Не об этом

      Комната накаляется до предела, воздуха становится до невыносимости мало, но им все равно. Их губы сливаются в очередном поцелуе, словно они только этого и жаждали всю свою жизнь, словно дорвались до запретного плода и наконец его вкусили. На деле, так оно и есть, но лишь частично: Цзин Юань дорвался, заполучил то, о чем мог лишь грезить годами. И как остановиться, когда тот, которого ты мог видеть только в тяжелых снах, на осколки разбивающих сердце, сейчас перед тобой?       И Блэйд не отставал. Это было некой забавой для него: наблюдать за тем, как грозный (ли?) генерал медленно превращался в несуразную лужицу, растекался под холодными пальцами, утекая меж ними. Таял от каждого касания, хватался за них, откликался, отдавался без остатка. Было интересно наблюдать за тем, как мужчина отчаянно хватался за то, что некогда ему принадлежало. За то, что больше никогда не будет ему принадлежать. И, может, никогда и не принадлежало, Блэйд знает лишь по его, Цзин Юаня, рассказам. Есть ли смысл тому врать?       Их тела сплетаются, голоса срываются в унисон. Испещренного шрамами тела касаются горячие пальцы, влажные губы, шероховатый язык. Там, где коснулись, сразу же целуют, а затем зализывают, словно пытаясь убрать тем самым страшные отметки. Ощущается это по-особенному необычно: никто прежде не уделял его шрамам такого внимания, никто и никогда не хотел убрать их, оградить от них, закрыть собой.       Щемящая нежность одного граничит с болью в сердцах обоих. Сердце Цзин Юаня разрывается от осознания, что перед ним тот, чувства к которому он испытывает всю жизнь, тот, кого он однажды потерял без надежды на новую встречу. В сердце Блэйда все гораздо хуже: от ласк Цзин Юаня его сводит болью, ведь с другими такого не было. Он не помнит ничего, но почему-то все равно тянется в сильные руки этого мужчины, почему-то жаждет почувствовать его. И в то же время все это такое далекое для него, словно он кукла, которой несвойственны человеческие чувства, потому что чужое рвение по-прежнему вызывает внутренний смех. Так странно.       Но если опустить все это, то можно сказать, что они оба наслаждаются компанией друг друга. Каждый, правда, по-своему. Поцелуи не прерываются ни на секунду, Цзин Юань сплетает их пальцы и льнет так отчаянно к телу Блэйда, словно пытается слиться с ним в единое целое. И сливается, входя в разгоряченное тело, разрушая последние на сегодня стены. Толкается ритмично, хрипит, будто рычит даже – от желания сделать Блэйда своим. И тот подстраивается, срывает голос, не сдерживает себя специально, дает Цзин Юаню то, чего он так хочет.       И уже под утро они, оба уставшие и необычно разнеженные, почти засыпающие в объятиях друг друга, вдруг разрывают атмосферу тихим шепотом:       — Я не хотел бы просыпаться.       — О, Цзин Юань, ты даже не представляешь, как сильно я не хотел бы просыпаться.       Брошенное невзначай – так, к слову, признание режет по и так израненному сердцу. Это не то, что хотелось бы сейчас услышать. Не тогда, когда предрассветные сумерки рассеиваются, когда первые лучи солнца пробиваются в раскрытое широкое окно. Не тогда, когда Блэйд утыкается носом в его шею.       — Ты знаешь, я не об этом, – Цзин Юань вздыхает тяжело и утыкается в темную макушку. Его волосы все такие же мягкие, как и раньше, струятся меж пальцев. Мужчина наблюдает, пропуская пряди, будто причесывая их пальцами. Темные, чужие, не его Инсина.       — Знаю, конечно.       Блэйд смеется тихо и хрипло: он явно насмехается над словами Цзин Юаня, он забавляет его снова своей странной наивностью. Он привстает на локте, оставляя руку на груди Юаня, ведет пальцами по ней, гладит, а голову склоняет, усмехаясь.       — Тогда к чему это?       — Наслаждайся моментом, Цзин Юань, – Блэйд склоняется к его губам, чуть касается и выдыхает, — нам не суждено рассчитывать на что-то большее.       Утром Цзин Юань хоть и несколько болезненно, но принимает это, просыпаясь в холодном одиночестве.