***
Время было без двадцати девять, часть учеников разбежалась на уроки, но в Большом зале до сих пор стоит гул из болтовни и смеха. На потолке — светлое небо с редкими облаками; на столах – яичница, пудинг, фасоль, жареный бекон и колбаса. Лютику моментально захотелось есть; в лазарете ему перепадала только отвратительного вида овсянка. Он садится на свое место за столом ближе к выходу и сразу набирает на тарелку всего да побольше. Йен грациозно устраивается напротив и не сводит с Лютика (или же с кого-то за его спиной?) взгляда. Лютик, не выдерживая, оборачивается, и сразу же улыбается: Радовид со слизеринского стола кивает ему, обеспокоенно поднимается из-за своего места, берет сумку и спешно собирается подойти. — Он несколько раз о тебе спрашивал, — шепчет Йен. — Тебя? — Лютик удивлен. И когда они успели подружиться? — Нет, ты сдурел? Геральта. После дуэли они почти как лучшие подружки. А нечего было с Геральтом в молчанку играть, может, и раньше бы узнал об этом, — ожидая возмущения говорит Йен. Лютик закатывает глаза. Ну точно, и как он мог забыть, что Радовид и Геральт обменялись любезностями на встрече дуэльного клуба? Радовид подходит к ним, но рядом сесть не решается. — Лютик! Я рад, что тебя выписали. Как твоя рука? Ты ведь не уйдешь из оркестра из-за этого?.. — Еще чего! Я буду играть даже после смерти, — бахвалится. — Стану хогвартским призраком и буду вместе с Пивзом доставать студентов, не давая ни минуты отдыха… — Йен незаметно пихает его ногой. Лютик возмущенно смотрит на нее. — Эй! Не суть. В любом случае — никуда я из оркестра не денусь. А что? Хочешь полюбоваться? Сегодня, после третьей пары. Приходи. Радовид достает из кармана часы на золотой цепочке, задумчиво смотрит на бегущие стрелки. Переводит взгляд на Лютика, хмурится. — Тут? — Естественно. Лучшая акустика в Хогвартсе. Приходи, тебе понравится, — Лютик едва заметным жестом погладил слизеринца по предплечью. — Я… не уверен, что сегодня получится. Может быть, в следующий раз? — Радовид смущенно отдергивает руку, пряча часы в карман. Лютик удивленно хмыкает. — Неужели важные дела? Ну, я не обижаюсь. В следующий раз — значит, в следующий раз. Но ты все равно приходи. Йен наблюдает за всей этой картиной, с недоумением выгнув бровь.***
В кабинете Заклинаний стоит удивительная тишина. Профессор Флитвик стоит на своем помосте, внимательно оглядывая класс, и иногда дает указания или поправляет учеников. — Ты никого не зовешь на репетиции. Даже Геральта. Даже меня. — Это потому, что Геральт не пойдет. Музыка и творчество ему чужды, а ты просто противная ведьма и не любишь меня, — Лютик улыбается, взмахивая палочкой. Сегодняшняя тема урока — невербальные чары, и они, как будто вновь стали первокурсниками, раз за разом повторяют про себя Вингардиум Левиоса, заставляя перо взмыть вверх. — И почему я не могу его пригласить? Это почти что мой оркестр. По крайней мере, слушаются нас с деканом одинаково. Йен пожимает плечами. — Разве ты не понимаешь, что этим даешь ему… — Шанс? Ну, знаешь, моя дорогая, я могу продолжать тщетные попытки отбить у тебя парня. Или же могу обратить внимание на кого-то другого. Почему мы с тобой вдруг начинаем говорить о делах любовных? — Перо Лютика дернулось, но в воздух так и не поднялось. Нервы все, нервы. — Уж прости, но не тебе мне давать советы, пока ты сама не можешь в своем сердце разобраться. — Знаешь, Лютик, — Йеннифер хмурится. — Ты невыносим. — Я приму это за комплимент! А сейчас, Мерлина ради, либо отсядь от меня, либо дай сосредоточиться. Не все такие талантливые, как ты, чтобы с первого раза выполнять задания. Йеннифер цокает, закатывая глаза, но решает не нагнетать. У Лютика, пусть и не с первого раза, но получается; светло-серое перышко взмывает вверх; когда по кабинету раздается тихий звон — пара закончилась. Лютик убирает палочку и учебники в сумку. — Юлиан, мальчик мой, задержись, пожалуйста, — просит его Флитвик. Лютик бросает на Йен взгляд, и она кивает, выходя из кабинета. Лютик выходит из-за ряда парт и подходит к декану; тот спускается, магией прячет пергаменты в карман и машет студенту, чтобы тот последовал за ним в соседнюю комнату. Лютик, конечно же, идет. — О чем вы хотите поговорить, профессор? Я уже успел где-то накосячить? Право слово, это был не я, — Лютик смеется, придерживая перед Флитвиком дверь.Тот, кажется, даже улыбается. — Как твоя рука? Мадам Помфри передала, что ты в полном порядке, но я заметил, что ты сегодня неуверенно держал палочку. Оба заходят в просторный деканский кабинет, доверху заполненный книгами и магическими устройствами, часами и банками, реквизитом к занятиям и старыми пергаментами. Профессор проходит ко столу и садится за него. Пододвигает палочкой к Лютику миску, наполненную сладостями. Лютик с радостью берет пару конфет и прячет в карман мантии. — Иду на восстановление. Спасибо, что спрашиваете. — Ты — один из моих любимых учеников, Юлиан. Настоящий когтевранец, хотя и не очень любишь строгие формальные предметы, — оба тихо смеются. — Это уж точно. — Я хочу попросить тебя провести донабор в оркестр, — профессор осмотрел кабинет вокруг. — И взять на себя должность куратора. Мы с директором говорили о тебе… и мы будем рады, если на следующий год ты останешься в Хогвартсе в качестве преподавателя по музыке. Я уже не молод… и не могу вести несколько предметов сразу. Лютик охает и от удивления прижимает ладони ко рту. — Я только с радостью! Вы же знаете… Объявлю о наборе сегодня же! Спасибо, профессор! Флитвик улыбается. — Идите. Мисс Венгерберг уже вас заждалась. Лютик несколько раз благодарно кивает на прощание и выбегает в коридор.***
Лютик растрепал новость подруге сразу же, и оставшиеся уроки они болтали без умолку — надо же! Профессор Леттенхоф. Как звучит-то, как звучит! Лютик был на седьмом небе от счастья; настолько рад, что даже на Защите от темных искусств почти не накосячил, заодно и поделился новостью с Геральтом — с Пуффендуем была совмещенная пара. И, тем не менее, на данный момент уроки закончились. У Йен — собрание ее “ложи чародеек” (Лютик каждый раз шутил про лесбийские оргии. Йен с улыбкой отмалчивалась); у Геральта — отработки. Лютик же взбегает по лестнице вверх на башню Когтеврана. В лазарет ему лютню принести не разрешили — так что пришлось бежать за ней сейчас. Иначе на репетиции будет как без рук. У входа в гостиную столпилась кучка шепчущихся друг с другом первокурсников. Лютик планировал быстро взять все нужное и слинять по делам — но правильно старосты говорят...«Лучше брать из башни все нужное заранее, чем по полчаса, а то и больше, стоять в очереди у двери, пока кто-то да разгадает новый пароль».
— Ну и что вы тут столпились? Настолько мудреная загадка? — Лютик пробирается сквозь толпу малышни прямо к двери. На ней не было ни ручки, ни замочной скважины: сплошное полотно из старинного дерева и бронзовый молоток в форме орла. Лютик резво хватается за молоточек, стучит по двери, явно намереваясь дать первакам урок разгадывания загадок. Клюв орла открывается, но вместо птичьего клекота оттуда раздается нежный мелодичный голос (по слухам, самой Кандиды Когтевран): — Что можно наполнить пустыми руками? Лютик хмыкает, оборачиваясь к детям. Взгляд, полный теплоты и недоумения одновременно, словно выражает мысли: «И вы это не могли разгадать без помощи старших?» Лютик возвращает все внимание двери и орлу. — Как же, что? Можно наполнить голову знаниями; комнату звуками: разговорами, пением; а самое главное — сердце любовью, — он всплескивает руками, довольно улыбаясь. — Но, если нужен более прямой и скучный ответ, то это будут перчатки. Перешептывания младшекурсников стихают. — Верные рассуждения, — говорит голос, и дверь с тихим щелчком отворяется. Лютик сперва запускает малышей. Вдруг кто-то останется за дверьми и так и будет стоять у винтовой лестницы до самого ужина? Как бы Лютик не строил из себя невесть кого — он был заботливым и не позволил бы себе бросить первокурсников в беде. Сам же таким был, помнит. Вот и сейчас не бросает: дожидается, когда все пройдут, и только потом закрывает за собой дверь. В гостиной солнечно. Лучи света прямо из арочных и мансардных окон падают на пол, кресла и диваны; звездчатый потолок мерцает серебром; в воздухе летает пыль от книг. Тикают часы. Лютик проскальзывает мимо первокурсников в сторону лестниц на второй этаж к жилым комнатам. Двери тех выходят на круговой внутренний балкон, с которого видна библиотека и гостиная; на каждой дверце — табличка с номером курса и списком учеников. Лютик толкает дверь. Табличка гласит: Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой и Юлиан Альфред Панкрац де Леттенхоф. Лютик в очередной раз весело фыркает себе под нос, вспоминая детскую шутку: «У нас такие длиннючие имена. Не удивительно, что нас заселили отдельно от всех: места для других бы не хватило». Региса в комнате нет, а жаль. На уроках его тоже не было — опять, наверное, в запретной секции спрятался и уснул невесть где; к ночи вернется. Лютику много что было нужно рассказать. Он хватает чехол с лютней, запихивает в сумку нотные тетради и вылетает из комнаты, торопясь в Большой зал.***
— Да кто вас, бестолочей таких, вообще учил? — Лютик рвет и мечет, расхаживая взад и вперед. Послышалось тихое: “Профессор Флитвик и ты”, на что Лютик, кажется, злится только сильнее: — Значит, плохо учились! Бестолочи! В ноты не попадаете, в ритм не попадаете, гаммы даже без ошибок сыграть не можете! Я еще на балу заметил — что дирижируй, что нет, одно и то же! Лютик ловит на себе взгляды, останавливается посреди зала и делает глубокий вдох. Успокаивается. — Ладно. Ладно, хорошо. Я строг с вами не потому, что я злой. Я строг, потому что музыка — это не игрушки. Она полна загадок, тайн, но и логики тоже. Акцио лютня, — говорит он, вытягивая руку в сторону. Инструмент плавно летит к нему через комнату. Лютик ловит ее и проигрывает ноты одной октавы. Следом переходит на другую. Левое запястье прошибает резкая боль. — Черт!... — Лютик, ты в порядке? — Присцилла и Эсси спрашивают чуть ли не одновременно; на это Лютик лишь отмахивается. Но с улыбкой. Внимание девушек приятно. — В норме, не стоит волноваться. На чем я остановился… вам всего-то и нужно, что услышать закономерности. Семь нот, а столько красок. Столько эмоций. Столько разных по духу и сути композиций можно сыграть. Музыка — самый полноценный алфавит в мире, а вы словно неправильно говорите на нем, искажая слова, а то и целые фразы. Нужно приложить больше стараний, и у вас все получится. Поняли? Попробуем тогда еще раз. Лютик надевает ремешок на плечо и откидывает лютню за спину. — К слову! Завтра будет донабор. В 9 утра. Приходите, если хотите посмотреть. Флитвик назначил меня главным. — И ты только сейчас говоришь об этом?! — возмущаются все. Лютик заливисто смеется. Нужно же было подержать интригу, в конце концов.***
За оставшийся вечер оперативно по всей школе были развешаны афиши набора в оркестр и хор. На выкрашенных во все цвета радуги пергаментах прыгали буквы, словно живые; мигали и искрились, привлекая внимание — вот уж точно Филч намучается их сдирать… А парочку так вообще без метлы не достанешь.Если ты — человек экстраординарный, с такими же экстраординарными талантами, будь то красивый голос, игра на инструментах, рисунки, чечетка, писательство — что угодно! — то мы, клуб Оркестра и Хора (ОХ!), будем признательны, если ты заполнишь анкету с задней стороны пергамента и явишься на прослушивание 24-го сентября в 9 ппн в Большой зал!
Желающих вступить в клуб (если это нечто можно было так назвать), на самом деле, было немало — но Лютик все равно чутьем понимал, что из всей толпы студентов подойдут только единицы, да и тех все равно придется еще учить и учить. Но творчество, тем не менее, открывало свои двери для каждого! И как бы Лютик не ворчал — но все равно собирался прослушать всех до единого. Или просмотреть. Что бы они там ни собирались продемонстрировать. Была суббота. В Большом зале сдвинуты столы и скамейки по бокам, оставив место для музыкантов. Те расселись на трансфигурированных трибунах; Для Лютика обустроили стол, заваленный пергаментом, и с прытко пишущим пером, чтобы то само записывало информацию о кандидате и оценку его талантам; Присцилла и Эсси принесли с кухни пару графинов тыквенного сока и сладостей — в целом, если подумать, подготовлено все было на славу. Было бы замечательно, если бы день прошел так же хорошо, да только вот… Лютик изначально думал, что придется идти в Большой зал через черный ход и трофейную комнату. Из главного коридора раздавался гомон и гул. Если быть честным, оркестр и хор принимали в свои ряды не только музыкантов — почти любой творческий мог найти себе какое-то место: иногда пригодятся и танцы, а если уж танцевать, то с костюмами, а для костюмов нужны и художники, и те, кто не боится держать в руках иглы и ткань… в целом, разношерстный коллектив у них собирался. Пора давно было назвать это театральным кружком. — Лютик! — ловит его за руку Эсси, утаскивая ко столу. На нем уже успела скопиться неаккуратная пестрая стопка пергаментов. — Ты почти опоздал! — Виноват! Не мог бросить мою любимую теплую кровать, — подмигивает он, снимая с плеча чехол с лютней. Аккуратно и с любовью приставляет ее ко столу. — Не опоздал же! К чему такая строгость. Все точно пройдет хорошо. — Я уже собрала анкеты. Музыкантов мало, — Присцилла протянула Лютику стопку листов. Лютик поджал губы. — Печально, конечно. Может, кто-то подтянется в течение дня. Мы тут надолго… — Надеюсь. Просмотришь заранее? — Нет. Раздай всем значки с порядковыми номерами. Вы же сделали значки, как я и просил? Эсси потрясла коробочкой с ярко-голубыми значками с серебристыми номерами на них. — Отлично… пусть заходят по очереди. У каждого по пять минут, нам нужно просмотреть половину заявок до обеда. Девушки кивнули. Начинался ад. Лютик проводил отборочные и в том году — но тогда Флитвик не бросил его на произвол судьбы и принимал решения самостоятельно. Теперь же Лютику приходилось быть главным. А ведь, если он в самом деле согласится остаться преподавать на следующий год… так будет раз за разом. Он вздыхает и качает головой; почти без интереса знакомится с каждым кандидатом: — Здравствуйте, мисс… Вы пришли с… выступайте, пожалуйста… мы вам сообщим решение завтра, — если выступающий не нравится; и с огромным интересом, если наконец видит что-то интересное: — Дорогой мой! У вас огромный талант. Вы приняты. Садитесь на трибуны, пожалуйста, будете сок? Но бывали и редкие индивидуумы, на которых у Лютика была прямо таки острая аллергия. Непереносимость. Он тщетно надеялся, что с такими сегодня не повстречается, однако… — О нет. Нет. Нет-нет-нет-нет. Нет. Даже не пускайте его сюда. Позор музыкально-поэтического искусства. Видеть его не хочу, — Лютик взмахивает палочкой в руках, комкая пергамент с выведенным идеальным каллиграфическим почерком именем Вальдо Маркс. — Кто вообще разрешил ему прийти?! Это запретная зона. Никаких самоуверенных, напыщенных… — Лютик! — Эгоистичных, бесталанных… — Лютик! Это я его позвала! — Эсси хлопает своей хрупкой ручкой по столу. — Не отличающих аллегорию от метафоры… — Лютик делает паузу, таращась на Эсси круглыми глазами. — Ты сделала что? — Пригласила Вальдо… — Ты разбиваешь мне сердце, — Лютик театрально закатывает глаза, прижимает одну ладонь ко лбу, вздыхая, а второй хватается за грудь. Эсси цокает. — Он играет не хуже моего! То, что вы подрались на первом курсе, и до сих пор не можете уладить свои проблемы, не должно отражаться на успехе оркестра! Хотя бы выслушай его! — Боже, нет. Он же опять будет со своей недо-группой? Слышал я эти их завывания. Недозревшая мандрагора, и та поприятнее будет. — Лютик! — встревает Присцилла. — Ты предвзят. Ты теперь куратор, прояви ответственность и отключи субъективность. После нас троих он — лучший кандидат на вступление, и ты это знаешь… Лютик поджимает губы. Знает, конечно. Но… словно приглашать Вальдо вступить — значит, согласиться с тем, что ты проиграл. Только вот проиграл в чем? — Ладно. Ладно, я понял. Я сам выйду, поговорю с ним… — он встает из-за стола, выходит из зала. — Только перестаньте на меня давить! Я, вообще-то, ранен. Проявите хоть толику сочувствия. Девушки хмыкают, провожая его взглядом. Остались единицы: непосредственно группа Вальдо, пара второкурсниц с Пуффендуя, гриффиндорский первак и… Радовид. Все-таки пришел… пусть и под конец. Лютик улыбнулся ему и кивнул на дверь; слизеринец, без слов все понимая, проскользнул мимо него в зал. Лютик же, сделав глубокий вдох, подошел к Вальдо. — Вы приняты. Выступать не обязательно. Я знаю, что вы не так плохи, как я обычно говорю, — Лютик с секунду помолчал, протягивая Вальдо руку. Тот улыбается и пожимает ладонь. — Репетиции по понедельникам и пятницам после четвертой пары тут же. Не опаздывайте, — Лютик отвернулся от них. — Малышня, проходите вместе. Давайте поскорее закончим со всем этим…***
Когда в зале не остается никого, кроме Лютика и Радовида, когтевранец наконец позволяет себе отдохнуть, развалившись в кресле. Совсем скоро обед; у него, кажется, голова пухнет от количества информации, но он все равно с нежностью смотрит на смущенно переминающегося с ноги на ногу Радовида. — А ты хочешь сыграть? Пришел же зачем-то, — Лютик спихивает кучи ненужного уже пергамента в сторону. Тот рассыпается на пол; но Лютика не особо это заботит. Радовид подходит ко столу и взмахом палочки убирает беспорядок. Садится на край стола. Тянет к Лютику руку. — Можно мне? — кивает на лютню. — Я пришел послушать других, но немного опоздал. Я не хочу в оркестр, но… хочу спеть. Для тебя. Лютик немного мешкается: он никогда не дает свой инструмент кому попало, но спустя недолгую заминку кивает и протягивает лютню. Радовид бережно берет ее, прочищает горло, облизывает губы. Переживает. Лютик не торопит, не перебивает, и не зря. Пальцы скользят по струнам неуверенно. Так, словно Радовид первый раз в жизни держит Лютню в руках. Он проверяет строй, ноты; наконец, звучит первый аккорд. Лютик так и не вмешивается, не перебивает. Ля минор-соль-фа-ми — пока без слов; лишь мягкий перебор струн, спокойный, печальный, с неслышным шепотом на губах; но вот наконец Радовид решается, и поет (или, скорее тихо проговаривает): Любовь моя – ля минор; всегда выходила – соль – мне боком; ножом подставленным к горлу – фа; еще не больно – ми, но страшно выдохнуть – ля минор; это беспомощность новорожденного – соль; это табличка – фа, "нет выхода" – ми. У Радовида с непривычки ноет запястье и болят подушечки пальцев, да и играет он медленнее, чем должно быть — Лютик, когда ее пел, проговаривал почти без остановок, но он так не умеет. Лютик отмирает, наклоняет голову и отводит в сторону взгляд. Сжимает ткань мантии. Краснеет. — Ты выучил мою песню… — Да, ты пел ее в прошлом году, она мне понравилась… играю я неважно, но… Лютик встает с кресла, в мгновение расстояние между ними двумя сокращается; Лютик целует Радовида то ли с благодарностью, то ли с удивлением, то ли с восхищением; а, может быть, все вперемешку. Радовид чуть не выпускает Лютню из рук, покрепче сжимает пальцами гриф, что инструмент жалобно звенит струнами, и подается вперед, когда наконец понимает, что его целуют. И, самое главное — кто. Лютик отстраняется, беря лицо Радовида в ладони. Улыбается, заглядывая ему в глаза, лукаво и хитро. — С этим мы как-нибудь разберемся… может быть, все-таки вступишь оркестр? Радовид фыркает и прижимается лбом ко лбу Лютика. Прикрывает глаза. Волнение выдают только подрагивающие ресницы. — Только если поцелуи идут в комплекте, — отвечает он наконец. Лютик смеется и еще раз целует его, зарываясь ладонями в волосы. Может быть, и идут.