Кукольный дом

Когда лето уже умчалось прочь, но об осени напоминает только временами налетающая свежесть, приятно пройтись по берегу океана – слишком узкому, чтобы привлечь желающих понежиться под последними жаркими лучами этого сезона, и слишком удаленному от железнодорожной станции, чтобы собрать слишком много коллекционеров отличных видов. Имаи выбрал это место спонтанно, решив, что Аччану понравится уединение и тихая, умиротворенная красота. Что может быть лучше, чем сидеть на песке, подставив лицо прохладному бризу, жевать сэндвич с помидорами и рукколой и слушать шум волн и шелест сосновых ветвей над головой? – Лежать в кровати под теплым одеялом с бутылкой виски, – проворчал Аччан откуда-то из глубин. Имаи тихонько рассмеялся, пихая его в бок. Неженка, даже носа наружу высунуть боится. – Я не боюсь, – с достоинством ответил Аччан, не пытаясь уйти от тычка. – Просто не хочется. Чего я там не видел? Тебе нравится торчать на ветру, вот и пожалуйста. Но не жалуйся, если простынешь, и Ани будет тебе потом неделю выговаривать. Имаи только хмыкнул. Даже если он простынет, Ани ничего не узнает. Никто не узнает, кроме Аччана… Тот замолчал, подозрительно прислушиваясь, растерянный и заинтригованный. И Имаи сжалился над ним, поясняя очевидное: последнее время остальные все чаще оставляют их только вдвоем. Тут же никого кроме них нет. Странно, что Аччан этого не заметил раньше. Или не странно, учитывая то, что он и так почти постоянно витает где-то в своих мирах, далеко от всех остальных… – Я правда не замечал, – расстроенно пробормотал Аччан. – Я думал… я был уверен, что у нас все в порядке… Его беспокойство ощущалось почти физически, Имаи даже не сразу сообразил, что его так огорчило. Зато когда он, и сам растерявшийся от такого поворота, рассказал, в чем дело, Аччан неожиданно умолк совсем, а по щекам пополз жар, застучало сердце. – Прости, – пробормотал он, поспешно отступая, отдавая контроль. – Я… непроизвольно. Как будто Имаи когда-нибудь был против. Особенно, когда сам только что звал Аччана выйти. – То есть… То есть, остальные думают, что мы… хотим уединения?.. Его голос подрагивал от волнения и… нетерпение, кажется, это было оно. Аччан изо всех сил пытался скрыть собственную заинтересованность, и это было даже мило, особенно, учитывая, что сейчас они с Имаи находились так близко, что тот если не мысли его читал, то эмоции-то ощущал достаточно отчетливо. – А мы не хотим? – пробормотал Имаи вслух, тихо, чтобы не услышал какой-нибудь незамеченный случайный прохожий. – Ты не хочешь? – Хочу, – ответил Аччан застенчиво. – Я думал, что ты не хочешь. В смысле… тебе это не интересно. Вообще-то Имаи было много чего интересно, уж кому как не Аччану об этом знать лучше всех. – Я не в этом смысле. – Аччан явно колебался, но все-таки решился сказать, но так тихо, что если бы Имаи не прислушивался со всей чуткостью, то не услышал бы. – Ты мне… нравишься. Мы ведь могли бы… Я не знаю, как это можно осуществить в нашем положении, но… Конечно, могли бы. Имаи себе прекрасно представлял, как именно, и не удержался от того, чтобы показать Аччану во всех подробностях, поймав еще одну волну удушающего жара и привычно тяжелое ощущение внизу живота. Забавно, раньше он ощущал подобное почти исключительно на сцене – повседневные эротические переживания тела обычно проходили мимо него. А ведь это могло бы стать отличным полем для экспериментов… – Тебе интересно только это? – с легкой укоризной поинтересовался Аччан. – Твои чувственные эксперименты? Имаи рассмеялся этому едва заметному оттенку ревности в голосе Аччана: если посмотреть отвлеченно, тот буквально ревновал себя к самому себе же. Кто бы что на его счет ни думал, Имаи не обольщался фантазиями и прекрасно представлял себе, что и как работает в их коллективе. А еще подозревал, что если не будет потакать Аччану во всем, тот просто возьмет, да и запрет его в свой чулан, вот посидишь там, подумаешь над своим поведением и… – Дурак! – Аччан чувствительно шлепнул его так, что где-то внутри зазвенело. – Ну что ты несешь… Имаи хлестнуло такой искренней обидой, что ему даже стало стыдно за свои подначки. В сущности, он же не имел в виду ничего плохого. Он просто шутил… – Это не смешно, – Аччан был предельно серьезен, даже чуть-чуть зол. – Я ведь никогда не обижал тебя. Я бы и не смог. Зачем ты так… Наверное, Имаи просто не мог никак забыть тот «инцидент» и время, которое они провели в тюрьме и на психиатрическом освидетельствовании. Не мог забыть слова доктора Танаки о том, что таких как он, так сильно провинившихся перед коллективом, обычно изгоняют или изолируют. Он никогда до этого не думал, что подобное возможно. Не с ними. Не с Аччаном. Но… Наверное, тот страх – остаться одному, а, может, и вообще перестать существовать – так и не вышел из него. И подталкивал к сомнительным шуткам… – Ты никогда не останешься один, – с жаром сказал Аччан. – Пожалуйста, поверь мне. Я так… я не смогу без тебя. Никогда. Ты – самое драгоценное, что у меня есть, и я… Это смущало. Было жгуче приятно и при этом так неловко, что Имаи не смог придумать ничего лучше, чем поцеловать Аччана, не позволяя ему закончить фразу. Ему случалось как-то целоваться с мужчиной, так вот: это было совсем другое. Мало того, что поцелуй происходил внутри, а не снаружи, так еще и Аччан… Он так порывисто подался навстречу, так жарко обнял всем собой и приник, почти сливаясь, что Имаи чуть было не упустил контроль над телом. Было бы непозволительно неосторожным шлепнуться вот так, на улице, возможно, у кого-то на виду… – А я говорил, что лучше дома, – прошептал Аччан чуть насмешливо, настойчиво ласкаясь к нему. – В теплой кровати, под одеялом… Где мы сможем делать все, что захотим… У Имаи голова шла кругом от обилия непривычных ощущений и порывов, которые он не успевал гасить. Аччан был таким приятным на ощупь, таким вкусным и ласковым, и почему Имаи раньше даже не подозревал о том, насколько это здорово – вот так? Он бы предложил гораздо раньше… – Я тоже не подозревал, – признался Аччан, слегка отстраняясь и давая ему передышку. – Это так странно… Но мы могли бы попробовать еще и руками. И… еще всякое. Так, как ты показывал. А вот это точно надо делать только дома. Еще не хватало снова попасть в полицию, теперь уже за непристойное поведение… Тогда Имаи точно не отделается предупреждением от коллектива. И окажется в чулане. – Ну хватит уже, – с раздражением перебил его Аччан, и Имаи, хихикая, поднялся и пошел по песчаной косе обратно – к парковке, где оставил машину. Ему и правда не терпелось уже вернуться домой поскорее. На самом деле пресловутый чулан вовсе не был чуланом в прямом смысле этого слова. Это Имаи так представлял себе место, где Аччан хранит «кукол» – лирические образы, которые используются для работы. Сам Аччан утверждал, что куклы живут в огромном доме, у каждого своя комната под стать характеру и предназначению конкретной «куклы»: у кого-то это гримуборная старомодного кабаре, у кого-то – темный и сырой подвал, а кто-то превратил отведенное ему место в целое адское королевство. Даже страшновато жить с такими персонажами практически под одной крышей, но Имаи знал, что как бы красочно куклы ни выглядели для зрителей в зале, они, в отличие от них пятерых, не настоящие люди. Просто сгустки ярких эмоций, насыщенные по большей части печалью и отчаяньем образы, которых Аччан отселял из себя каждый раз, когда придумывал новую песню. Иногда эти отселенцы жили долго и трансформировались с годами в более актуальные версии себя, приобретали все новые черты, обогащались смыслами, но чаще или истончались, затрепанные повторением, и исчезали или застывали в своей залакированной идеальности и не развивались. Куклы они и есть куклы. Забавная была система, и самое забавное в ней было то, что у Имаи ничего подобного не наблюдалось. Он тоже писал песни, создавал образы, которые время от времени вытягивал, чтобы нацепить на сцене, но эти образы никогда не существовали отдельно от него самого. Он всегда был цельным – с самого момента своего рождения. По сути – точно такой же отселенец Аччана, но с достаточно сложным внутренним устройством, чтобы стать полноценной личностью. Можно сказать, ему повезло не родиться безмозглой куклой, только и умеющей, что переживать одну и ту же печальную эмоцию из раза в раз. С другой стороны – Имаи много размышлял над этим, но так и не смог понять, что именно из себя отселил Аччан при его рождении. А, главное, зачем? Что в Имаи его так тяготило? Или же принцип появления на свет их четверых был каким-то принципиально иным нежели чем у кукол? Аччан на эти темы говорил неохотно, он не слишком хорошо помнил большую часть своего детства, да и в целом сама мысль о том, что он – основная личность, ответственная за все происходящее с коллективом, приносила ему, скорее, беспокойство и уныние, так что Имаи перестал его донимать с этим уже много лет назад. Так, размышлял на досуге сам с собой, ну, иногда еще с Хиде болтал на эту тему – тот был рад поддержать любой разговор и иногда выдавал достаточно непредсказуемые идеи. Вот тоже было странно – вся суть Хиде заключалась в его предсказуемости, удобности, какой-то внутренней гибкости и одновременно целостности. Из-за этого от него никто никогда не ждал чего-то этакого, какого-то внезапного финта. Все в группе знали, что на Хиде можно положиться, и он никогда не подведет. Он и не подводил. Но время от времени между делом говорил что-то такое, от чего Имаи становилось на пару секунд остро стыдно, что в первые годы после его появления он относился к Хиде как чему-то вроде комфортного эха. Не особо видел в нем полноценную личность. Так вот, Хиде на тему «первоначального расщепления» имел такое мнение: в отличие от кукол, которых Аччан сознательно вынимал из себя будто занозы, чтобы избавиться от боли и неудобства, появление участников группы не было запланированным актом творения. Каждый из них появился ровно тогда, когда в нем настала необходимость, и каждый из них в какой-то мере стал противоположностью Аччана, которой ему почему-то не хватало. Так что, по мнению Хиде, они не были побочными продуктами сознания Аччана, они были… призванными им личностями. Помощниками, защитниками, проводниками, носителями качеств, которых не было в нем самом. – Тогда откуда же мы взялись? – спросил Имаи. Хиде только вздохнул, криво усмехаясь. – Может быть мы – души его предков? Или, например, боги-защитники? Имаи не ощущал в себе ничего божественного. Ну или он как-то иначе представлял богов. Но мысль о том, что он сам, возможно, иномирная сущность, а не очередное порождение травм и комплексов Аччана, ему нравилась. Не потому что он завидовал Аччану из-за его «первородства», скорее… Имаи просто хотелось быть тем, с кем Аччан захотел бы сблизиться сам, вне контекста их вынужденного сосуществования в одном теле. Он хотел быть значимым. Равным. Тем более, что в какой-то мере Имаи был гораздо богаче Аччана: у себя он построил не какой-то там дом с куклами, а целую Вселенную. И точно так же, как Аччан иногда жалел, что не может пригласить его в свой кукольный дом, Имаи брала досада, что у него нет никакой возможности показать Аччану свою часть их общей жилплощади. Они все жили отдельно, практически не соприкасаясь друг с другом в частной жизни, но отчетливо ощущая каждый каждого в любую секунду сна или бодрствования… Ну, не в любую, конечно. Иногда можно было урвать несколько минут исключительной приватности – обычно в те дни, когда они выпивали. Почему-то действие алкоголя на всех было различным: Имаи и Аччан оставались самыми стойкими, сколько бы они ни пили, и бодрствовали еще какое-то время после того, как остальные укладывались спать. Аччан, правда, Имаи обычно перепивал, но случались и у него маленькие победы. Правда после происшествия с арестом Имаи уже сознательно старался не оставаться в теле одному, тем более, пьяным. Как оказалось, идеи, которые приходят ему в нетрезвую голову, могут быть социально неприемлемыми, а ему больше не хотелось попадать в такие ситуации. Конечно же, не потому, что он боялся чулана. Это он так, болтал, чтобы поддразнить Аччана. Он просто не хотел неприятностей для остальных. Для Аччана. В первую очередь – для Аччана. Все всегда крутилось вокруг него. Как часто и как надолго бы Имаи ни запирался в своей многогранной Вселенной, с каким упоением бы ни изучал внешний мир, все равно все и всегда замыкалось на Аччане. Сначала он думал, это потому что тот, все-таки, основная личность, и функция Имаи заключается в том, чтобы его в той или иной степени обслуживать. Даже пытался чуть-чуть бунтовать и смещать фокус своих интересов на других людей – на внешних людей из реального мира. Аччан, как ни странно, не возражал, даже подыгрывал. В последний раз это все закончилось каким-то безумным романом на троих с экстравагантным иностранцем – остальные, спасибо им большое, в ключевые моменты держались подальше и не встревали, – в самый бурный период которого Имаи наконец понял, в чем дело. Он просто был влюблен. И влюблен вовсе не в настоящего человека. Влюблен в свою основную личность. Это открытие настолько выбило Имаи из колеи и напугало, что он спрятался, предоставив Аччану одному выкручиваться и объяснять Реймонду, что произошло и почему его поведение так изменилось. Прошло уже полгода с тех пор, а ему все еще было стыдно за тот эпизод слабости. Аччан, правда, ни в чем его не упрекал и вообще слова плохого не сказал, когда Имаи выполз из своего убежища лишь в тот момент, как грустный Реймонд помахал на прощанье рукой из-за стойки таможенного контроля и скрылся в коридоре, ведущем к гейтам аэропорта. Он даже не спросил, что случилось. Просто осторожно выразил надежду, что сейчас Имаи лучше себя чувствует. Может быть, он уже тогда догадался? Или же просто решил, что Имаи «не интересны» плотские утехи, и тот решил скинуть все физическое взаимодействие на товарища? Или… Впрочем, что гадать? Главное, что с тех пор Имаи почти постоянно чувствовал, что Аччан к нему… приглядывается, что ли. Никогда он еще не был таким внимательным, чутким, даже предупредительным. И все остальные словно затихли, наблюдая за их обоюдными неловкими танцами. Наверняка же шушукались там между собой, возможно, даже хихикали и уж точно выдвигали разные предположения. Зная неугомонного Юту, скорей всего и ставки делали на то, во что выльется это странное взаимодействие. И все полгода Имаи чувствовал себя словно наэлектризованным, неспокойным, одновременно измученным от ожидания непонятно чего, и восторженным этим грядущим непонятно чем. Наверное, так и ощущалась влюбленность. Взаимная влюбленность. О том, что Аччан к нему тоже неравнодушен, Имаи догадался не сразу, и еще долго запрещал себе верить. Так-то он был оптимистом, в большинстве случаев даже не вспоминавшем о возможности неблагоприятного исхода для любого из своих начинаний, но в этот раз сработало какое-то дремучее суеверие, и Имаи изо всех сил старался держать себя в руках. Потому что цена ошибки в этот раз была бы космической. Если бы все оказалось не так, как он себе навоображал. Если бы все оказалось так, но Имаи повел бы себя как-то неправильно и все испортил. Если бы даже они оба все сделали как надо, но в результате поняли, что вместе быть не могут, то… То – что? Они буквально жили в одном теле и не могли разойтись. Они работали вместе и не могли обойтись друг без друга. Куда бежать? Что делать? Имаи даже посоветоваться ни с кем не мог, потому что ни Хиде, ни Юта, ни Ани не обладали каким-то своим, суверенным опытом в любовных делах. А обратиться за помощью к кому-то извне, зная, что Аччан где-то тут же рядом и все, возможно, слышит?.. Но пару недель назад Хиде – опять Хиде! – вызвал его на откровенный разговор. Еще со времен регулярного общения с доктором Танакой Имаи помнил свое изумление некоторым раскрывшимся тогда вещам. Обычно они друг с другом не проговаривали какие-то моменты вроде того: а как каждый из них воспринимает общее пространство и свои личные «комнаты» внутри разделенного сознания? Ну, понятно, личное всегда было личным, и в их положении хоть какая-то иллюзия приватности была слишком дорога, чтобы влезать неуместным любопытством еще и в это. Но общее… Имаи всегда воспринимал то место, где они встречают друг друга, чем-то средним между переговорной комнатой с удобными досками для черчения, проекторами, экранами и прочими полезными штуками и репетиционным залом с инструментами, порой самыми невероятными, и всякой нужной техникой. Но в ходе десятков интервью, что они дали после ареста, выяснилось, что с точки зрения Аччана, например, общее пространство выглядит как гостиная большой богатой виллы, половина которой построена в японском стиле, а половина – в европейском. Он там даже бродил по этому дому, встречая остальных участников то в одном, то в другом месте. Оказалось, например, что для разговоров с кем-то наедине – ну, относительно наедине, конечно – Аччан предпочитает выходить в небольшой японский садик, а сам живет просто в одной из спален этой же виллы. Тогда Имаи узнал и про чулан – небольшую каморку в доме Аччана, из которой открывался выход в какую-то параллельную вселенную – место обитания кукол. Юта описывал общее пространство как большую светлую комнату на втором этаже городского дома – что-то среднее между репетиционной базой группы и комнатой увлеченного подростка. Хиде, судя по всему, страдал клаустрофобией, так что его общее пространство выглядело как поляна в парке с вечным ханами. Парень просто обесценил саму суть ханами, заключающуюся в прелести мимолетности цветения, но зато общался со всеми, сидя под сакурой и попивая пиво, и чувствовал себя абсолютно умиротворенным. А по мнению Ани они вообще собирались все вместе исключительно в пивнушке. Мало того, он еще эту пивнушку и населил своими фантомами – там был и хозяин, и жена хозяина, и завсегдатаи, которых он знал в лицо. Самое занятное: на тот момент каждый был абсолютно уверен в том, что остальные видят именно его версию реальности, и никто никогда не задавал друг другу вопросов и не уточнял деталей. Так что в какой-то степени арест и общение с доктором Танакой – как во время разбирательств, так и после – сыграли свою благотворную роль. Правда, наверное, совсем не в том смысле, какой предполагал добрый доктор. С точки зрения психиатрии им следовало бы объединиться в цельную личность или хотя бы продвинуться в вопросе взаимного контроля. Они же наоборот использовали полученные знания и приемы, чтобы как можно качественней обеспечивать друг другу приватность в тех случаях, когда это необходимо. За годы после «инцидента» они научились отходить в сторону, не засыпая, а просто выключая свои органы восприятия друг друга. Они научились создавать локальные пространства для приватных бесед. Единственное, чего у них никак не получалось, это воспринимать внутреннюю реальность глазами друг друга. Имаи так и жил в своей пульсирующей Вселенной. Аччан так и бродил по комнатам своей эклектичной виллы. А Хиде жил в устроенном по последнему писку моды доме рядом с солнечным парком, где цвела вечная весна. Так что Имаи понятия не имел, как выглядело с его точки зрения то место, куда Хиде зазвал его поговорить об Аччане. Для самого Имаи это был подводный туннель – они как-то видели похожий в океанариуме, и он так запомнился Имаи, что тот не преминул утащить интересную локацию к себе. Они стояли в полутемном помещении, пронизанном прошедшими синюю толщу воды солнечными лучами. Над ними и вокруг них проплывали странные фантастические существа, весьма отдаленно похожие на рыб, а Хиде негромко и как будто извиняясь говорил: – Может быть, вы наконец… ну, поговорите друг с другом? – О чем? – О том, что ты уже несколько месяцев вибрируешь. О том, что Аччан истекает такими липкими эмоциями, что мы все замучились оттираться. – Он всегда такой… – пробормотал Имаи странно смущенный этим замечанием. Аччан и правда будто бы сочился чем-то вроде смолы – что-то душистое, вязкое и терпко-сладкое обволакивало Имаи каждый раз, стоило им перекинуться парой слов. Штука была в том, что Имаи подозревал в авторстве этих липких эмоций именно себя. Но если со стороны понятно, что это именно Аччан… – Обычно он все-таки поаккуратней, – вздохнул Хиде. – Мы честно терпели сколько могли, но впереди тур, а вы немножко в раздрае. И мы втроем не вывезем без вас. – Да брось, – отмахнулся уже взявший себя в руки Имаи. – Лучше скажи, когда истекает срок, на который ты поставил на то, что мы… ну, это самое? Хиде покачал головой, улыбаясь. – Через две недели. Имаи кивнул. – Я что-нибудь придумаю до тех пор. И он придумал. Позвал Аччана на свидание. Ну или что-то вроде того. В конце концов все получилось, пусть Аччан и не сразу понял, к чему Имаи пытался привести… И что бы там Аччан себе ни думал, не было у Имаи никаких сложностей с самим фактом физической близости. Просто его знания были по большей части теоретическими, что о сексе, что об отношениях вообще. Так уж сложилось, что из них пятерых он хуже всех умел общаться с внешними людьми: ему было сложно формулировать свои мысли словами, внутри группы ведь можно было обойтись образами и эмоциональными импульсами, его и так отлично понимали. А слова сильно упрощали, возводили преграды, привносили в общение ненужные условности. В словах было легко запутаться – как ни старайся наиболее точно выразить свою мысль или чувство, результат все равно будет похож на фигурку, собранную из кубиков лего. Что-то яркое, условно похожее на оригинал, состоящее из универсальных деталей. Имаи раздражала универсальность. И необходимость обмениваться вот такими искусственными конструкциями с человеком, с которым, вроде как, предполагалась душевная близость… Наверное, поэтому за все время существования группы самое близкое к отношениям, что было у Имаи, это недавний недороман с Рэймондом Уоттсом. Они не понимали друг друга совершенно и общались на языке музыки, и это было классно, так здорово и воодушевляющее, что Имаи наконец-то хотел всего – и творческой близости, и эмоциональной, и физической. Именно тогда он и начал задумываться о том, как получить сексуальное удовольствие с партнером, учитывая, что их в одном теле двое одновременно. Он стал фантазировать, выдумывать разные способы… И пришел к неожиданному выводу, что гораздо больше размышляет на тему того, как они с Аччаном будут взаимодействовать, а присутствие в воображаемом сексе Реймонда внезапно оказалось и вовсе лишним… Если бы Имаи знал, насколько яркими могут быть ощущения от подобной близости! Если бы он прозрел раньше! – Ну и что, что было бы, прозрей ты раньше? – мягко, сонно растекаясь, спросил Аччан. – Ты был к этому не готов, я был к этому не готов… Ничего бы не вышло. Особенно – не вышло бы так… так хорошо… Наверное, он был прав. Конечно, жаль, что столько времени потеряно, зато сколько его впереди! Смех Аччана дрожал в каждой клеточке тела, и когда тот снова приник к нему внутри и забрал контроль над руками, Имаи оставалось только подставляться под ласки и стонать в голос. Правда, Аччан скоро зажал ему рот ладонью, и так почему-то было еще слаще… Пробуждение было непривычно приятным, каким-то невесомым, он проснулся точно не в теле, но и обычных ощущений не было, словно он оказался в полном вакууме посреди ничего. Имаи инстинктивно потянул за ниточки своей внутренней Вселенной, пытаясь понять, куда его занесло в этот раз, но отклика не было. Вообще, никакого. Будто бы его и вправду выкинуло за пределы личной реальности. Но такого же точно не могло произойти? По крайней мере раньше с ним никогда подобного не случалось. Это было любопытно, но и немного тревожно. Он попытался нащупать тело, но все телесные ощущения, хоть и оставались по-прежнему слышны, доносились словно из-за толстого слоя ваты и были едва различимы. – Не бойся, – произнес голос совсем рядом, и Имаи вздрогнул, инстинктивно отпрянув. – Кто ты? – спросил он, пытаясь вглядеться в сгусток незнакомой пустоты поблизости. – Не узнаешь меня? – смешок был до боли знакомым, и пустота медленно начала обретать контуры и очертания. – Довольно обидно, знаешь ли, просыпаться после ночи любви с человеком, который даже не помнит твоего имени… – Аччан? – Из бесконечного ничего вокруг вырастали визуальные и тактильные образы: разворошенная постель, резная спинка кровати, начинающие увядать пышные розы в вазоне у подушки – лепестки черно-красного цвета осыпались прямо на подушки и простыни. И вся спальня – темная, с едва различимой в углах высокой мебелью, с легкой кисеей на окнах, за которыми пронзительно сияла тьма вечной ночи… Это определенно была спальня Аччана, Имаи узнал бы ее, даже если б сам Аччан не лежал сейчас рядом, подперев голову рукой, и не разглядывал его с легкой, будто бы немного смущенной улыбкой. – Как я здесь оказался? – ошарашенно спросил Имаи. – Это ведь невозможно… То есть, я всегда считал, что это невозможно… Аччан одобрительно кивнул. – Я тоже раньше так считал. Но потом подумал, а почему я все время себя ограничиваю? Зачем все эти правила, запреты, устоявшиеся паттерны поведения… – Аччан усмехнулся, качая головой. – Знаешь, пару месяцев назад я прочел одну книгу. По психологии. Там был один момент… Автор предлагал подумать: зачем мне нужно то, что со мной происходит? Зачем меня мучают воспоминания? Зачем я не могу решиться изменить то, что делает меня несчастливым? Зачем мне вообще оставаться несчастным? Звучало как-то странно, но Имаи против воли слушал с интересом, не представляя, к чему Аччан ведет. – Проблема ведь не в том, что мне никак не справиться с собой – я справлялся с вещами и похуже. Дело в том, что я и в самом деле боюсь перестать быть несчастным. Я боюсь, что счастливому мне придется решать уже совсем другие задачи, к которым я не привык. Мне придется делать самому вещи, которые я всю жизнь перекладывал на других. Мне придется искать вдохновение в новых, неизученных областях. Мне, возможно, даже придется сменить сферу деятельности, потому что то, чем я занимаюсь сейчас, я не выбирал сам, я просто принял отведенную мне роль… Имаи застыл, глядя на Аччана с недоумением. Что он такое говорит вообще? Что значит, не выбирал? – Погоди, – начал было он, но Аччан перебил его, словно не слыша: – А, самое главное, мне придется строить отношения с любимым человеком, и в них каждую секунду что угодно может пойти не так – уж лучше просто сидеть и мечтать, ведь в мечтах наши отношения всегда идеальны, хоть и недостижимы… Аччан застенчиво улыбнулся, придвигаясь ближе. – Я понял, что не хочу больше мечтать, Хисаши. Я занимался этим слишком долго и был несчастен все это время. Я больше не хочу быть несчастным. Я хочу быть с тобой. На самом деле вместе. – Ну хорошо, – скованно ответил Имаи, изо всех сил стараясь не впадать в панику, быть разумным, – только это все странно как-то… Потому что со мной – это в любом случае не на самом деле. Я ведь просто часть тебя. Как и остальные. Если все мы… если все, что у нас есть, удерживает тебя от того, чтобы стать счастливым… – Нет! – резко сказал Аччан. – Ты тут ни при чем. Ты – другой. Я знаю это, чувствую! Он подскочил с постели, и Имаи инстинктивно вцепился в простыни, потому что пространство поплыло вокруг них, искажаясь и ломаясь. Это было страшно, даже страшней слов Аччана до этого, потому что тот явно не контролировал ни себя, ни свою реальность. Он метался по спальне, как дикий зверь в клетке, и темные стены дробились и осыпались, с ледяным звоном лопнуло окно, и ночь за ним оказалась разорвана в клочья, которые тут же истончились в воздухе словно тонкие ниточки сажи. – И я, – сказал Аччан, оборачиваясь и глядя на него в упор, тяжело и голодно, – и я другой. Я сделаю все для тебя. Я сломаю эти убогие закутки и построю новый мир – для нас с тобой. Такой мир, в котором мы на самом деле сможем быть вместе, никогда не разлучаясь. Никогда не размениваясь на общение с ненужными, с посторонними… Он продолжал говорить и говорить, убедительно и страстно, но Имаи уже не слушал его, оглушенный запоздалым прозрением. – Где Аччан? – перебил он, стараясь не смотреть говорящему в глаза. Тот осекся и пошатнулся. – Хисаши? – произнес он растерянно и умоляюще, так похоже, что Имаи на долю секунды усомнился, но не позволил себе дать слабину. – Я не знаю, кто ты, – сказал он как можно равнодушнее, – очередной момент слабости Аччана или одна из его кукол, но ты точно не Аччан. Не настоящий Аччан. Двойник неожиданно жестко усмехнулся, окончательно теряя сходство с оригиналом. – А ты не думал, что совсем не знаешь своего «настоящего» Аччана? – спросил он горько. – Ты никогда не был здесь, в его персональной реальности, никогда не заглядывал к нему в сердце… Вы даже по душам почти не разговаривали! Ты уверен, что знаешь, о чем думал твой Аччан, запертый в вечном одиночестве своего маленького мирка? О чем он мечтал? Чего он хотел – на самом деле? – Уж точно не сломать все вокруг себя, – ответил уязвленный Имаи. Двойник хмыкнул. – Построить новое, не сломав старое, невозможно. – Ну, тогда тебе придется сломать и меня тоже. Потому что я в твоем новом мире жить точно не хочу. Лицо двойника исказилось болью и страданием, и Имаи едва погасил в себе порыв кинуться к нему, обнять и утешить. Все-таки он был так похож на Аччана… – Знаешь, когда я впервые понял, что люблю тебя? – спросил двойник негромко. – Когда ты только появился. Мне было семнадцать, я был потерян и несчастен, понятия не имел, что мне делать со своей жизнью, не видел в себе ни малейшей ценности… Ани не рассказывал, я просил его никому не говорить, но за полгода до этого я пытался покончить с собой – он меня вытащил. Буквально выдернул – забрал контроль и увел с платформы поезда… Он пообещал мне, что однажды придет тот, ради кого я захочу жить, нужно только немного подождать. Потерпеть и все обязательно наладится. Я ему не поверил, но в глубине души мне было очень страшно умирать, поэтому я согласился. А потом пришел ты, Хисаши. И я понял, что Ани был прав. В моей жизни появился смысл, в ней появился свет. Ты стал моим светом в мире непроглядной тьмы. Двойник теперь улыбался, грустно и мягко, опустив взгляд. – Ты ощущался таким знакомым, таким… родным. Словно я знал тебя всю жизнь, не подозревая о твоем существовании. Ты не был похож ни на кого из тех, кто жил тогда внутри, и уж точно – ни на кого из живущих снаружи. И тогда я подумал… – двойник сглотнул, качнув головой, – я подумал, что пускай. Пускай я сумасшедший. Пускай меня ненавидит весь мир, а я боюсь всех и каждого, кто способен причинить мне боль. Пускай я никчемный и бесполезный, но у меня есть такое сокровище, о котором другие и не мечтали. И не подозревали о его существовании. Он шагнул ближе, заглядывая Имаи в глаза, и тот, словно загипнотизированный, не смог отвести взгляда от его страстного, горящего, такого… вдохновленного лица. – Ты всегда был моей самой сладкой и самой горькой тайной одновременно. А в моем подвале в разные времена жили пять разных кукол с твоими лицами… Я не мог решиться признаться тебе, боялся, что это все разрушит. Поэтому я ходил к этим куклам как в чайный домик, пытался излить на них свою любовь к тебе, но… У меня никогда не получалось создать такую куклу, к которой бы хотелось прийти во второй раз. Это все были бледные копии, неспособные приблизиться к оригиналу ни на микрон. – И что теперь с этими куклами? – спросил Имаи, заинтересовавшись против воли. – Ничего, – вздохнул двойник. – Я не посмел их уничтожить, потому что они были слишком похожи на тебя. Можешь убедиться в этом сам – мой мир открыт для тебя, только, извини, провожать не буду – не хочу их видеть после того, как в моей постели был ты. Настоящий. – А где настоящий Аччан? – спросил Имаи через силу. – Я считал, что я в его постели. Лицо двойника дернулось, словно его ударили. – Ты в самом деле предпочтешь этого мямлю и труса, который даже ради любви не способен сделать единственный шаг? – Что с ним? Двойник молчал, не сводя с него воспаленного взгляда. – Где остальные? Хиде, Ани, Юта? – Они не нужны, – почти без выражения ответил двойник. – Аччан не мог обходиться без этих подпорок, но я отлично справлюсь и сам со всеми их обязанностями. Мне нужен только ты. Только ты, Хисаши, единственный. Мы навсегда останемся только вдвоем – ты и я. Они не станут нам больше мешать. – Ты их… убил? – холодея спросил Имаи. Незнакомец излучал раздражение теперь. – Почему тебя это так волнует? У тебя есть я. И я знаю, что ты любишь меня, а не их. – Нет. – Что значит нет? – Я люблю не тебя. Я люблю Аччана. Незнакомец рассмеялся. – Глупый, – сказал он нежно, стремительно оказываясь в постели рядом, обнимая, прижимая к горячей груди, касаясь губами щек, шеи, заглядывая в глаза. – Ты еще не понял. Я – настоящий в отличие от него. Я – все лучшее, что в нем было. Все лучшее, что было в них всех. У меня есть смелость любить тебя, а не только мечтать об этом, дождавшись, пока все уснут и не увидят моих скабрезных мыслишек. Я честен. – Но начал ты с того, что соврал. – Это не вранье. Хисаши. Я – настоящий Атсуши Сакураи. Такой, каким он должен был быть… – Нет, – перебил его Имаи, острое понимание того, что он сейчас может сделать, пронзило его, заставляя задрожать. – Неправда. Это не может быть правдой. – Хисаши… – Нет. Падение было стремительным и ошеломляющим. Имаи не знал, как это выглядело для незнакомца, но по собственным ощущениям он просто провалился сквозь пол, выскользнув из крепкой хватки рук, которые еще недавно дарили горячее удовольствие. Этажи дома Аччана мелькали перед глазами – спальня, сумрачная комната с ночным пейзажем за окном, просторная светлая гостиная с пятью ротанговыми креслами, – пока наконец не оказался в подвале. Ощущения от падения были не из приятных, все-таки чувствовалась разница – перемещаться сквозь свои фантазии или сквозь чужие. По крайней мере ни Аччан, ни его жестокий двойник так точно не умели – Имаи слышал топот ног по лестницам. А, значит, у него была небольшая фора, которую стоило использовать с умом. Наверное, впервые в жизни Имаи чувствовал себя настолько испуганным и настолько… злым? По крайней мере, очень решительным. План действий родился даже без обдумывания: двойник не мог убить Аччана, по крайней мере это утверждение стоило взять за аксиому, потому что если Имаи допустит хотя бы мысль о том, что потерял его… Нет, Аччан где-то заперт в этом огромном доме. Его нужно просто найти… Проблема в том, что Имаи здесь ни разу не был и не знает даже, сколько помещений во внутреннем доме Аччана. Он, конечно, может проникать сквозь созданные чужим разумом конструкции, но куда двигаться? Шаги раздавались все ближе, загрохотала окованная металлом дверь, лязгнули тяжелые петли. И Имаи вошел в ближайшую стену, оказавшись в крошечном чулане, забитом пыльными тряпками и рухлядью. Вот она, ирония. Дразнил Аччана, болтал про чулан, и в результате в нем и оказался… Двойник что-то кричал там, за каменной стеной подвала. Слов было не разобрать, в щель вентиляции под потолком доносился только слабый пульсирующий гул, но и он какое-то время спустя стих. Скорей всего двойник отчаялся его найти и… ну, можно понадеяться, что ушел. Имаи понимал, что тот не сдастся. Этот аччанов отселенец одержим только одной идеей – иметь Имаи, так что не стоит рассчитывать на то, что он легко отступится. Но сейчас у Имаи было некоторое время, чтобы обдумать дальнейшие варианты действий. Он расчистил себе место на колченогом стуле с мягкой бархатной обивкой и сел, зажмурившись и обхватив голову ладонями. Что он мог? Наверное, он мог бы вернуться к себе. Имаи чувствовал, как собственная Вселенная тянет его, возможности перехода ощущались едва не на каждом шагу. Проблема в том, что у себя он будет в такой же опасности, как и здесь. Занявший место Аччана двойник каким-то образом ухитрился вытащить его из личного мира, и нет никаких гарантий, что он не сделает это снова. Выследит, вторгнется, пользуясь правом основной личности, уничтожит кропотливо выстроенный космос… Имаи не мог подвергать опасности то, что составляло его сущность. К тому же бегство не решало главную проблему – не вызволяло настоящего Аччана. Еще Имаи мог бродить по дому как привидение и заглядывать в каждое помещение, выискивая запертого Аччана. Неплохой вариант, но уж очень ненадежный: скорей всего двойник спрятал его где-то среди бесконечных карманных мирков кукол, понимая, что сам Аччан оттуда не выберется, а найти его будет чрезвычайно проблематично. Плюс, чем дольше Имаи торчит в этом доме, тем выше шансы, что его в конце концов обнаружат. Двойник мало того что силен, он совершенно не стесняется использовать чит-коды… Зажмурившись, Имаи потер лицо. В глаза будто песку насыпали. Наверняка это тоже было какой-то уловкой двойника… Наверное, все-таки стоило рассмотреть последнюю возможность. Ту, о которой ему даже думать было жутко. Воспоминание многолетней давности было надежно запечатано в самых непролазных глубинах его «я», Имаи ни разу не доставал его, даже старался не задевать ненароком с тех самых пор… Три дня. Это были самые страшные, самые неприятные три дня в его жизни. Доктор Танака тогда попросил всех остальных оставить их наедине, и те послушались. Ушли. Спрятались. Бросили его одного… Имаи слушал тогда, что говорит доктор, и изо всех сил мечтал сбежать. Наверное, если бы он позвал, остальные вернулись, по крайней мере Ани бы точно выскочил, чтобы защитить, оградить его от страшных слов. Но он молчал, понимая, почему доктор не хотел, чтобы остальные это слышали. Наверное, тогда Имаи впервые в жизни не скинул что-то неприятное на другого. Да, он обещал доктору Танаке подумать над предоставленной информацией, но вместо этого выдернул из себя неудобное воспоминание и запечатал там, где никто не найдет. Вот только зачем-то оставил якорь – видимо, как раз на такой отчаянный случай. На тот случай, когда ему в конце концов придется взять на себя ответственность за происходящее. Когда ему придется решить проблему самостоятельно, не перекладывая ее на чужие, привычные к такой ноше плечи… Воспоминание лежало далеко: пришлось проскользнуть сквозь семь стен и оград разной плотности, выставленных на тот случай, чтобы Имаи случайно не напоролся на спрятанное, блуждая по глубинам собственного «я» в поисках чего-нибудь занятного. А потом он еще несколько минут сидел и смотрел на закупоренную восковой печатью бутылку, не решаясь вскрыть ее. Имаи не помнил, что внутри, помнил только, что не зря впервые в жизни отселил из себя травматичное воспоминание сознательно, и теперь ему, привыкшему к постоянному комфорту и почти ничем не омрачаемой радости существования, было ужасно страшно. Где-то за стенами и оградами бродило, как голодное животное, чудовище, похитившее его Аччана, оно звало таким знакомым голосом, оно умоляло и плакало, поняв, что быстро поймать добычу не получится. И как же хотелось поверить ему, выйти, упасть в долгожданные объятия, слиться в обоюдном удовольствии – забыть о том, что должен, сдаться вечному потоку, уносящему на край Вселенной, сделать все, как обычно, как привычно… Прямо сейчас Имаи мог бы закончить еще одну главу своей жизни, перевернуть страницу, оставить растерянного, испуганного себя здесь, за семью замками, и выйти чистым и безмятежным. С еще одной дырой в груди, с еще одним белым пятном в памяти, потерявшим еще одну часть себя… Неожиданно пришло в голову, что Аччан, которому досталось хуже всего, который иногда не мог спать из-за кошмаров, никогда не прятался от воспоминаний. Даже его чудовищно разросшийся кукольный дом был местом, которое Аччан посещал едва не ежедневно. Слабый, болезненный Аччан жил со своими демонами дверь в дверь, надеясь если не победить их однажды, то хотя бы держать в узде, пока его желание близости с Имаи, пока его отчаянная любовь к Имаи не создала в нем монстра, подмявшего под себя основную личность. Аччан жил с этим монстром годами, не выпуская его наружу, а Имаи… Имаи даже не может заставить себя вскрыть воспоминание почти полуторадесятилетней давности, чтобы спасти того, кто его так любит?.. Быстро, чтобы не пришлось задумываться, он схватил пыльную бутыль, отбил горлышко ребром ладони и вылил себе на голову пузырящуюся жидкость вперемешку с осколками стекла. И едва не захлебнулся от интенсивности обрушившихся ощущений. – Вы помните, как получили свое имя? – спросил его доктор Танака двенадцать лет назад. – Обычно расщепленные личности такого не помнят, но мне почему-то кажется, что вы – другое дело. Если позволите, мы поработаем над этим вопросом, может оказаться интересно и полезно. Имаи прекрасно понимал, что тот, безошибочно вычислив его слабости, пытается сыграть на его самолюбии и любопытстве, но не мог удержаться. Ему и правда было интересно и очень хотелось почувствовать себя особенным. Правда, результат трехдневных усилий оказался обескураживающим и даже пугающим. Совсем не тем, на который он рассчитывал. Если бы Имаи знал, к чему приведут поиски, он бы, пожалуй, и не начинал искать. Жить с таким знанием прежней жизнью бы не получилось, а он не хотел ничего менять, ну, то есть, не так глобально. Поэтому воспоминание все эти годы лежало запертым и спрятанным, как можно тщательней изолированным от случайного взгляда… Человеку, которым был тогда Имаи, едва исполнилось три года. По всем признакам у него должен был случиться счастливый день – довольно редкое событие в его трехлетней жизни: он с отцом и матерью ехал в Такасаки, столицу префектуры, и ему было обещано мороженое и та большая мармеладная конфета, от которой язык становился восхитительного синего цвета. Все пошло не так, едва они вышли из дома – старая машина отца отказывалась заводиться, и сначала он расстроился и сказал, что вообще никуда не поедет, но мама уговорила его отправиться на электричке. И всю дорогу до станции они ругались, чем ближе подходили, тем хуже все становилось. Мама беспрестанно ворчала себе под нос, а отец… Человек, которым был тогда Имаи, не понимал особо сути происходящего, ему просто казалось, что чем дальше, тем сильнее раскаляется отец, превращаясь в конце концов в огненного демона. Он уже встречался с этим демоном много раз за свою короткую трехлетнюю жизнь и боялся его до икоты. Чтобы было не так страшно и тревожно, он принялся допридумывать бесконечную историю про игрушечного супергероя, которая уже не однажды выручала его в таких ситуациях. Но в этот раз история не спасла, и от очередного подзатыльника отца «Смотри, куда ступаешь, раззява! Испачкал новые ботинки!» выскочила из головы, оставив его совсем одного перед лицом демона. Его маленький мозг отчаянно заметался в попытке спрятаться, и в этот момент взгляд упал на ребенка примерно того же возраста, который сидел перед дверью пристанционной лавки. Мальчик в чистой парадной одежде сидел прямо на земле, в пыли, и самозабвенно играл – у него было много ярких игрушек, а еще он жевал мармеладную конфету, и у него весь рот был синего цвета. – Хисаши, – с мягкой укоризной сказала вышедшая на порог женщина в светлом каппоги поверх красивого кимоно. – Вставай, нужно отряхнуться прежде чем ехать в Такасаки. – Я не хочу ехать! – заявил мальчик, и это была немыслимая дерзость, за которую в мире человека, которым тогда был Имаи, полагался в лучшем случае выговор от мамы за неблагодарность, а в худшем – несколько часов криков о том, что мать его плохо воспитывает, и страшного грохота, которые закончились бы тем, что мама плакала на кухне, отец заперся в спальне, а он сам бы сидел в своей комнате, вжавшись лицом в колени, и судорожно воображал себя гигантской птицей, которая улетает далеко-далеко, и мама сидит у него на крыле, и больше не плачет, никогда не плачет, ей не больно и не страшно… Но вместо привычного сценария женщина на пороге лавки только вздохнула и покачала головой: – И в магазин игрушек не хочешь? Мальчик заинтересованно поднял голову: – А ты купишь мне ракету? – Если будешь себя хорошо вести и поможешь присмотреть за сестренкой, то, возможно, и куплю тебе ракету. Мальчик еще немного подумал, видимо, взвешивая все за и против, но в конце концов улыбнулся во весь свой синий рот и кивнул. Так получилось, что с этим счастливым мальчиком Хисаши они ехали в одном вагоне, и всю дорогу до Такасаки, все полчаса, человек, которым тогда был Имаи, не сводил взгляда с него и его семьи. А потом, когда настал следующий страшный день, и демон снова полез наружу из отца, он представил себе, что он и есть этот мальчик, этот счастливый улыбчивый ребенок из лавки Имаи… Да, именно тогда он взял это имя. Именно тогда начал строить свою Вселенную. Именно тогда он бросил маленького испуганного Аччана и на много лет скрылся в своем собственном мире, где были игрушечные ракеты, синий мармелад, самые интересные книжки с приключениями, добрая, всегда веселая мама и никакого отца. – Как вы думаете, – спросил доктор Танака двенадцать лет назад, когда Имаи сидел в кресле в его кабинете, ошеломленный и до смерти испуганный, – если Аччана спросить, он вспомнит этот эпизод? Имаи покачал головой, не смея поднять на него взгляд. Аччан мало что помнил из своего детства. Скорее всего, большинство подобных эпизодов были им отщеплены и изолированы, чтобы не причинять еще больше боли. Ну и за столько лет Аччан бы уж успел как-нибудь сказать, что помнит Имаи еще с трех лет… Нет, он не помнил. Не помнил, как Имаи сбежал в счастливый мир фантазий, оставив Аччана совсем одного – и даже без возможности эскапизма… Всю мощную силу убегания в чужие миры Имаи забрал с собой. – Выходит так, – заметил доктор, – что хоть Аччан и основная личность в вашем коллективе, вы с ним абсолютно равноценны в правах. – Что это значит? – звучало как-то странно, разумеется Имаи и Аччан были равны в правах, они все пятеро были абсолютно равны в правах. Но доктор Танака только покачал головой. – Если остальные три самостоятельных личности возникли в результате более поздних и ситуативных расщеплений, то вы с Аччаном по сути две стороны одной личности, расщепившейся вполне сознательно. Вам практически полностью достался творческий потенциал изначального ребенка, а Аччан, если быть честными, остался со всем остальным. Вы развивались не вместе, но параллельно, и «встретились» уже взрослыми, чтобы объединить усилия. Так что… по сути вы – тоже Аччан. Идеальный Аччан, тот, кем он так хотел быть в свои три года. Тот, кем он в результате и стал. Вас тянет друг к другу из-за этого и, боюсь, эта тяга может привести к не самым хорошим результатам. – Каким? – спросил Имаи севшим от волнения голосом. – Кто-то из вас может захотеть присвоить другого себе. Буквально вернуть свою потерянную половинку. Полноценного слияния не получится, но равновесие в группе нарушится. Начнется… что-то вроде локальной войны с непредсказуемым результатом. – Нет, – сказал тогда Имаи. – Такого никогда не случится. Не с нами. Доктор Танака еще что-то говорил, рассказывал, что они – уникальная система, что как правило расщепленные личности или не осознают себя расщепленными, или борются за главенство в теле носителя, а такого, чтобы все жили в мире и согласии, и никто не рвался вперед, никто не был подавленным и обиженным, практически не бывает, и что равновесие очень хрупко, и стоит только случиться чему-либо неожиданному, как все может сломаться… Это был какой-то бред, страшный и неприятный, и Имаи перестал слушать, спрятался, закрылся. А когда сеанс закончился, и вовсе засунул неудобное воспоминание подальше. Но оставил тонкую ниточку, ведущую к тайнику на тот случай… на тот случай, если доктор Танака непостижимым образом окажется когда-то прав. И вот сейчас Имаи сидел в крохотном огороженном уголке внутреннего себя и собирался с силами, чтобы начать действовать. Ситуацию следовало как-то исправлять, и теперь он уже жалел, что не прислушивался к тому, что говорил Танака двенадцать лет назад. Не задал нужных вопросов. Не выяснил, что обычно люди делают в таких случаях… Проблема была еще и в том, что Имаи в принципе мало представлял себе, как именно люди ведут себя в различных ситуациях. Прожив столько лет в глубинах собственной Вселенной, он не знал, что такое реальность, и в те моменты, когда выходил наружу, не был уверен, что все окружающее – не очередной плод его воображения. Ему это было не нужно, с реальностью обычно справлялись другие. Его делом было писать музыку, конструировать фантастические миры, выступать и… просто быть. Только сейчас он осознал, что по сути до сих пор оставался тем самым счастливым мальчиком, которого все любят, о котором все заботятся, позволяя ему делать только то, что нравится. Играть с утра до вечера, не отвлекаясь на болезненные воспоминания и попытки взаимодействовать с недружелюбным, опасным миром… Ну что ж. Кажется, настало время счастливому мальчику вырасти и покинуть свой кукольный дом. Если Имаи хочет вернуть свою семью, своего привычного Аччана… Ведь не осталось никого больше, кто бы сделал это за него. Первой мыслью было вернуть себе контроль над телом и разыскать доктора Танаку. Но, во-первых, он понятия не имел, где сейчас доктор и как его найти. А во-вторых и в главных, Имаи никогда раньше не пытался перехватить контроль самостоятельно. За все годы, проведенные в группе, ему никогда не приходилось этого делать, возможно, единственному из всех. Ани выходил вперед при малейших признаках опасности или конфликта, Юта всегда был настороже, отслеживая ситуации, в которых требуется общение с внешними людьми. Даже Хиде постоянно присутствовал где-то на верхних слоях внутреннего космоса – он любил созерцать, любил ощущать все эти нюансы физического, телесного состояния. И только они с Аччаном почти всегда находились глубоко внутри, выбираясь на поверхность только чтобы почитать книжку или послушать музыку. Тем не менее двойнику Аччана каким-то образом удалось подмять под себя всех остальных. Сейчас Имаи уже понимал, что, скорее всего, дело было в том, что Ани, Хиде и Юта ушли вглубь по собственной воле, чтобы дать им возможность провести время наедине. А двойник воспользовался этим, чтобы окончательно перехватить контроль и запереть их в пузырях собственных реальностей. Это была успокаивающая мысль: если все обстояло именно так, ребята были по крайней мере в безопасности. Наверняка они волновались и не могли понять, почему вдруг оказались изолированы, но с ними все было в порядке. А вот судьба Аччана могла быть совсем не такой радужной, и от одной мысли о том, что двойник мог сделать с соперником, с тем, кого считал недостойным жизни и любви Имаи, становилось страшно до оцепенения. Но раз уж двойник так беспечно впустил его в самое ядро реальности Аччана, этим следовало воспользоваться. В конце концов, если Имаи – вторая половина личности Аччана, не станет же двойник его убивать?.. Пробираясь по замусоренным кладовкам и затхлым подземельям дома Аччана, Имаи поймал себя на том, что невольно втягивается в процесс как в очередное придуманное приключение: видимо, счастливый мальчик не умел долго грустить и бояться, и в любой острой ситуации испытывал сначала желание спрятаться, а если спрятаться не получалось, то азарт захватывал его с головой. Мир вокруг казался иллюзорным, больше похожим на лабиринт в видеоигре, Имаи просто нужно было пройти этот лабиринт до конца и спасти свою принцессу… То есть, Аччана. Мозг отказывался даже допускать мысль о том, что спасать уже, возможно, и некого. Нет, Аччан точно где-то там. Где-то в кукольном доме, из которого сбежал сумасшедший двойник с идеей фикс. Оставалось только найти проход в этот параллельный мир аччановских фантазий и не попасться голодному чудовищу, которое только и мечтает, что сожрать Имаи и навечно запереть его в глубине себя. А чудовище он чувствовал каким-то странным образом – не его движение и перемещения, а словно запах двойника, пропитавший все захваченное им пространство, становился гуще или слабее в зависимости от того, подбирался он ближе к Имаи или отставал. И это был невероятно манкий и цепкий аромат, от которого плыло восприятие и очень хотелось замереть на месте и раствориться в его волнах. Этот запах лишал воли к сопротивлению, нашептывал о том, как сладко будет сдаться и позволить себя поглотить, отдаться, слиться с сильной и уверенной личностью, которой стал Аччан… Это были опасные мысли, это было обещание вечной любви и преданности, это была ловушка, единожды попав в которую, увязнешь навсегда и потеряешь себя окончательно, Имаи это прекрасно понимал. Поэтому он бежал все дальше и дальше по темным подвалам, сворачивал в неочевидные коридоры, пробирался в едва заметные щели. Если двойник и знал внутреннюю архитектуру дома не хуже хозяина, то на стороне Имаи была непредсказуемость и умение менять реальность. Правда, раньше он проделывал это только на своей территории, но, как оказалось, и в доме Аччана он имеет не меньше прав. Возможно, потому что Аччан и вправду его любит и даже зримо отсутствуя доверил контроль над своим жилищем. А, возможно, дело в том, что они и вправду две части одного целого, способные влиять друг на друга даже спустя десятки лет после разделения. Так что в какой-то момент, когда Имаи окончательно надоело убегать по пыльным закоулкам, он сел на пол, постарался отстраниться от вездесущего обволакивающего запаха, обещающего покой и принятие, и постарался представить себе вход в кукольный дом таким, как его описывал Аччан. – Это просто дверь под лестницей, – сказал ему Аччан несколько лет назад, когда у Имаи в очередной раз взыграло любопытство. – Ничего особенного, обычная дверь в подвал. Почему-то все расспросы о кукольном доме вызывали у Аччана страшное смущение, и отвечал он обычно максимально обтекаемо. Раньше Имаи и в голову не приходило, что за этим смущением могло стоять что-то кроме обычных аччановых комплексов и стеснения, но сейчас он уже знал настоящие причины. Все дело было в секс-куклах с внешностью Имаи, которых Аччан наплодил за то время, пока они не решались объясниться друг с другом. Сам Имаи не видел в этом ничего зазорного, у него самого тоже бывали всякие фантазии насчет Аччана, а что он не воплощал их в оформленном виде… Наверное, ему и вправду телесная сторона любви была не так принципиальна. К тому же он все-таки надеялся, что однажды все получится, и они с Аччаном смогут быть вместе… …и теперь у него не было почти никаких зацепок. Дверь под лестницей – под какой лестницей? Где? У Аччана громадный дом с множеством лестниц, пойди успей его обойти, пока тебя не поймал бегущий по следу двойник. Ладно, если рассуждать логически: если Аччан ходил к куклам на свидания, дверь должна быть где-то неподалеку от его спальни. С другой стороны, в основном кукол он использовал для написания текстов к песням, значит, должен быть быстрый доступ из кабинета или где он работает. С третьей, куклы стремительно доставались и убирались во время живых выступлений, а это значит… Значит, доступ к кукольному дому был у Аччана всегда. В любую минуту. И дверь в него не была какой-то конкретной дверью под какой-то конкретной лестницей. Это была просто дверь. Под просто лестницей. То есть, для целей Имаи пойдет любая. Ближайшая дверь выглядела древней и уже давно не используемой: покрытая зеленой патиной узорчатая ручка, свисающая фестонами пыльная паутина. Как будто дверь в заброшенном вампирском замке из дешевого ужастика, а не в обычном не слишком чистом подвале. В общем-то, было совершенно не важно, как она выглядит, главное – представлять себе то, что за ней. Как выглядит кукольный дом, Имаи не знал тоже, поэтому решил организовать пространство по-своему, чтобы не заблудиться. Аччан все исправит, когда вернет себе и дом, и тело, и… Имаи на секунду стало тоскливо и пусто, как бы он ни избегал мысли о том, что, возможно, Аччана больше нет, иногда ощущение полного одиночества и потерянности накатывало, захлестывая с головой. Вопрос был даже не в том, сможет ли он противостоять двойнику, захватившему власть. Уж как-нибудь сумеет убежать и поставить барьер помощнее, закапсулируется в своей Вселенной и будет жить как раньше. Вернее, как жил до того, как собрал группу и познакомился с остальными. Вполне неплохая жизнь, увлекательная, захватывающая… У Имаи всегда было все в порядке с фантазией, так что один он не пропадет, даже если окажется полностью отрезан от внешнего мира. Проблема была в том, что теперь ему этого было уже мало. Ему нужен был Аччан, он не хотел без Аччана, он просто не мог взять и забыть о том, что почти двадцать лет у него были друзья и человек, которого он полюбил, а теперь… – Просто позволь мне тебя утешить, – раздался шепот где-то совсем близко. – Позволь мне себя любить… Хисаши. Со мной ты никогда не останешься одинок… Имаи вздрогнул, плечи будто окатило ледяной водой. Двойник подобрался почти вплотную, он еще не видит Имаи, но чувствует его присутствие так же, как он сам чувствует приближение двойника. Возможно, следовало как-то подготовиться, попытаться вспомнить как можно больше подробностей о кукольном доме, осевших в памяти, но паника душила и требовала немедленных действий. Так что, особо не раздумывая, Имаи вцепился в шершавую ручку и наугад рванул дверь на себя, понятия не имея, что увидит за ней… …И оказался в темном коридоре, едва подсвеченном тусклым светом десятков, может быть, даже сотен лампочек, ровными рядами уходящих вдаль – по стенам, потолку, даже полу. Первая мысль была о том, что ничего не вышло, и он просто попал в очередное подвальное помещение бесконечного аччановского дома. Но когда глаза привыкли к полутьме, Имаи заметил, что и стены, и пол, и потолок бесконечного коридора на самом деле состоят из бесконечного же количества дверей, а неяркие огоньки, расчерчивающие темное пространство правильными линиями, – это их круглые хрустальные ручки, светящиеся изнутри. – Ладно, – сказал Имаи сам себе. – Уже что-то. Даже просто находиться в этом коридоре было неуютно, а уж представив, сколько дверей ему придется открыть, чтобы узнать, за которой из них может быть заперт Аччан, Имаи испытал легкую тошноту. Одно утешало – здесь запаха двойника не было вовсе. Скорей всего, он сбился со следа, когда Имаи неожиданно переместился. Или, что было бы еще лучше, и вовсе не знает о кукольном доме или не имеет возможности в него попасть. Насвистывая себе под нос в попытке успокоиться и сосредоточиться, Имаи прогулялся по коридору взад-вперед, приглядываясь к дверям. Они были абсолютно одинаковыми, как среди них найти нужную и не потеряться, вероятно, знал только Аччан. Или же для него этот коридор выглядел совсем иначе. Что уж там, вполне возможно, что для Аччана и коридора никакого не существовало, а аккуратные ряды сияющих в темноте, будто светлячки, дверных ручек – это уже результат самоуправства Имаи… Выбрать дверь из десятков совершенно таких же было невозможно, так что он решил положиться на интуицию: закрыл глаза, сделал несколько шагов вправо, затем вперед, потом еще вправо, у него на секунду закружилась голова, он даже оступился, но удержался и не открыл глаза. Он шел куда-то, растопырив руки в стороны в надежде не упасть, какой-то тихий колокольчик бренчал на самом краю его сознания, словно показывая, куда идти. И Имаи шел, шел и шел, пока не споткнулся о ручку очередной двери под ногами и не упал, всем телом навалившись на одну из дверей. А та неожиданно распахнулась под его весом, и Имаи влетел внутрь и распластался на полу. Дверь позади хлопнула, закрываясь, и он наконец открыл глаза и огляделся по сторонам. Тут было сумрачно и контрастно: черные тени по желтым стенам, и черного гораздо больше, чем желтого. Маленькая комната, словно в выкрученной перспективе стремительно сужающаяся к дальней стене с крошечным окном, выходящим на смутно знакомый кусочек сада. Имаи почему-то так поразило это окно, что он даже не сразу заметил человека, прячущегося в тенях. – Зачем ты здесь? – неожиданно пробормотал тот себе под нос, и Имаи вздрогнул от того, насколько глухим и отстраненным был его голос. – Тебе нельзя сюда приходить. Нельзя меня видеть. – Почему? – хрипло спросил Имаи, чтобы как-то взять себя в руки. Человек обхватил голову ладонями и скорчился в своем углу на коленях, повторяя как заведенный: – Нельзя. Нельзя. Не смотри. Нельзя. Это было странно и неприятно, даже пугающе. Но у Аччана всегда было много откровенно пугающих кукол, просто раньше Имаи их не видел вот так, вплотную, да еще и отдельно от кукловода. – Я не буду смотреть, – пообещал Имаи и отвернулся, подтверждая свои слова. – Просто скажи мне, где сейчас Аччан? Ты знаешь? Человек в тенях затих на какое-то время, а потом позади раздались шаги, чужое дыхание коснулось затылка – человек стоял вплотную, и это было максимально тревожно и неуютно. – Аччан потерялся, – произнес человек свистящим шепотом ему на ухо. – Так хотел избавиться от боли. Так хотел стать лучше… что потерял себя. – Ты знаешь, где он? – нервно переспросил Имаи. Человек за спиной прерывисто вздохнул, будто бы только что долго плакал, и судороги до сих пор сжимают его горло. – Теперь Аччан везде, – ответил он наконец, и Имаи замер, оглушенный. Этого не могло быть. Нет. Только не это… – Ты уверен? – Имаи резко обернулся, и человек со вскриком отшатнулся, в ужасе на него глядя. – Нельзя! – воскликнул он в полный голос, и Имаи, пораженный, отступил назад – у человека было лицо Аччана, глаза Аччана, голос Аччана… А еще его голова была перемотана серым бинтом, на котором проступали ржавые пятна, и в эту секунду Имаи наконец понял, где он, и что под этим бинтом… Он выбежал за дверь прежде, чем смог внятно сформулировать то, что видит. И, бессильно опустившись на пол в бесконечном коридоре кукольного дома, наконец позволил себе вспомнить. Это было несколько лет назад. Они работали над очередным альбомом, и Аччан каким-то образом ухитрился вытащить из подвала довольно увесистый пласт воспоминаний. Вероятно, когда-то давно, упаковывая травмирующие ситуации подальше, он зачем-то оставил ведущие к ним ниточки – или побоялся в очередной раз потерять большую часть себя, или понадеялся, что со временем станет достаточно сильным и устойчивым, чтобы вернуть их обратно. Вот только оказалось, что всей накопленной за годы благополучной жизни силы не хватает, чтобы справиться с горечью давно минувшего. Поначалу он не подавал вида и просто писал один за другим совершенно душераздирающие тексты к песням, но потом стало очевидно, что все пошло не совсем так, как он задумывал. Аччану с каждым днем становилось все хуже и хуже, и они не знали, что с этим делать. В конце концов было решено обратиться за помощью к единственному человеку, который был в курсе их глобальной проблемы. Юта позвонил доктору Танаке, и тот определил их на несколько недель в психиатрическую клинику. Именно там, в той комнате, где они проводили большую часть времени, и было то окно, выходящее в сад. Именно там Имаи в очередной раз сделал то, чем совсем не гордился – сбежал к себе. Оставил Аччана с остальными и наедине с самим собой. Атмосфера клиники давила и душила его, да и встречаться с доктором Танакой ему совсем не хотелось, поэтому Имаи отсиживался в своей бесконечной Вселенной и писал музыку. Через некоторое время Аччана привели в порядок, и они вернулись домой и к записи альбома. И Имаи старался не вспоминать о том неприятном эпизоде, словно его и не было вовсе… А вот Аччан, видимо, ни о чем не забыл. Ни о пребывании в клинике, ни о том, что Имаи тогда смалодушничал и отказался разделить с ним его боль. И запер это воспоминание подальше, запретив ему встречаться с Имаи, чтобы ненароком не напомнить тому о его малодушии… Было стыдно и горько, но Имаи привычно заглушил непродуктивные эмоции – неважно, что он чувствует, важно только то, что он сделает, чтобы подобного не повторялось. Важно только то, что сказал навечно запертый в больничной палате Аччан: теперь он везде. Везде. А это означало… Двенадцать лет назад доктор Танака очень настаивал на том, чтобы они прошли полный курс лечения. Или хотя бы регулярно наблюдались в клинике, ходили на терапию. Он утверждал, что расщепление личности – процесс неостановимый, один раз найдя удобный способ ухода от проблем, психика будет прибегать к нему постоянно, и в результате может оказаться так, что из-за постоянных стрессов основная личность истощится. Рассыплется на десятки, а то и сотни запертых по подвалам воспоминаний. Превратится в плоскую одномерную картонку, которую станет и не отличить от куклы. Единственным способом борьбы с этим процессом была интеграция, сведение всех личностей в одну. И двенадцать лет назад это предложение не вызвало среди них ничего кроме страха и негодования. Отказаться от своих личностей? Лишиться индивидуальности, чтобы кто-то новый, неизвестный, присвоивший себе их жизни, мысли, воспоминания, жил себе обычной жизнью? Обречь себя – каждого из них – на небытие ради… ради чего? Далекой и тогда казавшейся несбыточной угрозы потери Аччана? Ни один из них не верил в то, что Аччан погибнет. Он ведь всегда справлялся, всегда как-то держался на плаву. Музыка помогала ему – он сам говорил. Он отсекал от себя самые мучительные части, изолировал их, но никогда не забывал к ним дороги – доставал во время концертов, позволял им жить, страдать и корчиться на сцене, а потом убирал обратно, пока они не успевали прирасти. Аччан ведь все всегда контролировал, но только сейчас Имаи задумался над тем, сколько разных и зачастую опасных вещей тому приходилось делать. Аччан понимал весь риск расщепления, он… он старался. Он не мог допустить того, что произошло. Ведь так?.. Или Имаи просто понятия не имел, что на самом деле происходило на душе у Аччана. Сколько важных и крупных частей себя тот был вынужден прятать – даже не от себя. От него. От Имаи. Чтобы не ранить, не напугать, не… не выдать своей слабости. Неужели в какой-то момент спрятанная в подвале часть Аччана, которая отвечала за любовь к Имаи, оказалась настолько крупней и сильней истончившейся основной личности, что разметала остатки Аччана по конуркам кукольного дома и вырвалась на свободу?.. И что теперь… И как теперь собрать его воедино? Выход представлялся только один: бродить по всем комнатам этого кукольного чулана, искать обломки Аччана, склеивать их вместе… надеяться на то, что составленный их осколков голем сумеет стать живым и снова единым… Все, что Имаи хотелось сейчас, это просто… просто повернуть время вспять. Хотя бы на месяц, на два! В те дни, когда Аччан уже изнемогал от борьбы с внутренними демонами, а Имаи ничего не замечал, увлеченный собой, погруженный в свою разноцветную Вселенную. Почему-то ему казалось, что вмешайся он тогда, покажи Аччану, что любит, что готов к какой угодно близости, ему бы удалось удержать основную личность целой. Скорей всего это было не так. Скорей всего доктор Танака был прав изначально, и они все… нет, не все – Имаи, именно Имаи, угробил Аччана в своем эгоистичном нежелании что-то менять. Хоть как-то поступиться своей свободой, своим благополучием. Вроде бы он так сильно любил Аччана – но любил ли он его на самом деле? Если позволил рассыпаться на кусочки и даже не заметил этого… В следующую комнату Имаи вошел, уже не выбирая и не пытаясь сыграть на интуиции. Вошел и замер в недоумении – он словно перенесся обратно в спальню Аччана. Те же черные розы, та же кровать с резной спинкой, то же окно в готическом стиле, за которым блистала звездами вечная ночь. Только еще и туалетный столик с массой баночек и безделушек на нем, и старинная ширма, и длинная стойка-вешалка с множеством платьев на плечиках – кружевные, бархатные, атласные, отороченные мехом, украшенные перьями, расшитые сверкающими камнями… Это была определенно спальня женщины. Вот только существо, которое выглянуло из-за ширмы, женщиной не было. Это был Аччан. И в то же время кто-то другой. И мужчина, и женщина одновременно. Завитые и тщательно уложенные длинные волосы, не слишком искусно накрашенное лицо. Кружевной пеньюар, под которым просвечивало тело, не оставляя простора для воображения… Оно на самом деле было двуполым, это созданье, и почему-то этот факт закоротил что-то в Имаи, его окатило жаром, и холодом, и что-то болезненное внутри сжалось так сильно, что хотелось одновременно заплакать и рассмеяться… – Ты?.. – прошептало оно, порывисто шагнув к Имаи навстречу. – Ты правда пришел ко мне?.. Существо смотрело влюбленно и почти испуганно, будто не могло поверить собственным глазам. Удивительно, но даже неумелый макияж не портил его тонких черт, а когда нежная, мягкая ладонь коснулась щеки Имаи, тот невольно закрыл глаза, задерживая дыхание. – Хисааааши, – прошептало созданье, целуя его пухлыми ароматными губами. – Любимый мой… Ты пришел… Волне искренней любви, исходящей от этого двуполого существа, было невозможно сопротивляться, это был Аччан, странный, непривычно акцентированный и словно вывернутый наизнанку, но Аччан, и это решало все. Имаи сам не понял, как оказался где-то под кружевным балдахином в окружении шелковых простыней и подушек. Там пахло цветами, духами и пудрой, и Аччан был таким горячим и жаждущим, что все остальное на какое-то время стало совсем не важно. – Ты ведь на самом деле не ко мне пришел? – спросило существо через несколько минут после взрывоподобного окончания. Его голос звучал печально, но привычно смиренно, и Имаи не смог заставить себя солгать. – Я ищу Аччана. Созданье опустило густо накрашенные ресницы, темные дорожки пролились по персиковым щекам. – Понятно… Конечно же. Настоящего Аччана. А я – просто… я понимаю. Глядя на то, как оно плачет, как дрожат пухлые губы с размазавшейся помадой, Имаи бы не рискнул назвать его – бесчувственной куклой, годной только для сублимации невзаимной любви. – Ты очень хороший, – сказал Имаи, отирая большими пальцами влагу с его щек. – Но тебе незачем плакать. Я люблю тебя. Оно вскинуло на него взгляд почти испуганных глаз. – Меня?.. – Аччана, – поправил себя Имаи. – Но и тебя тоже. Ты ведь – часть его. Созданье печально улыбнулось. – Тогда и тот, кто сейчас бродит за решеткой, круша дом, тоже часть его. Его ты тоже любишь? – За решеткой? – Ты ее не видишь? – оно вздохнуло. – Ну конечно. Эта решетка – она только для нас. Чтобы мы не могли выбраться из тюрьмы. Чтобы не тревожили его в неурочный час. Чтобы не… не испортили его образ в ваших глазах. Тех, кто живет там, на свободе. Кому позволяется быть отдельной личностью со свободной волей… Это звучало чудовищно. Почему-то до сих пор Имаи был уверен, что все, живущие в кукольном доме – просто болванки, одномерные образы, не осознающие себя за пределами функций… – Мы и правда неполноценные, – кротко сказало существо, будто прочтя его мысли. – Живем одной травмой, одной эмоцией, одним… одним чувством. Когда-то каждый из нас был Аччаном, кто-то недолго, буквально в течение нескольких минут. Кто-то – на протяжении лет… А потом нас вырезали, отделили, как злокачественную опухоль от здорового еще тела, и поместили сюда. Вот только мы не стали от этого меньше Аччаном. Каждый из нас помнит все, что он помнил. Чувствует то, что он чувствовал. Мы понимаем, что ему лучше без нас, но… Никому из нас облегчения уже не достанется. Мы гнием здесь, в фрустрации и самоуничижении, мучаемся страхами и отвращением, и это будет длиться бесконечно… Создание посмотрело на него огромными мерцающими глазами Аччана и слабо улыбнулось: – Чтобы вы могли жить счастливо. Ведь вы счастливы, правда? Имаи зажмурился от резко полоснувшего по щекам стыда. – Мне нужно загнать того… того, кто вырвался, обратно за решетку, – сказал он наконец. – Мне нужно вернуть Аччана. Настоящего Аччана. – А какой он, настоящий Аччан? – тихо произнесло созданье. – Ты уверен, что знаешь его так хорошо? Пройдись по другим комнатам. Мы все – Аччан. Мы все настоящие. И тот, кто смог сбежать отсюда… он ведь тоже настоящий. – Ты что-то знаешь о нем? Существо повело обнаженным плечом, растрепавшиеся волосы обтекали его, будто волны ручья выступающий над поверхностью гладкий, окатанный камень. – Знаю только то, что он становился все сильней с каждым посещением Аччана. Не знаю, почему тот не делил свою одержимость и жажду перемен на части, зачем вливал так много решимости и отчаянья в одну куклу… Не знаю, как ему удалось покинуть наш скорбный дом. Может быть, Аччан сам решил его выпустить? – Что? – оторопел Имаи. Такая мысль ему даже в голову не приходила. – Это как еще так? Протяжно вздохнув, существо опустилось на кружевные подушки, прикрыло глаза. – Аччану было тяжело, – промолвило оно с откровенной болью. – Если ты пройдешься по комнатам, ты поймешь. Временами ему было так тяжело, что он не хотел жить. Но… он ведь не мог уйти физически. Потому что были еще и вы. Ты, Хисаши, в первую очередь. Вы все зависели от него, и Аччан не имел права предать ваше доверие. Но… он мог просто не выдержать. Он мог… оставить за себя тщательно подготовленную куклу, в которую влил всю свою решимость, всю свою волю к жизни. Всю свою страсть… И тихо раствориться в этом агонизирующем аду, набитом вечно мучимыми грешниками. Созданье посмотрело на Имаи, смаргивая слезы. – Если бы у меня была такая возможность… Это ведь так невыносимо – жить, понимая, что никогда не получишь то, чего хочешь. То, что тебе нужно больше всего на свете… Оно снова тянулось к Имаи – только умоляющим взглядом, приоткрытыми дрожащими губами, шелковым трепещущим телом… Не двигаясь, не прося вслух. Только безнадежно желая и неостановимо плача от этого неутолимого желания. И этого было достаточно. Стыд, сочувствие, щемящая нежность и огненная жажда переплелись так плотно, что Имаи снова рухнул с головой в удушающую мягкость и обволакивающую ласку его страсти. Ему так и не удалось увидеть решетку. Возможно, для Имаи ее и не существовало – он чувствовал себя гостем в кукольном доме, но вел себя как хозяин, и дом подчинялся ему, послушно меняя свою конфигурацию под его запросы. Он выводил Аччанов из их комнат – одного за другим. И темный коридор с рядами сияющих дверных ручек преображался. Расширялся, светлел, наполнялся красками, шепотами и откровенными стенаниями. Ручки опустевших комнат гасли, но света словно прибавлялось с каждым новым вызволенным узником. Имаи выводил не всех. Несмотря на слова двуполого Аччана, в некоторых комнатах содержались настоящие куклы – тусклые, одномерные и едва шевелящиеся без кукловода. Пленники тоже иногда почти не шевелились, истощенные или почти угасшие, но настоящих было легко отличить – у каждого их них было лицо Аччана. Иногда это лицо было почти неузнаваемо из-за шрамов, открытых ран или возраста, но Имаи их чувствовал. Каждого. Последним был совсем ребенок. Он сидел в темноте, на полу, повернувшись лицом в угол. И когда открылась дверь, со страхом обернулся, заставив Имаи вскрикнуть от неожиданности и почти ужаса. Он едва заставил себя войти в эту последнюю комнату. Он, насмотревшийся за последние часы на столько всего ужасного, что вряд ли сможет в ближайшие месяцы спокойно спать, при взгляде на этого ребенка чувствовал, что тошнота подкатывает к горлу. Чувствовал, что больше не может. Что так нельзя. Нельзя так!.. Мальчику было лет пять, не больше. Он был бледным до синевы и почему-то чумазым, с тонкой шеей и остриженными в кружок волосами. У него были огромные глаза – абсолютно белые, незрячие. А его маленький рот был грубо зашит суровой ниткой. Имаи не знал, слышит ли ребенок, но, подхватив его на руки, зашептал что-то утешительное на ухо, начал гладить по худеньким плечам, и тот, дрожащий и слабо пытавшийся вырваться, затих у него на груди. Когда Имаи вынес ребенка в коридор, все остальные замолкли как по команде и повернулись к ним. Имаи стоял перед толпой таких разных, таких несчастных, искалеченных Аччанов, а они смотрели на него, и у каждого на лице был вопрос и… надежда? Они все надеялись на то, что Имаи поможет им вырваться из бесконечного ада зацикленных ощущений. Почувствовать что-то кроме боли. Или хотя бы просто перестать чувствовать вообще. Перестать видеть, слышать, говорить… Перестать каждую секунду стараться и надеяться. Просто – перестать. К сожалению, Имаи не собирался дарить им забвение – ни одному из них. Это было эгоистично и жестоко, но… Ему был нужен его Аччан. Им всем был нужен Аччан. Поэтому… Поэтому он распахнул дверь под лестницей и крепче прижал к себе ребенка, надеясь, что не ошибся. Что все понял правильно. Что поступает верно. – Хисаши… – раскаленный шепот тут же ввинтился в висок, ядом растекся по венам, оглушая, парализуя. – Вот ты где… Долго прятался… Вероятно, двойник был в отчаянье, потому что теперь он уже не соблазнял и не обещал. Он хватал и держал крепко, не позволяя даже дернуться. Впрочем, Имаи и не собирался больше убегать. Наоборот, он звал сам, подставлялся, раскрывался полностью, подманивая, и бедный Аччан – теперь-то Имаи понимал и был готов признать, что захвативший контроль отселенец в той же мере был Аччаном, что и остальные – бездумно плыл в его ловушку, забыв о всякой осторожности. Двойник возник в другом углу маленького подвального помещения. Он был бледен и растрепан, запекшиеся губы, огромные беспокойные глаза. – Хисаши… – он с облегчением улыбнулся, порывисто делая несколько шагов навстречу Имаи, протянул руки, чтобы его обнять… и замер, наткнувшись взглядом на ребенка, прижатого к груди. – Что… – пробормотал он растерянно и жалобно. – Ты… зачем… Он перевел взгляд Имаи за плечо, туда, где стояли сотни измученных, несчастных Аччанов, и попятился назад. – Стой, – попросил Имаи. Аччан замер, будто споткнувшись. Теперь его лицо выражало только страдание. – За что? – спросил он тихо. – Ты так… ненавидишь меня? – Я тебя люблю, – поспешно ответил Имаи, подходя ближе. – Я хочу быть с тобой. Правда. С тобой – всем. Таким, какой ты есть на самом деле. – Они убьют меня… – Нет, – Имаи помотал головой, подходя еще ближе. Он не представлял, что будет так тяжело, казалось, что окончательно затихший ребенок на руках весит полтонны, не меньше. – Ты сильный. Ты такой сильный, Аччан, ты даже не представляешь. Пожалуйста… Будь со мной настоящим. И я помогу тебе справиться со всем… Я обещаю. Теперь было видно, что Аччана трясет, его губы дрожали, а по щекам текли непроизвольные слезы. – А если я умру? – спросил он тихо. – Что будет с тобой? Ты справишься? – Да, – глухо ответил Имаи. – Только ты не умрешь. Я тебе не позволю. Слышишь? Ты мне нужен, Аччан. Я люблю тебя. Правда. Аччан смотрел на него долгим, безнадежным взглядом, но в конце концов кивнул. И протянул руки, принимая ребенка от Имаи. И закричал – громко, отчаянно, но вопль захлебнулся почти тут же, и Имаи с ужасом увидел, почему – теперь никакого ребенка на руках Аччана не было, а рот был зашит уже у него, и кровь текла темными дорожками из мелких ранок в губах, и огромные глаза распахнулись ровной белизной без зрачков… Аччан упал на колени, сгибаясь, и те, остальные, поспешили к нему, отталкивая друг друга, отталкивая и почти сбивая с ног Имаи. Словно свора голодных собак, накинувшихся на добычу, они, казалось, рвали его на части, и скоро уже ничего было не различить от бесконечного крика и плача… Это и правда было похоже на агонию, эта шевелящаяся куча тел, вздрагивающая и стенающая. Имаи смотрел на происходящее, вжавшись спиной в холодную каменную стену, от шока и ужаса его мутило, но отвести взгляд от происходящего было невозможно. Он не мог сказать, сколько все это длилось, но в конце концов, бывшие узники кукольного дома один за другим впитались, втерлись, втиснулись целиком в свою жертву в извращенной пародии на насильственное совокупление. Остался только один Аччан, распростертый на каменном полу, обнаженный и судорожно, сипло дышащий. Имаи вынес его из подвала как с поля боя – на руках, едва живого, израненного, дрожащего. Почему-то показалось обязательным выйти с ним на улицу – в маленький сад, разбитый у европейской части дома, и сесть на траву рядом с розовыми кустами. Аччан лежал головой у него на коленях, его словно било в лихорадке – он метался, что-то бормотал, плакал. По его лицу, рукам и груди скользили призраки старых шрамов, раскрывались и тут же затягивались ужасающие раны. Имаи понятия не имел, что с ним таким делать, поэтому просто гладил по волосам и ждал. Ждал. Ждал, чувствуя, как сердце разрывается от жалости и беспокойства. А что, если он был неправ? Что, если ничего не получится, и Аччан не вынесет встречи лицом к лицу с сотнями пожирающих демонов? Что, если он погибнет? Как Имаи будет жить с этим дальше? Зачем ему вообще тогда будет дальше жить?.. – Хисаши… – раздался еле слышный шепот, и Имаи вздрогнул, склонился еще ниже, вглядываясь в бледное лицо. – Аччан… – собственный голос звучал глухо и гнусаво, может, потому что спазм пережал горло настоящему телу, а по настоящим щекам бежали настоящие слезы? Имаи так редко бывал ведущей личностью физически, что сейчас его разрывало от двойственности и опасения что-то не учесть, что-то сделать не так, пока их общее тело лежало в постели у себя дома, вот уже почти сутки без еды, без воды, без какой-то заботы… – Надо поесть, – медленно, тщательно выговаривая, произнес Аччан, все еще не открывая глаз. – Я не хочу. – А я хочу. У меня уже болит желудок. И мочевой пузырь. Сходи в туалет хотя бы. – Аччан… – Ты же видишь, я пока не… не в форме. Это было просто смешно. – Посмотри на меня, – потребовал Имаи. – И я все сделаю. Он знал, чего боится – того, что глаза Аччана так и останутся белыми бельмами, словно у мстительного духа. Что он больше не сможет видеть. Нитка, сшивающая его губы, уже лопнула, но ранки оставались и почему-то никак не затягивались, хотя другие, гораздо более страшные на вид травмы исчезли без следа. Наверное, дело в том, что эти раны были слишком старыми. Слишком ранними. Слишком болезненными для того малыша, которому пришлось с ними столкнуться… Но Аччан со вздохом поднял ресницы, тут же сощурился от неяркого света, и Имаи поспешно прикрыл его лицо ладонью, чтобы даже едва пробивающееся сквозь густые кроны солнце не доставляло дискомфорт. – Ну вот, – пробормотал Аччан. – Доволен? – Ага. С его глазами все было в порядке. Все было… хорошо? Так хотелось на это надеяться. Имаи на некоторое время полностью переключился на реальное тело, потому что ощущения были слишком сильными. Голова кружилась, живот тянуло, в груди клокотали рыдания, руки тряслись, а ноги подкашивались. Ему потребовалось не меньше получаса, чтобы произвести все необходимые гигиенические процедуры и съесть пожаренную на скорую руку яичницу со вчерашним рисом. Все это время он краем глаза следил за Аччаном, но тот просто смирно лежал и размеренно дышал, иногда крупно вздрагивая. – Ну что? – спросил Имаи, возвращаясь. – Ну как? – Вкусно, – проворчал Аччан. – Но рис мог бы и подогреть. Имаи невольно фыркнул от неожиданности, но тут же рассмеялся. Когда Аччан начинает брюзжать, это значит, что ему неловко, может быть, даже стыдно, но он не хочет этого показывать. Ну… по крайней мере все прошло хорошо? – К тебе спешил, засранцу, – хмыкнул Имаи, отводя растрепавшиеся пряди от лица Аччана. – Не съезжай с темы. Как самочувствие? Как твои… подселенцы? Аччан тяжело вздохнул, открывая наконец глаза. – Все выжили, – ответил он коротко. – Но это было мерзко. И больно. И… я не знаю пока, к каким последствиям это приведет. И если после всего, что случилось, ты меня еще и бросишь… – Как это, по-твоему, может вообще случиться? – оторопел Имаи. – Мы – буквально один и тот же человек. – Ну, у меня же получалось до сих пор… Он замолк, а до Имаи дошло только через несколько секунд. – Ну нет, – сказал он дрогнувшим голосом. – Тебя я в подвал не запру. – Со мной может быть сложно, – предупредил Аччан негромко. – До сих пор у тебя был урезанный, максимально удобный и ограниченный вариант. А теперь будет полноценная версия. Со всеми… со всем, что я бы никогда никому не хотел показывать. Особенно тебе. Имаи почувствовал, как неудержимо плавится от стыда и неловкости. И гнева – на себя. На собственную слепоту. – Переживу уж как-нибудь, – буркнул он. – И, знаешь, что, Аччан… Держать в подвале кукол для работы – это одно. Но рвать себя на части… я тебе больше не позволю. Аччан недоверчиво хмыкнул, глядя на него с прищуром. – Не позволю, – повторил Имаи с нажимом, чувствуя себя непривычно уверенно. – Я – твоя половина… – Лучшая, – вставил Аччан, усмехаясь, но Имаи только отмахнулся. – Я могу сделать с тобой все, что захочу. – Можешь, – подтвердил Аччан и поцеловал его в центр ладони. – Ты прямо сейчас можешь сделать со мной все, что хочешь. – Не юродствуй. – Не буду, – Аччан был на редкость покладист. Он улыбался и явно нежился, лежа на коленях Имаи. Он щурился и облизывался. Он выглядел… здоровым. Целостным. Даже вполне довольным. – С тобой ведь правда все в порядке? – вырвалось у Имаи таким жалобным тоном, что он сам испугался. Аччан на секунду нахмурился, а потом протянул руку, прижал ее к щеке Имаи. – Пока все довольно сумбурно, – признался он. – Самые очевидные части словно сами встали в подходящие слоты, но остальные – и их большинство – пока просто свалены внутри одной большой кучей, и мне нужно будет их все рассортировать, пристроить в нужные места… – Большая работа, – заметил Имаи перехваченным от волнения голосом. Аччан кивнул, улыбаясь и снова прикрывая глаза, потираясь щекой о его бедро. – И не слишком приятная. Все-таки… Все-таки, Хисаши, я не зря их всех в свое время отселил. Но ты прав. Так дальше нельзя. Я сам загнал себя в угол и понятия не имел, как из него выбраться… Пожалуй, если я хочу как-то жить дальше, мне придется посмотреть в глаза всем своим страхам. И как-то справиться с ними. – Я помогу, – сказал Имаи. – Тебе не придется все делать одному. – Спасибо, – Аччан снова поцеловал его в ладонь, утыкаясь в нее носом. Имаи не знал, сколько времени они провели вот так – на траве в саду перед домом Аччана. Он уже начал думать о чем-то отвлеченном, вроде того, что как здорово, что теперь он может ходить к Аччану в гости, и не придется прятаться от остальных или просить их не выходить наружу… Эта мысль ошпарила его своей очевидностью. Как же он мог забыть?! – Аччан, – позвал Имаи, тряся того за плечо. – Аччан, а как же Хиде, Ани и Юта? Что с ними? Аччан приоткрыл подернутые туманом глаза, протяжно втянул воздух носом, медленно моргнул. – Я думал, ты их выпустил… – Я? – Имаи чувствовал себя невероятно глупо. – Как? – Ну, ты же моя половина, – Аччан мягко хмыкнул. – Ты можешь все, что захочешь… Неужели не видишь, как это сделать? И в эту секунду Имаи и правда увидел. И рассмеялся, не удержавшись. Ведь это было так просто.