***
В течение шести лет Сатору был слишком горд, чтобы попросить Сугуру сделать ему массаж. Слишком горд и слишком напуган тем, что Сугуру каким-то образом увидел бы его насквозь. Прочитал бы истинные намерения в его словах, осознав, насколько сильно Сатору его хочет. Частью клише о влюблённости в лучшего друга является то, что ты этого не показываешь. Сатору может признаться Сугуру в том, что влюблён в него, но он бы никогда не опустился настолько низко, чтобы так открыться. Его чувство собственного достоинства никогда бы этого не допустило. — Йоу, Сугуру, — выдыхает Сатору, когда Сугуру отвечает на звонок. — Как поживаешь? Однако его непоколебимость пошатнулась после последнего видео с этим актёром. Сатору больше не руководствуется самолюбием и логикой, и даже отбросил страх. Сейчас им управляет исключительно ревность и желание, похотливый дьявол на его плече требует внимания, подавляя все остальные рациональные мысли, что у него есть. Они общаются по FaceTime, так что Сатору позволяет себе смотреть на дурацки красивое лицо Сугуру, что, возможно, было плохим решением с его стороны. А ещё на Сугуру элегантная чёрная водолазка, которая делает его таким нелепо прекрасным и стильным. Но добивает Сатору именно его тупая улыбка. Она творит с Сатору что-то невообразимое. Она вызывает у него желание опуститься на колени, попросить Сугуру обозвать его шлюхой и с его позволения отсосать ему. К счастью, у Сатору достаточно развит инстинкт самосохранения, чтобы осадить внутреннее распутство на несколько минут. — Сатору, — Сугуру дружелюбно улыбается, не имея понятия о том, как бешено колотится его сердце. — Чему я обязан таким удовольствием? — Что? — Сатору надувает губы. — Лучшие друзья больше не могут спонтанно созваниваться по FaceTime? — Если этот друг — Годжо Сатору, то я действительно думаю, что есть повод беспокоиться, — хмыкает Сугуру. — Обычно ты не звонишь, если только не хочешь попустозвонить или попросить о крайне неловком одолжении. В противном случае ты бы просто написал. Туше. Сугуру всегда умел читать Сатору как открытую книгу. «Привилегии лучших друзей», — он полагает. Он выпячивает нижнюю губу, потому что ненавидит быть предсказуемым. И как ему держать Сугуру в напряжении, когда тот и так знает о нём всё до последней мелочи? — Что ж, — Сатору медленно вытягивает каждую букву, прокатывая на языке. — Ни один из двух вариантов не подходит, я пришёл к тебе не за этим. У меня есть просьба. — «Просьба» звучит почти как «одолжение», — дразнит Сугуру, но в его дёрнувшихся губах нет никакой злобы. Только веселье. — Выкладывай. И в этом весь Сугуру. Всегда подтрунивает, всегда издевается над Сатору, но он всегда будет потакать каждой его абсурдной прихоти. Он по мере своих возможностей делает всё, о чём его просит Сатору, и не жалуется. Вот почему он знает, что Сугуру определённо скажет «да» на то, о чём он собирается его попросить. Вероятно, ему следовало бы чувствовать себя неловко за то, что он вот так пользуется добротой Сугуру, но на самом деле ему всё равно. Чувство вины — это для неудачников, которые остаются без парня в конце истории. Сердечная тоска Сатору, может быть, и длится больше десяти лет, но он не неудачник. Он заполучит парня. В конце концов. Потому что он Годжо Сатору, и он получает всё, чего хочет. — Так вот, от того, как усердно я работал в последнее время, у меня ноет спина… — Я не знал, что работа арт-директором настолько опасна, — перебивает Сугуру, сразу раскусив всю эту чушь. — Да. Картины тяжёлые, — продолжает Сатору, как будто его и не прерывали. Очевидно, что он слишком важная персона, чтобы выполнять такие обыденные дела, как перетаскивание картин, но Сугуру это знать не обязательно. — И я слишком молод и красив для скрипящей спины, сечёшь? — Понятно, — отвечает Сугуру, зажав переносицу. — Должно быть, тяжело иметь такую прибыльную и непыльную работу. — Вот, ты уловил мысль! — улыбается Сатору. Всё уже складывается отлично. — Кроме того, постоянное сидение и бездельничанье плохо сказывается на моих… ягодичных мышцах. Поэтому моё тело пребывает в довольно плачевном состоянии. — У-гу, — медленно произносит Сугуру. У Сатору такое чувство, что Сугуру знает, к чему он клонит, но нарочно прикидывается дурачком. Он цыкает, чувствуя раздражение от того, что Сугуру собирается вытянуть слова из его рта силой. — Короче, моё тело болит и нуждается в массаже, — Сатору неопределённо жестикулирует. — А ты массажист. Так что… Лицо Сугуру остаётся приятным и дружелюбным, удобно устроившимся на двухместном диванчике. — Я не знаю, хорошая ли это идея, Сатору. А? Неужели Сугуру только что отказал ему в просьбе? — Прости? — вопрошает Сатору. — Почему нет? — Ну, для начала я записываю свои сеансы, — Сугуру пожимает плечами. — Ещё у меня довольно длинный список ожидающих. Не уверен, что мне следует проявлять такой фаворитизм, только потому что ты мой лучший друг. — Ага, и? — Сатору закатывает глаза. — Я милее всех актёришек и моделей, которых ты приглашаешь к себе на канал. Сугуру приподнимает бровь, глядя в камеру; его приятная улыбка перетекает во что-то, граничащее с ехидством. В ухмылку. Ох, мамочки. — Ревнуешь, Сатору? — Нет, — качает он головой, но даже для него это звучит слабо. — Ни капли. Я просто констатирую факты. Сугуру хмыкает, отворачиваясь от экрана; похоже, что он о чём-то размышляет. Сатору занимает себя разглядыванием контуров его лица, того, как чёлка подчёркивает их, как его длинные ресницы пускают тени по скулам. — Ты действительно самый милый, — в конце концов отвечает Сугуру. — Я не могу с этим поспорить. Сатору задаётся вопросом, знает ли Сугуру. Знает ли, какое воздействие подобные слова на него оказывают, насколько смертоносны они для него. Если бы их произнёс кто-то другой, ему было бы плевать, потому что он знает, что милый. Даже красивый. Скромность — это не та добродетель, о которой заботится Сатору, если быть до конца честным. Но эти слова, исходящие от Сугуру, заставляют Сатору буквально плавиться. Он чувствует, как пальцы, держащие телефон, нервно подёргиваются, пока он сопротивляется желанию сделать какую-нибудь импульсивную глупость. Например, вывалить Сугуру, как он нелепо влюблён и жаждет его, что он хочет, чтобы Сугуру стал отцом его чихуахуа и дорогих эксклюзивных картин. — Так что, ты сделаешь мне массаж? — спрашивает Сатору с придыханием, которого не планировал. — Если ты не возражаешь против камер, то почему нет? — пожимает плечами Сугуру. — Ты свободен в воскресенье после обеда? Я даже сделаю тебе скидку, как лучшему другу. Сатору широко улыбается, дрожа от возбуждения. Он не может дождаться, когда эти великолепные руки прикоснутся к нему таким интимным образом, каким Сугуру его никогда раньше не касался. Ему не за что уцепиться после более чем десяти лет дружбы, кроме как за мимолётные случайные прикосновения ладоней и за приветственные объятья, которые никогда не длились больше пары секунд. Он думает, что это, может быть, единственный шанс заполучить руки Сугуру на своём теле, который ему когда-либо выпадет, так что он должен всё сделать правильно. — Я приду. Кто знает? Возможно, если Сатору будет хорошим, Сугуру снова захочет пройтись по нему ладонями.***
Обстановка у Сугуру ещё более искусная, чем кажется на видео. В действительности он арендовал студию в Токио — в Коэнджи, что значит, что реконструкция всего помещения для придания ему рустикальной и традиционной японской атмосферы, несмотря на то, каким модным и хипстерским был этот район, обошлась в немалые деньги. Старые японские картины, висящие на красного цвета стенах, каким-то образом органично сочетаются друг с другом. Бок о бок с ними расположены деревянные полки с растениями в горшках, каждое из которых, как знает Сатору, имеет своё собственное имя. Створки раздвижные, сделаны из тонкого, похожего на бумагу материала, из-за чего Сатору кажется, что если бы он их открыл, то обнаружил бы за ними зелёный сад с журчащим ручьём. Однако это не так, он видит лишь кучу машин и выхлопные газы, так что он снова их задвигает. Даже если эстетика немного обманчива, внутри всё равно славно. Сатору особенно нравится то, как Сугуру расставляет по стенам свечи, наполняя комнату тёплым сиянием. Здесь также горят ароматические палочки, отчего в комнате пахнет петрикором и восходом после мягкого тропического ливня. Или, по крайней мере, это то, с чем ассоциирует запах Сатору. Ориентальные звуки природы хорошо дополняют атмосферу. В таком месте он может даже проигнорировать бросающиеся в глаза камеры и микрофоны, равно как и массажный стол, который контрастным пятном примостился среди комнаты, напоминающей временную капсулу из девятнадцатого века. Это расслабляет. Он уже чувствует, как напряжение начинает спадать с его плеч. — Я смотрю, ты сам себя впустил, — говорит Сугуру, вытягивая Сатору из собственных мыслей. — Ты всегда можешь попросить разрешения по селектору. Ну, знаешь, как нормальные люди? Сатору резко оборачивается, яркая улыбка озаряет черты лица. Та, которая в кои-то веки не кажется фальшивой, отштукатуренной до идеала перед коллегами и претенциозными художниками. Его сердце набирает обороты, когда он приветствует Сугуру, упиваясь тем, как красиво тот выглядит в чёрной юкате с белыми вставками; его мягкие тёмные волосы кропотливо собраны в пучок. Он выглядит таким прекрасным, таким возвышенным, как кто-то, кого следовало бы запечатлеть на картине и повесить на стену. Предпочтительно на стену Сатору. Он бы всё отдал за то, чтобы разместить картину с Сугуру на одной из своих стен, но Сугуру отказывается позировать для неё, сколько бы Сатору его ни донимал. — Я никогда не был нормальным, если что, — складно отвечает Сатору. Он вломился через балкон, потому что студия расположена всего лишь на первом этаже, так что никаких дополнительных чудес ловкости не потребовалось. — Я скучал по тебе, Сугуру. — Прошло всего три недели, — отмечает Сугуру. — И мы также созванивались по FaceTime каждый день. Сатору это знает, но ему всегда мало. Никакого количества времени, проведённого с Сугуру, никогда не будет достаточно. — Всё равно скучал по тебе, — пожимает он плечами. — Неужели это так плохо? — Вовсе нет. — Улыбка Сугуру становится шире. Он разводит руки, рукава юкаты свисают так, что он становится похож на какого-то ангела. — Я тоже скучал по тебе, Сатору. Сатору, не колеблясь, принимает приглашение таким, какое оно есть, и, попирая все нормы приличия, жадно сгребает Сугуру. Он выше него, поэтому их объятья всегда были неловкими, когда они пытались сообразить, как пристроить конечности. Но Сугуру всегда крепко его прижимает, такой тёплый, что Сатору всё равно любит с ним обниматься. Даже слишком: он убеждён, что хочет навсегда остаться в его руках. И в этот раз всё то же самое: он обнаруживает, что втягивает вызывающий привыкание запах Сугуру, который так сильно напоминает ему о весне и о днях, которые они в юности провели вместе у моря. Но они всего лишь лучшие друзья, так что он ослабляет хватку. Объятья лучших друзей должны быть в лучшем случае мимолётными. — Видишь? Неужели это было так трудно признать? — Сатору хлопает его по плечу, позволяя прикосновению задержаться. — Всегда такой гордый, Сугуру. — Я думаю, что из нас двоих самый тщеславный определённо ты, — фыркает Сугуру. Он жестом обводит студию вокруг. — Как тебе? — Симпатично. Расслабляющая атмосфера, и, как я полагаю, ты так и задумывал. — Сатору убирает руки в карманы. Он кивает на картины на стене. — Эти мои любимые. Картины, безусловно, привлекли его внимание сразу, как он только вошёл: экземпляры, которые он никогда не видел на заднем плане видеороликов Сугуру. Они выполнены широкими мазками акварели; картины, на которые Сатору праздно думает позариться. Они сделаны со вкусом; холсты, которые он не узнаёт, что случается довольно редко, и это наталкивает его на вопрос, написал ли их сам Сугуру. В чёрных и синих мазках прослеживается грубая композиция, простая, но пышущая эмоциями. Его любимый вид абстрактного искусства. — Они не для продажи, — прямо говорит Сугуру, идеально читая мысли Сатору. Он замолкает, потирая подбородок. — И не для кражи. — Сугурууууу, — хнычет Сатору. — Не будь таким занудным старикашкой. — Этот занудный старикашка напоминает тебе, что ты здесь ради массажа, — беспечно отвечает Сугуру. Он подходит к Сатору сзади, кладёт ладони на его широкие плечи, надавливая. Сатору резко втягивает воздух, чувствуя, что слишком сильно зацикливается на тепле рук, просачивающемся сквозь рубашку с пристёгнутым воротом, которое словно клеймит его. — Вот почему твоя спина настолько зажата, а плечи напряжены. Ты никогда не выключаешь свой «рабочий режим», постоянно думая об искусстве или о чём-то столь же бессмысленном, что ты превращаешь в нечто грандиозное. — Просто я такой, какой есть, — тихо отвечает Сатору. Пальцы Сугуру скользят по его плечам, фантомные касания рассыпают мурашки по его телу. Подаваясь навстречу прикосновениям, он ощущает тепло, разливающееся по затылку, где Сугуру легко убирает в сторону его платиновые волосы. Он давит туда подушечкой пальца, заставляя Сатору выпрямиться, и искры пробегают вдоль позвоночника. Он чувствует себя так, будто его ударило током. — Отдых — это искусство, Сатору, — шепчет Сугуру ему на ухо. Его дыхание настолько горячее, отчего Сатору кажется, что его уши воспламенятся, просто соприкоснувшись со словами, которые тот произносит. — Я уверен, что великий Годжо Сатору может постичь любое искусство, которое ему заблагорассудится, если приложит достаточно усилий. — Думаю, я мог бы, — сглатывает Сатору. — Да, — произносит Сугуру хриплым голосом, отстраняясь. — Ты можешь. Позволь мне научить тебя. Он хмыкает, разворачивая Сатору лицом к себе. Склоняет голову набок, его ленивая улыбка обретает острые углы. Становится такой, от которой у Сатору все внутренности сжимаются в предвкушении. — Раздевайся, Сатору. — приказывает Сугуру, не оставляя места для переговоров. — Я хочу, чтобы для первой части массажа ты был только в нательной майке. Сатору кивает, обнаруживая, что любые возражения застревают в горле. Сначала он снимает солнцезащитные очки, давая глазам привыкнуть к тёплому освещению комнаты, незатемнённому тонированными линзами. Его пальцы запинаются, когда он теребит пуговицы на рубашке, торопливо пытаясь просунуть их в отверстия, что только замедляет весь процесс. Ни капли не помогает и пристальный взгляд Сугуру, прикованный к нему: тёмными нечитаемыми глазами он смотрит на Сатору с многозначным интересом. Его взор цепляется за каждую полоску оголённой кожи, что ощущается на коже призрачным касанием. Рубашка снята, и Сатору остаётся в одной лишь облегающей майке, которую он купил в Calvin Klein. Сугуру любезно принимает ненужную вещь гардероба из его рук, аккуратно складывает её и кладёт на боковой столик. Молчаливым жестом он приглашает Сатору продолжить, снять и штаны тоже — чему Сатору повинуется. Он стягивает слаксы таким же образом, оставаясь слишком обнажённым в своих прилегающих боксерах: настолько коротких и обтягивающих, что они практически не оставляют простора воображению. Сатору мысленно интересуется, не показалось ли ему, как язык Сугуру бегло скользнул по нижней губе. Не навоображал ли он вспышку желания в его тёмных глазах. — Ложись на массажный стол, пока я включаю камеры, — наставляет Сугуру. Воздух между ними кажется напряжённым, таким непохожим на лёгкую дружелюбность, которая всегда окружала их со времён знакомства в старшей школе много лет назад. Давление лежит настолько плотными слоями, что Сатору может распробовать его на вкус, почувствовать, как оно тяжёлыми каплями стекает между ними. Такое чуждое присутствие. — Есть ли сценарий, которому я должен следовать? — пытается поддразнить Сатору. Он свешивает ноги со стола, бесцельно дрыгая ими, пока наблюдает за тем, как Сугуру возится с камерами. — Нужно ли мне воспевать тебе хвалебные оды? Стонать с определённой периодичностью? — На моём столе, с моими руками на твоём теле, тебе не придётся делать ни того, ни другого, — уверенно отвечает Сугуру. — Самоуверенный. — Уверенный в себе, — поправляет Сугуру. Он поворачивается к Сатору. — Ты готов? Не зацикливайся на камерах и своей речи. Мы не в прямом эфире, а отснятый материал всё равно подвергнется монтажу; ничего из того, что покажется тебе некомфортным, не будет опубликовано на канале. Сатору хмыкает. Он не обеспокоен, равно как и не возражает против камер, направленных на него. На самом деле он вполне к ним привык, учитывая огромное количество церемоний открытия известных художественных галерей и музеев, которые он посещал и организовывал. Он давал интервью, брал интервью, и всё при работающих камерах. Его имя восхваляли и смешивали с грязью в таблоидах, а людская любовь и ненависть по отношению к нему, кажется, полностью зависела от времени года, нежели от какой-либо логики. Его больше ничто по-настоящему не беспокоит, тем более камера. А даже если бы и так, то пока шоу вёл Сугуру, ему не о чем было беспокоиться. В конце концов, в этом мире нет никого, кому он доверяет больше. — Давай же начнём это представление, Сугуру, — Сатору стреляет в него из «пальчикового» пистолета, подмигивая. — Собираюсь сделать это лучшим видео на твоём канале. — Посмотрим насчёт этого. И что ж, это определённо будет видео, которое запомнится надолго, вне всяких сомнений.***
— Привет и добро пожаловать снова на «Время отдыха с Гето», — приветствует Сугуру, его голос приобретает успокаивающую интонацию, которая соответствует ориентальным звукам природы на заднем фоне. Он указывает на Сатору, который машет в камеры так, словно они старые приятели. — Сегодня со мной мой дорогой друг, которого некоторые зрители, возможно, знают. Годжо Сатору, высококлассный арт-директор и юрист в Японии. Слово «дорогой» совершенно точно не вызывает перебоев в работе организма Сатору. Его глаз дёргается. — Йоу! — здоровается Сатору. Он откидывает волосы в сторону, стреляя очаровательной улыбкой в направлении камеры. — Приятно наконец появиться на канале. Этот парень не хотел меня приглашать из-за опасений, что я уведу всех подписчиков своей потрясающей красотой и пленительным характером. Сугуру смеётся над этим болезненно-фальшивым смехом, когда кладёт ладонь на плечо Сатору и сжимает. Он знает, что это молчаливое предупреждение вести себя прилично. Но крепкая хватка на обнажённом плече Сатору заставляет его сглотнуть, представить этот захват в где-то другом месте. Представить разноцветные синяки, которые останутся после. — Сатору, безусловно, очаровашка. — Сугуру шутливо улыбается. Он поворачивается к Сатору. — Не перевернёшься на живот для меня? Сатору кивает, страстно желая, чтобы Сугуру задал ему этот вопрос в другом контексте. Вероятно, в том, ином случае, он тоже бы повиновался, если бы тот попросил. Будучи высоким и долговязым, он старается не чувствовать неловкости, пытаясь устроиться так, чтобы ему было комфортно. Массажный стол на удивление удобный: мягкий и упругий, отчего Сатору кажется, что он вот-вот растечётся по нему. Он также достаточно набит пеной, чтобы заглушить стук его сердца, и это хорошо, потому что ему не нужно, чтобы Сугуру уловил, насколько громко оно бьётся прямо сейчас, не говоря уже о микрофонах. Он оставляет голову повёрнутой в сторону, так как хочет хотя бы краем глаза видеть то, что делает его друг. Предвкушение пульсирует под кожей, потому что он не может поверить, что после стольких лет он наконец попадёт в руки Сугуру. — Хорошо, — легко говорит Сугуру. Его пальцы быстро очерчивают тело Сатору, оставляя после себя лёгкие как пёрышко мурашки, пока он касается пространства спины и плеч. — Сатору упомянул, что его спине нездоровится, так что я подумал, что мы бы могли открыть сегодняшний эпизод некоторыми традиционными приёмами. «Что ж, это объясняет юкату и благовония», — думает Сатору. Сугуру на мгновение сознательно останавливается, улыбнувшись со всей харизмой первоклассного блогера, прежде чем продолжить. — Мы начнём с шиацу — традиционной японской техники массажа, в которой задействованы подушечки пальцев и ладони рук, — поясняет Сугуру, растопыривая пальцы перед камерой. — Воздействие осуществляется через тонкий слой одежды, без использования лосьонов. Эту технику обычно применяют для снятия усталости за счёт стимуляции кровообращения и циркуляции энергии путём разблокирования каналов ци. А? Он никогда раньше даже не слышал о таком. Эта техника звучит как куча псевдонаучной херни, которую мог бы нести какой-нибудь пройдоха, и это говорит сам Сатору — непревзойдённый распутный язык высокого искусства. Он почти уверен, что также никогда не видел, как Сугуру применяет эту технику. — Больно будет? — спрашивает Сатору. Он в самом деле хочет страдать во время секса, но не когда Сугуру мутит какое-то вуду-дерьмо с его телом под видом массажа. Конечно, Сугуру бы обязательно попробовал новые приёмчики для своего канала, когда на его столе лежит готовенький Сатору в качестве подопытной лабораторной крысы. — Нет, — радостно смеётся Сугуру. — Я бы никогда не сделал тебе больно, только если бы ты сам меня об этом не попросил, Сатору. О. Это значит то, что он думает, это значит? — Ну что, начнём? — хмыкает Сугуру. Этого ведь не может быть, верно? — Ага, — кивает Сатору. — Похрусти же моей спиной, Сугуру. Следует весёлый смех, тон которого расслабляет потрёпанные нервы Сатору. Он пытается отследить передвижения Сугуру, но тот находится вне поля его зрения, так что у него нет другого выбора, кроме как ждать того, что произойдёт дальше. Его дыхание сбивается, когда он чувствует первое прикосновение тёплых пальцев Сугуру к своему плечу. Это действительно начинается. Сугуру замолкает, постукивая по коже Сатору, образуя созвездие на периферии спины — карта, понятная лишь ему. Движения не кажутся случайными, потому что при каждом попадании по нужной точке Сатору глубоко втягивает воздух; напряжение, о котором он даже не подозревал, начинает покидать его тело. Затем Сугуру начинает использовать свои ладони: осторожно располагая одну неподвижно над позвоночником, он одновременно использует свой вес для надавливания с каждой стороны. Воздействие кажется чужеродным, но Сатору может чувствовать, как его спина приходит в порядок, миллиметр за миллиметром, по мере того как Сугуру опускается ниже, что заставляет его мурлыкать от удовольствия. Таким образом Сатору чувствует, как плавится его мозг, и как из него ускользают все мысли об искусстве и работе. Прямо сейчас он всего лишь сосредоточие удовольствия: не только из-за того, насколько хорош массаж, но и по той причине, что его делает Сугуру. Всё его тело чрезмерно сконцентрировано на прикосновениях Сугуру. Тепло, которое просачивается сквозь тонкую ткань чёрной майки. Вес, создающий восхитительное давление, которое заставляет Сатору представлять, как Сугуру прижимается к нему полностью, заглушая наилучшим образом. Ощущение его ладоней и тонких пальцев, въедающихся в кожу — настойчивых, но не настолько, чтобы оставить синяки, — кажется приглашением. Намёком на то, как бы всё было, захоти Сугуру причинить ему боль. Когда руки Сугуру пробираются ещё ниже, достигая основания позвоночника, он делает глубокий вдох. Его кулаки сжимаются вокруг пустоты, отыскивая опору в виде основания массажного стола — якорь, в котором он отчаянно нуждается прямо сейчас. Все ли сеансы массажа такие чувственные? Это не первый массаж Сатору, но у него впервые перехватывает дыхание, а внизу живота так сильно сворачивается тепло. — Ты начинаешь зажиматься, Сатору, — мягко говорит Сугуру. Он подкрепляет своё заявление резким тычком в ямочки на спине, как будто точно знал, где они находятся, несмотря на закрывавшую обзор майку. — Расслабься и дыши. Сатору закатывает глаза, фыркая. Как он должен сказать Сугуру то, что он делает это, лишь бы побороть стояк? — Может, я напряжён, потому что ты недостаточно хорошо справляешься со своей работой? — лжёт Сатору. — Неужели? — хмыкает Сугуру. Руки Сугуру продолжают опускаться, надавливая пальцами у основания спины; его ладони въедаются в изгибы задницы Сатору, глаза которого распахиваются, так как давление, что применяет Сугуру, граничит с болезненным. Сатору ёрзает, выбирая между воздействием на спину и на ягодицы. Божественное ощущение. Его задница поддаётся ладоням Сугуру так, словно его тело сделано из глины, а Сугуру — это скульптор, который превращает его в своё произведение искусства. Его chef d’oeuvre. Каково было бы чувствовать, как эти руки хватают, щупают зад Сатору в совершенно непрофессиональном, не говоря уже о платоническом контексте? Непрошеный звук срывается с губ Сатору, слышимый, несмотря на то, что он пытается похоронить его в матрасе под собой. Руки Сугуру прерывают свои услужения всего на долю секунды, но этой доли секунды достаточно, чтобы Сатору уловил нерешительность. Он открывает свой рот, затем снова закрывает, пытаясь сообразить какое-нибудь дерьмовое оправдание, но в кои-то веки разум подводит его. — Однако похоже, что тебе вполне нравятся мои услуги, — мурлычет Сугуру. Достаточно тихо, и Сатору уверен, что микрофоны этого не уловят, но вот он — да, и он чувствует себя оторопевшим от этих слов. Потерявшим дар речи. — Теперь, когда мы, как мне кажется, проделали хорошую работу по раскрытию каналов ци, тело Сатору стало гибким и свободным, — продолжил Сугуру, как будто Сатору не стонал. Как будто сам он ничего не произносил пару секунд назад. — Что означает, что мы можем непосредственно перейти к более современной части массажа. — Сугуру щёлкает пальцами, привлекая внимание. — Сатору, будь добр, сядь и сними майку. О нет. Сатору существенно переоценил свою способность выдержать этот массаж. Он ни за что не сможет пережить всё это удовольствие, опасно-восхитительные прикосновения рук Сугуру к его обнажённой коже, без того, чтобы заработать стояк. Он открывает рот, чтобы возразить, когда Сугуру снова щёлкает. Резче. Его молчаливый, но очень явный способ сказать: «Давай, давай. У нас не весь день в распоряжении», которое Сатору слышит громко и отчётливо. — Ладно, — ворчит он. — Такой требовательный. Сатору садится, изо всех сил стараясь двигаться под таким углом, чтобы скрыть нижнюю часть тела от назойливых взглядов камер. От тяжёлого взгляда Сугуру, лежащего на нём. Он украдкой бросает взгляд на промежность и с облегчением вздыхает, когда понимает, что у него не стоит. Пока, во всяком случае. Расплавленное тепло в животе, покалывания, пробегающие по спине, говорят ему, что он близок. Он чувствует, как его член дёргается в предательском напоминании о своём присутствии, о том, чего этот младшенький хочет и в чём нуждается. Может быть, если Сатору вспомнит о том ужасном времени, когда они с Сёко безуспешно пытались заняться сексом, так как он всё ещё думал, что ему нравятся женщины, возможно, у него на самом деле не встанет. — Всегда пожалуйста, — говорит Сугуру. — Ой, заткнись, — бурчит Сатору. Он избавляется от майки, не преминуя немного покрасоваться перед камерами. Может, он не ходит в спортзал и у него не идеальное, как у Сугуру, тело, но он всё ещё подтянутый, с парочкой рельефных мышц, которые делают его привлекательным в глазах других. Он светит знаком мира в камеру, перед тем как повернуться к Сугуру, самодовольно ухмыляясь. — Рад наконец-таки увидеть меня голым, Сугуру? Сугуру выдерживает пристальный взгляд; на его лице красуется эмоция, которую невозможно расшифровать, пока он рассматривает его. Бесстрастное выражение, которое Сатору не в состоянии разобрать, даже несмотря на десятилетие дружбы между ними, потому что он не был знаком с этой стороной Сугуру до текущего момента. Никогда не удостаивался такого пронзительного взгляда от него, как никогда не видел, чтобы его челюсть была так напряжена. Сатору не пасует под пристальным взглядом Сугуру, выдерживает его, отказываясь разрывать зрительный контакт. Не соглашаясь быть тем, кто признает аномальность напряжения в комнате, кто согласится с тем, что чем дольше они вот так смотрят друг другу в глаза, пока тёмные глаза Сугуру сверлят его собственные, тем ощутимее становится эмоциональный накал, возрастающий в сотни раз. — Но ты не голый, к слову, — наконец отвечает Сугуру, ремарка лениво слетает с его языка. Уголки губ ползут вверх, формируя ухмылку, способную соперничать с насмешкой Сатору. Он указывает на его нижнюю часть тела, на боксеры, которые и так едва ли обеспечивают хоть какую-то благопристойность. — На тебе всё ещё это. Сатору смачивает нижнюю губу, обдумывая слова Сугуру. Большинство людей, появлявшихся на канале, обычно были прикрыты, по крайней мере, нижним бельём и полотенцем, которые оберегали их интимные места перед объективами. Сугуру же предлагает ему полностью раздеться, предстать перед ним обнажённым, и камеры будут тому свидетелями. Конечно, Сугуру и раньше видел Сатору обнажённым. Они делили шкафчики в спортзале старшей школы, болтали всякую чушь, снимая пропотевшую одежду и заходя в душ. Они вместе бывали в онсэнах, обнажёнными нежились в обжигающе горячей воде, пока оба не становились красно-фиолетового, словно слива, оттенка; лениво болтали о жизни и работе, в то время как Сатору пытался подавить привставший член. Чёрт, Сугуру даже видел, как в его собственном доме Сатору пританцовывал по пути из ванной в одном полотенце, даже глазом не моргнув на это зрелище. Но сейчас всё ощущается по-другому. Возможно, из-за того, насколько это сознательно. Всё в тех моментах ощущалось вполне нормальным, даже платоническим, но сегодня ничего не кажется нормальным или платоническим. Присущий моменту гомоэротизм — это то, что подталкивает Сатору кивнуть, сказать «да». — Договорились, — отвечает Сатору с небольшим запозданием. Он отодвигается назад и демонстративно снимает трусы, позволяя им томно скользнуть сначала с одной идеально гладкой ноги, затем со второй. — Я надеюсь, что ты вырежешь мой член из видео, да? Сатору бросает в Сугуру своё нижнее бельё, которое должно было ударить того по лицу, но он ловит его благодаря своим смехотворно хорошим рефлексам. Что, конечно, само по себе сексуально, но при виде своих поношенных боксеров, так крепко сжатых в руке Сугуру, он чувствует слабость. — Конечно, — напевает Сугуру. Он кладёт трусы на нижнюю полку маленького столика с массажным оборудованием вне поля зрения камер, хватая полотенце на обратном пути. — Ложись, чтобы мы могли придать тебе толику скромности для видео. Сатору кивает, снова устраиваясь на массажном столе, в этот раз полностью обнажённым. Он опять отворачивается от Сугуру, потому что не знает, насколько успешно он сможет выдержать взгляд этих тёмных глаз, будучи совсем голым, и не возбудиться. Сейчас всё слишком пронизано чувствами. Нежные ноты восточной музыки пульсируют под его кожей в тандеме с учащённым сердцебиением. Трение роскошного материала массажного стола о его слишком горячую нагую кожу лишь сильнее возбуждает его. Каждое малейшее движение тела Сугуру заставляет Сатору цепляться за слышимый шорох. — Мог бы просто сказать, что хочешь, чтобы я разделся, — задумчиво бормочет Сатору. — Во всех этих помпезностях нет необходимости. Сатору слышит, как тот хмыкает; доносится знакомый звук откупоривающегося лосьона. Улавливает, как Сугуру тихо напевает под музыкальный аккомпанемент, наполняющий комнату. — Ты забываешь, Сатору, что это ты обратился ко мне, а не наоборот. — Сатору ловит чавкающий звук того, как Сугуру распределяет лосьон по рукам. — И что ты, по правде говоря, очень любишь театральность. Сатору хочет ответить, но теряет слова, когда чувствует ладони Сугуру на своей обнажённой коже. На плечах, которые тот обхватил с обеих сторон, надавливая. Ниже, где руки разминают кожу, разглаживая все зажимы, которые Сугуру мог пропустить при выполнении первой части массажа. А ещё эта часть более медленная, более томная; пальцы Сугуру втираются в спину Сатору маленькими кругами, которые расходятся волнами, подобно воде, с каждым разом становясь шире. Давление усиливается с каждым прикосновением, по мере того как он неуклонно продвигается ниже. Сугуру настолько близок к его пояснице, которая у него, по-видимому, очень чувствительная — эрогенная зона, о существовании которой он даже не подозревал, пока до него не дотронулись руки Сугуру. Каждое прикосновение заставляет Сатору гореть в огне. Он чувствует, как теплеют его щёки, ненавидя то, насколько ему хорошо, насколько хороши ладони Сугуру вплотную к его коже. Он предполагал, что это будет приятно, но никогда не знал, в какой степени, не думал, что это будет в буквальном смысле райское наслаждение. Он испытывает ни с чем не сравнимое блаженство; расплавленное тепло разливается внизу живота, подчёркиваемое каждым прикосновением Сугуру. Сатору давится воздухом, когда чувствует, как скользкие пальцы Сугуру впиваются в ямочки на спине, и изо всех сил старается не издать ещё один стон, но это трудно. Кстати, о трудностях, его член тоже начинает проявлять интерес. — Сугуру, — мямлит Сатору. Он пытается связать слова воедино, прежде чем похоть и желание затуманят его разум слишком сильно, прежде чем логика полностью покинет чат. Прежде чем он переступит черту, которую не должен, как тоскующий лучший друг с более чем десятилетним стажем. — Я думаю… Я думаю, что уже в порядке. Сугуру хмыкает, игнорируя слова, в то время как его руки лишь скользят дальше, заигрывая с краем полотенца, прикрывающего задницу. — Ещё не в порядке, вообще-то, — отвечает Сугуру. Его пальцы огибают полотенце, опускаясь на верхнюю часть бедра, резко стискивая мышцу. Сатору ахает, глотает воздух, зарываясь лицом в обивку. — Когда ты на моём столе, то я решаю, когда всё в порядке. — пальцы Сугуру проминают его бёдра лёгкими круговыми движениями. — А ты всё ещё так напряжён, Сатору. Уши Сатору горят, он чувствует странную сухость во рту, отворачивая лицо от пронзительного взгляда камер. Он так давно знает Сугуру, но ему кажется, что сегодня он видит его с совершенно новой стороны. Он никогда не знал, что его руки могут ощущаться так приятно, что его слова могут быть такими хитрыми, или что он может быть таким настойчивым в получении того, чего хочет. Он не ожидал, что будет чувствовать себя столь беспомощным под весом превосходства Сугуру, а его дерзость стихнет, жаждая подчиниться. Позволить Сугуру делать всё, что тому вздумается; дать ему всё, о чём он попросит. Даже если это значит лежать на массажном столе с изнывающим членом, прижатым к дорогой обивке, который течёт так, что наверняка на хорошем оборудовании Сугуру останется пятно. Сможет ли он его скрыть? Нет, Сугуру стопроцентно узнает. Есть также тот факт, что они в буквальном смысле под камерами. Сатору, может, и не стесняется объективов, но засветить стояк на видео — это не то, чего ему бы особенно хотелось. — Ты нехарактерно молчалив, — замечает Сугуру. Он разглаживает зажимы в бёдрах Сатору, заставляя того чувствовать себя, как желе. — Стоит ли мне беспокоиться? Сатору не может по-настоящему сосредоточиться ни на чём, кроме того факта, что он возбуждён, изо всех сил стараясь не тереться членом о стол. Не толкаться бёдрами, как течная сука. Он уверен, что фрикция от этих толчков ощущалась бы так хорошо. А что, если он тайком? Заметит ли Сугуру? Что произойдёт, если Сугуру заметит? Будет ли он возражать? Почувствует ли он отвращение? Или он отнесётся к этому спокойно, как к чему-то естественному? Наверняка у Сугуру было немало людей, которые возбуждались под его кропотливыми услужениями. «Тот актёришка с последнего видео точно выглядел так, будто был готов кончить для Сугуру», — иронично думает Сатору. Он сглатывает. Впервые за всё время он не знает. Не знает, как прочитать Сугуру. Не знает, чего ожидать. Непредсказуемый фактор. — Нет, — в конце концов отвечает Сатору. — Нет. Всё хорошо. Руки Сугуру движутся вверх, он чувствует их так близко к своей заднице. Чувствует, как его пальцы снова теребят край сложенного полотенца, но на этот раз смелее, ныряя под него, прежде чем отпрянуть обратно. Как если бы он прощупывал почву. — Здесь ты тоже напряжён, — комментирует Сугуру. — Вероятно, это из-за того, что ты много сидишь на работе. Сатору уже больше не знает, в чём заключается его работа. Ничего не знает, кроме обжигающе горячего удовольствия, которое он испытывает на столе Сугуру. Он не может от этого отказаться. — Вероятно, — натянуто отвечает Сатору. Сатору чувствует, как с его члена капает, потому что он всегда становится таким мокрым, когда возбуждён, а это, возможно, самое сильное возбуждение, которое он когда-либо испытывал в своей жизни. — Я думаю, мне следует выключить камеры, — говорит Сугуру. — Большая часть видеоматериала всё равно будет непригодна для использования. На этих словах Сатору замирает, боковым зрением наблюдая, как Сугуру идёт к камерам; его юката манерно развевается позади, пока он методично выключает камеры. Он не выглядит расстроенным или раздражённым, но в его плечах чувствуется определённое напряжение, которое теперь, когда запись выключена, десятикратно усиливается. Словно камеры заставляли Сугуру каким-то образом сдерживаться, на что Сатору не обращал внимания до этого. — Почему? — спрашивает Сатору. — Потому что я не хочу, чтобы эта часть массажа была на записи, — легко отвечает Сугуру, возвращаясь на место и снова закатывая рукава юкаты. Его предплечья напрягаются, вены на мгновение вздуваются — движение, за которое цепляется взгляд Сатору. — Это походило бы на компромат. — Компромат? — Сегодня я намерен обслужить тебя полностью, Сатору. — Сугуру широко улыбается, подмигивая. — Если ты позволишь, я сделаю так, чтобы тебе было хорошо. Нам не нужны камеры или зрители с канала, чтобы те стали свидетелями чего-то настолько… личного. У Сатору такое чувство, что он говорит уже не о массаже и его больной спине. — И что именно включает в себя твой полный комплекс услуг? — интересуется Сатору, изо всех сил пытаясь сосредоточиться. — Ничего слишком экстремального, — отвечает Сугуру, прогуливаясь вокруг стола. — Просто массаж всего тела, включая глубокие ткани. О. О, блять. Сатору в таком дерьме. — Звучит не так уж плохо, — пытается он, смачивая нижнюю губу. Он слегка прижимается бёдрами к столу — небольшое движение, просто чтобы подарить крохотное облегчение своему ноющему члену. — Мне действительно нравится, когда меня обхаживают. — Конечно, а как иначе, — хмыкает Сугуру. — Ни о чём не беспокойся, Сатору. Я сделаю тебе приятно. Сатору верит ему. В конце концов, ему никогда не приходилось волноваться, когда он был рядом с Сугуру. Он кивает. Это единственное предупреждение, которое он получает, прежде чем чувствует, как полотенце с его задницы внезапно испаряется, оставляя его голым лежать на столе Сугуру. Его глаза округляются, а слова возражения уже готовы сорваться с губ, потому что в таком положении Сугуру точно увидит, насколько он возбуждён… Но затем ладони Сугуру сжимают обе его ягодицы в крепкие тиски, по сути, ощупывая его во всех смыслах и намерениях. Сугуру надавливает, аналогично тому, как он массировал спину и бёдра, но в этот раз кажется, что он его недвусмысленно лапает. А Сатору чувствительный. Он уже был накалён до предела какое-то время, так что ощущение того, как Сугуру работает с его задницей, как разводит ягодицы и методично проминает их пальцами, заставляет его растекаться лужицей по столу. Он снова ёрзает, и эта жажда потереться членом обо что-то из желания превращается скорее в необходимость. Сугуру раздвигает его зад, и Сатору так сильно кусает нижнюю губу, когда чувствует прикосновение холодного воздуха к своей дырочке. «Нет, конечно, это же не может быть тот самый тип массажа…» — Это приемлемо, Сатору? Скользкие от лосьона пальцы прижимаются к его дырочке, надавливая и нежно массируя её. Немое обещание. Кончик пальца совсем чуть-чуть погружается внутрь, и Сатору чувствует, как обрываются последние остатки его здравомыслия. Губы сами по себе открываются, когда он стонет. Блять, стонет. Отчётливо. Таким образом, что ни один из них не может это отрицать или игнорировать. — Думаю, что я получил свой ответ. Руки Сугуру замирают всего на мгновение; по комнате разносится весёлый смех, от которого всё тело Сатору вспыхивает. — Это было твоё воображение, — пробует он. — Всё в порядке, Сатору, — шепчет Сугуру, склоняясь над его телом, чтобы прошептать слова прямо на ухо. — Я польщён тем, как сильно ты меня хочешь. Сатору чувствует, как его мозг выходит из строя. — Я не… это была случайность… — И твой член, трущийся о мой стол, тоже случайность? — спрашивает Сугуру, и его голос из нежного перетекает в нечто другое. В поддразнивающий, даже насмешливый тон, с пронизывающими его оттенками жестокости. — Признай это, Сатору. Между нами нет места лжи. Одни и те же мысли в голове Сатору проносятся по кругу со скоростью сто миль в секунду. Чувства к Сугуру. Дружба с Сугуру. Его похоть, достигшая предела и готовая вот-вот вырваться наружу. Он отчаянно желает прикосновений. Правильных. Хочет быть оттраханным. Не кем иным, как Сугуру. Он никогда ничего не хотел так страстно, как хочет Сугуру — всего его — прямо сейчас. Что он выберет? — Я хочу тебя, — бормочет Сатору. — Пожалуйста. Однако Сатору всегда был жадным, поэтому, он решает выбрать все три варианта. Начать с вожделения и после всего задним числом разобраться со своими чувствами и дружбой. Но прямо сейчас Сатору ни за что не может отказаться от Сугуру, притвориться, что он не сходит с ума от похоти и желания к нему и ко всему, что с ним связано. — Хорошо, — отвечает Сугуру. — Мне всегда нравится, когда ты отбрасываешь претенциозность. Он ловко и бесцеремонно переворачивает Сатору на массажном столе, отчего тот предстаёт перед Сугуру запыхавшимся и сгорающим от стыда от того, как его твёрдый член выставлен на всеобщее обозрение. Он полностью голый, совершенно уязвимый, и Сугуру может упиваться всем этим своими тёмными глазами. В таком виде Сугуру похож на дикаря, с тем, насколько широко он улыбается, и как его радужки кажутся совершенно чёрными от желания. Сугуру притворяется невозмутимым, но Сатору может видеть то, насколько взаимно это желание. Это придаёт ему уверенности, но также усиливает бушующий в глубине его души пожар. — И что теперь? — Сатору склоняет голову на бок. — Разве ты не обещал мне глубокий массаж, Сугуру? — Было дело, не так ли? — он лениво ухмыляется. Наносит ещё лосьона на руки, ни на секунду не разрывая зрительный контакт с Сатору. — Тогда мне следует сдержать обещание, правда? Он сгибает бедро Сатору, словно проверяя его пластичность, надавливает так уверенно, что оно касается его груди. Сатору ахает от напряжения, но это не неприятно после того, как Сугуру тщательно промял все зажимы в его мышцах. Полностью игнорируя сочащийся смазкой член, он снова целенаправленно прижимается ко входу, позволяя пальцу скользнуть в дырочку. Сатору давно не занимался сексом, так что он причитает от каждого прикосновения, а его член дёргается, касаясь живота. Не обходится без дискомфорта, но, как и во время всего остального массажа, это приятные неудобства. Они быстро перетекают в удовольствие, когда один палец сменяется двумя, и чувство наполненности заставляет Сатору закатывать глаза. Он уже знает, какие приятные тонкие фортепианные пальцы у Сугуру, но внутри него это совершенно другая история. Такие восхитительные, когда толкаются и скручиваются внутри него; неторопливые, словно им доступно всё время мира, они терпеливо ищут комочек нервов, который позволит Сатору увидеть звёзды. О, Сатору определённо видит звёзды, когда пальцы Сугуру проходятся по его простате. Он видит целый взрыв небесных светил у себя под веками, словно «Звёздная ночь» Ван Гога только что претворилась в жизнь. — А это та часть, — Сугуру смачивает нижнюю губу, — где я сделаю тебе массаж простаты, Сатору. Ты поймёшь, что он творит чудеса, позволяя расслабиться и снять всё напряжение в теле. Сатору бездумно кивает, подмахивая бёдрами навстречу пальцам Сугуру и поскуливая, когда тот добавляет третий палец. Он чувствует себя таким растянутым, таким наполненным, просто обхватывая его фаланги. Которые круговыми движениями настойчиво продолжают потирать его простату, посылая искры удовольствия вниз по позвоночнику, что теплом сворачиваются в животе. Каждое надавливание на бугорок внутри выбивает из него стоны; его член, весь красный и твёрдый, не перестаёт течь. Он хочет кончить. Ему нужно кончить, иначе он сойдёт с ума. — Сугуру, — умоляет Сатору, и его глаза наполняются влагой. — Мне нужно кончить. Сугуру не отвечает, лишь с большей целеустремлённостью работает пальцами, несмотря на то, как дырочка Сатору сжимается вокруг них. Этот мужчина упёртый, и Сатору ценит это, но его член чувствует себя таким брошенным и одиноким, и этот жар, бурлящий в основании живота, определённо начинает сводить его с ума. Он также ненавидит, когда Сугуру его игнорирует, даже если он пытается что-то доказать. Сатору нужно, чтобы все взгляды были прикованы к нему, всегда, особенно Сугуру. — Сугуру. — Есть лучший способ попросить о том, чего ты хочешь, — лениво наставляет Сугуру, сгибая его бедро ещё сильнее, раскрывая его ещё больше. Тон Сугуру понижается на октаву, превращаясь в отцовский, словно он отчитывает ребёнка, но на самом деле он сквозит лишь высокомерной снисходительностью. — Что мы говорим, когда обращаемся с просьбой? О Боже, он не может поверить, что Сугуру разыгрывает эту карту. — Нет, — Сатору качает головой. — Неправильный ответ, — цыкает Сугуру, его лицо искажается в притворном разочаровании. Он делает вид, что хочет вытащить свои пальцы из дырочки Сатору, но она сжимается вокруг них, удерживая на месте. — Что случилось, Сатору? Я думал, что ты их больше не хочешь. Разве не поэтому ты сказал «нет»? Сатору проглатывает «пошёл ты», которое с готовностью вертится на кончике языка, вместо этого мотая головой. Он пытается натянуть маску раскаяния, словно действительно осознал ошибки собственного поведения, но он уверен, что в действительности это выглядит так, будто он просто скривил лицо. — Пожалуйста, — выдыхает Сатору. — Пожалуйста, трахни меня, Сугуру. Заставь меня кончить. Сатору понимает, что выбрал правильные слова, когда лицо Сугуру расплывается в самодовольной улыбке. Каким бы нахалом он ни был, тем не менее Сатору всё ещё так глупо влюблён в него. — Хороший мальчик, — говорит Сугуру, и его похвала устремляется прямо к члену Сатору. — Если ты сможешь кончить вот так. Лишь от моих пальцев внутри тебя, — продолжает Сугуру, позволяя словам повиснуть между ними вязким обещанием. — В таком случае я трахну тебя, Сатору. — Я никогда раньше не кончал нетронутым, — Сатору сглатывает. — Я не думаю, что смогу. — О, но я думал, что Годжо Сатору может сделать всё, что захочет, — отвечает Сугуру, скручивая пальцы так, что спина Сатору выгибается от судорог удовольствия. — Но не волнуйся, Сатору, я доставлю тебе такое наслаждение, которое ты никогда не испытывал до этого и какое никогда не почувствуешь после меня. Я запечатлею себя на твоей коже, и ты никогда не забудешь это чувство острой эйфории, которое не сможешь получить ни от кого другого, кроме меня. Ну. Что Сатору должен на это ответить? Как он должен сказать Сугуру, что тот давным-давно камня на камне не оставил от остальных кандидатов, задолго до того, как Сатору лёг на этот массажный стол? Что это всегда был и будет Сугуру, что никто никогда не сможет с ним сравниться? — Посмотрим, сможешь ли ты сдержать обещание, — вместо этого бросает вызов Сатору. — Может, ты только языком трепаться умеешь. — Хм, да, думаю, посмотрим, — произносит Сугуру. И, чёрт возьми, Сатору смотрит. Сугуру показывает ему, что до этого он только забавлялся, что до сих пор всё было лишь разминкой. Прелюдией, если хотите. Потому что Сугуру трахает его с таким усердием, от которого у Сатору закатываются глаза и прогибается спина. С его губ срываются сломленные стоны, которые даже он сам не может разобрать. Возможно, нечто среднее между именем Сугуру и мольбами о большем: о том, чтобы к нему прикоснулись, о том, чтобы в него засунули член. Преимущественно о том, чтобы он смог кончить. Затем, без предупреждения — потому что Сугуру обманщик — он проводит языком по его дырочке. Позволяет ему проскользнуть внутрь между двумя пальцами, которые разводит ножницами. И в самом деле, вспышка удовольствия от ощущения, как Сугуру его вылизывает, — это всё, что нужно Сатору, чтобы понять, что он громко и внезапно кончает. Он болезненно изливается; сперма достаёт каплями до подбородка от того, насколько интенсивно его накрывает оргазм. Ему кажется, что он кончает вечность; его тело — сосредоточие неугасаемого наслаждения, а конечности содрогаются от того, как оргазм приятно стимулирует каждое нервное окончание. Блять. — Видишь? — хмыкает Сугуру, вытирая его подбородок. Он осторожно вынимает пальцы из дырочки Сатору, оставляя её сжиматься впустую. — Я говорил тебе, что ты сможешь. Сатору даже не хватает хладнокровия, чтобы прокомментировать тот факт, что Сугуру сжульничал, что он использовал свой язык, а не только пальцы. Он не уверен, что смог бы подобрать нужные слова, даже если бы захотел. Его мозг вытекал из ушей, а сердце колотилось так громко, что заглушало всё остальное; оно подавляло фоновую музыку природы и каждую связную мысль в его голове. Возможно, именно эта затонувшая логика подталкивает Сатору сесть, несмотря на то, что всё его тело кажется бескостным, словно желе, и притянуть Сугуру за отвороты его дурацкой юкаты в поцелуй. Он знает, что им, вероятно, не следует так целоваться. Потому что, да, лучшие друзья иногда могут трахаться. Они так делают в фильмах, безо всяких обязательств, но поцелуи — это то, что стирает все границы. Поцелуи интимны в том смысле, который не обязательно применим к сексу. Но Сатору уже столько времени хотел поцеловать Сугуру. Он мечтал прикоснуться к нему губами больше десяти лет, и что ж, он хочет этого смысла. Даже если он сделает всё странным — их ситуация уже и так странная, так что плохого в том, чтобы добавить ещё немного странности в котёл? Сугуру, в свою очередь, тоже его не отталкивает. Скорее, он наоборот притягивает Сатору ближе. Он целует Сатору с пылом, о котором тот и не подозревал; в этом поцелуе нет ничего томного, ленивого или дерзкого. Наоборот, он пропитан отчаянием и нуждой. Как будто он ждал, призывал Сатору поцеловать его, и теперь, наконец, может отпустить себя. Позволить себе поцеловать в ответ так, как он хочет. Затянуть Сатору глубоко, вдохнуть его запах, попробовать его на вкус, потираясь языками. Пальцы Сугуру путаются в белёсых волосах, хватая, подтаскивая ближе. До невозможности близко. Потное и покрытое лосьоном обнажённое тело Сатору оказывается прижатым к чистой юкате Сугуру. Сатору запускает пальцы в волосы Сугуру, дёргая за резинку, которая держит их собранными, и позволяет длинным чёрным прядям упасть на лицо. Они мягкие, щекочут щёки Сатору, и, когда он отстраняется, он не может не оказаться заворожённым тем, насколько красивым выглядит Сугуру. Он весь взъерошен; благодаря любопытным рукам Сатору его волосы, вместо того чтобы быть безупречно уложенными, растрепались во все стороны, а тёмные глаза продолжают гореть желанием. Желанием к Сатору. Он больше не кажется самоуверенным, лишь жадным. Нуждающимся. Прямо сейчас Сатору кажется, что он смотрится в зеркало, потому что он уверен, что Сугуру тоже видит его именно таким. — Ты трахнешь меня, Сугуру? — шепчет Сатору. — Вероятно, мы пожалеем об этом, — Сугуру со вздохом откидывает волосы назад, и это действие заставляет Сатору немного потерять голову. — Но сейчас я в недостаточно джентельменском настроении, чтобы сдержаться. — Я не хочу, чтобы меня трахал джентльмен, — произносит Сатору, притягивая его ближе за края юкаты. — Я хочу тебя. Сугуру замолкает на этом, кивая один раз. — В задней комнате стоит кровать для тех случаев, когда мне слишком лень ехать обратно домой, — Сугуру указывает налево, не прерывая зрительного контакта с Сатору. — Давай переместимся туда, потому что я не хочу сломать свой массажный стол. За это Сатору бьёт его кулаком в плечо. — Ты называешь меня жирным? — провоцирует Сатору. — Нет, милый, — Сугуру сгребает его на руки так, как несут новобрачных, выбивая воздух из его груди из-за резкого движения. Какого хрена? Сатору знает, что он не лёгкий; он подтянутый и ростом выше большинства, но Сугуру несёт его так, словно он ничего не весит. От этого факта член Сатору заинтересованно дёргается. То, насколько правильно пальцы Сугуру впиваются в его бёдра, определённо не идёт этому на пользу. — Но если бы я трахал тебя на том столе так, как мне хочется, особенно учитывая то, сколько я сдерживался, то он наверняка бы сломался. К тому же это довольно дорогой стол, так что было бы обидно. Сатору определённо не стонет после этих слов. Нет. Однако он всё-таки стонет, когда Сугуру бесцеремонно бросает его на кровать. Стонет ещё раз, когда Сугуру сгибается над ним, и длинные тёмные волосы в художественном беспорядке падают ему на лицо, пока тот ещё раз целует Сатору. Но Сугуру проглатывает его стоны, крепко впечатываясь губами, целуя так, как лучшие друзья, вне всякого сомнения, не должны целовать друг друга. Может ли быть так, что…? Нет, конечно нет. — Сугуру, — судорожно выдыхает Сатору прямо ему в губы. Он пытается заговорить, но это сложно, когда Сугуру не прекращает его целовать, как будто не может насытиться его вкусом. Как будто он ничего не может с собой поделать, и, ведомый навязчивой идеей, хочет впиваться в губы Сатору. Словно поцелуи с ним — это воздух, которым он дышит. — Сугуру, ты обещал, что трахнешь меня. — Терпение, Сатору, — небрежно ответил он. — Позволь мне насладиться. Так что Сатору позволяет. Позволяет Сугуру целовать себя до тех пор, пока не перехватывает дыхание. Выгибает шею, чтобы открыть ему доступ туда, где зубы впиваются в чувствительную кожу. Его тело снова начинает распаляться от внимания, каждое болезненное покалывание заставляет его член, зажатый между двух тел, дёргаться. Он откидывается на спину, когда рот Сугуру неуклонно опускается ниже, обхватывая соски, которые всегда были такими чувствительными; прерывистые стоны Сатору наполняют комнату. Как только губы Сугуру находят кончик его очень одинокого члена, Сатору едва сдерживается от того, чтобы тотчас же не кончить во второй раз. То предательское отчаяние, что он испытывал немногим ранее, снова начало высовывать свою уродливую голову; он опять чувствует себя нуждающимся и не знает, как долго ещё сможет оставаться терпеливым ради Сугуру. — Сугуру, пожалуйста, ради всего святого, — сквозь стиснутые зубы произносит Сатору. — Пожалуйста, трахни меня. Сугуру вздыхает и отстраняется от его члена, надувая губы, как будто в разочаровании. Сатору на это наплевать, потому что, хотя он и любит получать минет, он предпочёл бы, чтобы Сугуру вместо этого оказался внутри. Он не думает, что в данный момент его хватит на три оргазма. Он наблюдает, как Сугуру достаёт бутылочку массажного лосьона из кармана своей юкаты, а затем продолжает раздеваться, слой за слоем. Сатору чувствует сухость во рту, пока рассматривает Сугуру, сбрасывающего ткани одежды, обнажающего своё скульптурное тело, которое выглядит так, словно его вылепили сами боги. Он понимает, что на короткое украденное мгновение всё это тело — только его. Он и раньше видел Сугуру обнажённым, но почему-то сейчас всё иначе. Чувство интимности снова возникает в глубине сознания Сатору. А вместе с ним приходит отчётливое ощущение, что они пересекают черту, за которую уже не смогут вернуться. — Ты готов, Сатору? — спрашивает Сугуру. — Ага, — отвечает он. — Делай всё, что вздумается, Сугуру. Он был рождён ради этого момента. Он был готов с тех пор, как выяснил, насколько безвозвратно потонул в Сугуру в выпускном классе старшей школы. Когда понял, что если не Сугуру, то он едва ли заинтересован в ком-то ещё. В то же время он осознал, что сохранит Сугуру в своей жизни, несмотря ни на что; неважно, только ли как лучшего друга, но ему почему-то было необходимо присутствие Сугуру рядом. Потому что Сугуру — единственный, кто понимает его, кто дополняет его, кто достоин стоять рядом с ним. Но также он всегда надеялся, изнывал по чему-то большему. Люди всегда такие жадные, и Сатору не чужд этот смертный грех, особенно когда дело касается Сугуру. — Боюсь, к такому ты ещё не готов, — ухмыляется Сугуру, раздвигая его ноги. Он густо покрывает свой член лосьоном, снисходительно проводя рукой по стволу пару раз, удовлетворяя себя. Сатору с интересом наблюдает за этим, оценивая форму члена Сугуру, особенно то, какой он большой. А ещё диковинно красивый. Конечно же, Сугуру — тот исключительный парень, у которого даже член красивый. — Но к этому мы ещё придём, всему своё время. Его слова звучат как обещание чего-то большего, того, что это не на один раз, и сердце Сатору полнится надеждой. А ещё от этого обещания его член наливается жидким, горячим возбуждением. — Жду с нетерпением. Когда Сугуру толкается внутрь — медленно, чтобы дать Сатору время привыкнуть к его размерам, — Сатору чувствует, как перед глазами взрываются звёзды. Он чувствует себя таким полным, таким завершённым, его пальцы скребут плечи Сугуру в поисках опоры, в то время как ноги плотно обхватывают его талию. Он хочет найти якорь в его теле. И Сугуру успокаивает его, дарит умиротворяющие поцелуи, осыпая его лицо бесконечным количеством касаний, пока сам он медленно входит в Сатору. То, что они делают, ощущается до странного нежно, но это помогает ему прийти в себя; эмоции, переполнявшие его, немного успокаиваются. — Быстрее, Сугуру, — требует Сатору. — Быстрее, или я убью тебя. — Такой напористый, — Сугуру смеётся над этим, но подчиняется приказу без особого сопротивления. — Но я спущу это тебе с рук. Ты заслуживаешь небольшого подарка после того, как побыл таким хорошим для меня. Сатору, всегда предпочитавший позицию изнеженной принцессы, немного тает от этого. Сатору, который к тому же гонится за похвалами, словно развратная девка, пребывает в экстазе от того, что его назвали хорошим. Он испытывает тягу стать ещё лучше, стать самым лучшим, кто когда-либо был у Сугуру. Но что ж, Сугуру не даёт ему особого шанса проявить себя. Не тогда, когда его хватка на бёдрах Сатору готова оставить синяки, а темп такой грубый и жёсткий, что видно, что он трахается, не сдерживаясь. Он вколачивает его в кровать, и изголовье бьётся о стену так неистово, что Сатору чувствует, как на глаза снова наворачиваются слёзы. У него нет сил что-либо делать, лишь принимать, брать всё, что Сугуру может ему подарить; надломленные стоны и звуки их тел, двигающихся вместе, разлетаются по комнате. Что-то непристойное. — Ты такой прелестный, когда плачешь, Сатору, — произносит Сугуру, поглаживая его щёку подушечкой большого пальца. Затем он слизывает мокрую дорожку, целуя обе щеки прямо под нижними ресницами. — Это заставляет меня чувствовать себя особенным. Что я единственный, кому удаётся увидеть выдающегося Годжо Сатору таким, таким распутным, и всё благодаря мне. Сатору бездумно кивает; его мысли сосредоточены на чём угодно, кроме «ты такой прелестный», потому что Сугуру никогда раньше его так не называл. Прелестный. Ему это слишком нравится. Это заставляет его член между ними трепетать, истекая от отчаянной потребности во внимании. — Сугуру, — умоляет Сатору второй раз за этот день. — Мне нужно кончить. Пожалуйста. Сугуру не отвечает, но ему каким-то образом удаётся начать трахать Сатору ещё сильнее. Каждый толчок идеально попадает по простате, заставляя Сатору корчиться от гиперчувствительности, потому что слишком много действий было направлено на его отзывчивый комочек нервов сегодня; Сугуру обхватывает рукой его ствол. С идеальной координацией он дрочит Сатору в тандеме со своими толчками, и эти совершенные пальцы, коснувшиеся, наконец, его члена, отправляют Сатору в нирвану. — Кончи для меня, Сатору, — приказывает он. И, ну, это всё, что на самом деле нужно Сатору, чтобы окончательно отпустить себя. Он кончает, изливаясь в идеальную ладонь Сугуру, кончает ещё сильнее, чем в первый раз. Его дырочка сжимается вокруг немыслимо большого члена Сугуру, вздрагивая, пока тот трахает его через оргазм. Его глаза закатываются, когда он чувствует, как Сугуру выплёскивается внутри него, толкаясь в сверхчувствительную простату, пока переживает свой собственный пик наслаждения. Все доказательства того, что сейчас произошло, вытекают из него, просачиваясь сквозь чистые простыни Сугуру, когда тот отстраняется, заставляя Сатору застонать. Вот дерьмо, да, может быть, им следовало воспользоваться презервативом. «Ну что ж», — думает Сатору, — «наверное, всё будет хорошо». Но затем, по прошествии нескольких мгновений, Сугуру медленно выходит из изнурённой дырочки Сатору, с тяжёлым вздохом падая рядом с ним на кровать. Тишина, повисшая между ними, не то чтобы напряжённая, но и не комфортная. Что-то чуждое им, когда всё всегда было легко, гладко и естественно. Затем до него начинает доходить. Сатору только что позволил своему лучшему другу, с которым провёл бок о бок больше десяти лет, трахнуть себя. Блять.***
Итак, если бы Сатору следовал воображаемой книге «Стенания по лучшему другу более одной декады: советы и предостережения», он уверен, что там была бы целая глава о том, как он абсолютно не должен трахаться с упомянутым лучшим другом. Да, Сатору, как правило, импульсивен и действует прежде, чем подумает, но это рекордно низкий показатель для него. Безусловно, есть более продуманные способы сблизиться с лучшим другом, чем попросить его об эротическом массаже, а потом трахнуться с ним в подсобке. — Перестань надумывать, — говорит Сугуру, щёлкая его по лбу. — Дай мне пять минут, и я приведу тебя в порядок и сделаю ещё один массаж. Ты, вероятно, скоро почувствуешь боль. — Ага, этот огромный член в моей заднице особо не любезничал, — отвечает Сатору, улавливая тупую боль в пояснице и ниже. Бёдра тоже пострадали: на бледной коже, там, где его сжимали крепкой хваткой, уже проступили синяки. Его тело представляло собой коллаж из отметин, словно оно послужило холстом для художника по имени Сугуру. — Это было так жестоко с твоей стороны, чувак. — Пожалуйста, воздержись от того, чтобы называть меня чуваком после секса, — вздыхает Сугуру, выглядя очень усталым. Сатору смеётся над этим, перекатываясь и отбрасывая в сторону несколько потных прядей, чтобы посмотреть на Сугуру, глаза которого лениво прослеживают за пальцами Сатору; он ловит их своей рукой, прижимается губами к костяшкам. К каждой из них. Целует запястье с тыльной стороны. Сатору чувствует, как тепло разливается в груди и по щекам, он буквально окутан им. — Полагаю, я вижу новую сторону тебя, о которой раньше не знал, — медленно произносит Сатору, выдёргивая руку от Сугуру и крепко прижимая её к груди. Позволяя ей лечь на своё бешено колотящееся сердце. — Ты всегда такой… с другими? — Какими другими? — Сугуру приподнимает бровь. Сатору недовольно кряхтит, потому что не может поверить, что Сугуру собирается заставить его сказать это напрямую. — Ну, ты знаешь. Все эти красивые люди, которых ты привлекаешь для своих видео, — Сатору надувает губы, чувствуя, как предательски колючая ревность уродливо выползает наружу, разрывая его внутренности своей жестокостью. — С ними ты делаешь то же самое? Услышав это, Сугуру моргает. Один раз, затем второй. Затем заливается смехом: хриплое веселье свободно срывается с его губ. Это тот же самый смех, который Сугуру использует, когда видит то, чего не видит Сатору, и это его раздражает, потому что здесь нет ничего смешного. — И чё тебе весело, а? — Сатору свирепо смотрит на Сугуру, ударяя того кулаком в плечо. — Скажи мне, Сатору, что бы ты сделал, если бы я сказал «да»? — говорит он, кладя свою ладонь поверх ладони Сатору, переплетая пальцы вместе. — Ты бы почувствовал ревность? — Да, — Сатору сглатывает, решая хотя бы раз сказать правду. — Я ревную прямо сейчас. — Почему? — Потому что, — он пожимает плечами. — Потому что что? — У Сугуру больше терпения, чем у Сатору когда-либо будет. — Расскажи мне. — Ты невыносим, знаешь об этом? — Сатору вздыхает. — Из твоих уст это говорит о многом, — смеётся Сугуру. — Но я приму это за комплимент. Сатору на это закатывает глаза, хмурясь, пока смотрит на их переплетённые пальцы. Он так долго держался за эти слова, настолько, что безответная любовь к лучшему другу стала одной из определяющих черт его личности. Годжо Сатору — богатый, красивый, обаятельный, знаменитый директор художественного музея, владелец белого пушистого кота по кличке Годжо-младший и двух чихуахуа с кличками Годжо-младший II и Годжо-младший III, и вечно влюблённый в своего лучшего друга. К настоящему моменту это просто часть того, кто он есть. Но после всего, что они только что сделали, возможно, ему следует выпустить эти слова на волю. Наконец-то принять совет Сёко к сведению и просто сказать. Он уверен, что независимо от исхода, несмотря на то, что Сугуру чувствует или не чувствует по отношению к нему, он всё равно останется его другом. Сейчас их дружба слишком глубока, чтобы её могло пошатнуть нечто подобное. И, может быть, всего лишь предположение, что Сугуру чувствует то же самое. Судя по тому, как он с ним обращался, что говорил, Сатору думает, что было бы не так уж неправильно надеяться. Предполагать, что, возможно, его чувства не такие односторонние, как он считал изначально. — Потому что ты мне нравишься, Сугуру, — в конце концов признаётся Сатору, громко сглатывая. Боже, он ненавидит уязвимость, а ещё больше ненавидит озвучивать то, что чувствует. Он бы предпочёл оставаться нечитаемым мудаком с каменным лицом, у которого все чувства заперты за непробиваемой железной стеной, но он пытается. — Ты мне нравишься уже долгое время, и, ну, довольно отстойно смотреть твой канал на YouTube, зная, что ты прикасаешься ко всем этим придуркам так, как должен прикасаться только ко мне. Сугуру приподнимает бровь, но улыбка на его лице превращается во что-то более искреннее. Не та вечная ухмылка или пустая улыбка, которую он постоянно натягивает, а что-то более мягкое, что-то более сугурное. — Я и не знал, что ты такой собственник, Сатору, — шепчет он. — А я не знал, что ты такой зверь в постели, — фыркает Сатору. — Я думаю, в этом смысле у нас сегодня просветительский день. Сугуру смеётся на это, приподнимаясь, чтобы устроиться сидя и встретиться с Сатору взглядом; его волосы длинными чёрными прядями спадают на лицо. Прелестный, нежный и такой бесконечно красивый. Свободной рукой, которая не занята сплетением пальцев, он обхватывает щёку Сатору, поглаживая её с нежностью, которая кажется почти шокирующей после всего того, что они только что сделали. — Это так мило с твоей стороны, Сатору, но тебе правда не стоило так сильно беспокоиться. Я никогда раньше не трахал клиента, — говорит ему Сугуру. — Я просто прикалывался над тобой. О. О Боже. Сатору чувствует, как его лицо заливает жаром; редкая волна стыда захлёстывает все его чувства. Сатору не стесняется, он даже не был настолько смущён, когда возбудился на массажном столе Сугуру, потому что Сугуру, казалось, тоже это нравилось. Но тот факт, что он настолько неправильно истолковал обстановку в комнате, предположив, что Сугуру пытался вытянуть из него признание, когда на самом деле он просто дразнил… Сатору хочет умереть. — Я… приятно слышать, — говорит Сатору, стараясь сохранять хладнокровие. — Но я действительно думаю, что мне пора идти… — Это главная причина, почему я опасался того, что ты придёшь ко мне в студию, — признаётся Сугуру. — Я знал, что мне будет трудно держать себя в руках, если на столе окажешься ты, с камерами или нет, но я не ожидал, что ты тоже будешь так заинтересован. Сатору начинает чувствовать лёгкое головокружение. — Что ж, полагаю, передо мной невозможно устоять. — Так и есть. Ты мне тоже нравишься, Сатору, — отвечает Сугуру, вырывая его из погружения в хаос. Или, возможно, макает его туда ещё глубже. — Я думал, что ты никогда ничего не скажешь. — Прости? — Сатору не уверен, что расслышал правильно. — Тогда почему ты ничего не сказал? Сугуру пожимает плечами, впервые выглядя смущённым. — Потому что ты — это ты, Сатору, — объясняет он. — Ты лучший во всём, что делаешь, и поэтому заслуживаешь только лучшего, и я не был совсем уверен, что достоин стоять рядом с тобой. — Он улыбается Сатору и целует его в лоб, не обращая внимание на слой липкого пота. — Так что я решил: пока ты не проявишь инициативу, пока не решишься на этот шаг и не сделаешь меня своим, я буду ждать тебя. И внезапно все комментарии Сугуру о том, что Сатору лучший, что он способен на всё, начинают обретать смысл. Слова, которые он всегда считал пустыми, но которые, вероятно, произрастали из его неуверенности. Из ощущения его собственной никчёмности. Сердце Сатору болезненно ёкает. — Это всегда был ты, — отвечает Сатору, пытаясь передать искренность своих эмоций. Показать Сугуру, что, несмотря на его общее непостоянство, это единственное, в чём он когда-либо был уверен в своей жизни. — Если кто-то когда-либо заслуживал быть рядом со мной, то этим человеком всегда был и будешь только ты, Сугуру. При этих словах на лице Сугуру появляется ностальгическое, задумчиво-грустное выражение, и он наклоняется, чтобы поцеловать Сатору. Мягкий и целомудренный жест. Прикосновение губ, которое Сатору хочется лелеять, запечатлеть в красках, навсегда сохранить у себя на стене. — Ты не жалеешь об этом? — спрашивает Сатору, когда Сугуру отстраняется. — Что ждал так долго, пока я что-нибудь скажу? — Нет, ожидание тебя всегда бы того стоило, — качает головой Сугуру, не подозревая о том, как сжимается и делает сальто сердце Сатору от слов, которые он так легко произносит. Сугуру задумчиво склоняет голову набок. — Впрочем, я бы действительно хотел, чтобы нам не пришлось делать всё наоборот: сначала секс, а потом признания. — По крайней мере, у тебя в распоряжении половина хоум-видео с единственным и неповторимым Годжо Сатору для твоей заначки с кинковым порно. — Ох, заткнись, или ты заставишь меня задуматься, почему я вообще в тебя влюблён. Влюблён. Да, это определённо звучит очень хорошо, слетая с языка Сугуру, в этом есть что-то такое, что Сатору хочется слышать снова и снова. — Всё потому, что я такой великолепный, конечно же! — отвечает Сатору, хотя и без своей обычной бравады. — Я тоже люблю тебя, Сугуру. Сатору с гордостью может сказать, что он наконец заполучил парня своей мечты и счастливый конец для своей истории, пусть и весьма незаурядными способами.