***
В зале заседаний разворачиваются карты, на метках вырастают вражеские флажки. Делегаты, старейшины, военачальники — все стекаются в замок, поднятые одним долгом. — С сегодняшнего дня эта комната — стратегический центр, — высоких стульев по периметру больше нет. Они отодвинуты к соседним стенам и столам. — Дежурить круглосуточно, реагировать оперативно. Можете сами распределить смены, но здесь всегда должны находиться представители каждой из фракций. Антон опирается на стол и мельком оглядывает карту. Когда-то он играл с Дийкстрой в стратегии, а сейчас должен с ходу придумать настоящую победную, с которой Юг начнёт бой за превосходство. Позов с мрачной миной по правую руку больше молчит, чем реагирует, и Антон чувствует его напряжённость. В сложившихся обстоятельствах это бесит. Хочется узнать, что не так. Красный огонёк в голове мигает всё ярче. — Так, — резко подытоживает он посреди чужих муторных обсуждений. — Позов, сядь. Дмитрий ещё раз бросает взгляд на стол с картами и качает головой. Ступает тяжёлыми шагами, стаскивает коричневые перчатки с рук, направляясь за своим королём вглубь комнаты. Антон указывает ему на кресло и сам падает в соседнее. Окольцованными пальцами трёт уставшие глаза и говорит уже на тон ниже, не так, как приказывал до этого: — Что не так? Ты сам не свой после возвращения, — если быть честным, Антону неинтересно, как себя чувствует военачальник. За прошедшие сутки утекло так много его душевных ресурсов, а предстоящей работе ни конца ни края. На искреннюю заинтересованность уже не хватает. Позов на неё будто и не рассчитывал: молчит, примеряется к реакциям нового правителя на свои замечания, но личным там и не пахнет. — Ваше Величество, как и все, я сожалею о безвременной кончине вашего отца. — М-м, очередные соболезнования, — саркастичная улыбка возникает сама собой: Антон не оставляет попыток стереть с лица усталость. Он откидывает голову на спинку кресла и блаженно расслабляется — иронично, под тяжестью короны болит шея. — Давай ты прекратишь обращаться ко мне по титулу и объяснишь доступно, что я делаю неправильно. У меня нет сил разгадывать намёки. — Я просто вижу, как вам плохо, Антон Андреевич, — без запинки проговаривает. В груди знакомо уже тянет возмутиться, но Позов уверен. Стальные глаза сканируют изнутри и вытаскивают всё, что Антон хотел бы игнорировать. — Очевидно, плохо. Спасибо, что заметил, — вредно, но хотя бы не грубо. — Вы жаждете мести. Я тоже, — с расстановкой, доверительно, будто они старые товарищи — они и есть. — Но нельзя вступать в войну с королевой на голой ненависти. Армия не подготовлена, плана даже на ближайшие пару недель у нас нет. Красивых речей мало, чтобы одержать победу. — А что надо сделать? Прожевать и проглотить? По-королевски подставить другую щёку в ответ на эту дерзость? — выплёвывает Антон, чем мужчину ни капли не удивляет и не поджигает. С военачальником всё иначе, чем было с отцом и советниками: он человек войны, а не споров и интриг, поэтому на провокации не ведётся. И, если судить совсем уж трезво, не видит в Антоне взбалмошного подростка. Это льстит, а ещё отдаётся непривычным замешательством в отсутствие модели поведения. — Я могу взять на себя первостепенную охрану границ. Это именно то, что нужно сделать незамедлительно, — Позов тормозит перед тем, как сложить брови в очередном знаке сожаления. — А вы разберитесь в себе. Коронация и похороны отца — это тяжело. С каждым днём на войне будет хуже. Никаких сил не хватит, чтобы вытащить это разом и в одиночку. Не потому что вы молоды или слабы, — он наклоняется ближе, опираясь локтями о колени, — а потому, что живы и эмоциональны. — Не понимаю, чего ты от меня хочешь. Я не отступлюсь от своих намерений, Поз, — Антон качает головой так активно, что золотой ободок шкрябает по обивке кресла. — Я был на поле, где убили вашего отца, — хрипит Дмитрий, бросая предупреждающий стальной взгляд из-под бровей. — Наш отряд стоял поодаль со стороны Юга: мы все рассчитывали на мирные переговоры. Убить своего протектора — историческая глупость. Королева поступила совершенно непредсказуемо, я даже не могу найти виновного в убийстве, потому что это нельзя было предсказать или предотвратить. Антон, я был уязвлён и зол, я пустил в битву неподготовленных людей, потому что в моменте хотел лишь крови. Бесполезная, бесславная битва и пустые смерти благородных ребят — то, о чём я жалею до сих пор. У королевы был план, который она продумала до мелочей, иначе не смогла бы сбежать безнаказанной. Вам нужна холодная голова, чтобы играть с ней наравне. — Думаешь, с нашей стороны могут быть виновные? Предатели? — вспыхивает скорее случайным проблеском в сознании, чем предположением. — Прикажете расследовать? — Нет, в этом нет смысла. Я пытаюсь понять, какую роль во всей этой показухе сыграл Арсений, — Позов приподнимает удивлённо брови и даже выпрямляется. — Вы подозреваете своего советника? — задушевно переспрашивает начальник, почуяв, что наступил на что-то острое в пространных раздумьях. — Тебя это так удивляет, Позов? Что в Арсении такого волшебного, что заставляет всех беспрекословно ему верить? — Антон настораживается чужого тона, сомнений в нём. — Антон Андреевич, я могу поручиться головой за то, что вчера утром Арсений исполнял приказ короля… — Головой за Арсения?! — рычит Шастун и аж подскакивает, обращая на себя внимание посторонних. — Только не подозревайте всех вокруг, — щетинится Позов в ответ. — Я много лет отвечаю за вашу безопасность. Я проверял его перед выпиской из Ласточкиного Гнезда вместе с Дийкстрой. Читал его дела, присутствовал на всех тестах. Я говорил с ним так долго, что в какой-то момент нам пришлось прерваться на еду и сон. Он предан Короне, как никто другой. — Моей ли короне он так сильно предан? — сухо отрезает Антон, обдавая военачальника холодной волной непоколебимой убеждённости. Позов замолкает, чувствуя неладное. Смотрит внимательно на своего короля, что отвернулся и пилит теперь взглядом пол. Мгновениями позже различает в злости то самое личное, что Антон испытывает уже второй день без продыху. — Что у вас произошло? — вкрадчиво переспрашивает. Антон отворачивается упрямо, и мужчина тяжело вздыхает. — Мы не будем это обсуждать. — А стоило бы. Вы не можете быть необъективным. — Не могу?! Ты говоришь, что узнал его из документов и пары бесед. А я пытался сделать это целый гребаный год, и у меня не вышло! Не получилось предугадать то, что в момент выбора он предпочтёт послушаться отца, а не меня. Представляешь? Тогда я понял, что что-то не так. И все те мелкие детали, которые раньше я добровольно игнорировал, вдруг приобрели значимость, форму, смысл. Он идеальный, как фарфоровая кукла, и эта вылизанная картинка отвлекает от погрешности измерений, когда дело касается всего, что он творит! Я говорил это ему однажды и теперь скажу тебе: я не позволю кому-то со стороны манипулировать собой. Теперь даже не ради себя, а ради королевства. Антон встаёт и зачем-то отряхивает брюки под молчаливое осуждение Позова. — Что касается моих домыслов и его намерений, мы обсудим это позже. Сейчас я хотел бы вернуться к разработке стратегии. — Ваше Величество, — Дмитрий тоже с готовностью встаёт, криво-косо пытаясь поравняться. — Что-то может подождать день или два. А там наверху умирает Дийкстра. Побудьте с ним, чтобы потом не сожалеть. Антон поджимает губы, но ничего не говорит. Отворачивается к картам и весь вечер проводит в размышлениях совсем не о полях сражений.***
Без тебя весь замок стоит на ушах, старик. Я никогда бы не подумал, что ты контролировал так много всего в тени короля. Пытаюсь удержать, но оно рушится, как песочный замок, и сыпется сквозь пальцы на землю. Кажется, весна вовсе не наступит. Погода плачет по королю, завывает порывами ветра в ставни. Ты слышишь? Ночами всегда громче, не знаю почему. И холод такой мерзкий, пробирает от кончиков пальцев до костей. Ты бы сказал, что во всём виноват какой-то там континентальный климат, — но я не знаю, никогда не был силён в метеорологии. Выходить на войну в такое время — самоубийство, не иначе. Зато у тебя есть время отдохнуть. Я постарался обставить покои так, чтобы было тепло даже тогда, когда морозы падают на десятки градусов. Надеюсь, ты не сильно разозлишься, когда проснёшься и узнаешь, что мы топим камин в твоей спальне чаще всех остальных. Хотя можешь злиться, только просыпайся скорее. Глупо, — в последнее время я ощущаю себя так довольно часто, — держу твою руку впервые за много лет и сейчас понимаю, что забыл, какого это. Я был совсем пацаном, когда мы начали отдаляться. Упрямым и наглым, больно строптивым для принца, пацаном. Но ты всегда оставался рядом, суровым авторитетом для моей зелёной душонки. Тогда я не понимал, как сильно ты был важен для отца, но чувствовал и где-то внутри точно так же возвышал над остальными. Не знаю, что бы у нас с ним вышло без твоего участия, наверное, лишь жалкая пародия на семью, в которой каждый одинок и сломлен обстоятельствами. Не говорил раньше и вряд ли осмелюсь когда-нибудь, но ты должен знать, что я любил тебя всё это время и люблю. Возвращайся, Дийкстра. Я… не знаю, что мне делать. Сижу четвёртый час у твоей кровати в короне. Представляешь, никак не могу к ней привыкнуть. От меня ждут решений, слуги сходят с ума, народ растерян и нуждается в сильном лидере, которым я не могу для них стать. Делаю по наитию, поступаю так, как чувствую, но не понимаю, правильно ли. Хочу отомстить — знал бы ты, как сильно сердце жаждет боли и войны. Но в кои-то веки понимаю, что нельзя рубить с плеча. Я послал людей на границу. Что будет дальше, когда зима перестанет быть преградой к наступлению, неизвестно. Никому не могу доверять. Оксана не в себе все эти дни, я позволил притащить Алексея Райта во дворец, чтобы она не чувствовала себя брошенной. Он кажется мне надёжным, по крайней мере он сможет дать ей ту заботу, которой я не располагаю даже для самого себя. Ира потерялась где-то между коронацией и похоронами. Если честно, я даже рад, что она не видит меня таким разбитым и потерянным, — притворяться ещё и перед женой я совсем не готов. Надеюсь только, что всё пройдёт и мы снова сможем быть вместе, как тогда. Я ведь её полюбил, как должен был уже давно. Добровольский стал ещё ближе к Короне. Они вместе с Дмитрием теперь возглавляют Совет. Не думал, что доживу до того времени, когда дела вынудят заходить в зал заседаний утром и выходить за полночь. Но я здесь. Прошло всего два дня, пока получается держаться. Мы справляемся, слышишь? Без тебя только очень тяжело, Дийкстра. Найдёныши скучают. Этим драным котам стали уделять мало внимания, но они вроде повзрослели и даже стали самостоятельными, ночами ищут вас с отцом по комнатам и оба спят, свернувшись на троне. Говнюк места себе не находит, всё чувствует на каком-то своём кошачьем уровне. Мне пришлось пустить его к тебе однажды, потому что орал под дверью. Мне кажется, он не понял, что с тобой. Нюхал, а потом долго смотрел на меня, как будто я могу что-то изменить. Мне нужно уйти сейчас. Выспаться, времени до рассвета осталось немного. Ты тоже выспись, ладно? В момент покушения на короля советнику перерезали сухожилия на ногах и огрели по голове. Попало в затылок — потерял сознание, к лучшему, наверное. Врачи говорят, что шансы на реабилитацию есть. По крайней мере Дийкстра очнётся, Антон верит, что уже вот-вот. — Аннушка, — вечером Шастун заходит в покои, которые освещает только огонь и пара лампад у кровати. Антон уставший. Сегодня хотел пропустить очередную беседу с самим собой, но не смог уснуть, изводимый тупой грустью. Женщина изумлённо подрывается, кланяется, широко раскрыв глаза. Ей тоже странно видеть Антона в его новой роли? Как всегда, здоровается вежливым «Антон Андреевич», а Антон не может сдержать слабой улыбки, потому что так и не перестал звать её «Аннушкой». — Вам чего-нибудь принести? — складывает всякую лабуду для вязания, заворачивает в платок, скоро обустраивает кресло с пледом и подушкой и семенит к королю. Смотрит участливо, не так, как стали смотреть на него остальные. Антон узнаёт привычную заботу, но только качает головой. — Отдыхай, дорогая. Я посижу. Он сильно благодарен за то, что не предлагает ничего больше. Аннушка уходит быстро, а Антон стоит ещё какое-то время неприкаянный посреди спальни. Потом бредёт к камину, на автомате ворошит угли и отставляет кочергу на место. Больше ничего трогать нет ни желания, ни сил. Для такого личного пространства, как покои, здесь было слишком много людей за последние дни, а потому переставлять и двигать Антон решился только кресло. Так пододвигает его к кровати, снова берёт руку Дийкстры в обе ладони и опускает голову рядом. Прикрывает глаза — увидеть бы под веками успокаивающую темноту, но там лишь документы и планы, лица, разговоры, метель и серость ненавистной зимы. — Ты не ответишь, но больше затягивать я не имею права. Мой советник меня предал, и я должен избрать меру наказания, — голос хрипнет на одной низкой ноте. Тишина звенит в воздухе, перебиваясь на редкое потрескивание дров. Антон вздыхает. — Много думал, и всё же виню себя в том, что произошло: я слишком быстро доверился чужаку. Не смог иначе. Прости. Я пытался, клянусь, пытался оставить эти чувства за пределами своего сердца. Но снова и снова возвращался обратно, к нему, как побитый щенок, потому что только рядом с ним чувствовал себя живым и сильным. Антон замолкает, выдыхает с дрожью, отворачивается, будто действительно стыдно. — Боюсь ошибиться. Знаю, ты сказал бы, что я должен довериться советнику. Не получается сопоставить факты, разгадать мотивы. Но у меня нет времени устраивать допросы. Знаю только, что он в чём-то замешан. Диверсия Лады прошла слишком гладко, чтобы быть чистой импровизацией. Ей помогал кто-то изнутри, и я думаю на Арса. Рука вздрагивает. Внутри что-то переворачивается, слова умирают на языке, так и не озвученные. Антон крепче сжимает сухую тёплую ладонь, чтобы снова почувствовать едва ощутимое движение, убедиться, что не показалось среди омута мыслей. Тишину пронзает хрип — Дийкстра. Антон смотрит, затаив дыхание. Ищет в лице выражение эмоции, любой. Когда карие глаза открываются, он думает, что никогда ещё не чувствовал себя таким счастливым. Буквально окрылённым внезапным подарком судьбы. — Король… Едва ли слышно. Совсем непонятно, но уже чертовски много. Жив, Дийкстра жив. — Андрей? — вертит головой и бегает глазами вокруг себя, не цепляясь ни за что конкретно. — Дийкстра, я здесь, — слова срываются, прячутся в широкой улыбке. Антон не будет плакать, но мог бы и позволить себе слёзы — облегчение накатывает сокрушительной волной. Только плечами трясёт, смеётся и лицом припадает к его плечу. — Ты дома, всё хорошо. Мужчина дышит глубоко, будто до этого его придавливало тонной к кровати. Больше не говорит. Ищет что-то и руку сжимает всё сильнее. — Андрей… — Отец умер, — сглатывает, не уверенный, стоило ли об этом говорить вот так сразу. Но продолжает: — Его здесь нет. Это Антон. Хей, посмотри на меня. Шастун пытается повернуть пальцами за щёку, но Дийкстра снова закрывает глаза. Жмурится. И застывает в выражении крайней степени боли. Антон понимает. Он тоже это чувствует, за несколько дней приутихло, но не пропало и не пропадёт никогда. Они переживут это, потому что теперь есть друг у друга. Сегодня ещё будут горевать, а завтра вместе увидят восход. Пусть отец не обещал, что Дийкстра станет его советником, они что-нибудь придумают. Антон теперь не один, и это бодрит, разгоняет кровь по телу. Зовёт врачей. И все как один пытаются скрыть удивление, когда встречают советника в сознании. Антону приходится прятаться по углам, чтобы не выдать воодушевления, гордости какой-то дурацкой. До утра с ним пытаются побеседовать, но внятных объяснений никто не получает. Дийкстра больше молчит, закрывая глаза или смотря в пустоту. Потому ему диагностируют проблемы со зрением, в которые Шастун особенно не спешит верить. И, оставшись снова наедине, только сидит задумчиво, ждёт, когда Дийкстра сам к нему обратится. Он может себе представить, что мужчина пережил на переговорах, поэтому даёт время. Много времени, готовый поддержать, подхватить, как только в нём возникнет необходимость. — Антон, — он придвигается, вновь подкладывает под руки свои, чтобы быть рядом, когда Дийкстра смотрит на него вот так: со слезами на глазах.— Убей меня.***
Когда двери тронного зала распахиваются и на пороге появляется Арсений в сопровождении охраны, Антон восседает на троне с Дмитрием по правую руку. Мыслей много, после утреннего переполоха сложно слепить из себя непроницаемость, поэтому король беззастенчиво топится в вине. Которое красное, пахучее и алкогольное, а не эмоция, изводящая до костей. Ему нужна смелость, чтобы заговорить с советником и силы, забыть слова Дийкстры, его взгляд и хриплое «Умоляю», пока Антон вставал, уходил, трясущимися руками пытался нащупать ручку двери. Он ищет всё это на дне бокала. Так вот, когда Арсений предстаёт перед королём и склоняется, он понимает, что не нашёл и вообще не готов посмотреть в голубые глаза своего недалёкого беззаботного прошлого. Арс выглядит с иголочки: в своей обычной форме и тёплой накидке через плечо, потому что с момента церемонии двери замка не закрываются, поощряя бесконечную беготню. Антон рассчитывал, если честно, что дни под арестом Арсения поломают немного, притупят его отвагу и уверенность в поступках. Тогда всё было бы проще. Но сейчас ровная его осанка и приподнятый подбородок не выражают ничего, кроме непоколебимой веры. Той самой, о которой он так горячо рассказывал, будучи наедине. Веры, которая — Антон знает — где-то внутри перемешивается с чувством преданности и любви к королю. Либо Арсений лучший в мире актёр, либо картина снова не вяжется воедино. Антон просто устал. — Ты знаешь, почему ты здесь, Арс? — голубые глаза не бегают в страхе, светятся спокойствием, покорностью судьбе и своему правителю. Арсения не пытали, не изводили голодом. Его охраняли. Несмотря на то что теперь советник пробуждает в сердце бурю разочарования, Антон не позволил бы страже и пальцем к нему прикоснуться. — Думаю, вы приняли какое-то решение, — говорит ровно, руки складывает за спиной. — Касательно меня. Антон не принял. — Я и правда много размышлял над тем, что произошло в день подписания мира, — встаёт и припадает взглядом к большому окну, чтобы не мучать себя видом предателя. — Как в замке узнали о нападении на Запад и как было принято решение вступить в переговоры. Как Лада смогла подстроить всё так, что застала целый Континент с его армиями и правителями врасплох. Почему отец оставил меня здесь, хотя в этом не было никакого смысла — на переговорах с королевой я был бы безусловно полезнее, чем в столице. Он знал это, Арсений, но кто-то его переубедил. Спускается по ступенькам, лавирует из стороны в сторону, как волк, заигрывая со своей жертвой. — И как-то так вышло, что все ниточки привели меня к тебе. Скажешь что-нибудь? — Что вы хотите услышать, Ваше Величество? — благо теперь настороженно. Скорлупа непроницаемости Арсения трещит, и Антону это доставляет немало удовольствия. Он встаёт лицом к лицу советника, копирует позу, складывая руки за спиной и немного улыбается, чтобы надавить ещё чуть-чуть. Зелёным взглядом свысока, будто он уже обо всём догадался. — Я обвиняю тебя в измене, Арсений, — четко провозглашает король. Арсений упрямо поджимает губы, но терпит стойко. — Я хочу услышать твою версию событий, ответы на вопросы. Возможно, даже мольбы о пощаде, — наклоняет голову, стараясь впитать в себя больше ужаса. — Всё, что вынудило бы меня отсрочить твою казнь. — При всём уважении, Ваше Величество, — шипит сквозь зубы Арсений, — будьте благоразумны и судите справедливо. Смех рождается сам собой. Антон смеётся искренним, немного сумасшедшим хохотом, от которого даже запрокидывает голову, увенчанную золотой короной. Он разносится эхом по залу, отражается от стен и высокого потолка. Пробирает до дрожи. — В военное время для предателей нет никакого суда. Но так и быть, я выслушаю то, что скажет сторона защиты. — Я виновен только в том, что сохранил вам жизнь и спас Юг от неминуемого захвата, — упрямится Арсений. Давай, Арсений, защищайся. — Превосходно, — щурится король. — Так я должен благодарить? Спасибо, Арсений, за жизнь посреди развалин моей династии. Спасибо за то, что Южная крепость стоит, а королевство процветает. Не должен ли я поблагодарить и за затянувшееся вторжение, м? Не ты ли нашептал Ладе притормозить и позволить мне самому сойти здесь с ума? — У меня нет никаких доказательств. Попов прикрывает глаза и выдыхает. Антон видит нарастающее беспокойство, так почему же Арсений не бьётся за себя? Не пытается объяснить хоть что-нибудь? — Раздевайся, Арсений. — Что? — король, как губка, впитывает накативший страх из голоса. — Снимай одежду, Арс. Будем знакомиться ближе. — Антон Андреевич, не по протоколу! — встревает Позов, готовый ступить на защиту, он даже делает шаг вперёд, но тормозит под холодным зелёным взглядом. — Я сам решу, следовать протоколу или нет, потому что я король, Позов. А ты стой на месте и молись о том, чтобы твой драгоценный протеже не носил на себе метку королевы Севера, — рычит он. Возвращается к трону и садится на него так резко, как только хватает духу. Смотрит на потерянного советника уже раздражённо. Арсений бледнеет на глазах и едва заметно вертит головой. Ему будто бы больно. Это будет унизительно и мерзко, это прямое издевательство над советником, к которому Антон так не хотел прибегать. А теперь желает исполнения воли. — Снимай или я прикажу страже порвать её на тебе, — угроза слетает сама собой. Ровно в тот момент, когда Арсений глубоко выдыхает и принимает, кажется, своё положение. С готовностью расстёгивает первую пуговицу на кителе и скользит чёткими движениями вниз. Антон следит. Цепляется за дрожащие веки, мирно вздымающуюся грудную клетку, тонкие пальцы. Избавляется от верха. Бросает прямо на пол. В глаза не смотрит. Терпит всё, подчиняется беспрекословно. А лучше бы спорил, просил, умолял пощадить. Взывал к голосу здравого рассудка, напоминал об искренних обещаниях, данных в недрах дворца. Как бы Антон хотел увидеть всё это с другими эмоциями, когда советник раздевался бы только для него, а не в окружении десятка слуг и главнокомандующего армией. Скидывал бы проклятые чёрные одежды, чтобы перестать быть советником для Антона и стать просто близким, любимым, до одури красивым человеком, которого нужно только ласкать и беречь, а не наказывать. Король цепляется за подлокотники трона, чтобы удержаться от мгновенного порыва всё прекратить к чёртовой матери. Рубашка Арсения скользит по голым в родинках плечам, обнажая торс. Вскочить бы и заслонить собой, чтобы никто не смел увидеть, принадлежащее только ему одному. Секрет, отданный лично в руки. Непослушные пальцы распутывают шнурки на ботинках и за задники те отправляются в сторону. Отвернуться хотя бы, чтобы не видеть, как Арсений ломается изнутри, избавляясь от новых и новых слоёв брони. Арсений уже где-то не здесь. Отстранён и методичен, в каждом движении последователен. Босой и полуголый возится с ширинкой, пытаясь не подавать признаков дрожи в руках. Антон отсюда видит, что их колотит, будто от холода. В замке же холодно. Когда остаётся бельё, только тормозит немного и косится по сторонам. Сжимает и разжимает кулаки, решаясь на последний шаг в бездну. Антон думал, что после ночи в покоях у них нет пути обратно. Но вот сейчас Арсений стоит перед ним совершенно нагой, и Антон неожиданно понимает, что пути были — он собственноручно сжёг все пролазы к ним. Арсений предатель. Антон Арсения любит. Арсений наконец смотрит в глаза. Антон изнывает в желании обнять и просить прощения. Арсений, в неприступном смирении принявший поражение, приподнимает голову и стоит открытый во всех смыслах. Антон встаёт, чтобы подойти ближе, но даже мазнуть взглядом ниже линии челюсти не может решиться. — Только посмейте ко мне прикоснуться… — А иначе что? — нагло перебивает Антон, а сам руки прячет за спину. Но в поучение за выпад всё же опускается по телу, ища фигурные ожоги. От стыда краснеет щеками, румянцем по жилистой шее до самых ключиц. Вытянутый, мускулистый, богатый чёткими контурами и острыми линиями. У Арсения медового оттенка кожа, бессчётная вязь родинок везде, куда только попадает взгляд. Даже ладони открывает, выставляя вместе с ними и увитые венами предплечья. Антон сам чувствует себя преступником в желании всё-таки потрогать, чтобы ощутить гладкость кожи под ладонью, температуру и быстрый стук сердца. — Повернись, — тихо приказывает, и советник снова повинуется. Антон не успевает вздохнуть снова. Спина исходит волнами. Крылья лопаток вздымаются и вновь прячутся под кожу. Арсений поворачивает голову: — На мне нет меток. Чистый. Девственно гладкий, будто минувшие годы вовсе прошли мимо: нет шрамов, ожогов, меток, — ничего. — Расскажи мне все, Арс, и я пощажу тебя, — ещё на полтона тише, чтобы услышал лишь он, советник. — Я прощу тебе абсолютно всё — только скажи, как так вышло. Объясни. Потому что я не понимаю. И не хочу больше мучать. — Мне нечего вам сказать, Ваше Величество. Холодно. Антона мурашками пробирает. — Ты приехал в мой дом и был принят в круг приближённых, аккурат перед тем, как королева захватила трон. Чтобы шпионить не нужно быть моим советником, достаточно находиться поодаль короля, не так ли? — с каждым словом огонь ненависти горит ярче. Сжигает все тёплые воспоминания, оставляя жалкие ошмётки. — Ты был аккуратен, незаметный в тени Дийкстры. Склонил Юг поддержать переворот на Севере. Я доверил тебе королевскую тайну и самого себя. Я думал, что когда-нибудь пойму, однажды разгадаю твои запутанные мотивы. Я не давил и не торопился. Я верил тебе! Антон не держится, хватает за горло и валит на колени перед собой. — На тебе даже метки нет, потому что клеймят короли, а Лада к тому моменту только вынашивала свой драгоценный план. Лицом приближается, утыкаясь практически нос к носу. — Я даже дал шанс стать ещё ближе. Ближе, чем кто-либо в королевстве. Скажи, почему ты им не воспользовался? — трясёт, сжимает пальцы, ощущая, как воздух из лёгких упирается в ладонь на горле. Арсений приоткрывает губы, смотрит в глаза и молчит. Антон отпускает, прогорев до тла в своих догадках. Поворачивается к страже, собирая в кулак все возможные силы. — Клеймить предателя, — приказывает на выдохе, слыша за спиной задушенный хрип. Он не чувствует, ничего не чувствует. — Высечь на главной площади и оставить умирать в назидание остальным. Садится на трон. Если его правлению суждено начаться с войны и казни, так тому и быть.