Воскресший закат

"Воспоминание о пережитом счастье — уже не счастье, воспоминание о пережитой боли — это все еще боль." — Джордж Гордон Байрон.       Не спалось и ком в горло не лез, но только первые три недели. После попустило, однако не на столько, чтобы функционировать полноценно. Со временем любая боль притупляется, какой бы сильной не была. И она правда притупилась. Превратилась в пыльную крошку, развеявшись по ветру, почти не осталось и сожалений о пережитом. Ной очнулся в особенно приподнятом настроении и даже выспался, проснувшись раньше будильника на целый час! Ему не потребовалось много времени, чтобы встать с постели, умыться и расчесать густые волосы, что обычно занимало по меньшей мере час, а то и два. Просто потому что с трудом ему давалось пробуждение само по себе.       Глазами он скользил по зеркалу в нем же видя, как сквозь прозрачную штору проникает тонкий лучик света, отражаясь от того же большого зеркала в пол, и играет с котом, скача задорным зайчиком. Методично собираясь Ной предвкушает вкус сладкой, свежей выпечки, намереваясь пройтись до пекарни. Поправляет бант кота, внимательно проверяет выключил ли электроприборы и, убедившись, что все в полном порядке припеваючи выбегает из дома, закрыв дверь на три оборота. Торопливо спускаясь по лестнице, Ной, не различая дороги, столкнулся плечом с неким юношей, поднимая взгляд и уже намереваясь извиниться цепенеет. Глазам своим не веря он нелепо трет их, грубо пялясь. Только неуверенное: "Ванитас." — Срывается с уст.       Лишь немного опомнившись Ной тараторя извиняется и пулей вылетает с лестничного пролета, только успевая хвататься за поручни, чтобы не упасть кубарем. Дышать становится неожиданно трудно, будто грудь заложило или придавило тяжелым камнем. Не зная куда себя деть тот валится на скамью, еще бегая глазами по сторонам. Привиделось, верно, это не мог быть он. Но даже спустя время его образ, что казался Ною теперь зыбким, расплывчатым пятном, вдруг снова яркой вспышкой озарил его память. Всё те же черты лица наблюдались у того юноши, те голубые глаза, что теперь, Ной понимал, спутать с чужими никак не смог бы. Хочется провалиться под землю, а тело сдавливает чувство зычной тревоги, что бьется в висках. Его имя, имя что когда-то так просто слетало с уст, теперь казалось чужеродным, враждебным. Ной прижимает ноги к телу ближе, раскачиваясь неваляшкой из стороны в сторону, будто от ломки, в ужасных конвульсиях содрогаясь всем телом.       — Ванитас!       Ной почти накрывает чужое тело собой, всхлипывает, часто моргая. Слезы опаляют щеки, застилая глаза стеной. Не выходит взять себя в руки, надрываясь над бездыханным телом. Он снова не смог сберечь дорогого ему человека и более того — стал причиной его смерти. В очередной раз все пошло наперекосяк. Но если бы только!..       — Ванитас!       Ной припадочно трясет тело друга, но тот никогда более не ответит ему. Слезы градом катятся, спадая на бледное лицо, скатываясь вниз по приоткрытым, навеки застывшим губам. Тот кто спасал вампиров от проклятья пал от него же.       Наверняка был иной способ, Ной не мог знать точно какой, но был уверен в этом, стоило только Ванитасу сказать, они бы вместе со всем справились! А тот, упрямец, молчал до последнего, пока не стало совсем поздно. Век Ванитаса по природе своей был недолог, однако, кто мог знать, что он прервётся так рано? Ной же, по существу своему, проживет еще не одну такую вечность, да только думал ли он лишиться друга? Ни разу он не помышлял о таком исчезновении Ванитаса из его жизни, резком и болезненном.       Перед глазами белая стена. В помещении прохладно, Ной лишь на половину накрыт одеялом. Взгляд его пуст, он такой, какой бывает у тех обреченных, что не веруют более в счастье и Доминик искренне пугается, вздрагивая невольно. Стекленеющие глаза ползуче со стены переметается на Доминик. Ной почти не дышит, говорит безучастно, как будто бы нет его тут вовсе.       — Доминик, я чудовище. — Не спрашивает, а констатирует, крепко сжимая в руках края одеяла.       Ной ужасен, он корень всех неудач, чудовище! Доминик робко касается дрожащих плеч, тянет на себя, крепко-крепко обнимая, вжимая Архивиста в грудь.       — Ты не мог этого предугадать, тут нет твоей вины. — Голос у Доминик бархатистый и тихий, она говорит на грани слышимости.       Её длинные волосы спадают по плечам, щекоча лицо, а пахнет от них лавандой и чем-то сладковатым. Тонкая девичья рука нежно проходится по светлому загривку.       — Ты не чудовище, кто во всем виноват, так это Ванитас и только.       Ной схватил Доминик за длинные рукава, слезы вновь полились ручьем.       — Не стоит его винить! Да, он дурак, но я не успел! Я должен был обратить внимание! Я его друг и уж кто-кто, а я должен был заметить, что что-то не так! Он погиб по моей вине, прямо как Луи! Я приношу одни неудачи!       Не унимался Архивист, зарываясь носом в черные как смоль волосы. Подобно ребенку он сокрушался, виня себя во всем на свете. Не успел, не смог. Да только толку от этого? Де Сад не смогла сдержать слез. Больно ей было видеть такого Ноя, что отчаянно хватается руками за нее, снова ненавидя себя. Не унимался он весь вечер, глядя в окно и не желая есть. Не унимался день, два...       Будто в дреме Ной пробыл все это время, мир вокруг кружился, а к горлу подкатывал ком. Когда дыхание пришло в норму он глубоко вздохнул, мотанул головой и встал со скамьи. Сложно было сказать сколько времени прошло, но перед глазами все еще стоял тот силуэт. Не могло же ему привидеться? Ной давно не видел в случайных прохожих Ванитаса и взглядом не искал. Вскочив Архивист забежал в подъезд, резво преодолевая этажи, но никого уже не было, разумеется... Нет, ему не показалось, а плечом он будто бы все ещё ощущал то мимолетное прикосновение.       Одинокая лампа с трудом освещала кухню, покачиваясь как маятник на часах.       — Опять лампы перегорели. — Вздохнула Доминик, разливая чай по кружкам. — Как дела? Что нового? — Привычно поинтересовалась Де Сад. — Что-то случилось? На тебе лица нет...       Тусклый, мягкий свет огибал лицо Ноя и тот казался еще более хмурым, чем, возможно, мог быть. Архивист теребил руки, потирая пальца и поджимая губы, нервно кусая их. Не зная как подступиться и стоит ли затеивать этот разговор Ной отхлебывает чай, обжигая язык.       — Я Ванитаса видел... — На одном дыхании лопочет Ной, опуская глаза в пол, как провинившийся пес.       Доминик тут же ухает на стул, округлив глаза.       — Не обознался ли? Ной, тебе просто показалось! — Иного и быть не могло, Доминик была в этом уверена.       Ной не нашелся с ответом. Попросту ни в чем не уверенный, не допивая чай, тот побрел к себе домой. Ночью не спалось, Ной то и дело ворочался из стороны в сторону подгадывая удачную позу для сна, но той не находилось. Ещё и мысли бились о стенки черепной коробки так, что бедного начала мучать головная боль. А когда все-таки наступил рассвет и первые лучики солнца стали пробиваться сквозь прикрытые шторы Ной с видом убиенного сполз с постели, утягивая за собой одеяло, кутаясь в него с головой. Огромных сил ему стоило добрести до ванной, таких же — просто привести себя в порядок.       Казалось образ Ванитаса следовал за ним всюду, всякий раз возникая перед глазами. Это походило на кару, крайне запоздавшую, по всей видимости. Сердце в груди клокотало, будто от незажившей раны, что теперь болезненно нарывает. Если он сошел с ума, то его видение выглядело очень реалистично.       Ноги подкосились, стоило увидеть Ванитаса во дворе. Как одеревенелый Ной подступился к нему, долго глядел и наконец-то сказал: "Привет..."       Звучало это крайне скомкано. Привет да и только, у него не нашлось более слов, к горлу будто приставили нож. Тот хотел было обнять, прижать к себе и не отпускать, но не решался. Как бы этот мимолетный образ не растворился и не исчез в дымке дня, вновь оставив Ноя ни с чем.