Не понимаю, зачем, само как-то…       — Это твое внутреннее «Я», которое хочет общаться и тянется к интересным для него людям. А ты, тот, который не любит никого и к себе не подпускает, кричит о необходимости закрыться из-за страха, — Дима подливает новую порцию чая и себе, и Антону, который уже задумался о словах психолога и понимает, что, возможно, тот прав.       — Советую не горячится так и попробовать, ведь это совсем не страшно.       — А если он меня или Диму побьет?       — А почему он сразу тебя бить будет? — Дима вскинул брови, не ожидая такого резкого вопроса.       — Просто вопрос.       Антон пообещал себе никогда не вспоминать этого, но, встречая новых людей, невольно задумываешься о старом опыте. Ты никогда не знаешь, что у человека на уме, тем более, когда он пьян. И за себя ты тоже не ручаешься в такой ситуации… Ты просто защищаешь родного тебе человека.       — Антош, не беспокойся, попробуй не огораживаться, а дружить. Сложно, понимаю, но потом станет легче, и ты поймешь, что не все люди хотят от тебя лишь выгоды.       Парень допивает вторую кружку чая, а после, благодарно кивнув, выходит из кабинета, все так же натянув капюшон.       — Дим, как твоя неделя? — Журавлев сходу спрашивает у Позова про настрой и события прошедших дней, ведь этот мальчик всегда очень разговорчив и делиться своими новостями.       — Да, в принципе, все хорошо, — Дима садится на кресло, улыбаясь и потягиваясь.       — Не выспался?       — Ну немного.       — А чего так?       — Да снилось всякое… Плохие сны, короче, — Диме становится неловко и некомфортно говорить про сон, что он увидел сегодня ночью, ведь никому такое не захочется вспоминать.       — Расскажешь?       — Ну, мне Антон снился. Во сне казалось, будто он стоит на вершине какой-то горы и спрыгнуть хочет… Я очень переживаю за него, — глаза Димы начинают блестеть от слез, но психолог не дает полностью уйти в переживания, задавая еще вопросы.       — А ты понял, почему тебе именно такой сон снился?       — Ну, я думаю, что из-за… Из-за моего страха его потерять и невозможности помочь. Я смотрю на то, как он не ладит с людьми, говорит мне о том, что я отдалился ввиду приезда Сережи и Арсения, но на самом деле я все так же сильно его люблю и боюсь быть один… — Дима вытирает слезы, прогоняя в голове снова и снова злосчастный сон.       Никогда до этого Дима не был таким беспомощным, как сегодня ночью. Самое ужасное во снах — невозможность кричать и помочь, если что-то случается с родным тебе человеком. Позову казалось, что это реальность, отчего еще сильнее хотелось заплакать с утра на виду всех парней, учителей и охранника. Диме в тот момент было все равно, кто и что подумает, он подбежал к кровати Антона, разбудил его за полчаса до подъема и просто обнял. Так сильно, что сам от себя не ожидал такой нежности. Антон лишь обнял в ответ, немного не поняв, что с Позовым такое, но, что больше всего понравилось Диме, не сказал ни слова. Они были попросту не нужны. Оба понимали, что сейчас только они в силах сохранить их стабильность и силу в жестоком суровом понедельнике, которым начиналась каждая неделя. И каждый день эти два парня сражались за свое место в нормальной и счастливой жизни без комплексов, привычек и зависимостей от сигарет и людей. Страх был и у Антона, и у Димы, однако никто об этом не говорил прямым текстом. Но каждый понимал это без слов. Наверное, это и называется человек по судьбе…       — А что с Сережей, как ваши отношения складываются?       — Все нормально, — Дима начинает улыбаться, услышав имя нового друга. — Мне нравится с ним гулять и общаться. Крутые они, в общем…       — Что-то не слышится твой запал сильно, — Журавлев хмуриться, услышав нотку грусти в конце фразы.       — Ну, я боюсь, что… Боюсь, в общем, новых людей. Мы с Матвиенко стали близкими за это время, я думаю, а открываться ему все равно страшно.       Позову сложно думать, что кто-то, кроме Антона, будет знать о нем все. «Каждое сказанное слово может быть использовано против тебя», и это Дима вбил себе в голову уже давно, поэтому настороженно относится к любым нововведениям в коллективе. Новые лица поднимают тревогу, а знание, что ты можешь привязаться, становится невыносимой болью. Сердце тянется к новому и неизведанному, но приходит мозг и затыкает бьющийся орган, дабы он не смог вступить в права. Потом наоборот. И снова-снова-снова… Дима в замкнутом круге, который невозможно порвать, выбросить, сжечь или проглотить, как оладушку за завтраком.       Но Дима любит людей. Только они могут поднять его настроение, заставить улыбнуться или даже засмеяться. И это еще больше удручает. Ты не можешь жить без того, чего боишься.       — Я слышал, тебя наказали…       — Угу, — жуя печенье, Дима кивает, — я курил в комнате.       — Дима, ты же знаешь правила, как ты так умудрился?       — Я признаю свою ошибку, но все равно факт остается фактом: в игровую мне нельзя.       Журавлев улыбается. И все-таки Дима открытый и интересный парень, который может многого достичь. Он легкий на подъем, с ним есть, о чем поговорить, а его знания оставляют на душе только приятное чувство эйфории и удивления.       Психолог. Первый психолог в жизни Арсения, которого он так боится и не хочет видеть. Он уверен, что Журавлев прекрасный собеседник, но рассказывать о своих проблемах кому-то неизвестному Попов не привык.       — Здравствуй, Арсений, я Дмитрий Вячеславович, будем знакомы! — Дима протягивает руку для знакомства, и Попов в ответ тянет свою, трясущуюся от неловкости. — Не бойся, мы с тобой просто будем говорить и обсуждать то, чем ты хочешь поделиться.       Арсений кивает и садиться на кресло, кладя мокрые ладошки на колени, одна из которых уже начинает дрожать.       — Расскажи о себе немного, а дальше разговор, я думаю, сам пойдет, — Журавлев ищет новую страничку в блокноте, а после записывает большими буквами ФИО нового подопечного.       — Попов Арсений Сергеевич. Для друзей Арс, — Попов оглядывает кабинет, параллельно изучая книги в шкафу, стоящим за психологом. — Семнадцать лет. Сирота с десяти лет.       — Арсений, ну зачем же так официально, мне больше интересно, чем ты занимаешься, что интересует в мире, — Журавлев улыбчиво усмехается, а после замечает заинтересованность Арсения в полках. — Тебе книги нравятся?       — Да, очень читать люблю.       — А стихи пишешь?       — Да, пишу. Хоть и немного, но иногда так хочется душу излить, что руки сами тянутся, — Арсений немного расслабился, чувствуя, что разговор уходит в сторону его любимой темы.       — Класс, люблю творческих личностей! — психолог широко улыбается от того, что Арсений хоть немного расслабляется от приятной для него темы. Значит он на правильном пути.       Арсений все еще переживает, хоть и разговор абсолютно ни о чем. Журавлев не давит, но от неловкости и тишины в кабинете можно вешаться. Попов активно разглядывает картины и книги, стараясь хоть как-то умять недоразумение, но на плечах все равно ощущается тяжесть встречи и беседы. Руки самовольно крутятся вокруг ног, стараясь унять дрожь и нежелание здесь находиться, однако, как говорили воспитатели, «это для вашего же блага!»       — А тебе Шеминов нравится?       — Да, вполне. Хороший учитель и побеседовать с ним можно о произведениях нормально.       Журавлева ответ устроил, но его взгляд все равно устремлен в глаза Попову, ведь он все еще отвечает сухо и скрытно.       — А здесь вообще? Как тебе у нас?       — Хорошо, неплохо.       — А в том доме плохо было?       — Лучше, чем дома…       Психолог многозначительно кивает, понимая, что эта тема слишком щепетильная, но от этого не перестает быть интересной и важной для Журавлева. Он замечает, как Арсений начинает дергать ногой еще сильнее, отчего ждет, думая, что тот сам будет говорить, но звука из его рта так и не слышно, поэтому Дима выдыхает.       — Мне не нравилось дома. В детдоме стало лучше в разы! — Арсений говорит тихо, но из-за акустики все прекрасно слышно. Журавлев активно записывает каждое слово парня, а тот делает огромные паузы в монологе, но не решает замолкать. — Мама у меня есть, ее прав лишили. Я ей не нужен вообще…       — Арсений, зато ты нужен нам. Главное, чтобы у тебя было все хорошо! — Журавлев хлопает ладонью по коленке Арсения, отчего тот немного успокаивается и улыбается, легко подняв уголок губы.       — Спасибо, я пойду, можно?       — Да, конечно, и знай, что любой здесь находящийся тебе поможет! — Журавлев пожимает руку новенькому парню и провожает до двери.       Мысли загружены совсем не тем, чем нужно. Арсению бы думать о том, как выиграть в конкурсе чтецов, что уже вот-вот наступит, а у него ни стихотворения нового нет, ни вдохновения, но парень после встречи с психологом слишком загнал себя в те самые рамки, от которых бежит уже очень много лет. Почему он ищет в каждом человеке того, кто заменит ему родителя? Хочется почувствовать, что он хоть кому-то нужен, но это ощущение все никак не придет. Может, нужно время, но Арсений устал ждать. Он ждет всю гребаную жизнь, а оно никак не придет. Кем бы ни был для него Сережа, это всего лишь друг, не тот человек, который будет всегда рядом с ним. После выпуска у каждого начнется новая жизнь, а у Попова новые загоны по поводу одиночества. Тленность бытия пожирает с каждым днем все сильнее, а стараться это менять Арсений устал. Встречающиеся люди на пути — это всего лишь раздаточный материал от Бога, которые должны тебя чему-то научить или показать то, что тебе предначертано. Вселенная никогда не будет делать что-то просто так, и Арсений верит в это. Да так сильно, что знает свой исход. Каждый человек в конце своей жизни все равно останется один, ведь умирать на старой скрипучей кровати тебе придется в одиночку. Никто не будет сидеть рядом, потому что только ты сам почувствуешь, когда придет эта самая Смерть. Тот же Сережа всегда будет говорить, что все будет хорошо, но это «хорошо» ты делаешь только сам, без помощи других. Так и выходит, что счастье зависит только от тебя самого. И в этом и заключается парадокс в Арсении: он хочет любви и тепла от близкого человека, любого, хоть от охранника из подвала, но все равно знает, что даже тот в конце жизни уйдет. Хочется просто лечь в реку и плыть по течению… Ну, или же залечь на ее дно.       — Здравствуйте, Дмитрий Вячеславович! — Сережа заходит в кабинет с широкой улыбкой, отчего Журавлев даже неосознанно сам поднимает уголки губ. Такого лучезарного парня у него еще не было.       — Ого, ты уже знаешь мое имя! А тебя как зовут?       — Сергей Матвиенко. Для Вас Сергей Борисович, — Матвиенко изображает серьезность, но сразу же усмехается, видя, как психолог поддержал его «шутку» и записал в блокнот его ФИО.       — Ну, комик, рассказывай, как твои дела. Вижу, что все хорошо.       — Да, прекрасней не бывает! Мне у вас очень нравится.       — Это самое главное, — Журавлеву легче вести диалог, когда его «пациент» сам настроен на разговор, поэтому говорить с Матвиенко — само удовольствие. — Ну, расскажи о себе чуть-чуть.       — Ну, я очень люблю лепить из глины, хочу с этим как-то свою жизнь связать, вот… — и тут Матвиенко замолкает, понимая, что ему больше нечего сказать. Это единственное, что приносит ему такое большое удовольствие, не считая, конечно, сна.       — А как дела с общением? Обустроился уже, познакомился с кем-то?       — О, да, с Димкой и Антоном уже на короткой ноге.       — Ну, и отлично, они хорошие парни, — Журавлев усмехается от лексикона и повышенной активности Сережи, но что-то все-таки напрягает. Например, данная гиперактивность. Будто Сергей просто хочет показаться «нормальным» и убедить психолога, что у него все прекрасно. — Тебе нравится у нас?       — В целом, да, лучше, чем дома, естественно… — взгляд Сережи стремительно движется вниз, и теперь парень начинает смотреть в пол.       — А что было дома?       — Да так… — Матвиенко начинает уходить от вопроса и вертится как уж на сковородке, но все же решает сказать, доверяя Журавлеву чисто потому, что он психолог. — У меня с родителями были проблемы. Я рад, что оказался в детдоме.       — Ого, сильное заявление. Хотя, смотря на то, кто здесь сидел до тебя, ты не один, — Журавлев грустно улыбается, старясь хоть как-то поддержать Матвиенко.       — Да ладно, забыли…       Дима чувствует себя неловко от того, что задел чувства парня, но понимает, что только он здесь в ответе за этих маленьких сирот, которым никто, кроме него и остального коллектива, не поможет.       — Что-то еще хочешь рассказать?       — Ну, мне очень нравится проводить время с Димой, он очень умный, крутой… — Сережа окончательно поник, даже говоря про совместное времяпровождение с Позовым.       — Это хорошо, что у тебя появился какой-то новый друг, кроме Арсения, я рад за тебя, — психолог многозначительно кивает, а Сережа, судя по его выражению лица, уже полностью ушел из этой комнаты себе в голову. Журавлев решает, что сеанс лучше закончить привычным рукопожатием и фразой «обращайся, если понадоблюсь», и отпускает Матвиенко в спальню.       И что ему нужно было? Только заставил нервничать еще сильнее из-за старых воспоминаний о семье. Сереже не нравится говорить на тему родителей, но Журавлев и правда умеет расположить. Конечно, на первой встрече не хочется и страшно в принципе что-то сообщать, тем более говорить на такие ужасные для него темы, но осознание того, что Матвиенко только что уже затронул эти события, убивает в нем последние клетки. Нельзя всем доверять, даже если это психолог. Вывалил на него, что «я рад, что оказался в детдоме»…Кто вообще об этом упоминает при первой встрече? Первый сеанс — это максимум разговор о том, как ему хорошо жить здесь и с кем он познакомился, но никак не о травмах и душевности. Странный он, но доверять ему хочется. Непонятно, почему, но хочется.       В голове закралось неприятное чувство чего-то незаконченного. Сережа хочет поговорить с кем-то насчет Димы, к которому так прикипел. Ему тоже страшно, как и Позову, он видит, что Дима держит его на расстоянии, но от этого их общение становится еще более притягательным и интересным. Позов — тот человек, с которым Сережа начал думать о себе более возвышенно. Новый друг для него стал каким-то идолом, к которому нужно стремиться. Арсений был с ним всю жизнь, в нем нет никаких заковырок. А Диму хочется узнавать и находить то, что никогда не видел.       Актовый зал снова издает многочисленные мужские голоса, отчего Арсению снова становится некомфортно. В детдом снова пожаловали какие-то спонсоры и волонтеры, но в этот раз их намного больше, чем было с Дариной. Да и вообще, Дарина приехала почти одна, не считая грузчика и водителя… А тут и студентки, и взрослые дамы, и парни, которые стоят и веселят публику различными рассказами на тему, как хорошо учиться в университете и что именно они, сиротинушки, поступят туда, куда хотят.       — Тягомотина, пиздец, — Антон шепчет Диме свои недовольства, а тот полностью соглашается, три раза кивая.       — Ну, главное, подарки скоро подарят, — Арсений кивает в сторону целой кучи коробок с подарочными лентами.       — А тебе только подарки подавай! — Сережа пинает локтем бок Арсения, отчего тот немного супиться, но все же продолжает сидеть и слушать монолог одной из волонтеров.       — А сейчас, ребята, мы хотим подарить вам подарочки! — девушка с русыми волосами подходит к коробкам, старается поднять одну из них, но никак не выходит. Увидев это, один из парней на сцене подбегает ближе, помогая стянуть коробку.       — Сто процентов мутят, зуб даю! — говорит Антон, наблюдая, как паренек прошелся рукой по локтю девушки и заглянул той в глаза.       — А почему ты так уверен? — Попов заинтересованно смотрит на Шастуна, пытаясь услышать аргументы.       — Ты видишь, как он ее глазами пожирает, а та в ответ хихикает. Ой, влип пацан.       — Почему влип, это же такое прекрасное чувство! — Арсений поднимает руку вверх и немного трясет головой, закатывая глаза.       — Да потому что любовь — опасность, вот и все!       Антон со злостью встает со стула, двигаясь в сторону коробок, ведь за разговором не заметил, как все уже пошли разбирать по очереди подарки.       — Категорично…       И почему Антон так думает? Любовь ведь прекрасна. Арсений так много читал о ней в книгах, к сожалению, не почувствовав на себе. Разбирая подарки, Попов все-таки решает докопаться до Антона.       — Шастун, а почему ты так думаешь?       — Потому что я знаю, что влюбишься — загоришься пламенем предательства и опасности, — Антон отвечает грубо, но Арсению это абсолютно не мешает. Он все еще гнет свою линию, стараясь доказать обратное, пока Сережа и Дима копошатся в соседней коробке, подыскивая новые брюки или майки.       — Ну, а как же красиво это написано на бумаге писателями и поэтами! Как красиво Цветаева писала: «…Люблю Ваши глаза… Люблю Ваши руки, тонкие и чуть холодные в руке. Внезапность Вашего волнения, непредугаданность Вашей усмешки. О, как Вы глубоко-правдивы! Как Вы, при всей Вашей изысканности — просты! Игрок, учащий меня человечности. О, мы с Вами, быть может, оба не были людьми до встречи! Я сказала Вам: есть — Душа, Вы сказали мне: есть — Жизнь», — Арсений вдохновленно декламирует строчки, а Антон…       Антон, незаметно для себя, первый раз что-то слушает и так же проникается смыслом и красотой. Ему никогда не было интересно, что же это такое ваша Любовь, но в книгах он не читал ничего подобного, а рассказывали про влюбленность его друзья. Очень и очень многое! Тем более, наглядный пример — Воля, который часто упоминает любимую Ляйсан. Но Шастун запоминает только плохое и ничего больше, значит, любовь — зло.       — Попов, меньше твоих заморочек и романтики, копай, блять, — Антон перебирает вещи в коробке, иногда толкая парней, подходящих посмотреть.       Арсений поникает, удостоверившись в черствости Шастуна, но все же не перестает верить в то, что Антон делает вид, что ему не понравилось. Шастун хороший, когда захочет. И с ними он такой, а больше ничего и не нужно, чтобы его узнавать и дружить.       — Ребята, ребята, внимание! — Ляйсан хлопает в ладоши, пытаясь привлечь внимание. — Сейчас от нашего спонсора привезли главные подарки. Каждому из вас дарят… Мобильный телефон!       Весь зал закричал от радости, ведь им обещали это сделать еще год назад, а теперь их мечта сбылась. Каждому парню выдают маленький сенсорный телефончик, в котором совсем немного памяти, но для фотографий и видео хватит, а для жизни им ничего и не нужно.       — Мой первый телефон! — Дима прыгает от радости, понимая, что теперь ему не нужно выпрашивать смартфон у какого-то учителя, чтобы во что-то поиграть, если приставка занята.       — Давайте запишем друг друга? Свои номера диктуйте! — Дима читает листочек, прикрепленный к коробке. — Мой вот!       Арсений, Сережа и Антон активно вбивают номер Позова в свои контакты, подписывая по-своему. Дима делает то же самое с остальными. Все поочередно звонят друг другу, проверяя, правильно ли все записали.       Антон, забивая номер Арсения, долго думал, как же назвать его контакт, но Попов, заметив это, сразу сказал:       — Помнишь? Для друзей Арс, — он улыбается, а после видит, что Антон действительно написал «Арс» и сразу же заблокировал мобильный.       — Я у тебя подписан Дмитрий Темурович? — Позов удивленно смотрит на Сережу, прочитав свое имя в телефоне Матвиенко.       — Ты ж так представился, поэтому так и записал, — Сережа широко улыбается, а после видит, как Дима меняет имя «Матвиенко» на «Сергей Борисович».       Никогда так не бывало приятно сидеть на крыше. Воздух всегда был слишком терпким и неприятным, но почему-то сегодня Арсению нужно это дуновение, похожее на тепличное. Ввиду осеннего бабьего лета, пришедшего довольно поздно в этом году, урожай в саду уже переливается красными сочными плодами яблок, а на земле даже валяется несколько груш.       — В этом году не слишком много яблок уродилось, Воля будет пиздец недоволен. Главное, чтобы на варенье хватило, — внезапно появившийся Шастун выбивает парня из колеи, как он обычно умеет, но Попов продолжает с ним разговаривать, хоть и цель прихода на крышу была другая.       Антон ничего больше не говорит, будто это даже не он начал разговор, а отходит подальше от сидящего Арсения и достает сигарету.       — Почему ты тут куришь? Не похоже на тебя, иди на свое место и дай мне почитать! — Попов старается показать свое недовольство, но вырывается скорее что-то типа «Я обижен, что ты мне сигарету не дал!»       — Запасной выход закрыт, почему-то… Попов, занимайся, я покурю и уйду, — Шастун смотрит вдаль, стоя спиной к Арсению.       — Ладно, окей, — Арсений показывает полное безразличие, однако сам понимает, что читать уже не получится, ведь Антон слишком отвлекает своим присутствием.       В следующую секунду Арсений встает с места, оставляя книгу на крыше, дабы показать, что он еще вернется.       — Куда собрался? Моя компания настолько хуевая? — Антон усмехается, прежде затянувшись.       — Я в туалет, так что соскучиться не успеешь, — Арсений спускается по лестнице вниз, цепляя взглядом только улыбку Шастуна.       Ну не может быть такого, что запасной выход закрыт. Как минимум потому, что детдом следует правилам, а при пожаре, как раз, та самая черная дверь очень понадобится. Попов почти на все сто уверен, что Антон соврал, но теперь это нужно проверить. Минуя множество ступенек, Арс наконец-то оказывается внизу. В подвале открыто, запасной выход также не заперт.       Зачем тот соврал? Антон просто так пошел на крышу курить, зная, что можно спокойно пробраться на станцию? Не может быть, что парень пошел на крышу ради Арсения, ну не может быть! Только недавно они ругались, а Антон его игнорировал, а теперь решает подняться на любимое место Арсения, зная, что тот абсолютно не глуп и вряд ли поверит в байки про закрытую дверь. А может, и не зная. Тогда еще больше вопросов. С какой целью он поднялся, зачем именно к Арсению?       — Я вернулся, — Попов улыбчиво поднимается вверх, наблюдая уже сидящего Антона, что разглядывает книгу.       — Пиздец, как это можно читать? — Антон закрывает свежий том, а после отдает его в руки Арсению.       — Вот так, не поверишь!       — Я насчет стихотворения хотел спросить… — Антону очень неловко, и его выдают кольца и пальцы, которые их вечно теребят. — Я мелодию хочу подобрать, уже есть наметки, но нужен текст.       — Я не знаю даже… Давай завтра это точно обсудим, хорошо?       — Договор.       Антон неловко жмет руку, а после идет к выходу, не исполнив своей миссии на сегодняшний вечер. Арсений же радостно улыбается, обеспечив на завтра еще одно расположение Антона.       — И почему именно я сегодня драю эти гребанные коридоры? — Дима бубнит эту фразу себе под нос уже минут двадцать, старательно орудуя шваброй, с которой то и дело сваливается тряпка.       — Поз, давай помогу! — резко подбежавший Сережа не оставляет Диме выбора, поэтому парень отдает ему ведро с просьбой поменять воду, а также по дороге захватить себе еще одну швабру и тряпку.       Сегодня слишком много людей осталось дома. Вечером все чаще всего идут гулять, но именно сегодня, когда Диме нужно мыть полы, решили позаниматься своими хобби и посвятить день себе. Оно и понятно, ведь понедельник всегда был и остается тяжелым днем у психолога.       — Я вернулся! — Матвиенко улыбается во все зубы, отчего на лице Димы самовольно тоже появляется улыбка.       — Спасибо за помощь! — Позов ставит ведро между ними посреди коридора и занимает свою половину, Сережа, в свою очередь, не медлит и становится рядом, намочив прежде тряпку.       Оба молчат, и Диме становится слишком неловко. Нарушить молчание или все так же стоять и мыть этот пол? Он любит общаться, но после сегодняшнего откровения у Журавлева не хочется вообще ни говорить, ни видеть людей.       — Дим, мне вот вчера сон приснился, мое первое воспоминание… — Сережа говорит робко и тихо, как будто боится, но Дима внимательно слушает, чтобы разобрать каждое слово. — Я вот спросить хотел… Какое твое первое воспоминание?       — Первое воспоминание, — Дима задумался, сначала даже остановившись на секунду мыть пол, но после продолжил: — Я один, маленький, лежу в манеже. Кричу. Никто не подходит. Кричу долго. Манеж — обычная детская кровать с высокими решетчатыми бортами. Лежу на спине, мне больно и мокро, — Дима говорил ровно, без колебаний, а Сережу на этом моменте начало потрясывать, и миллион жучков пронеслись по спине. — Стенки манежа завешены сплошным белым покрывалом. Никого. Перед глазами — белый потолок, если повернуть голову, можно долго смотреть на белое покрывало. Я ору и ору. Когда приходят взрослые, они кормят, меняют пеленки. Я люблю взрослых, они меня — нет. Пусть кричат, пусть перекладывают на неудобный ковер. Мне все равно. Хочется, чтобы кто-нибудь пришел. Тогда можно увидеть стол, стулья и окно. Это все. Потом снова кладут в манеж. Когда кладут, опять ору. На меня кричат. Они не хотят брать меня на руки, я не хочу в манеж. Сколько себя помню, всегда боялся, когда оставляли одного. Одного оставляли регулярно.       Сережа остановился. В сердце стало так тяжело, как будто это все происходило с ним самим. Он долго смотрит на Диму, стараясь передать хоть каплю сопереживания, но Позов невозмутим. Его лицо не выражает ни грусти, ни радости, ни брезгливости, ни страха. Ничего. Он просто каменная статуя, что только что поставили перед каким-то театром, новая и никем не исписанная.       — Дима, мне так грустно это слышать… — Матвиенко ничего не остается, как просто обнять друга.       Дима в ответ обнимает так чутко и сильно, что Сережа чувствует: ему все еще больно. Ему больно от того, что он один был, есть и будет. Но он не будет! Сережа еще больше настроен на то, чтобы подарить Диме самые классные последние месяцы здесь и стать новым другом, который поможет справиться. Диме больно, Диме обидно, Дима научился с этим жить, но принять никак не может. Одно дело проживать это каждый день и сделать своей рутиной, привычкой, а другое дело принять и отпустить.       — Сереж, спасибо, но давай мы продолжим…       Матвиенко грустно уводит взгляд, а после берется за свою швабру. Зачем Дима это все рассказал? Теперь опять будет думать о том, что никому не нужны его проблемы и он зря снова грузит своих друзей переживаниями. Они все тут такие. Как говорила мама, «калеки и инвалиды, сироты не могут стать нормальными людьми». Но Дима станет, назло ей станет, ведь у него есть для этого все: он сам и его цель.