Пазл

— Шастик, ну, что случилось?.. Ася гладит ее по голове, зарывается в кудри. Это первая их попытка быть вместе: и было весело, даже, казалось, всем четверым. Они поиграли в настолки, чуть не переругались, — потому что Ася, блядь, не умеет проигрывать, особенно, когда Дима выигрывает ее в чертово лото! Лото! Она верит, что он нашел способ смухлевать даже здесь, потому что шулерство — его вторая натура. Шаст ржала с нее, и только Сережка поддерживала своим молчанием: она могла казаться глупой и поверхностной, но была очень чуткой, на самом деле. И только позволяла окружающим блистать на ее фоне, потому что ей становилось хорошо, когда хорошо было рядом с ней. И если Диме нужно было капельку подыграть, попросить помочь где, побыть слабой, — ей было несложно. И если Асе нужно было, чтобы кто-то дулся на эту ржущую парочку, пока она проигрывала в лото, то Сережка была готова застегнуть рот молнией на замок и костерить этих двоих на все лады. Но это была их третья игра, а Шаст (она тоже не умела проигрывать, но не злилась, как Ася, а впадала в тоску) была так близка к слезам, что Ася ей поддалась. Её улыбка того стоила. Они пошли в кровать после того как поужинали. Дима знал, что Асе нужно было уединение, и не мешал читать книгу о сложностях в профессии режиссера, — пусть это и не было связано с театральной карьерой Аси напрямую, она увлекалась и этим. Но Сережка начала целовать Диму: Ася бы поглядела, но остановилась на самой интересной главе, где могла вдоволь пофантазировать о проработке сцен, так что просто переплела ногу с Сережечкой, молчаливо одобряя, и перевернула страницу. Шаст сказала перед этим, что хочет послушать музыку, и Асе показалось, что она в порядке. Но после поцелуев Димы с Сережкой Шаст вышла из комнаты. Ася не сразу последовала за ней в ванную: увидела, но подумала, что Шаст скоро вернётся. Все время откладывала книгу, пока не заметила за собой, что не может сосредоточиться от беспокойства. Когда она вошла (Господь, Дима не починил шпингалет с тех пор, как его выломали дети) в туалет, Шаст сидела на краю ванны, запихнув уголок полотенца себе в рот. Она не заметила сперва Асю, потому что была в наушниках, но когда она появилась в поле зрения, обернулась, вздрогнув. И вот сейчас она поднимает на Асю зареванные глаза: красные, почти не видящие, выплевывает кусочек полотенца и вырывает провода из ушей, тихо выстанывая: — Ась, как ты это вообще терпишь?.. Ася встаёт на колени — благослави мягкий пушистый коврик! — берет ее ладони в свои и растирает. Она целует тыльную сторону, большой палец, трется носом. Шаст смотрит на неё, а Ася продолжает, пока не добивается крошечной улыбки. — Я… Шастик… мне с Димой хорошо: я себя с ним чувствую безопасно. Она икает, тут же прикрывая рот, и со смешком спрашивает: — Блядь, даже сейчас безопасно? Ася кивает: она не уверена, что на эмоциях Шастик не расстроят ее слова. Она обнимает ее за ноги, бодает головой в коленки. Целует в небритую икру, волоски приятно щекочут щеку. Тянет ладонь к щиколотке и параллельно задирает свою ночнушку рукой, чтобы прислонить пятки к животу. Вздрагивает — совсем продрогла, маленькая! — Шастик, — она поднимает голову к ней, — мне хорошо, если ему хорошо. Ася выдыхает, пытаясь правильно сформулировать то, как течёт их жизнь. — Я знаю, что Димка детей спать уложит, к бабушке и в школу отвезёт, что за коммуналку заплатит, — ей это важно. Она боится, что, к чертям, покажется мелочной, держащейся подле человека только ради денег. Но они пережили вместе девяностые, когда жрать было нечего: и они рыдали, когда Димина бабушка из деревни привезла мясо. Большую часть заморозили, а потом супы варили неделями, — и это было охрененно, косточки обгладывать, потому что они, косточки, наконец-то были. Или когда им летом пришлось Ваську, кота, на улицу выпустить, потому что кормить было нечем. И, блядь, когда они с работы возвращавшись, он им мышей приносил. И Дима с Асей всерьёз задумывались, чтобы не отведать кошачье подношение. Она вздыхает: — Шастик, я от разных людей разное получаю, — она думает, как сформулировать, — с Димой всегда бой как будто, кто умнее, кто лучше… Она трет нос, а Шаст смотрит на неё вышмыгивает: — Тогда почему ты не найдёшь кого-то другого? Потому что с ним безопасно? Ася трется лицом о ее коленки — боже, какие костлявые! Совсем ничего не ест, курочка. — Потому что люблю, это как… как очаг, понимаешь? Мне с ним тепло, иногда со вспышками, с перетягиванием каната, но тепло, — Шаст зарывается рукой в ее волосы, хотя смотрит все ещё недоуменно, робко положив руки ей на плечи и почти не шевеля ими. — А я?.. — она кусает губу и быстро тороторит, — Ась, я же не знала, что он твой муж, а когда узнала… блядь, как стыдно. Ася целует ее в коленку, встаёт с ковра. Боже, Шастик сейчас такое недоразумение, и просит: — Садись в ванную, маленькая, — Шаст смотрит недоуменно, но получает ласковый нежный поцелуй, «смотри, я тебя не отвергаю, кроха». Она цепляется пальцами за Асю, жмётся близко, невероятно близко, но Ася быстро отстраняется, не даёт проникнуть языку глубже, целует в щеки, и головой кивает на ванную. Шастик дует губы, и в сочетании с ее красными глазами, подрагивающими носом и пальцами это работает на Асе, как никогда. Она хочет дать ей все, хочет позаботиться, укрыть, защитить. И если Шаст сядет наконец в ванную, она это даже сделает. Она выкручивает воду, несмотря на то, что Шастик в футболке и шортах. Не хочет ее смущать, если она не захочет раздеваться. Шаст фырчит, отворачивает голову от падающих на неё капель, обхватывает руками колени. Ася снимает носки, садится на бортик, и проталкивает пятки под Шастовы ноги. Вода потихоньку заполняет ванную, становится тепло. Шаст лбом упирается в Асины икры, и Ася не перестаёт ее почесывать за ухом. Она решается: — Шастик, я от тебя получаю то, что никогда не получу от Димы. А от Димы то, что не получу от тебя, — Шаст поднимает голову, перестаёт обвивать себя, кладёт подбородок Асе на коленки, обнимая за ноги. — Шаст, я себя такой нужной с тобой чувствую, будто важнее меня никого в мире и нет, — она снова плачет, и Ася ловит пальцем ее слезинку. — А с Димой… я будто в дворцовых интригах. И он никогда не против меня в этой битве. — Я тебя люблю, Ась, ты знаешь?.. — какие невероятные у неё глаза, Боже! Ася чувствует, что ее теплом как пледом обернули. — И я тебя люблю, маленькая. На ней только ночнушка, доходящая ей до колена, она мнется, не зная, снять ли ее, не очень приятно липнет мокрая ткань к коже, но решает не стеснять Шаст. Ася выключает кран и командует: — Подвинься вперёд, ляжешь мне на грудь спиной, — ноги с трудом влазят, и она впервые жалеет, что такая высокая для девушки. Ей это всегда нравилось, всегда вызывало восторг, и она какое-то время на модельные кастинги ходила, пока не поняла, что больше всего любит театр и будет уделять время ему. — Шастик, — она шепчет ей в ухо, — это все непросто. Если тебе больно от этого, маленькая, не мучай себя, пожалуйста, если полиамория это не твоё, — она целует ее в ухо, а Шаст цепляется за ее пальцы, как утопающий за круг. У Аси в груди будто канарейка о металлическую решетку бьется, она не хочет отпускать, она хочет быть ближе к Шаст, хочет, хочет, хочет. В воде тепло, а от Шаст ещё теплее. Ася гладит ее пальцами по плечам, себя успокаивает, и думает, что примет любое ее решение. Она чувствует на себе ее вес, и ей лучше. Кладёт руку ниже на чужие рёбра: Шаст выдыхает громко, но не убирает, позволяет. — Шастик, почему ты расплакалась? Шаст руками ищет ее пальцы и находит: — Они начали целоваться, и ты, ну, только ногу переплела с ними, а я почувствовала себя такой ненужной. Ася не перебивает, только большим пальцем поглаживает. — И ты тоже смотрелась так органично, ты сказала, нет, не хочу, что тебе и так хорошо. А я… будто ни тебе, ни Диме, ни Сережке не нужна. — Шаст, ты должна была сказать, они бы не стали, если бы ты попросила, — Ася целует ее в шею. — Я же сама согласилась… — Шастик откидывает голову ей на плечо, и Ася бодает ее головой. — Шаст, если ты согласилась на секс, это не значит, что ты согласилась автоматически на бандаж и копрофилию, да даже на поцелуи и вагинальное проникновение, маленькая, — Шаст всхлипывает, и Ася боится, что не успокаивает, а поучает, и уменьшает свой напор. — Здесь же тоже все непросто. Мы же входим в отношения, чтобы всем было приятно, насколько это возможно, а не чтобы одному было хорошо, а всем остальным больно и обидно. Ася вспоминает, что Шаст говорила о том, что не знала про их брак с Димой и спрашивает: — Тебя волнует, что мы с Димой женаты? Что ты переспала с ним? — Я знала, что ты замужем, Асенька. И я хотела отвлечься, просто ненадолго забыться, но я не знала, что Дима твой муж. — Шастик, я не в обиде на Диму, мы договорились, что встречаемся, с кем хотим. И на тебя тоже не в обиде, маленькая. Шаст поворачивает голову и целует ее. У неё невероятно мягкие губы, и пахнет она своими любимыми мужскими шампунями: что-то свежее и терпкое. Она вся нескладная, хрупкая, но при этом невероятно нежная, так и плавится под прикосновениями, забавная в своих шутках и чуткая к другим. Асю просто прет от неё невероятно. Когда она отстраняется, Ася шепчет ей в губы, складывая губы в довольную ухмылку: — Как тебе Дима в постели? Она им невероятно гордится и знает, как он может быть хорош. А еще ей нравится наблюдать, как Шастик опускает глаза, чтобы тут же вернуть их на место и прошептать: — Заботливый, — Ася целует ее в подбородок. — Ещё, — просит она Шаст. — Он много говорил со мной о тогда невзаимных чувствах, как мне казалось. — Обо мне? — Ася ухмыляется. Шастик только кивает. Она прислоняется лбом к ее виску и шепчет: — Все взаимно, маленькая. Шаст убирает ее руки, встаёт, чтобы осторожно пересесть лицом к лицу, а не выворачивать шею и слепо тянуться. — Пиздец какие у тебя соски через ткань, — Шаст смешно приоткрывает рот, и Ася чувствует, как внутри гирляндой светится возбуждение. Ася изгибает губы в улыбке и предлагает: — Хочешь потрогать? Шаст переводит взгляд с глаз на грудь и обратно и кивает. Рукой тянется, цепляет, обводит ареолу по кругу, — Ася откидывает голову и тихо стонет. Такая робкая, как игрушечная: пальцы горячие тянет, трет. Она стонет и видит, как Шаст выдыхает судорожно, впаивается в ее реакции, как пазл. — Какая же ты сейчас горячая, Ась. — Сними с меня рубашку, — она уже и сама тянется к подолу, но тут же говорит, опасаясь: — если готова, Шастик. — Я хочу видеть тебя, но, — она опускает голову, и Ася проходится пальцами по ее подбородку, чтобы она обратила внимание на неё, увидела, что все в порядке, — но не хочу пока касаться промежности. Ася вспоминает, какой была сама когда-то, как Дима ее учил, как не торопил, тормозил на каждом шагу, спрашивал все время, чтобы ей было хорошо, чтобы она была в порядке, — и хочет сделать Шаст также хорошо. — Все в порядке, Шастик, ты можешь не трогать там, где тебе не хочется, не переступать через себя. Ася чувствует себя невероятно счастливой, когда Шаст губами исследует ее соски, массирует ей голову, с трудом сдерживая себя, чтобы не направить, — часто жмурится, когда ее пробивает искрами удовольствия, но понимает: не знает, как может касаться Шаст, и спрашивает, слегка тяня за волосы от себя: — Шастик, маленькая, что ты хочешь? Как я могу тебя трогать? Шаст кладет ладонь ей на бок, — и это она зря, у Аси это еще более чувствительное место, но сосредотачивается, слушает, не убирая своих рук из копны ее волос, позволяя прилечь и угнездиться на своем плече: — Ты… я могу под струями воды кончить, если ты хочешь, — мнется она, и Ася чуть не повизгивает, — Господь, она хочет с ней кончить! — Да, — она со спешкой выдыхает слова и уточняет, — можно клитора рукой коснусь? Шаст поднимает лицо, переставая прятаться: и Ася ловит ее голодный взгляд и энергичное кивание, — какая же она охуенная в своей открытости! Шаст возвращает свои губы ей на грудь, и у Аси вырывется: — Сильнее! Прикуси, Шастик, — она готова вечно смотреть в эти черные от возбуждения глаза. Ее саму ведет, когда она понимает, что Дима там с Сережкой, оттого, какие они наверняка горячие в объятиях друг друга и выстанывает: — Шаст, они же, блядь, сейчас тоже трахаются, как… охуенно, — Шастик стонет ей в кожу, и Ася понимает, что возможно это только ей в кайф представлять их вместе. — Шастик, Шаст, — она поднимает глаза на нее, не отрываясь от посасывания, и у Аси уже совсем сбивается дыхание, — ты бы переспала с ними? Она отрывается на секунду, поднимает голову и выдыхает Асе прямо в рот: — Да, блядь, я только попросить сегодня стеснялась. Ты вообще Сережку видела? А Диму, Ась? — она впивается губами в эти невозможные губы, языком сразу проникая внутрь, гладя небо и щеки, заглушая ее стоны собой. Дверь скрипит и открывается, — и Ася с Шаст смотрят на вход. Сережка стоит, привалившись к косяку, одну ногу держа на весу и упирая в коленку другой, и улыбается. — Вы такие красивые, дева-а-ачки, — она подмигивает им, но не подходит. — Я присоединюсь? Шаст отстраняется от Аси, поворачиваясь лицом ко входу. — В жизнь не поверю, что ты только что с Димой не кончила, — фырчит Ася, но только откидывается на стенку ванной, хвастаясь телом и начинающими краснеть засосами. — И мне мало, осинка, — она проводит языком по губам, и Ася видит, что Шаст заворожена разморенной, но игривой Сережкой. Она берет Шастово лицо ладонями, и говорит: — Ты можешь сказать нет, если не хочешь, маленькая, — она трется носом о Шастов нос, и это безмерно контрастирует с тем жарким поцелуем, который был между ними буквально только что. Сережка стонет, когда видит это, хочет уже было уйти, но Шаст спешно говорит: — Конечно, хочу, пироженка.

***

Шаст протирала стаканы, когда к ней подсела посетительница. Она попросила Кровавую Мэри, и Шаст подала ей стакан. Незнакомка смотрела на нее своими невероятной голубизны глазами, щурилась, приподнимая уголок губ, пила не залпом, но уверенно, умело. Делая большой глоток, отставляла стакан. Она никого не ждала: не оглядывалась, не вертела головой, — только лишь медленно переводила взгляд с Шаст на танцпол и обратно. — Нравлюсь? — посетительница улыбнулась, расправив плечи и проведя руками по талии, выгибая спину и шею, будто подчеркивая, насколько желанной она была для окружающих. Шаст не знала, что конкретно ее привлекло, слишком много вариантов. Она выделялась ярким пятном: старше других гостей, не кокетничающая, а как хищница, наблюдающая за окружающими с усмешкой, смелая, знающая себе цену. Господи, Шаст наверняка заделалась помидором, но она не стала отрицать, — ей льстило внимание, льстило то, что минутами ранее она отбрила молодого парня, а сейчас выгибалась для нее. — Знаешь, — Шаст всегда плохо флиртовала, — я распознаю характеры людей по напиткам. «Как же банально», — подумала Шаст и попыталась спрятаться за волосами, но вспомнила, что совсем недавно к чертям собачьим подстриглась. Глупо судить о людях так, это поверхностно, но Шаст все равно немного категоризировала посетителей. — Расскажи, — она уперлась локтем в барную стойку и играла с подвеской. Шаст невольно перевела взгляд на ее декольте: красивая, молочно белая кожа, усеянная родинками, как бусинками, случайно выпавшими из коробки и хаотично собравшимися в удивительный узор. Она с трудом собрала себя в кучу, будто это она на баре пила, а не посетительница: — Иногда дело в крепости, — посетительница водила пальцем по металлу, и Шаст не могла отвести взгляд, — те, кто начинают с виски, коньяка или водки обычно собираются забыться. — Думаешь, я собираюсь забыться? — она хмыкнула будто даже немного разочарованно. — Да, — Шаст даже неуютно повела плечом, она хотела понравиться. — Это «забыться» сильно зависит от настроения, с которым пришли. Те, кто приходил, нетерпеливо покачивая головой в ритм музыки, постукивая ногой, делая волны плечами, — наверняка и в своем опьянении был на драйве, с людьми, в контакте. — Ты сейчас наслаждаешься, — посетительница поймала ее руку, Шаст опиралась ею на стойку, и нежно водила пальцами по тыльной стороне руки. — И алкоголь это подчеркнет. Она кивнула на предположение, как королева, снизошедшая до своих подданных. — Кто есть еще, милая? — Шаст задалась вопросом, просто ли это «милая» форма вежливости или ее и правда посчитали такой. Обычно она была какой угодно, но не «милой»: забавной, веселой, нескладной, дылдой, симпатичной. Но не очаровательной, мягкой или — Боже упаси! — кукольной. Она, наверное, и не хотела бы быть куколкой. Кукла внутри полая, и ею играют, как хотят. Хотя, может быть, где-то глубоко внутри она и обманывалась: почувствовать, что кто-то все решит, что самая большая обязанность на день — нарядиться и сопроводить на ужин… В этом была своя прелесть. Только довериться так можно кому-то, кто это доверие не уронит. Она мотнула головой. «Глупости». — Пацаненок на другом конце стойки, — незнакомка обернулась, окинула его небрежно взглядом, почти тут же вернувшись к Шаст. Про себя она подметила, что он из тех, кто бросал сумки на стул, смотрел из-под бровей, кидал деньги на барную стойку, лишь бы быстрее, лишь вот сейчас. — Этим под алкоголем становится хуже. — Ася, — незнакомка представилась, и нельзя было не улыбнуться в ответ. — Шаст. У Шаст было предостаточно клиентов за эту ночь: пришлось даже на время забыть об Асе. Но молодому пацаненку действительно понадобилась помощь, и Шаст потащила его к выходу, забросив руки себе на талию, — до плеч юноша не доставал. Шаст всегда смотрела на таких посетителей участливо, спрашивала порой, не нужно ли заказть такси, провожала до машины. Она ждала такси, которое вот-вот должно было для него подъехать у входа, когда их заметила курящая неподалеку Ася. Юноша был уже настолько пьян, что даже не держался за нее, пальцы соскальзывали, он сильно пошатывался. Поэтому Шаст и чувствовала себя с ним безопасно, от него не стоило ждать перекладывания рук с талии на попу или бедра, что уже как-то раз происходило с ней. И Шаст молилась, что если ему и придет в голову блевать, то она этого не застанет. — Знакомый твой?.. — она кивнула головой на нескладного пьяницу. — Нет, в первый раз вижу, — Шаст уже почти дотащила его до скамейки. Здесь Ася не выглядела такой расслабленной, как там, в клубе. Пусть она и нацепила ухмылку в тот момент, когда увидела Шаст с пацаненком, но пальцы, держащие сигарету подрагивали, и вдыхала она глубоко, будто не могла насытиться. — Давай отойдем, — она мотнула головой на парня, — воняет от него знатно. Шаст уже привыкла, если честно: иначе бы в клубе подрабатывать и не получилось. Может быть, и нос у нее был не особо чувствительный, кто знает. — Я ошиблась, — сказала Шаст. — Ты из вторых, не из первых. Она, чуть не подавившись дымом, рассмеялась. — Пожалуй, — не стала отрицать Ася. Возможно, что то смятение, ту злость, которую Шаст почувствовала в ответ на предположение, что она пришла «забыться», не было разочарованием в теории о посетителях. Она попала в точку, а точка была болезненной. Ася приблизилась, заметив, как Шаст неотрывно смотрела на сигарету, и предложила: — Это последняя, но… хочешь?.. — Хочу. Но Ася не дала ей сигарету. Выдохнула дым прямо в губы, и Шаст поцеловала ее, — такая мягкая, такая нежная она была. Шаст робко положила ладонь на талию, и вдруг оказалась смятена напором: целовалась Ася жестко, глубоко проникая языком, кусаясь и вылизывая, — также, как и курила. Этот напор цеплял, кружил голову, она застонала. Она почувствовала покалывание в боку, отстранилась со стоном: Ася забылась и прожгла сигаретой ее футболку. Шаст тут же потянулась, похлопала себя по ноющему боку, — огня не было, к счастью. — Боже, прости меня, — Ася пошатнулась на своих каблуках, медленно протянула руку к ее коже и опустилась на колени, чтобы рассмотреть. — Какая же я дура! Шаст вжала голову в плечи. Ася сначала закатала ее футболку, подула на покрасневшую кожу, а потом подняла на нее взгляд и чуть заторможено сказала: — Хоть бы шрама не осталось… Она поднялась, и когда ей стало снова неудобно на каблуках, она сбросила их с себя тряся ногой, как кошка, наступившая в лужу. Шаст улыбнулась. Ася оказалась ниже ее на полголовы, но ее и это удивило: Шаст была высокой, и встретиться с девушкой, которая была ей не по грудь, было неожиданно приятно. И нравилось ей даже то, что Ася не стеснялась носить каблуки, становясь еще выше, выше неё самой, — и Шаст почувствовала, как невольно расслабляется рядом с «этой женщиной». — Я обязана подарить тебе новую футболку, — сказала Ася. Шаст нежно поддержала ее, давая возможность опереться на плечо: Ася казалась трезвой, но пусть и мыслила здраво, координация ее то и дело подводила, и Шаст нравилось то, как ей доверяли. — Хорошо, — легко рассмеялась Шаст. Подъехало такси, но номер был не тот, и Шаст чуть сгорбилась, — это за Асей. Ей нравилось держать ее в объятиях, но Ася быстро поцеловала ее в щеку и сунула в руки карточку. — Позвони мне, ушастик. Только тогда Шаст заметила, что Ася не взяла с собой каблуки. В голове промелькнула мысль «моя Золушка». А потом она действительно позвонила.

***

Ася пригласила Шаст на выступление. И хорошо, что она заранее сказала «иногда ходить в театр так утомительно, выбирать каблуки, платье». Шаст обычно ходила в кино, ну, участвовала в университетском КВН, но там не было дресс кода, и лучше узнать о том, что в театр надо одеться немного по-особому до похода, чем после. У нее даже платья не было: ее раздражали юбки, их все время приходилось поправлять, если короткие, или же они путались у щиколоток, мешали быстрой ходьбе, если длинные. Она выбрала самую красивую блузку из всех: Ася подарила ей ее. Сначала фотографировала, пока бродила по магазинам в поисках, говорила, хочешь эту? Или вот эту? Но Шаст не хотела. Скорее даже не хотела выбирать, поэтому даже отказалась от совместного шоппинга. Но тогда ей пришла в голову мысль, что она может попросить у Аси ее блузку, ту, в которой та была в баре. И пусть она не была привычна ее стилю, слишком глубокий вырез и акцент на талии, но она напоминала ей об их поцелуе, и ей хотелось что-то на память. И сейчас она пыталась понять, достаточно ли хорошо выглядит в рубашке и брюках? Ей было неуютно, она взяла с собой толстовку, которую можно было бы накинуть после выступления на пути домой. И как же она надеялась, что это «домой» будет на пути к Асе. Или к Шаст, так она тоже не против. Она даже купила букет, предусмотрительно замотав конец влажной тряпочкой, лишь бы цветы дожили до конца спектакля. И как же она была заворожена: Ася блистала на сцене, яркая, бойкая. У Шаст руки дрожали, когда букет за кулисы несла, столкнулась только с девушкой на пути: веселая, невысокая, с ярким макияжем и черными кудрями. — О, тоже осинку ждешь? — она чуть не подпрыгивала на носочках. Они стояли прямо у гримерки с ее именем, поэтому, ну, да, ждала. — Я Сережка, — она подала руку, почти сразу ловя пальцы Шаст и встряхивая хорошенько. — Почему Сережка? — спросила Шаст. — Ну, по фамилии: Сережкина. Шаст кивнула: ей это знакомо, у нее также вышло, и представилась. — Хотя изначально, мы решили, что раз осинка деревце, то ей нужны свои сережки, как у берёзы. Шаст фыркнула на это и рассмеялась. Скоро Ася вышла к ним: на ней все еще был грим. Волосы зализаны, стрелки почти до ушей, и сердце кольнуло резко, дыхание участилось. — Это тебе, — она невольно прятала взгляд, но взяла себя в руки и успела поймать Асину улыбку. — Осинка, осинка, — Сережка улыбнулась широко. — Ты просто супер на сцене, знаешь? Ася окинула их взглядом и кивнула обеим сразу, мол, да, она знала, но тем не менее ямочки со щек не сходили от комплиментов. — Муж твой не придет сегодня? — Ася мотнула головой, а Шаст задышала едва-едва, радость каплями с нее сползала. — Тогда пойдем выпьем втроем, отпразднуем? — предложила Сережка. Шаст тогда сбежала и напилась одна клубе. Но твердо решила, что все равно хотела быть ближе, пусть даже в качестве подруги.

***

Ася шла к Дарине. Стас — близкий друг Димы, муж Дарины. И если Дима не хотел сделать все официальным, то это решила сделать она сама, чертов пройдоха. — Привет, дорогая. Дарина хмыкнула, пропустила ее, не выжидая, пока Ася разуется, сразу пошла ставить чай, доставать печенье и пирожные. — И что же ты навестила меня, Ася? — она хмыкнула, наблюдая за тем, как Ася мыла руки в раковине. Это правда: она пришла не просто так. Они не очень близки, но поддерживали друг друга, когда это было нужно. Дарина была не против посидеть с их с Димой пострелятами, а Ася забирала из школы не только своих мальчиков, но и Дарининых, все равно жили в двух шагах. Они не дружили: Ася не подпускала к себе людей, не сразу, не близко. А Дарина была достаточно цельной, чтобы не лезть туда, куда не просят. — Дима спит с Сережкой, — она взяла одну из кружек и села за стол, к ней почти сразу подсела Дарина. Дарина немного склонила голову набок, она была в курсе, что у них с Димой были открытые отношения, относилась к этой информации спокойно, лишь только в первый раз смутившись, когда поймала Асю в клубе, отсасывающую незнакомцу. А потом, выслушав кратко об их договоренностях, лишь только подняла брови и кивнула, принимая. — Это плохо? — Дарина отхлебнула чай, и Ася поморщилась от ее сербанья. — Не кривись, не всем быть такими идеальными, как ты, — она закатила глаза. — Нет, не плохо. Он не знал, что она моя подруга. — А если бы знал? Ася пожала плечами. — Если бы знал, я бы хотела, чтобы он хотя бы сказал о том, что мы в открытых отношениях. Дарина постучала пальцами по столу, смотря поверх ее плеча. — Да, Сережка же могла надеяться на обычные отношения. — Моногамные, — поправила ее Ася, — да, но я не хочу терять подругу, если что-то не сложится. А здесь все начинается с обмана. Дарина посмотрела на нее: — И?.. Я посоветую тебе поговорить с ними обоими, но это очевидно, и ты пришла ко мне, чтобы поделиться?.. — она приподняла недоверчиво бровь, и Ася улыбнулась ей. Да, она не пришла поделиться. Она никогда не приходила просто поделиться: со своими эмоциями она могла разобраться сама. А вот поиграть… Одной не поиграешь… — Именно. У меня есть план. Дарина кивнула, но тут же предупредила: — Но я расскажу все Стасу. Я не буду плести интриги за его спиной, даже не проси. Асе всегда нравилось это в их отношениях. Но она не завидовала: с Димой, с шебутным, острым на язык, умным ей было веселее. — Скажи, как классно собирать подружек в клуб. Стас наверняка знает о том, что у Димы несколько партнерш, пусть предложит разговор, но перед этим… — Ася перевела взгляд на потолок, — сблизит нас. — Это тупо, — Дарина постучала ложечкой о стенки чашки, размешивая сахар. — Тебе самой сподручнее собрать вас троих. — Четверых. — Что? — Дарина подняла на нее взгляд, вздыхая от этих интриг. — Кто еще? — Шастик, — Дарине нужно было время, чтобы вспомнить, и она уточнила — Тоня. — Он переспал и с ней? — она закашлялась чаем. — У вас все общее? — Я злюсь на то, как все сложилось, понимаешь? — Ася сжала руки в кулаки. — Шастик узнала, что у меня есть муж, сразу сделала предположение, что мы моногамны, и перестала флиртовать со мной! Дарина скривилась. — Ты можешь с ней просто поговорить, ты знаешь? И с Димой. Это будет уважительнее ко всем сторонам. Ася съежилась, сгорбилась чуть: — Я знаю. Но я не могу сама начать этот разговор. А Дима услышит эту тупую идею про клуб, поймет, что я знаю, что я не хочу заводить разговор, что хочу, чтобы он все решил. — Как, мать твою, — она сдержала более крепкое словцо, воспитание не позволило, — он узнает? Ася подняла на нее свои голубые глаза: — Мы уже шестнадцать лет вместе, Дарина. Он не просто узнает, он возьмет эту глупость на себя, подыграет мне. И, может быть, только вечером прижал бы к себе и сказал, что все будет хорошо, что она тоже нравится Шаст, что, да, так вышло, но он обо всем позаботится. Дарина устало потерла лицо руками. — Вы вообще не разговариваете? Ася только пожала плечами. Они разговаривали столько, что Дарине, наверное, даже и не снилось. Но иногда Ася была слишком вымотана, в чертовом стрессе, и возвращалась в те нездоровые паттерны, которые были в ее молодости, которые не отпускали ее до сих пор. В таких случаях она переставала общаться, кривила губы, а не высказывала недовольство открыто, огрызалась «все в порядке» на попытки посочувствовать. А потом она уже снова ревела ночами в слезах, и Дима открывал окно, укрывал ее одеялом и обнимал со спины, когда она от малейшего шороха впадала в тревогу. И ей нужно было время, чтобы понять, что делать и как. И набраться смелости действовать. И пусть сейчас она действовала через Стаса, она уже готова была поговорить с Димой, даже сейчас.

***

Ася едва могла дышать, когда Сережка с Шаст уходили. Дима быстро свернул разговоры после их согласия пожить на выходных вместе, увидев, что Ася не в себе. Она сидела на стуле, руки сами по себе опустились, она дышала часто, поверхностно. Дима подошел к ней, пригнулся, обнял за плечи. — Все хорошо, Асенька, давай, назови мне десять цветов, родная. Ей было сложно сосредоточиться. Она смотрела на серые стены, на Димину красную футболку, белые занавески, — предметов много, но она начинала повторяться, и он поймал ее на этом: — Умница, не спеши, все хорошо. Давай, теперь ощущения. Ася пыталась сконцентрироваться на теле: ей сложно было дышать, она сказала об этом. — Еще, давай, родная, пятки чувствуют ботинки? Руки? Меня?.. Он молчал, позволив ей прикрыть глаза, и подумать. И она чувствовала и перебиравшие ее волосы пальцы, и массирование виска. — Я могу размять тебе ноги, ты как сейчас, нормально? Она испуганно шмыгнула носом, понимая, что ее перестало окружать кольцо Диминых рук: — Не… не отпускай, пожалуйста. Дима кивнул: — Я не ухожу, я с тобой. Пойдем на диван, я тебя укрою одеялом. Он держал ее за руку: и она стоя снова была выше него, пальцами сдавливала руку, — Дима вторил ей. Ася будто продиралась через туман, каждый шаг давался ей с трудом, пусть она и пыталась. Когда они добрались до кровати, она свилась калачиком, села, привалившись к стене, и Дима забрался рядом. — Ась, как ты хочешь, родная, скажи?.. — Помассируй ноги, пожалуйста. Это и правда работало, Дима знал об этом, но ей важно было видеть, что он рядом, что свет приглушен, а она у стены контролирует происходящее. Быть на стуле посреди комнаты оглушало, хотя и пошевелиться было жутко сложно. Он снял с нее носки, надавил на мышцы, ведя по стопе костяшками пальцев. Ей было приятно, и боль, скопившаяся в ногах за целый день, собиралась в одну точку в ноющих мышцах и почти сразу сменялась наслаждением. Ася выдохнула. — Не слишком? — Нет, нет, хорошо, Дим. Она провела рукой по своим бедрам, растерла руками кожу, чтобы только больше ощущений, чтобы вернуться в реальность. Она поглядела на Диму. Он не выглядел напуганным, наоборот, вел то с силой, то мягко. Знал, что делать с ней в такой ситуации, и отлучился, предупреждая: — Я сейчас открою окно, но я не ухожу из комнаты, это хорошо? Ей уже было легче: пусть тело все еще покалывало, тревоги фантомно колыхались в теле, но она, тем не менее, готова была отпустить его на время. — Хочешь чай? Или просто посмотрим что-то? — Оба варианта, — он глубоко вдохнул и укрыл ее одеялом. Она еще не могла об этом говорить. Утром, когда они сидели за столом: сегодня была очередь Дарины отводить мальчиков в школу, они обсуждали произошедшее. Ася думала, как же хорошо, что можно было поспать хоть чуть-чуть подольше. Ей не хотелось, чтобы дети видели, какая она слабая, расхлябанная. Чтобы думали, что им не на кого положиться. Дима был с этим крайне не согласен, и они пришли к компромиссу: говорить детям, если вдруг что-то не то, но без деталей. Чтобы они знали, что Ася не обиделась на них и не злилась, а грустила, потому что, например, как сейчас поссорилась с подругой. — Ась, расскажешь? — Дима нарезал колбасу, а она мазала хлеб маслом. — Мне вчера показалось, что Шаст уйдет. Мы даже не успели рассказать, что с тобой давно в открытых отношениях. Дима отвлекся от нарезки, обнял ее, стараясь не пачкать руками: его макушка упиралась ей в лопатки, и она невольно улыбнулась. — Мы все расскажем. Ась, ты любима, и я с тобой, даже если не получится, хорошо? Она крепче перехватила нож: — Да, извини, Дим. — Шаст говорила мне, что ты ей нравишься, когда мы были вместе. У Аси дрожали губы. — Правда?.. — Она говорила о неразделенной любви, сказала, что хочет только на вечер отвлечься. Ася думала, что это смело и честно. И что она сама так не умела, но очень хотела бы научиться.

***

Не то чтобы у Димы был типаж. Но сегодня перед ним была кудрявая красавица, да еще и повыше его жены, так что, наверное, что-то все же такое внутри было. Она грустила у стойки, пила много, но от коктейля не отказалась, и ему стало интересно послушать ее. Не то чтобы он не рассчитывал на секс, но секс в таком состоянии — как соль на рану. Что-то случилось, и хотелось на миг ощутить себя в объятиях другого человека, облегчить временно свою боль, смыв ее чужим теплом. А после того, как боль возвращалась, становилось хуже. Дима решил предупредить, когда она оторвалась от его губ, но хотела заказать новый коктейль, уже подняв руку, чтобы подозвать бармена: — Ты грустишь, это видно, но я не занимаюсь сексом, если человек не в адеквате, — слишком много ошибок, слишком много сожалений, и он не хотел становиться причиной чужой боли. Она по-новому посмотрела на него, тряхнула головой, — Диму заворожила ее прическа, он ласково поймал кудряшку. — Да, да, хорошо, поедем ко мне? В его голове пронеслось темным грозовым облаком «Кто же обидел ее?». Пока они ждали машину, он спросил: — Расскажешь, что случилось? — он тут же посмотрел на землю, цокнул языком и попытался исправиться: — Это как с незнакомцами в поезде, если ты не захочешь, мы больше не увидимся, но сегодня я смогу немного помочь?.. Она провела пальцами по его рубашке, схватила за воротник, притянув к себе ближе, целуя. Теперь Шаст не казалась жесткой, твердой, яростной, — пускала его в себя, и он даже без слов понял: расскажет. — Эта женщина… моя красавица, — выдохнула она в его губы, — поцеловала меня, или я ее, — она тряхнула головой, и кудри повторили ее движение, — но все было точно взаимно, а потом оказалось, что у нее муж. Дима глядел на нее: тонкую, высокую, дрожащую на ветру. Он подумал, как ему повезло с Асей, как они нашли баланс, научились говорить о ревности, и искать друг в друге только то, что могли и готовы были дать. — Мне жаль… — Она роскошная, — сказала Шаст уже в такси, — смелая, бойкая, веселая. Не хочу быть только ее подругой. Дима знал, что иногда разговор помогал. Иногда нет, — и тогда помогало время и поддержка близких. Но люди чаще всего и сами это знали, им просто нужен был кто-то, кто подержал бы их за руку и обнял в нужный момент. — Хочешь, я обниму тебя? Шаст вытянула ноги, насколько это было возможно на заднем сидении, и спиной легла на Диму. Он притянул ее ближе за живот, и так и оставил руки на нем, пока они не добрались до дома. У нее трясло руки, и Шаст долго не могла попасть в замочную скважину, Дима видел это и предложил: — Если ты боишься, я могу уехать. — Что? — она наконец провернула ключ в замке. — Почему? — Мне показалось, что тебе некомфортно, — он пожал плечами. Ему было хорошо видно ее: он стоял в плохо освещенном подъезде, а она под лампочкой в коридоре собственной квартиры. Ее плечи и правда были опущенны, да и опиралась она на одну ногу, привалившись к стене и стаскивая ботинок. Губы дрожали в улыбке, и Дима понял, что ошибся в своем предположении. Она не боялась, она предвкушала. — Проходи, — он закрыл за собой дверь, но уловил и ее фразу: — ты классный, Дим.

***

Сережка обожает гулять с ними по набережной. Обожает, когда они подсаживают ее на тумбы, столы и стойки, чтобы пальцами забраться под кромку трусов, встать на колени и отлизать, как следует. У нее глаза чуть ли не закатываются, когда Ася ли, Шаст, стоя на коленях, идеально умещаются между ее ног. Для Димы приходится подбирать другие поверхности, с их-то почти одинаковым ростом. Она жутко рада, что их несколько: она любит секс, любит сильно, и если Асе много даже трех раз в неделю, то Сережка любит каждый день, и Димка с Шаст не против насытить ее. Иногда Ася говорит, что они как пазлы, и Сережка называет так их семейный чат. Они много разговаривают и учатся понимать, как это должно работать для них четверых. Но ей нравится. Им всем нравится.