amour enfumé

— Нет! Это полный кошмар! Ну как вы говорите! Эти слова отражались от стен зала. Эти слова отражались у каждого присутствующего в голове. От этих слов хотелось спрятаться и заткнуть уши. Эти слова еще долго не прекратятся. — Уважаемый Дыбенко, вот вы читали произведение? — светловолосая женщина спускалась с одного из верхних балконов, что не являлось вестником радостных событий. -Нет, Ольга Анваровна, но я знаю о чем там. — Вот скажите пожалуйста, — руководитель сие процессии приблизилась к сцене, скрестив руки — Как вы можете играть, если вы не читали?! Вы не знаете переживаний героя, вы не ощутили его боль! Голос женщины пробирал так, что стоящей рядом блондинке хотелось самостоятельно вбить в голову парню эту книгу, да так вбить, чтобы до смерти не забыл. — Так всё. — послышался стук каблука о паркет, все студенты замолчали — Дорогие мои, у вас есть ровно три дня чтобы перечитать, а кому то прочитать! — Ольга просила злобный взгляд на и так измученного её долгой тирадой парня — Через неделю фестиваль театров в Ярославе, люди свыше подали заявку от нашего коллектива. По интонации «графини» можно было понять, что она не особо довольна возможностью ехать с её ребятами на такое мероприятие, но куда деваться. Ах да, насчет «графини». По всему институту ходили легенды, что Воронцовой уж точно больше ста лет, и что питается она студентами. Все эти слухи были вызваны её любовью к винтажным вещам, отказом от алкоголя, а также некими стеклянными бутылками, коими был заставлен кабинет Графини. Но всё это были байки. Любовь к такой одежде ей привили книги, какими она учитывалась в детстве. Наверно, если сказать вымышленное словосочетание из головы, женщина перескажет сюжет книги, большую часть монолога заняв цитатами, но это совсем не было минусом. Хотя дотошность Ольги раздражала абсолютно всех, кроме неё самой. Что касается отказа от алкоголя, то бурное прошлое всё еще отзывается в висках, а бутылки также последствие того самого прошлого, но сейчас это лишь декор, не более. Женщина прошла впереди, усевшись на одно из кресел, расположение духа оставляло желать лучшего. Было ощущение, что её раздражение скоро разрежет студентов пополам, а то и мельче. — Завтра вам расскажут всё о поездке, я в эти подробности вдаваться точно не хочу. — преподавательница тяжело вздохнула и положила подбородок на тыльную часть ладони. — Все свободны, только просьба Остроумову и Жалинского остаться на сцене, или спуститься вниз. Мне абсолютно без разницы, где с вами разговаривать. После таких слов желание двигаться пропадает напрочь, а учитывая то, что Аннушка от голода скоро в обморок упадет, девушка просто присела на сцену, а Иван остался стоять, стараясь лишний раз не дышать, чтобы в него не прилетело чем-нибудь. Закинув ногу на ногу, Ольга Анваровна медленно начала речь о том, что учитывая то, что парень с партнершей в главных ролях, им уж точно необходимо повторно ознакомиться с текстом, а также больше репетиций, чем обычно, поэтому они втроем вынуждены отправиться в другой город раньше. — Ну как вы знаете, к сцене привыкнуть надо, акустику опробовать. Ну и всякая подобная ахинея. Но уж извините, так вынудило сделать начальство, хотя человек существо разумное, способное адаптироваться к любым факторам. — Воронцова была явно недовольна такой ситуацией, но всё же место в институте не было плохим занятием. — В общем и целом, вы всё поняли, а теперь свободны. Ах да, поезд завтра в три, но репетиция утром будет, не надейтесь отдохнуть. — Да, спасибо. — В один голос ответили студенты. Иван резко убежал в гримерку, а Анна так не смогла, к сожалению. По некоторым особым причинам. Что же касается причин, ну, как бы сказать помягче. Девушка имела невероятно красивую внешность, чуть ли не каждый встречный отвешивал ей комплимент, а педагоги любили за её подходящий типаж, фигуру, молчаливость, за обостренное чувство справедливости, которое Аннушка выплескивала в этюдах, а также в хороших оценках на факультете юриспруденции. Сложно вспомнить, когда девушка получала хотя бы четыре за сессию, а о резких выражениях этой барышни можно было даже не мечтать. Хотя, кто знает. Также кто знает, что скрывается за всем этим. За красивой внешностью — ранние подъемы, страх зеркала, слезы из-за неполучившийся стрелки, вечные диеты. Хотя, их таковыми и назвать нельзя. Голод и сигареты. Вишневые. Больше ничего. А, и кофе, чтобы существовать хоть как-то. Но знает ли об этом кто-то? Конечно нет, нельзя ломать этот идеальный образ, нельзя показаться слабой. За молчаливостью — полное отсутствие чувств и страх быть слабой. Снова слабой. Такой быть нельзя. За обостренным чувством справедливости — неизвестно. Понятно только то, что это всё не просто так. Голова плыла, страшно было вставать. Студентка понимала: встанет — упадёт. — Остроумова, ты чего сидишь? Я, конечно, понимаю твою любовь к театру, но иногда спать надо. — женщина подошла к сцене и прислонилось к оркестровой яме, скрытой на данный момент досками .- если не тебе, хотя бы мне, так что давать, дуй отсюда, я домой хочу. — Да, извините, задумалась. Аннушка спрыгнула со сцены, но, как и ожидалось, её повело в сторону. Руки судорожно искали за что схватиться, ноги переставали держать тело. Край сцены стал невероятным спасением. Тонкие пальцы до побеления сжимали дерево, зажмуренными глазами девушка старалась прийти в норму. Хотелось есть. И курить. — О боже мой, ты чего? — холодный тон отозвался в ушах, а рука с большим количеством колец опустилась на плечо. — Ты смотри мне, скоро фестиваль. Ты витамины попей чтоли, а то умрешь у меня на показе, что я с тобой буду делать? — Всё будет хорошо, такое часто. — Ладно, пошли я тебя подвезу, навернешься еще в сугробе где-нибудь. — Не надо, спасибо, я недалеко живу, свежим воздухом подышу. Действительно, не сказать же, что от нехватки никотина уже руки чешутся. А чесать нельзя, порезы саднить будут, да и кровью рубашку марать не хочется. — Ну как хочешь, давай тогда, до завтра. — Женщина удалилась из зала, за ней медленно вышла девушка.