***
Кёнигсберга не было уже десять лет, но раны от этого никак не проходили. Шрамы, оставленные войной, казалось, невозможно свести. Что только Вильгельм не пробовал. Пытался посещать врачей в своём городе, в Москве и даже в Ленинграде, но всё безутешно. Вылечить их нельзя. Но всю жизнь он сражался, будь то за Пруссию, будь то за Третий Рейх. И теперь, когда он в составе совершенно незнакомой ему страны, он не перестанет биться, по крайней мере постарается. В какой-то день шрамы настолько зудели и выжигали кожу вокруг, что Вильгельм не выдержал. Взяв в руки тупой нож, он с внутренней дрожью поднёс его к красной коже и надрезал заживающие раны. Лучше пусть он истечёт кровью и подохнет, чем будет терпеть этот подкожный зуд. Эта боль возникала, когда старые здания, которым было больше, чем многим городам в Советском Союзе, разрушали. Дома ломали окончательно, заставляя рассыпаться их на булыжники и пыль. Вот поэтому каждый день в течение десяти лет Вильгельм мучался. Денег не было для единовременной реставрации города, поэтому приходилось получать то, что давали. Москва выделял ему копейки для возведения, которое едва ли можно было назвать таковым. Другие, более важные города требовали больших средств, а на бывшего фашиста никто особо не хотел тратиться. И сколько бы он не приезжал в Москву, прося о бюджете побольше, получал один ответ. Сейчас такой возможности нет. И так из красивейшего, величественного и, несомненно, очень важного города Кёнигсберг превратился в развалины. И сам он выглядит как рухлядь. Нет былого величия и славы. Теперь только советская серость и мрак. Вильгельм не был рад тому, что теперь он далёк от своих знакомых и привычного стиля жизни. В Советском Союзе ему было плохо. Многие города ненавидели его, помня, что творили его прошлые друзья и он сам. И сам он себя ненавидел за то, что поверил Берлину. СССР напоминал ему яму, которая утягивает во мрак. Союз душил любого, кто был несогласен. Репрессии, голод и грязь, оставшаяся после войны — всё это тянуло в бездну. И его тоже утянуло. Правда, уже давно. Но даже в этой грязи и отчаянье были те, кто старался оставаться людьми. Например, Ленинград. Полуживой или полумёртвый — не понятно. Но даже после блокады он старался помочь ему. Пусть с блёклыми глазами, с тощими руками и ногами, с впалым животом, он помогал. Если Вильгельм падал, то идущий рядом с ним Саша всегда помогал. Так они и оказались заперты в ловушке Советского Союза и ужасов войны. Часто он сам приезжал в Ленинград, потому что Московский запрещал Саше куда-либо уезжать. И они просто молча смотрели в окно ленинградской квартиры, наблюдая, как жители обретают второе дыхание. Кто-то так и не смог его обрести, свалившись на каменную плитку без сил. И никто из них ничего не говорил. Никто не смел даже издать звук. Чувство опустошения и приближающейся смерти не покидало ни одного из них. И когда в очередной раз Вильгельм приехал в Ленинград к другу, то на улице купил три плюшки, как назвала их женщина, стоящая посреди проулка. Вокруг неё бегали голодные дети, ожидающие, когда же мама получит деньги и купит им одежду, нормальную еду или что-нибудь ещё. Наверное, она украла эти плюшки у кого-то. Вильгельм плохо ориентировался в деньгах, поэтому не понял, что его обманули, попросив больше денег, чем нужно. Но он бы и так отдал: голодный вид детей вызвал в нём сильную жалость. Вынув из кармана копейки и рубли, он стал было отсчитывать монеты, как вдруг один из голодных детей бросился на него. Он кинул ему пакетик с плюшками, а затем выхватил все монеты из рук Вильгельма. Пошатнувшись, Калининград чуть не упал, но успел схватить пакет. Он оглянулся по сторонам, но ни женщины, ни голодных детей рядом не было. Пожав плечами, Вильгельм поплёлся в квартиру Саши. Дойдя до парадной ленинградской квартиры, он постучал в дверь. Она сразу же открылась, словно его ждали, и показался Саша. На губах его была натянутая улыбка, а сам он старался выглядеть как можно счастливее и радостнее. Вот только Вильгельм за десять лет понял, что счастье в Советском Союзе — это невозможно. Увидев его, улыбка сползла с лица Саши. Его веки задрожали, а впалые щёки стали выглядеть ещё хуже. Видимо, ему и здесь не рады. — Здравствуй, — с акцентом сказал Вильгельм, словно извиняясь за то, что он не тот, кого так хотел видеть Саша. — Привет, — тихо ответил он, пропуская его в квартиру. — Ты ждал кого-то другого? — безразлично спросил Вильгельм, садясь на диван у стены. Мрачная квартира Саши давила на него. Он не представлял, как бывшая столица Империи может жить в таких условиях. Он ведь помнил его совсем другим: сияющим в вихре балов и золота, величественным и непобедимым. И ведь не только Саша так выглядел раньше. Казалось, всё это было вчера. А на самом деле пол века назад. — Я... Извини, — опускаясь рядом с ним, прошептал Саша. Он спрятал лицо в ладонях, пытаясь скрыться от всего мира. — Ты ждал Москву? Рядом с Вильгельмом послышался всхлип. Калининград повернул голову, глядя на то, как плечи друга трясутся, а сам он выглядит, как будто прямо сейчас развалится. — Он не пришёл? — тихо спросил Вильгельм, кладя руку на подрагивающую спину Саши. — Не пришёл... — послышался сдавленный всхлип рядом. — Он слишком жесток с тобой, — мягкое поглаживание, казалось, немного успокоило Сашу. — Он не может по другому. — Знаю. Хотелось помочь Саше, так как он помогал Вильгельму. Даже если тяжело и плохо, Саша помогал. А теперь ему самому нужна помощь. — Я принёс плюшки, — сказал Вильгельм, протягивая их к нему, чтобы почувствовал запах. — Купил их на улице у какой-то женщины. Вокруг неё бегали голодные дети. Они убежали с деньгами, которые ты мне дал в прошлый раз. Отвлечь от горя Сашу можно было разговорами. Он любил вспоминать прошлое, но потом сразу становился мрачным и печальным. К сожалению, Саша был таким же, как и Вильгельм. Сломанным. Саша отнял лицо от ладоней, рассматривая принесённые плюшки. Почему-то он улыбнулся. Вильгельм не понял почему. — Три? — Да. Чётное — мёртвым, ты же говорил. Сашина улыбка стала ещё шире. Он хихикнул, кладя свою голову на плечо Вильгельма. — Ты думаешь, мы не умерли? — голос его был весел. Саша открыл пакет, доставая плюшку и давая её Вильгельму, а другую для себя. Калининград послушно взял и откусил сладкую плюшку. — Нет. Иначе почему мы сидим сейчас здесь? — прожевав, тихо сказал Вильгельм. — Может, мы сами не понимаем, что умерли, — загадочно сказал Саша, просовывая руку под руку Вильгельма. Он так сильно прижался к нему, что Калининграду стало ещё больнее за то, что такой хороший человека, как Саша, страдает. — Если бы это было плодом нашего с тобой воображения, то всё было бы по другому. Ты бы сейчас был не со мной. Тело Саши задрожало, а сам он спрятал голову на плече у Вильгельма. — Да... Ты прав. И ты бы не был со мной, — тихо сказал он. — Верно. Не с тобой. Оба понимали всё отчаяние их положения. Если бы Саша умер, то давно бы был в раю, плескаясь в лучах славы и величия. Он бы утопал в объятиях своей семьи, которую так мечтал увидеть. А Вильгельм... Он бы вернулся в то время, когда была Пруссия. Берлин, добрый юноша, полный уважения к старшему, бы снова радостно улыбался, бросаясь в объятия Кёнигсберга. Но сейчас две столицы сидели в мрачной серой квартире на тёмном диване, который скоро развалится. И ничего хорошего их не ждало. — Мне не нравится здесь, — прошептал Саша. — Мне тоже. — Хочешь, мы уйдём? — тихо спросил он. — Куда? — Не знаю... — Нам не убежать, Саш, — тяжело произнёс Вильгельм, поворачиваясь в сторону Ленинграда. Осторожно высвободившись из крепкой хватки Саши, Вильгельм отодвинулся. — Ты думаешь, это невозможно? — дрожащим голосом спросил он. — Ты думаешь, Миша всю жизнь будет держать меня на цепи, только чтобы я не убежал? Он не станет прежним? — Я не знаю. — Ты думаешь, он меня больше не любит? — на грани истерики спросил Саша. Его всего трясло. Безнадёжные глаза метались по лицу Вильгельма в поисках ответа на его вопросы. — Куда ты хочешь убежать? — Вильгельм почувствовал желание спрятаться. Он потянулся и обнял Сашу, не спрашивая разрешения. Знал, что можно. Спрятав лицо на груди Саши, он почувствовал, как всхлипывает Ленинград. — Я хочу... Вильгельму показалось, что он скажет хоть что-то. Хоть куда-нибудь, но не здесь. Не в Союзе, не в этой серой квартире, не среди обломков некогда великого города. Где угодно, но не там. — Тебе тоже некуда, да? — с отчаянным смешком спросил Вильгельм. Саша не мог поверить. Ему некуда? Как?.. Он же был великой столицей, которую уважали многие страны. Он же был... был... А кем он был? Тем, кем сейчас не является. Тем, кого уже никогда не будет. — Некуда, — прошептал Саша, прижимаясь к Вильгельму. Они молчали, оплакивая своё прошлое, настоящее и будущее. Молчание не лечило да и объятия тоже. — Вильгельм, — тихо сказал Саша куда-то в шею Калининграда. — М? — Хочешь я... мы... Вильгельм пытался понять, что за этим имеется ввиду. Саша разъяснялся очень непонятно. Может быть, это ещё одна часть русского языка, которую он не знал. — Хочешь сделать кое-что, Вильгельм? — тихо спросил Саша, подрагивая в его объятиях. — Что? — непонимающе спросил он. Саша поднял голову и внимательно посмотрел в глаза Калининграда. Щёки его немного покраснели, а сам он выглядел через чур нервно. — Будет хорошо... я обещаю, — как-то зачарованно сказал он, опуская свои серые глаза ниже. Глаза Саши почему-то словно были частью Советского Союза, который они вдвоём так сильно ненавидели. В послевоенное время они загорались только при воспоминаниях, которые Саша ему рассказывал. Но большую часть времени были такими же мёртвыми, как и город Вильгельма. — Вильгельм? — Саша наклонил голову, внимательно разглядывая глаза Калининграда. — Was? Саша не стал отвечать. Он приблизился к его лицу, и тогда Вильгельм всё понял. — Ты хочешь...? — это слово на русском он не знал. Казалось, что Саша без слов его понял. Он кивнул, снова опуская свои печальные глаза на губы Вильгельма. — Ты можешь... — дрожащим голосом ответил он. Саша был нежен. Он ласкал губы Вильгельма, лелея всего его. Он был так заботлив, что Калининграду это даже показалось странным. Губы мягко соприкасались, волнуя сердце и душу, измученную войной, Союзом и тяжёлой послевоенной жизнью. Поцелуи Саши были на вкус как плюшки, которые ранее они съели. Ленинград положил свои ладони на щёки Калининграда, поглаживая. Вдруг стало интересно, любит ли так целоваться Москва. Нежно, тягуче, так, что становится легче дышать. — Думай сегодня только обо мне, — мягко прошептал Саша, разрывая поцелуй. Его щёки покраснели, а глаза ожили. Если бы Вильгельм его любил, то, наверное, захотел бы видеть такого Сашу как можно чаще. Но сейчас Саша был просто... просто жив. Спустя столько времени он подал признаки жизни. — Ладно, — ответил Вильгельм, снова соприкасаясь губами. Он почувствовал, как Саша улыбается, углубляя поцелуй. Почувствовав себя увереннее, Саша толкнул Вильгельма в грудь, заставляя лечь на спину. Сев сверху на бёдра Калининграда, он снова припал к его губам. Вильгельм судорожно выдохнул, когда Саша привстал и согнул его колени. Тонкими изящными пальцами он расстегнул его штаны и снял их. Наблюдать за таким Сашей было интересно. За всё время, что они дружат, Вильгельм ни разу не видел его таким пылким и страстным. Может быть, он и вовсе не понимает, что рядом с ним Калининград, а не Москва. — Что ты делае... Саша заткнул его поцелуем, снова проходя языком по зубам Вильгельма. Параллельно с этим он расстегнул рубашку, которая прикрывала шрамы и недавние раны, покрывающие и его тело, и Калининград. Саша охнул, когда его подушечки пальцев почувствовали неровности на груди Вильгельма. Он отстранился от губ Калининграда, чтобы осмотреть шрамы. Вильгельм ощутил, как кончики пальцев пробегают по чувствительным шрамам, которые он недавно собственноручно обрабатывал, после очередного раздражающего зудения. — Они будто совсем новые, — завороженно прошептал Саша, опуская голову к груди Вильгельма. Сначала он подумал, что Саша просто хочет лечь на его грудь, но потом почувствовал приятные прикосновения губ. Он расцеловывал даже самые мелкие и незаметные ранки. — Это всё обязательно пройдёт, — шептал он, снова прикасаясь губами к очередному шраму. — У меня всегда проходило. И Вильгельм ему поверил. Это хрупкое доверие и нежность вдруг что-то в нём переменило. Ему захотелось закричать, а потом расплакаться. — Прекрати, Саш, — на выдохе прошептал Вильгельм, пытаясь оторвать Сашу от шрамов. — Пройдёт, всё пройдёт, — как сумасшедший шептал он. Наконец, расцеловав всю грудь Вильгельма, Саша оторвался от неё. Глаза его стали настолько затуманенными, что Калининград не видел в них даже своё отражение. Он потянулся к нижнему белью, стягивая его с ног Вильгельма. Ему стало так стыдно представать перед другом в таком обнаженном и совершенно незащищённом виде, что захотелось сбежать. Саша опустил ладонь на член Вильгельма, немного сжимая его. Он наблюдал за реакцией любовника. Вильгельм ахнул, краснея всё сильнее. Зрачки Саши расширились, а сам он рвано задышал. Он убрал руку от члена Вильгельма, пытаясь расстегнуть пуговицы на своей рубашке. Дрожащие пальцы никак не слушались, а свои глаза от Вильгельма оторвать он был не в силах. Наконец справившись, Саша принялся расстёгивать штаны. Вильгельм внимательно наблюдал за такими изменениями всегда мягкого и спокойного Саши. — Он, — сдавленно прошептал Вильгельм. — Он не был с тобой? Казалось, что Саша всё понял. Поэтому отрицательно покачал головой. — Уже лет двадцать. До войны как-то не сложилось, а после... он бережёт меня или боится, — сглатывая, просипел Ленинград. Вильгельм не обижался, что его используют, чтобы получить удовольствие. Он не жаловался, потому что тоже получал многое. Наверное, даже больше, чем Саша. Давно ему не было так тепло и хорошо. Давно никто его не любил. Снова наклонившись над ним, Саша поднёс руку к лицу Вильгельма, будто прося чего-то. — Оближи, — слишком властно. Слишком непохоже на Сашу. Но Вильгельм не спорит. Облизывает, хорошо смачивая пальцы. Стоило их вынуть, как ниточка слюны разорвалась и упала на подбородок. Саша, ведомый желанием, приблизился к лицу Вильгельма и облизал его подбородок. Вильгельм застонал, пытаясь удержаться от того, чтобы не вскрикнуть от таких действий. Было чертовски хорошо. Пока Саша расцеловывал лицо Вильгельма, его пальцы мягко обводили напряженные мышцы заднего прохода. — Расслабься, — сквозь поцелуй сказал Саша. Почувствовав, что Вильгельм смог немного расслабиться, Саша аккуратно ввёл палец. Вильгельм охнул, чувствуя себя очень странно. Сначала он не понял, где именно должно стать хорошо. Но потом, ощутив, что после некоторого времени Саша мягко ввёл два пальца, задев что-то, выгнулся, выстанывая его имя. Невский жадно облизнулся, увидев, что член Вильгельма стал ещё твёрже. Одной рукой он начал медленно разрабатывать задний проход, а второй ласкать сосок. Вильгельм снова застонал, стоило Саше припасть губами ко второму соску. Стало слишком хорошо. — Ты вкусный, — прошептал Саша, снова прислоняясь к соску. Вильгельм едва не полетел, когда Саша снова попал по тому месту. Тепло разлилось по груди, когда Саша оторвался от его груди и поцеловал. И где он только научился так ловко разжигать в людях страсть. Вильгельм полагал, что он совсем погрузился в эту гнетущую атмосферу Советского Союза, а оказывает — нет. Осознание, что из этой липкой грязи есть средство, которое может отмыть человека, радовало Вильгельма. Даже дарило надежду. Саша растянул его достаточно, поэтому, вынув пальцы, он растёр влагу по своему члену. Вильгельм как завороженный смотрел на Сашу, который дышит сквозь зубы, покрываясь потом от стимуляции. Приставив горячую головку к входу, Саша непроизвольно вильнул бёдрами, немного входя. Вильгельм охнул, хватаясь за Сашину спину. — Давай, — сквозь зубы прошипел Калининград, надавливая на поясницу Ленинграда. Долго думать Саша не стал, он мягко толкнулся, проходясь по стенкам членом. Вильгельм выгнулся, теряя связь с реальностью. Боль, которая приносила наслаждение — это самое прекрасное, что с ним случалось. В какой-то степени так можно назвать его стиль жизни. Поэтому уже наученный и опытный Вильгельм находился в экстазе. Снова мягко толкаясь, Саша громко простонал имя Вильгельма. Едва он пришёл в себя, как сумасшедший припал к соскам любовника, лаская один ртом, другой пальцами. Томные вздохи и стоны разносились на всю квартиру, душа и рассеивая мрачность и атмосферу отчаяния. Плавные и нежные толчки Саши выбивали из Вильгельма громкие стоны. Он извивался, пока Саша старательно ласкал всё его тело. Чувство, что это всё совершенно нереально, не покидало Калининград. Не могло же и правда быть так хорошо... Саша ускорил темп, вбиваясь с характерными шлепками. Он оторвался от ласк, припадая губами к открытому рту Вильгельма. Пот, скатывающийся по худому телу Саши, капал на него, создавая трение. Это было так приятно. Поверить в то, что это не сон, было невозможно. — Schneller, — он сам не заметил, как из него вырвался немецкий, который так старательно душил в себе. — Быстрее... Но Саше, казалось, было наплевать на его слова. Он всецело погрузился в страсть и похоть, давая изголодавшемуся телу наконец то, чего оно желало так долго. — Саша... — выкрикнул Вильгельм, выгибаясь. Его трясло от приближающегося оргазма. — Виль... — не успев договорить, он застонал. Саша взял член Вильгельма в свою руку и надавил на головку, закрывая уретру. Вильгельм, протестуя, вцепился в Сашины плечи. Он хотел было ударить его, чтобы тот убрал руку от его члена, но вовремя остановился. — Что ты делаешь? — на выдохе произнёс он, чувствуя, как внутри него Саша скользит по стенкам. — Вместе... — простонал Саша, выгибаясь. Он ещё сильнее стал вбиваться в Вильгельма, в такт толчкам водя рукой по его члену. И, сделав ещё несколько толчков, они излились почти одновременно. Искры перед глазами Вильгельма превратились в победный салют, который он видел над всем Советским Союзом. Тогда он и подумать не мог, что сделает такое что-то подобное. Что станет таким. Это было поистине прекрасно. Так что ноги подкашивались от наслаждения, а разум отключился. Саша даже после оргазма не переставал стонать и дрожать. Ему уже давно не было так хорошо, чтобы мышцы во всём теле сокращались от сильного наслаждения. Пролежав в тишине ещё десяток минут, отходя от оргазма, Саша, наконец, поднял голову от груди Вильгельма. Он внимательно посмотрел на него, а затем выражение его лица снова изменилось, стоило увидеть мрачную квартиру и улицы Ленинграда в окне. Да, это было лишь временное удовольствие. Чтобы вернуть прежнего Сашу, Вильгельм попробовал что-нибудь сказать. — Это было очень... хорошо, — тихо произнёс он, кладя руки на плечи Саши. От чего-то он улыбнулся, нерадостно, но так тоже неплохо. — Тебе нужно выучить ещё пару слов, чтобы сказать что-то кроме "хорошо", — губы его улыбались, но глаза не светились. — Я выучу, — с энтузиазмом кивнул Вильгельм. — Выучу, если научишь. — Да... времени у нас полно, — сказал Саша, вынимая член из него. Что ещё сказать, Вильгельм не придумал. Настроение Саши стремительно портилось, а сам он мрачнел с каждой секундой. — Ты жалеешь? — тихо спросил Калининград. — Жалею? Вряд ли, — Ленинград пожал плечами, ложась рядом с ним. Теперь уже плечо к плечу, а не на груди Вильгельма. — Тогда почему ты... так, — он замялся, не зная, какое слово подобрать. — А чему радоваться? — с горечью спросил Саша, он глядел в потолок. Вильгельм тоже туда посмотрел, пытаясь понять, что так привлекло Сашу. — Чему радоваться... — задумался он. — Как бы не было хорошо на время, ни тебе, ни мне не нужно то, что сейчас было, — тихо сказал Саша, прикрывая глаза ладонью. — Тебе нужен не я, а ты не мне. Да, пожалуй, это так. Он бы хотел сейчас видеть рядом с собой кого-нибудь другого, а не Сашу. Он друг, не больше. — Да, — протянул Вильгельм, закрывая глаза. — Ты прав. — Этот век нас разрушил... — Не оставив ничего.***