Когда я прощу тебя

      Неприятно ощущать себя лишним, когда все вокруг веселятся и радуются возвращению Сердца. Страшно попасться на глаза знакомым, — Джетт не уверен, что вправе называть себя их другом, — потому что с большой вероятностью его посчитают чужим, если не врагом.       Чужим. Как больно слышать это слово! Будто по сердцу прошлись ножом, оставляя глубокие раны, чего уж говорить о том, что подобное почти прозвучало от человека, который так много значит. А где он, кстати?       Джетт опасливо оглянулся. Вокруг только незнакомые лица, да растерянные посланники. Не самое приятное общество, особенно для бывшего заключенного Цитадели. От воспоминаний побежали мурашки: следовало убраться отсюда поскорей. Олдус Прайд — исключение, остальные блюстители порядка добротой не отличаются, как признают рыжего беглеца, так и повяжут. С хромой ногой далеко не убежишь, а ключа от всех дверей Джетт не достоин. Его более упрощённая версия — самодельная отмычка — хоть и спасает, но…       Джетт тяжело вздохнул, кое-как отыскав место без посланников, сел на выступающий корень эвкалипта. Дерево находилось поодаль от места празднования, поэтому вряд ли сюда кто-то зайдет. За спиной иногда слышались скрип и шуршание, но Джетт знал, что это скриплеры возились с организацией чая и прочей провизии.       Он остался в одиночестве, хотя вовсе не желал этого. За недолгое время путешествия успел привыкнуть к неугасающим разговорам, разбаловав себя надеждой на настоящую дружбу, наивно полагая, что клеймо слежки раствориться само, и не придется разбираться с предательством. Даже тишина, шедшая рука об руку с ним большую часть жизни, обернулась против него. Не грели душу и полный мешочек вместе с двумя монетами от Генри, оттягивая карман ощутимой тяжестью.       Джетт грустно усмехнулся. Недоверие, презрение и одиночество — вот, что он заслужил. Ловкие руки и дешёвые фокусы выручают, но не когда нужно быть искренним. Как способ выжить в жестоком мире и добиться своей цели, может, и сойдёт. А для чего-то большего… Вряд ли.       Что делать, если Джетту так нужны деньги? Почему десять монет дороже Генри, который впервые отнёсся к нему как к человеку? Отлично зная ответ на этот вопрос, легче не становилось. Не так, все не так должно было быть!       Хорошо, что Генри остался жив. И пусть в битве против Освальда выйти победителем невозможно — Генри смог доказать обратное, пока Джетт старался не думать об этом, сидя под дверью и страдая от бесплодных попыток мыслить оптимистично. В который раз он ничего не мог сделать, в который раз бесполезен и слаб. И чего сто́ит Джетт рядом с Генри? Правильно, ничего.       Весомый довод в пользу Генри: он, пусть и самую малость, но смягчился тогда, на поляне за дверью. Джетт помнит, как Генри протянул ему руку сразу после удара. Как тронулся лед, сковавший внутренности с момента осознания степени последствий, вызванных предательством. Джетт думал, что ему этого достаточно — знать хотя бы, что Генри не ненавидит его до смерти. Не полное прощение, а маленькая уступка.       Но Джетт жадина, не привыкший бросать то, что можно было бы и прихватить. Ему мало, нужно ещё. Нужна уверенность в том, в чём получить ее невозможно.       Сейчас, когда все настолько быстротечно, непостоянно и эфемерно, глупо надеяться, что какая-то нелепая влюбленность пройдет проверку временем. Что Джетт не забудет, какими взглядами они обменивались с Генри, как тайком проводили время вместе, пока остальные спали, искренне наслаждаясь моментом. Что однажды все-таки прозвучат не сказанные слова, которые изводили Джетта страхом быть отвергнутым. Перед тем как уснуть, закрывая глаза и улыбаясь неизвестно чему, приятно было представить лучший сценарий развития признания. Ровно до тех пор, пока не стало очевидно, что этого никогда не будет.       Джетт понимал: сам виноват в несвоевременных и неправильных чувствах, в непреднамеренном предательстве, в собственной глупости.       Поэтому стоит дождаться, пока свое дело за него сделает время. Но, видимо, Джетт должен сделать все сам. Смириться, собирая коллекцию несказанных слов; глотать обиду и терпеть в ожидании, когда буря внутри потеряет свои силы. Лекарство — время — имеет неприятное побочное действие в своей длительности.       Джетт зажмурился, будто бы ему в лицо светило яркое солнце, хотя сейчас поздний вечер. Резко захотелось уйти и не возвращаться. Всплеск чувств и воспоминаний потревожил ровную гладь контроля, такого хрупкого и непостоянного.       Достаточно. Что за дикость — занудам на празднике не место! Среди толп счастливых людей, игривых детей и снующих туда-сюда скриплеров Джетт единственный, кто никак не может проникнуться атмосферой. Пора уходить. Навсегда.       Собравшись с мыслями, решив откинуть все сомнения, опять надев маску вечно веселого парня, пора становиться тем, кем всегда являлся. Лживым, фальшиво улыбающимся, дабы угодить каждому, кто готов заплатить. К этому привыкаешь со временем, черствея из года в год. Джетт горько усмехнулся.       Но на празднике он не единственный «неправильный» — перед ним возник из ниоткуда такой же недовольный и подавленный Генри. Джетт замер, замерло и его сердце. Что за шутки? Тут же никого не было буквально несколько секунд назад.       Куда бы он ни шел, чтобы не выбрал, рано или поздно все возвращается к Генри. Несмешно.       Румянец покрыл щеки неуверенной розовой дымкой; хотелось сбежать. Джетт надеялся, что это его больная фантазия разыгралась, вызвав такие реалистичные галлюцинации. Скоро привидение развеется, и можно будет выдохнуть.       — О… — Генри так же ошарашен встречей, как и Джетт. Но быстро приходит в себя: — Привет, — звучит неловкое.       Интересно, однако, работает телепорт из дома Тиса. Генри точно помнил, как произнес: хочу к своим. Видимо, Джетт все ещё считается за своего.       Зрительная и слуховая галлюцинация одновременно? Нет, пожалуй, это уже чересчур. Джетт медленно разворачивается, затем быстро срывается с места и бежит. Куда — сам не знает, только бы подальше отсюда. Наверное, во всем виноваты скриплеры с их странным чаем, от которого Джетт попросту не смог отказаться.       Со стороны это выглядит смешно: хромой пытается убежать от парня в хорошей физической форме.       — Джетт, постой!       Джетт понимал: Генри специально не догонял, держа расстояние в два шага, но Джетт не собирался останавливаться — какие ожидают последствия? Впрочем, убежать также не выйдет.       Куда ни поверни, что ни сделай — бестолку. И речь не о жалком побеге. Ничего не будет как прежде. Генри не простит Джетта, как и Джетт не простит себя. Замкнутый круг, клетка похуже Цитадели.       — Ты выдохся. Прекрати убегать, — настаивает Генри спустя какое-то время.       — Мне почему-то казалось, что тебе нечего мне сказать. По крайней мере, там, — Джетт имел в виду поляну за дверью последнего испытания. Интересно, сердце стучит так громко потому что он пробежался, или из-за Генри? Джетт не уверен, что хочет знать ответ. — Ты что-то хотел?..       — А вот мне показалось, что там как раз таки ты хотел что-то не договорил. — Генри проигнорировал вопрос.       — Хочешь сказать, что пришел только из-за любопытства? Ну, извини, я уже забыл, о чём тогда думал.       Ложь. Даже сейчас Джетт не выпускал из мыслей безнадежно глупую идею закончить то, что так хотел. Идиот.       — Зато мне есть что сказать, — Генри тяжело вздохнул, словно вовсе не хотел говорить. — Подумал, раз это связанно с тобой, то и спрашивать у тебя.       Джетт весь напрягся, а внутри что-то болезненно сжалось. Но Генри не торопился. Тишина больно давила на уши после суматохи празднования. Оттого ещё более неловко воспринималось то, что они уже несколько минут стояли молча.       — После нашего разговора я больше не ненавижу тебя и не хочу ударить, — Джетт потёр нос, которому досталось от кулака Генри. — Но, знаешь, такое чувство, будто чего-то не хватает. Ускользает сквозь пальцы, а я не понимаю. Мне… совсем не нравится это.       Джетт прекрасно понимает, о чем говорит Генри. Хочется рассмеяться, истерично и безумно, но это бессмысленно. Как же иногда хочется забыть про логику и жить чувствами, глотая их как воду, не задумываясь.       — Генри… — начал Джетт медленно. — Я отвратительный человек, не заслуживающий прощения. Тебе нужно быть более решительным в своих действиях.       «Например, бросить меня и уйти наконец» — мысленно дополняет Джетт.       — Ты прав, я пока не могу простить тебя, — Генри выделил интонацией слово «пока», и Джетт невольно вздрогнул. — Но и не хочу, чтобы ты бесследно исчезал. Потом, позже, когда я прощу тебя, мне очень хочется, чтобы мы дружили с тобой снова. Знаешь, я плохо понимаю ваши правила общения, и вообще… — запнулся на полуслове. — Вообще, ты отличаешься от других. Как будто бы терять тебя было бы больнее, чем кого-либо другого.       Джетт ожидал чего угодно, но никак не этого. Не внезапного откровения, в котором Генри почти напрямую признается, что Джетт ему всё-таки дорог, что, возможно, глупые надежды на взаимность имеют под собой основания. Но не сейчас. Потом, когда Генри простит его.       — Генри, ты слишком добр ко мне… — выдавливает Джетт. Голос не вовремя подвел. — Я не заслужил этого.       — Это не доброта. Просто…       Просто оказалось совсем не простым. Настолько, что обычными словами не скажешь. Объяснять по-другому Генри не умел.       — Просто мешает какое-то чувство, похожее на жалость, но разительно отличающееся от нее. Знаю, что ты непременно уйдешь, и, все-таки, я очень хочу, чтобы ты остался ещё ненадолго.       Генри замолчал. Джетт пытался отследить момент, когда потерял последние крупицы самоконтроля, так как сейчас ясно почувствовал, как изменилось выражение его лица, выдавая все мысли.       Джетт, измотанный беготней с места на место, снедаемый собственными мыслями и чувством вины, запутавшийся в жизни и в себе. Генри не должен сочувствовать, но он и не сочувствует. Сердце в груди как-то неприятно покалывает. Джетт знает, что это за чувство. Такое, что хочется сгрести в охапку всего Генри, заключив в теплые объятья, запустить руку в волосы, наплевав на обжигающий огонь, собственной кожей чувствуя все, что раньше было недоступно.       Слова дались невероятно сложно, но от каждого из них было легче. Волшебство, не иначе.       — Хах, Генри, кто бы мог подумать… Походу, мы с тобой, два идиота, думаем об одном и том же. Но ведь я… продал тебя! Как ты можешь после этого вообще со мной разговаривать? Я тоже не понимаю, Генри, я не то чтобы не лучше тебя, наоборот, в сотни раз хуже! Почему… почему ты еще разговариваешь со мной?       Джетт сорвался. Если бы не ком в горле, предупреждающий о надвигающейся угрозе слез, он бы продолжил говорить о том, что нечего Генри таскаться с жалким вором. Выдал бы, что этот вор успел по уши влюбиться в него, поведясь на нелепое сочетание случайностей, несуразной нитью сшив две, казалось бы, параллельных линии, которые никогда не должны были встретиться. Джетту хотелось взвыть.       — Сам не знаю. Но… Обещай мне, — Генри вдруг обрел твердость в голосе, — что, когда я прощу тебя, ты не отдалишься от меня. Что все будет так, как и прежде.       — Как и прежде? Ты-то сам в это веришь?       — Хочу верить. Джетт, ты тоже поверь, — в голосе Генри было что-то умоляющее, чему Джетт сопротивляться был не в силах.       — Я… обещаю.       Генри слабо улыбнулся. Джетт, к сожалению, ответить тем же не мог. Его как будто парализовало.       — Будь осторожен. А я вернусь к остальным.       Генри махнул на прощание, и, не дожидаясь, пока Джетт придет в себя, ушел в сторону шума.       Слезы не спрашивали разрешения, не предупреждали, — просто взяли и появились. Не такие, какими обещать быть десять минут назад. Джетт попытался стереть их рукой, но тщетно. Шмыгая носом, он вдруг осознал, что сейчас, кажется, счастлив. Да, он плакал, однако не от бессилия, вовсе нет. Откуда-то появилась глупая уверенность, что Генри непременно его простит.       Джетт зашагал вперед, зная, что будет делать дальше.