Mors meta malorum

      День начался вполне себе обыденно. Солнце, щебетание птиц, голоса людей с улицы. Капитан кавалерии молча встал с кровати. Он снова не выспался. С каждым днём ему всё сложнее засыпать. Но ему нельзя показывать свою слабость. Никто не должен о ней узнать. Кэйа оделся в привычную, немного вычурную одежду, завязал верёвки повязки на затылке и спрятал узел за волосами. Серёжку он вчера забыл снять на ночь, от чего ухо сильно болело. Поправив перчатки, он взял свой меч и покинул комнату общежития Ордо Фавониус. Какое-то тревожное чувство никак не покидало Альбериха. Он знал, что Орден Бездны что-то задумал, но не знал, что именно. Этим он хотел заняться сегодня. Однако, внезапно подняли тревогу. Все рыцари побежали за стену. И капитан кавалерии не был исключением.       За мостом находилось огромнейшее количество магов бездны, хиличурлов, митачурлов, стражей руин и прочей нечисти. Значит, Орден Бездны планировал напасть на Мондштадт. Получается, надо сделать выбор? Джинн с Дилюком уже сражались. Рыцари тоже кидались в атаку. Мимо Кэйи пронеслась Розария, тоже вступая в бой. Только капитан кавалерии стоял на мосту и пытался понять, что ему сейчас надо сделать. Предать родного отца или приёмного? Вогнать меч в чью-то спину или начать защищать город?       Дилюк пропустил удар стража руин, от чего потерял равновесие, падая навзничь. Время будто специально замедлилось, когда Альберих наблюдал, как мужчина с алыми волосами падал на землю. Что-то в голове щёлкнуло. Перед глазами зависла картина, где бездыханное тело Крепуса лежало в объятиях своего родного сына. К чёрту Бездну. К чёрту сомнения. Кэйа хочет защитить этот город, что подарил ему свободу.       Создав вокруг себя три больших куска льда, капитан кавалерии рванул к винокуру. Он встал на руку стража руин и прыгнул к его голове, пронзая ядро мечом. Механизм рухнул, а Альберих двинулся дальше, задевая монстров льдом, отвлекая на себя. План был до ужаса простым. Отвлечь на себя большую часть тварей и увести их подальше от города. Гидро магам бездны он моментально сносил щиты своим льдом, хиличурлам он в одно движение перерезал горло, отсекал голову, митачурлам со спины протыкал сердце. Кровь запачкала его одежды, но капитан кавалерии продолжал уводить толпу от моста, что вёл в город. В какой-то момент в том большом куске армии Бездны остались по большей части стражи руин. Они размахивали руками, прыгали, выпускали снаряды, что сильно замедляло Кэйю. Он уже успел отвести их к Шепчущему лесу. Там из-за деревьев уследить за всеми механизмами попросту не удалось. Откуда ни возьмись, перед Кэйей приземлился ещё один страж. Но Альберих не успел заметить, как справа к нему летит рука другого стража. Капитан кавалерии пропускает удар, от чего теряет равновесие, падая спиной на землю. Тут же ему на левую ногу приземлился ещё один механизм, дробя кости, раздавливая мышцы и разрывая сосуды. Раздался оглушительный вопль боли. От него сердце падало в пятки и пропускало удары. Дилюк, что всё это время шёл за толпой, уничтожая отбившихся монстров, обернулся на этот ужасающий звук, но он увидел лишь как в лицо Кэйи врезаются снаряды ещё одного стража руин. После череды взрывов вопль резко обрывается. Альберих потерял сознание.       Очнулся он спустя неделю. Его нога отзывалось адской ноющей болью, как и всё лицо. Разомкнуть веки у него так и не вышло. — Кэйа, вы очнулись? — прозвучал нежный голос одной из монахинь. — К-кажется… да, — кое-как выдавил из себя Альберих. — Глаза… — на большее у него сил не хватало. — Не волнуйтесь, они у Вас забинтованы. Вы сейчас находитесь в Соборе, пролежали без сознания неделю. Я сообщу Джинн, что Вы очнулись, — послышался стук каблуков, а затем тихий скрип двери. Оглушающая тишина сильно давила на виски, от чего начинала болеть голова. В ушах эта тишина откликалась звоном. Чувство собственной беспомощности мучительно царапало сердце. Монахиня всё не возвращалась. Тогда капитан кавалерии попытался пошевелить руками и здоровой ногой. В целом, у него это получилось, только вот сил не было от слова совсем. Конечности казались неимоверно тяжёлыми. Дверь снова скрипнула, и послышался быстрый стук каблуков. — Кэйа, как ты себя чувствуешь? — это был беспокойный голос Джинн. — Тяжело… — чуть ли не по слогам произнёс Альберих. — Что… Бездна… — слова давались с титаническим трудом. — Благодаря тебе мы смогли быстро избавиться от большей части стражей руин, ты же лично уничтожил более сорока монстров и три механизма. На тебя переключилась чуть ли не вся армия Бездны, — голос действующего магистра подрагивал. — А… Что… Я? — произнести что-то более внятное у капитана кавалерии попросту не было сил. — Ты сильно ранен, — Джинн громко сглотнула. — Твою ногу спасли. Вся магия исцеления была направлена на неё. У тебя были повреждены жизненно важные сосуды. Ты очень быстро истекал кровью. П-правого глаза ты лишился, — её голос снова сильно дрогнул. — Я… сно… — невыносимая усталость резко обрушилась на Кэйю, не давая соображать. — Магистр, ему нужен покой, — раздался голос монахини.       Как только дверь в очередной раз закрылась, Альберих тут же провалился в сон.       Сквозь сон капитан кавалерии почувствовал, как его левую руку кто-то накрыл своей. Рука этого кого-то была такой тёплой. Это тепло было до жути приятным. — Простите, господин, Альберих не проснулся? — послышался голос другой монахини. — Нет, — ох, этот голос Кэйа узнает из тысячи. Голос прошлого капитана кавалерии, голос того, кто воспринял доверие как подлость, голос того, из-за которого Альберих получил свой Глаз Бога. Кисть невольно сжалась в кулак под чужой ладонью. — Кэйа? Ты проснулся? — вот же… — Да… — нехотя ответил капитан кавалерии. Звуки снова давались только с адским усилием. — Кэйа, Вам надо поесть. Вы же неделю ничего не ели, — с беспокойством произнесла девушка. — Нет… Не… Хочу, — он отвернулся от них. — Давайте, я разберусь, — снова звуки шагов и какой-то шорох. После монахиня покинула комнату. — Ты можешь сесть? — надо же, с какой нежностью вдруг заговорил Дилюк. Кэйа молча вытащил свою руку из-под чужой и попытался принять сидячее положение. Спина от каждого действия отзывалась хрустом, как и другие суставы. Левая нога отозвалась ещё более сильной болью, когда пришлось её потревожить, но Альберих не издал ни звука, чуть ли не до крови прокусывая губу. С горем пополам он сел в кровати. — Я… Сам… — тихо прохрипел капитан кавалерии. — У тебя всё лицо в бинтах. Позволь мне помочь, — снова эта приторно фальшивая нежность. Кэйа повернул голову, будто пытаясь заглянуть в лицо винокура. Это действие вызвало какое-то жуткое чувство у Рагнвиндера. — Нет, — как можно чётче произнёс Кэйа, а после потянулся рукой туда, где должна быть тумба. Там он наощупь обнаружил большую кружку с чем-то горячим внутри. Он аккуратно взял её в обе руки и столь же осторожно сделал небольшой глоток. Как и ожидалось. Просто бульон. — Мне твоя помощь… Не… Нужна… — кое-как выговорил капитан кавалерии, снова отворачиваясь от названного брата. До ушей Альбериха донёсся коротких вдох, но слов после него не последовало. Дилюк точно хотел что-то сказать, но резко передумал. — Уйди… — напоследок произёс капитан кавалерии. — Кэйа, — вдруг с беспокойством заговорил Дилюк. — Я… — но Кэйа молча сделал ещё глоток, игнорируя винокура. — Хорошо… — с грустью выдохнул Рагнвиндр. Шорох сюртука, звуки шагов и тихий скрип двери. Капитан кавалерии снова остался совсем один. Тишина и чернота в глазах давила на всё его изувеченное тело.       На протяжении ещё недели ему приносили еду, которую он сам съедал. Альберих не позволял кому-либо его кормить, аргументируя это тем, что он сейчас слепой, а не безрукий. К нему часто заглядывала Джинн, иногда приходила Барбара, чтобы исцелить более мелкие ранения и сменить бинты на лице. Часто к нему приходил и Дилюк, но он обычно просто молчал, ждал, пока Кэйа уснёт и просто держал его за руку.       Дни тянулись ужасно долго, и только сон мог хоть как-то скоротать время. Но и спать было тяжело. Всё лицо ужасно ныло, а нога продолжала адски болеть. Головные боли уже вошли в мучительную привычку, как и оглушающая тишина. Уже завтра должны будут снять бинты с лица, и Альберих сможет открыть свои глаза. Он уже так соскучился по свету. Эта бесконечная тьма, от которой кружилась голова, уже порядком надоела.       Утро следующего дня. В комнате Собора собралось достаточно много народу. Барбара медленно разматывала бинты, пока Джинн, Дилюк и Розария наблюдали за этим. — Вот! Попробуйте открыть глаза, — прозвучал нежный голос Барбары. — Да, — говорить уже было легче. Кэйа всё же разлепил веки. Правым глазом он ничегошеньки не увидел, а левым он увидел лишь цветные пятна. Тогда он потёр глаза, но за веками правого глаза не было ничего. — Что? Я глаз потерял? — продолжая ощупывать пустые веки с некоторой паникой спросил Альберих. — Я же тебе говорила, — тихо отозвалась Джинн. — Я… Я этого не помню, — капитан кавалерии перестал тереть глаз и снова взглянул куда-то перед собой. Но он снова видел только пятна. Выглядел он, мягко говоря, сильно озадаченно. Красное пятно приблизилось к нему. — Кэйа? Ты меня видишь? — это был Дилюк. Снова его взволнованный голос. — Нет… Я будто через мыльную воду смотрю… — тихо отозвался капитан кавалерии. — Прошу прощение, — перед Дилюком влезла Барбара. Он это понял по белой кляксе на голове. Это была её шляпка. — Господин Кэйа, у меня в руке перо, возьмите его, — у неё действительно что-то было в руке. Только вот Альберих это видел, как грёбанное тёмное пятно. Он не мог понять, как далеко от него находится этот предмет. Однако, капитан кавалерии максимально сосредоточился на этом пере и попытался с первого раза его схватить, но у него это не вышло. Перо было дальше, чем он «увидел». — Да… Всё несколько хуже, чем я себе представляла… — протянула целительница. — Нет, это какая-то ошибка. Этого просто не может быть. Наверняка мне просто надо промыть глаз, и я снова смогу видеть нормально, — быстро пролепетал Кэйа. — Очень вряд ли. Монахини, что тебя осматривали, сразу сказали, что зрение тебе не вернуть, — раздался голос Розарии. — Нет, нет, нет, нет. Всё не так, — Альберих резко попытался встать с кровати, но в тот же миг рухнул на пол от невыносимой боли в ноге. — Нет, быть не может… — Господин Кэйа! Что Вы делаете! Вам ещё рано вставать на ноги, — тут же заверещала юная монашка.       Только спустя ещё три дня капитану кавалерии позволили встать. Это было ужасно. Обе ноги были будто ватные, левая нога на каждое малейшее движение откликалось сильнейшей болью, стоять без чьей-то помощи было невозможно. Альберих чувствовал себя сраной тряпичной куклой, которая не может ничего, и за которой нужен постоянный присмотр. Чувство беспомощности начало с новой силой вгрызаться в душу. Это чувство убивало. Только не это, только не становиться чьей-то обузой. С этими мыслями Кэйа начал каждый день пытаться самостоятельно ходить. Монахини любезно дали ему костыли, коими капитану кавалерии поначалу приходилось пользоваться.       Спустя ещё несколько дней, Альберих отказался от одного костыля и ходил с помощью одного. Только вот ходить долго он не мог. Силы в момент покидали изувеченное и теперь уже худощавое тело. Терять возможность нормально жить оказалось очень мучительно. Только недавно ты видел мир во всех красках и всех деталях, мог ходить, бегать, прыгать с высоты и прямо у земли раскрывать планер, но из-за своего же выбора ты превратился в это. Почти слепое существо, которое даже ходить толком не может. У монахинь и так дел по горло, так ещё и капитан кавалерии свалился на их хрупкие плечи как гром среди ясного неба. Это просто ужасно. Альберих молился всем богам, чтобы это было сном, что это всё произошло не с ним. И вообще, лучше бы он тогда умер, нежели остался калекой. — Кэйа, — раздался голос Джинн после тихого скрипа двери. — Как бы тебе это сказать… — Говори, как есть, — безразлично отозвался капитан кавалерии, поворачивая голову к собеседнице. — В общем, ты уже очень долго находишься в Соборе. Поэтому, было принято решение отправить тебя к Дилюку на винокурню. Он точно сможет о тебе позаботиться должным образом, — от услышанного сердце Альбериха пропустило удар. Его веки распахнулись сильнее, оголяя кривую радужку, порванный зрачок и пустую глазницу. — Что? — только и смог проговорить он. — У Дилюка достаточно много людей в подчинении, так что там ты точно не пропадёшь. — Джинн! — Кэйа резко встал с кровати, но упал, не находя опоры в виде костыля. — Кэйа, пожалуйста, не надо. Так будет лучше, — голос магистра был пропитан печалью. — Джинн, умоляю, только не это. Что угодно, только не на винокурню, — Альберих начал создавать трость изо льда в левой руке. — Я могу сам о себе позаботиться. Я могу ходить. Я справлюсь. Молю, оставь меня в общежитии, — опираясь на ледяную трость, капитан кавалерии смог встать с пола. — Нет, это не обсуждается, — тихо отозвалась действующий магистр, прежде чем закрыть дверь.       Ну вот. Опять Кэйа остался один. Даже Джинн не хочет в него вреить и просто сбагривает его Рагнвиндеру. Ладонь, что удерживала трость, сильнее сжалась на ручке, от чего по льду пошли трещины. Прекрасно. Только этого капитану кавалерии не хватало. Оказаться в родовом гнезде с этим соколом. Трость окончательно раскололась на мелкие осколки льда, от чего Кэйа вновь оказался на полу, в свете закатного солнца, что проходил через стекло окна.       У Альбериха было достаточно мало вещей. Только вот всё это находилось в общежитии. Недолго думая, капитан кавалерии покинул свою комнату, в которой пролежал уже недели три, а затем и вышел из Собора. Повезло, что его никто не заметил. Медленно, сильно хромая на левую ногу и опираясь о ледяную трость, он шёл к зданию Ордо Фавониус. Ещё никогда Кэйа так сильно ненавидел лестницы. По ним было идти особенно тяжело. Приходилось тростью нащупывать каждую ступеньку и только потом переставлять ноги. Это всё заняло ужасно много времени, но он всё же дошёл до серого здания с четырьмя башнями. У лестницы, как и всегда, стояли два рыцаря. — Это же… Приветствую Вас, капитан Кэйа! — отдал честь один из них. Альберих лишь отмахнулся от них и продолжил путь в здание. Снова он тростью нащупывал каждую ступеньку и медленно поднимался к дверям. Послышался звук доспехов. — Разрешите Вам помочь, — подошёл к нему второй рыцарь. — Отставить. Занимайся своими делами, — раздражённо отозвался Альберих.       Неизвестно, сколько ещё прошло времени, но капитан кавалерии всё же добрался до своей комнаты. Она была самой последней, так что перепутать её он точно не мог. Ключ от двери беспроблемно вошёл в засов и так же легко повернулся. Раздался тихий щелчок, дверь открыта. Кэйа молча проковылял вглубь комнаты. Придётся рассчитывать только на свою память, ибо увидеть, где и что лежит, он не мог. Пара белых рубашек, штаны. Его любимые вещи были порваны и частично сожжены из-за взрывов снарядов стражей руин. Больше ему ничего не понадобится. Повязки использовать уже бесполезно. правая глазница пустовала, а старый шрам скрылся за новыми. Альберих провёл рукой по лицу. Всё оно было в сплошном ожоге. Бесчисленное количество рубцов. Удивительно, что его брови и ресницы смогли заново отрасти.       Вещи он кинул в небольшой походный мешок. Его глаз уловил какой-то золотой блеск. Это что-то стояло прямо у стола. Он подошёл к этому «что-то» и потянулся к предмету. Ощупав его, Кэйа понял, что это его меч. Значит Джинн его оставила в его комнате, а не отнесла его вместе с самим Альберихом в Собор. Он взял его за рукоять. Его лезвие продолжало светиться голубым. Жаль только, что капитан кавалерии не мог снова увидеть его во всей красе. Сам не зная зачем, он отозвал меч. Без понятия, зачем ему может пригодиться меч. Альберих взвалил на плечо достаточно лёгкий мешок и покинул комнату. Напоследок, он решил ещё раз подержать те бумаги, что спрятал на крыше Ордо Фавониуса. И снова ему пришлось преодолевать лестницу. На крыше он без проблем обнаружил свой же тайник. Он выудил оттуда одну бумагу и взглянул на неё. Но увидел он перед собой только пожелтевшее пятно. Не было видно даже намёка на текст, что на самом деле был на бумажке. Тогда он вернул её в тайник и заткнул его кирпичом.       Немного переведя дух, Кэйа всё же спустился вниз. Как же было тяжело ходить. Кто бы мог подумать, что ходьба — это такой трудный процесс, особенно когда у тебя одна нога болит так, словно её заживо перемалывают в мясорубке. Усталось капитан кавалерии начал чувствовать ещё когда вошёл в комнату, но сейчас, когда он уже дохромал аж до середины моста, она опутала всё изувеченное тело. Солнце сильно грело. Не удивительно, сейчас полдень, а светило в зените. Нужно было пройти ещё так много. И почему такое плёвое расстояние сейчас казалось раза в десять длиннее. — Кэйа? Вот ты где. Почему ты не в Соборе? — послышался за спиной беспокойный голос Дилюка. — Джинн прогнала меня. Ты знал? Я теперь переезжаю к тебе, — не оборачиваясь, со злобой ответил капитан кавалерии. — Да, я знал, но прогнала? Ты о чём? — винокур подошёл ещё ближе. — Да, она прогнала меня. Отказалась, отреклась, бросила меня. Вы все думаете, что я калека, что я ничего сам не могу… Ага, конечно. Я раскрою вам глаза. Пусть я ослеп, пусть мне тяжело ходить, но я не инвалид только из-за этого! — Альберих обернулся к Рагнвиндеру. — Я не приму вашу чёртову помощь. Она мне не нужна! И если великий действующий магистр решила освободить одну комнату в общежитии, то пусть так оно и будет. Она просто избавилась от обузы в виде меня. Переложила её на твои плечи. Но ничего, то, что я теперь не вижу твоего лица, ещё не значит, что я не чувствую твоего отвращения, — он ткнул Дилюку пальцем куда-то в грудь. — Я сам смогу дойти до винокурни, ясно?! — на этом он развернулся и продолжил свой путь, продолжая хромать. — Кэйа, прошу, не надо, — в пару шагов Рагнвиндр догнал названного брата. — Ты сейчас слаб, пожалуйста, позволь мне помочь, — но в ответ капитан кавалерии лишь оттолкнул от себя Дилюка. В глазах Кэйи потемнело, и он начал падать, теряя сознание. Но упасть ему не дал винокур. Он успел поймать его.       Очнулся Альберих уже в мягкой постели. Потолок был явно из тёмного дерева. Из приоткрытого окна в комнату проникал прохладный ветерок. Приняв сидячее положение, Кэйа осмотрелся. Всё из тёмного дерева. В комнате ещё стоял стол со стулом с синей обивкой. Такие стулья стоят на первом этаже винокурни. Был ещё, вроде-как книжный шкаф. Видел его капитан кавалерии как множество мелких цветных пятен. В комнату кто-то вошёл. Чёрно-белая одежда и блондинистые волосы. — Господин Кэйа, Вы уже проснулись? Не желаете поесть? — этот голос Альберих узнает из тысячи. Голос Аделины. — Нет, я не голоден. Просто оставь меня в покое, — отозвался капитан кавалерии. — Нет, так не пойдёт, — Аделина подошла к кровати и положила что-то на неё. — Переоденьтесь, пожалуйста. Я скоро приду, — и горничная действительно ушла, закрыв дверь. Кэйа взглянул на то, что оставила женщина. Рубашка и штаны. Чтож, видимо ему не отвертеться от Аделины. Она всегда умела уговаривать.       Спустя какое-то время, пока Альберих застёгивал пуговицы на рубашке, в комнату кто-то зашёл. Капитану кавалерии хватило одного взгляда, чтобы понять, кто это. Красное пятно. Это был Дилюк. В ту же секунду синеволосый отвернулся от названного брата. — Кэйа, — достаточно тихо позвал его Рагнвиндр. — У меня кое-что для тебя есть, — на этих словах Дилюк подошёл к кровати. — Сколько раз мне повторять, мне от тебя ничего не нужно, — холодно отозвался Альберих. Тогда винокур молча взял немного смуглую кисть и подложил под неё что-то. Невольно Альберих сжал предмет в руке и ощупал его второй рукой. Это было что-то из дерева. — Трость? Я могу создать свою изо льда, — он отложил трость, опирая её о кровать. — В этом-то и проблема. Твоя трость слишком холодная. Вчера твоя рука была ледяной, — коротко пояснил винокур. — Пожалуйста, используй её, — он снова подсунул под руку деревянную трость, прежде чем покинуть комнату.       Ещё спустя пару минут вернулась Аделина. Она отвела Кэйю вниз, где его ждал завтрак. Аппетита не было от слова совсем, но поесть пришлось. Еда казалась безвкусной и от этого противной. Горничная всё предлагала свою помощь, когда Альберих промахивался вилкой, что было часто, но он в свою очередь отказывался.       После трапезы Аделина вывела синеволосого на улицу. Там на солнце стоял стул, туда-то она и усадила Кэйю. Вот же… Как с немощным обращаются. Это натуральное издевательство. Он может сам передвигаться, он может понимать, где он. Неужели им так нравится насмехаться над ним. Он выбрал их, выбрал этот город, и вот она, благодарность? — Кэйа, как ты себя чувствуешь? — снова беспокойный голос Дилюка. Как же он достал. Сам же тогда решил оборвать все связи, а сейчас так заботится. Наверняка видеть Альберих в таком состоянии попросту доставляет ему какое-то извращённое удовлетворение. — А сам как думаешь? — с раздражением гаркнул синеволосый в ответ. — Как я себя чувствую? Да просто замечательно! Лучше не бывает! — злоба бурлит в его крови. — Зачем? Зачем вы меня спасли, если по итогу вы от меня отвернулись? Я выбрал вас, выбрал Мондштадт, предал Бездну, предал родного отца, чтобы выбрать приёмного, — кое-как Кэйа встал со стула, опираясь на новую деревянную трость, и повернулся к винокуру. — Я выбрал тебя. Но ты. Что выбрал ты? Джинн избавилась от меня, Розария тоже. Для них я теперь просто калека. И для тебя тоже! На моё откровение как ты отреагировал? Вычеркнул меня из своей жизни. А сейчас что случилось? Совесть заиграла? Если я не вижу твоего лица, это ещё не значит, что я не чувствую твоего отвращения. Ты же меня предателем считаешь. Так что же случилось? Лучше бы я тогда сдох, — отпихивая Дилюка в сторону, Альберих поковылял к дверям винокурни. Винокур лишь смотрел удивлённо вслед названному брату, не находя слов.       На весь оставшийся день Кэйа заперся в комнате, отказываясь от еды и воды. На следующий день он съел лишь половину от завтрака, что так старательно готовила Аделина. На этот раз он сам вышел на улицу и сел на тот же стул, смотря куда-то вдаль. Дилюку действительно было как-то стыдно за то, что он тогда сделал. На правду, которая была сказана, чтобы стереть все границы, он обозлился, обозвал брата лгуном, так ещё и дуэль начал. С тех пор между Кэйей и Дилюком возникла стена, которую построил сам винокур. Вот же идиот… — Кэйа?.. — Рагнвиндр хотел хоть как-то исправить их отношения, попросить прощения в конце концов. Но ответ Альбериха обрубил надежду на их примирение. — Оставь меня в покое, — холодно заявил Кэйа, продолжая смотреть куда-то вдаль.       Синеволосый продолжал плохо питаться, иногда вовсе отказываясь от еды. Каждый день он переносил стул подальше от винокурни. Однажды ночью Дилюка разбудил какой-то грохот. Он вышел из комнаты, освещая себе путь своим же огнём в руке. Когда он подошёл к лестнице, то увидел, как у подножия её, на спине, лежит Кэйа. В то же мгновение винокур очутился рядом. Тогда-то он увидел, как из оставшегося глаза и пустых век текут слёзы. Почему брат вдруг решил ночью спуститься вниз, он не стал узнавать. Просто помог ему встать и отвёл в его комнату.       Кэйа снова сидел на стуле, держа перед собой трость. Сегодня он всё же доел завтрак, что не могло не радовать Аделину и Рагнвиндера. Ветер лениво играл с распущенными синими волосами. Выглядело это крайне завораживающе, от чего Дилюк не смел подходить ближе. — Ты что-то хотел? — вдруг спросил Альберих. — Что? Но как?.. — договорить ему не дали. Синеволосый ударил тростью по земле, от чего на траве появилась ледяная паутина. — Только так я теперь могу видеть, — с грустью произнёс Кэйа. — Ты используешь элементальное зрение? — поинтересовался винокур. — Не только. Элементальное зрение не может заменить обычное. Поэтому я искал другие способы «прозреть». Остановился пока на ледяной сетке. Она очень тонкая и я могу растянуть её максимум на два метра от себя, образуя круг. Если её тревожат, то я это чувствую, — синеволосый встал со стула и подошёл к Дилюку. На этот раз он хромал, но не так сильно. — Ещё я научился льдом укреплять ногу. Только вот от боли меня это не избавляет. Но всё же. Теперь я меньшая обуза для тебя, нежели раньше, — он положил руку на плечо названного брата, а после направился к дверям винокурни.       В этот же вечер Кэйа попросил бумагу с пером и заперся в комнате на некоторое время. Чуть позже он вышел, подозвал Дилюка, ибо Аделина была занята, и поинтересовался, читаемо ли он написал. Рагнвиндр ужасно радовался таким попыткам вернуться к более-менее привычной жизни, только вот пытался сильно это не показывать. Слова были бессвязны. Предложения не образовывали единый текст, но, главное, что это всё более-менее можно было разобрать. Только вот иногда строки наслаивались друг на друга, от чего сложно было понять, что там написано. Об этом винокур сказал Альбериху, а тот в свою очередь поблагодарил за помощь и направился вниз. Аделина как раз закончила приготовление ужина.       Во время трапезы Кэйа поинтересовался, можно ли ему налить бокал «полуденной смерти». Его просьбу горничная с радостью выполнила. Кажется, он начал возвращаться к старым привычкам. Радость и покой заполнили душу винокура. Он действительно был рад, что его названный брат начал «оживать». Единственная загвоздка была в том, что Альберих не улыбался.       На следующий день начался дождь, так что Кэйа просто сидел в своей комнате и продолжал писать. Он попытался использовать крио энергию, чтобы разлиновать бумагу, но только испортил её. Больше со льдом он не экспериментировал. Остановился он на прокалывании бумаги. Так он помечал начало строки, чтобы они больше не наслаивались. И это помогло. На этот раз он попросил Аделину проверить текст. Снова бессвязные предложения, но они были совершенно читаемы. Горничная с восторгом сказала об этом Кэйе, на что тот лишь поблагодарил за помощь.       Новый день радовал теплом солнца. Синеволосый после завтрака покинул винокурню и направился к ущелью, через которое можно пройти к Спрингвейлу. Там всегда ошивались хиличурлы. — Господин Кэйа! Куда это Вы? — пролепетала одна из горничных, подбегая к Альбериху. Тот в свою очередь стукнул тростью о землю, образуя перед девушкой небольшую стену изо льда. — Это не важно. Вернусь через час, может, через два, — тихо отозвался синеволосый, оборачиваясь к горничной. Она так и осталась стоять, смотря в спину удаляющегося мужчины.       Девушка очнулась только когда ей на плечо легла тёплая рука винокура. — Ты не видела Кэйю? — тут же с беспокойством спросил он. — Ах! Он пошёл к ущелью! Я не смогла его остановить… — горничная схватилась за голову, а Дилюк моментально сорвался с места в сторону ущелья.       Бежать пришлось не долго. Ущелье было залито кровью и покрыто льдом. Альберих просто стоял на месте изредка стуча по земле тростью и в крайних случаях доставая меч. Только вот он уже не держал оружие в руках. Он наращивал на рукоять лёд и, благодаря этому, размахивал мечом. Так он мог загнать меч за спину противника и точным ударом пронзить сердце. Вокруг него была привычная ледяная сетка, а от ударов трости по земле проходила волна льда и холодного пара. Ледяные осколки крутились вокруг Кэйи, не позволяя кому-либо подойти ближе.       Монстры быстро закончились. Благо их было мало. Альберих продолжал просто стоять и смотреть куда-то вперёд. Дилюк же в полном шоке смотрел в спину, на которую водопадом свисали синие волосы. Белая рубашка была только в одном месте запачкана кровью. Кэйа пошатнулся и начал падать на спину. Винокур кое-как успел поймать Кэйю, чтобы он не ударился о землю. Видимо, для Альбериха такие нагрузки были слишком огромные. Рагнвиндр поднял обмякшее тело, замечая, что он очень сильно похудел. Синеволосый буквально ничего не весил. Эта мысль не на шутку перепугала винокура. Подобрав ещё и трость с мечом, Дилюк отправился к винокурне.       Кэйа очнулся только под вечер. Он оказался в своей комнате, в мягкой кровати. Вот же… Даже небольшую кучку хиличурлов с трудом одолевает. Как же он слаб. На кой чёрт его вообще спасли? Он только мозолит глаза. Аделине и другим горничным приходится тратить время ещё и на него, Дилюк почти перестал покидать винокурню. Лишь в некоторые вечера он уходил в таверну. Какой же Кэйа сейчас бесполезный. Он не сможет вернуть свою трудоспособность. Его нога продолжала адски ныть, лицо тоже болело, особенно когда он ел или говорил. Слепой, хромой, никчёмный он, который только и делает, что пожирает чужое время. На кой чёрт он остался живым? Дверь тихо открылась, но Альберих боковым зрением увидел, кто это был. Красное пятно. Дилюк. К чёрту. Лучше притвориться спящим. Синеволосый закрыл глаза и прислушался к окружению. Тихий стук каблуков винокура о деревянный пол. Столь же тихий вздох. После Альберих ощутил на лице тёплые руки. Они сдвинули волосы, обнажая шрамы. Дилюк медленно провёл большим пальцем по самому глубокому рубцу на правой части лица. Через секунду Кэйа ощутил тепло на своём лбу. Что это он творит? Дилюк отпрял от холодного лба и прошептал «прости меня». Нет… Это Альберих должен извиняться. Свалился на его плечи как гром среди ясного неба. Он же чуть ли не каждую ночь вылавливал тварей из бедны вокруг Мондштадта, а теперь он вынужден заботиться о своём названном брате. Действительно, лучше бы его тогда не спасали.       Снова тихие шаги, дверь закрылась, синеволосый открыл глаза. Интересно, какое выражение лица было у винокура? Что это вдруг на него нашло? К чему было это извинение? Усталость сильно давило на всё тело, усиливая боль в ноге. Управлять энергией оказалось куда сложнее, чем раньше. Кажется, он начал терять контроль над своим же Глазом Бога. С этими мыслями Кэйа провалился в сон.       Утро. Синеволосый нехотя разлепил веки. Свет солнца ослеплял. В комнате было ужасно холодно. С трудом Альберих сел в кровати, на что нога отозвалась сильной болью. Вроде бы он потихоньку привыкает к этой постоянной боли. Как же было бы хорошо, если бы ещё лицо перестало ныть. Он опустил ноги на ледяной пол. Странно, дни сейчас тёплые. Да и его комната находится на юге. Тогда почему так холодно? Медленно он натянул рубашку и застегнул пуговицы. Пришлось несколько раз перепроверять, ровно ли он застегнул рубашку. У тумбочки стояли трость и меч. Два продолговатых пятна. Одно тёмное, другое золотое с голубым свечением. Он потянулся к трости, но смог взять её не с первой попытки. Как же он жалок. Укрепив ногу льдом, Кэйа встал, глубоко вдохнул и плавно выдохнул пар. Очень странно. Некоторое время спустя он всё же покинул комнату. В коридоре было куда теплее, чем в его комнате, но зацикливаться на этих мыслях синеволосый не желал. Он подошёл к лестнице и начал спускаться. Он уже успел немного приноровиться, так что теперь он ходит по лестнице несколько быстрее, но всё равно достаточно медленно. Но вот он промахнулся тростью по ступеньке, от чего чуть не упал. Его поймал Дилюк. — Фух. Ты как? — с неизменным беспокойством спросил винокур. — Прости. Я в порядке, — коротко ответил Кэйа. Опять он доставляет проблем.       Рагнвиндр помог спуститься по лестнице. Стол уже был накрыт. Аппетита нет совсем. Тошно осознавать, что ты сейчас бесполезное существо, на которое уходит чужое время и ресурсы. Он бы попросил Аделину не готовить на него, но она же на это только разозлиться. Интересно, почему? Он уселся на своё привычное место на углу и взял вилку. Зачем теперь жить? Раньше у него были причины, а сейчас что? Что он может сделать? Зрение у него почти нулевое, так что многие вещи он уже никогда не сможет сделать. От него слепого уже толку мало, так он ещё и хромой. Тикание часов сильно резало по ушам. Может, сбежать? Покинуть винокурню, уйти туда, где его не найдут? Но тогда он умрёт от голода или холода. Без зрения или хотя бы здоровой ноги он не сможет охотиться. Как же тогда поступить? Дилюку и Аделине же тяжело. Тикание слышалось всё отчётливее. Оно ужасно сильно резало по ушам, чертовски раздражало, мешало нормально мыслить. — Аделина. Не могла бы ты убрать часы? У меня от них голова болит, — вяло попросил синеволосый. — Часы? Тут нет никаких часов, господин Кэйа, — с удивлением отозвалась горничная. — Что? — Альберих прислушался. Тикание пропало. — Ничего не понимаю, — он накрыл лоб ладонью. Потом он резко встал и повернулся в сторону выхода. — Прошу, не беспокойте меня.       На этот раз он перетащил стул аж к берегу реки. Там синеволосый сел, поставил перед собой трость и прислушался. Шум водопада, шелест листьев, щебетание птиц и громкое тикание. Оно сводило сума. На улице точно часов быть не может, тогда откуда это чёртово тикание? Альберих нервно дёргал здоровой ногой, пока вокруг него песок покрывался льдом. Как же всё достало. Усталость не покидает изувеченное тело ни на секунду. Поскорее бы это всё закончилось. Лёд продолжал покрывать песок. Он перешёл и на воду. Теперь радиус ледяной сетки был метра четыре. Сердце тяжело билось под рёбрами. Дышать было тяжело. Что же происходит? За что такие муки? Даже шелест листвы стал невыносимо громким, а водопад и вовсе будто перенёсся прямо к мужчине. Он начал ещё сильнее дёргать ногой. Лёд потревожили. Кэйа поднял голову, прислушиваясь к звукам и ощущениям. Шагов не было слышно из-за общего шума, но Альберих отчётливо чувствовал, как по его льду кто-то шёл к нему. Осознать расстояние от этого кого-то до него синеволосый не мог. — Кэйа. Ты тут уже час сидишь, — раздался голос Дилюка. Как это час? Он же только-только сюда пришёл. — Ты себя нормально чувствуешь? Почему тут везде лёд? — Как далеко от меня лёд? — тихо отозвался Альберих, смотря в сторону другого берега реки. — Достаточно. Метров десять, — как можно спокойнее ответил винокур. Как странно. Так далеко заморозить пространство Кэйа никогда не мог, так что же это происходит? Сердце забилось быстрее, на лбу выступил холодный пот, а от конечностей будто резко оттекла кровь, голова закружилась, а пульс ощущался всем телом. — Дилюк… — позвал своего названного брата синеволосый. Однако собственный голос был еле слышен. — Мне плохо… — только и успел сказать Альберих, прежде чем его челюсть застучала от холода. Казалось, будто рёбра тоже дрожали вместе со всем телом. В глазу появились чёрные пятна, которые слились в одно большое чёрное пятно, что мешало видеть. — Кэйа? Кэйа?! — голос винокура был слышен словно через слой ваты. Течение времени замедлилось для Альбериха. Всё было словно заторможенным. В ушах начало сильно звенеть, от чего он накрыл руками уши, роняя на лёд трость. Он закрыл глаза.       Некоторое время спустя синеволосый смог разлепить веки. Теперь было не так холодно, голова кружилась, но уже не было этих чёрных пятен, сердце продолжало сильно и часто биться. Он сидел на коленях на своём же льду, в объятиях Дилюка. Винокур тоже был на коленях прямо перед Кэйей, обнимая его. Рагнвиндр весь источал тепло. Оно было таким приятным. Оно спасало от собственного холода, который синеволосый не мог контролировать. Сердце начало понемногу успокаиваться. — Прости, — прошептал Альберих. — За что ты извиняешься? — с грустью спросил винокур. — Я так много проблем доставляю тебе и Аделине. Мне очень тяжело контролировать Глаз Бога. Если всё так и продолжится, в один день я заморожу весь «Рассвет», — так же тихо отозвался синеволосый.       Кэйа продолжал тренироваться в письме. Больше с территории винокурни он не уходил. Комната его всегда была холодной, и ничто не могло её согреть. Альберих начал нормально питаться, иногда через силу запихивая в себя еду. Он продолжал сидеть на стуле на улице в солнечные дни и запирался в комнате в дождливую погоду. С каждым днём он всё больше походил на тряпичную куклу, у которой нет ничего. Нет эмоций, нет чувств, нет желаний. Это сильно беспокоило Аделину с Дилюком. Однажды к ним зашла действующий магистр Джинн. Она лишь посочувствовала Рагнвиндеру, когда увидела абсолютно безвольного Кэйю.       Контролировать собственный Глаз Бога становилось всё сложнее. Все силы уходили на то, чтобы просто сдержать мороз, что он источал. Тикание никогда не прекращалось. По ночам оно так громко раздавалось в ушах, что синеволосый не мог спать. Тикание оглушало его, сменяясь столь же громким звоном. Подобные приступы с холодным потом, учащённым сердцебиением и головокружением с ознобом повторялись чуть ли не каждый день. И каждый день Дилюк успокаивал его, даруя своё тепло. Как же Кэйа жалок. Ничего уже сам не может. Слепой, хромой, с вечным тиканием, которое неистово раздражало. Иногда казалось, что он способен услышать трепетание крыльев бабочки так отчётливо, что для него этот звук был похож на внезапный гром. Это сводило сума. Это всё так сильно выматывало. Как было бы хорошо, если бы его тогда просто не спасали. Лучше бы тот страж руин приземлился ему на грудь, а не на ногу. Тогда бы он просто спокойно умер, не испытывая этих мук. За что ему все эти наказания? Чем он это заслужил? — Дилюк, — тихо позвал своего названного брата Альберих, смотря в пустоту куда-то перед собой. Они ужинали. На улице лил дождь, барабаня по стёклам и крыше. — Да? — коротко отозвался винокур. — Было бы тебе легче, если бы меня не было? — синеволосый поднял взгляд на Рагнвиндера. Самому Дилюку показалось, что Кэйа заглянул ему прямо в душу своим кривым зрачком, который теперь больше напоминал кляксу, нежели ромб. — Что? — от такого вопроса сердце упало куда-то в пятки. — Нет, ничего. Не бери в голову, — повезло, что Аделина отлучилась. Этот вопрос действительно мучал Кэйю. Он уже начал задумываться над кое-чем, чтобы избавить дорогих ему людей от обузы в виде себя. Он же только есть, тренируется в письме и сидит на солнце. Хотя стул, на котором он сидит на улице, ему в некоторой степени нравился. Он сделан из тёмного дерева, а обшивка была красной. Странно, что на винокурне «Рассвет» такой стул всего лишь один. Он сюда очень хорошо вписывается, нежели стулья с синей обивкой или та ваза, которую он сам же и подарил. Эта ваза сильно бросалась в глаза даже сейчас, когда Альберих видит только пятна. Было бы лучше, если бы эту вазу куда-нибудь переставили. А ещё лучше, чтобы её вовсе убрали. Она сюда не вписывается.       Во сне Кэйа начал покрываться льдом. Глаз Бога всё продолжал свою самостоятельную жизнь. Контролировать его становилось всё невозможнее. Лёд из комнаты уже начал поглощать коридор. Дилюк всё чаще подходил к Альбериху и просто обнимал его, растапливая лёд. Но спасительное тепло не может оставаться надолго. У винокура много и своих дел. Архонты, ну почему от Кэйи так много проблем? Чем он такое заслужил? Аделине с Дилюком уже приходилось растапливать лёд на лестнице, что успел образоваться за ночь. Где бы ни прошёл Кэйа, за ним тянулся шлейф изо льда. Поэтому он старательно не приближался к виноградникам. Он мог случайно сгубить часть урожая, а это означает лишь больше проблем от него одного.       Как же больно видеть, как Аделина пытается отколоть сосульки, что успели образоваться из-за неконтролируемого Глаза Бога. Больно видеть, как Дилюк подлетает к нему, когда начинается очередной приступ. Больно видеть такого никчёмного себя. От былого капитана кавалерии не осталось ничего. Нет ни зрения, ни силы, ни ловкости, ни выносливости, ни былой красоты. Второй завидный жених города Мондштадт канул в лету. От сильного тела остались только кости, да натянутая на них серая кожа. От лица вообще ничего не осталось. Оно всё было в рубцах. Правого глаза вовсе нет. Ну и кому нужно такое существо? Совершенно безнадёжный. Он уже никогда не сможет вернуться к былой жизни. Он уже не увидит того, что написано на бумаге, не увидит лиц, не увидит листьев на дереве. Он больше ничего не увидит. Нога по-прежнему болит, и боль эта не становится меньше, она никогда не стихает. Ни на секунду. Голова тоже болит на постоянной основе из-за вечного тикания. Тик-так. Тик-так. И так до бесконечности. Если раньше оно стихало, то сейчас оно лишь становилось то тише, то оглушало своей громкостью. Кэйа устал.       Столько усилий тратится на то, чтобы просто поддержать жизнь в изувеченном теле, но он уже не живёт. Он существует. Он прекрасно осознаёт, что больше никогда не вернётся к прошлому образу жизни. Он совершенно безнадёжен. Смысла во всём этом попросту нет. Ну проживёт он ещё несколько лет в таком режиме, и что с того? Глаз Бога продолжает сходить сума. Он не успокоится, пока жив его хозяин. А что, если он в один прекрасный день случайно покроет льдом всю винокурню? Он уже за ночь замораживает весь второй этаж. От него только одни проблемы. Было бы всем лучше, если бы он умер сразу. Ну или хотя бы на койке Собора. Это было бы гораздо лучше нынешнего расклада. Так было бы хорошо всем. Джинн бы попереживала, как и Дилюк, может, неделю, стал бы он посмертно героем Монда. Да. Это был бы просто прекрасный расклад.       Кэйа сидел на своём уже полюбившемся красном стуле и смотрел на закат. Какие же красивые были закаты, когда он их видел. В голове продолжалось тикание часов. Воздух был свежий, немного прохладный. Ветер гадал на юной листве. Писк в ушах начал усиливаться. Но вый приступ начинался. Сейчас он от слишком громких звуков зажмёт уши, это заметит Дилюк, что наблюдает за ним издалека, подбежит, обнимет и будет дарить своё тепло. И так каждый раз. Такой беспомощный, такой слабый, вечно уставший. Сон почти покинул существование Альбериха. Он просто не мог спать из-за громогласного тикание у себя в голове и бесконтрольной утечки крио энергии через Глаз Бога. Он пытается, старается что-то сделать, чтобы вновь контролировать Глаз Бога, но у него не получается. Он почти всегда окружён холодом, и только объятия названного брата даруют долгожданное тепло, которое не может подарить ни камин, ни солнце.       Сейчас он вновь стоит на коленях в объятиях винокура. Слёзы сам невольно начали выливаться из глаза и пустых век. — Дилюк, — тихо позвал Рагнвиндера Кэйа. — Я так устал.       Утро следующего дня. Винокур сегодня встал раньше обычного, он вышел из комнаты и направился в соседнюю. На удивление, привычного льда в коридоре не было. Он толкнул дверь и зашёл в комнату. В ней было тепло. Только вот в кровати не было Альбериха. Сердце Дилюка пропустило удар, а добротная порция адреналина ударила в кровь. У прикроватной тумбы не было меча, что всё это время стоял там. Рагнвиндр пулей выскочил из комнаты. Аделина ещё не пришла, а ночью на винокурне были только он и Кэйа. В три прыжка спустившись по лестнице на первый этаж, винокур огляделся. Он искал лёд. Там, где есть лёд, там и Альберих. Он обошёл весь первый этаж, вышел на улицу, обошёл «Рассвет», но ничего не нашёл. Даже красного стула не было. Сердце бешено колотилось. Он зашёл обратно в здание и ещё раз внимательно осмотрел каждый угол. Из-под двери в подвал выглянул морозный узор. Тогда винокур распахнул дверь в подвал. Оттуда на него подул просто ледяной ветерок. Он зажёг огонь в руке и спустился вниз. Там он обнаружил красный стул, что был повёрнут к нему спиной. К нему справа был прислонён меч. За стулом стоял небольшой столик, там догорала сеча на подсвечнике, там же стояла открытая бутылка молодого вина и бокал с недопитым игристым напитком. С левого подлокотника стула свисала бледная рука, а на полу под рукой лежал крио Глаз Бога. — Кэйа, — тихо, но с облегчением позвал своего названного брата Рагнвиндр. Но ответа не последовало. — Почему ты спустился в подвал? — он подошёл ближе к синеволосому. Но увиденное ужаснуло его.       Кэйа сидел на стуле. В правой руке он продолжал сжимать трость. На его коленях лежал свёрток бумаги. Глаза закрыты, изо рта медленно течёт кровь, а из груди торчат окровавленные ледяные пики. Дилюк тут же надавил пальцами на сонную артерию, надеясь на чудо, но чуда не было, как и пульса с дыханием. Всё тело Альбериха было ледяным. Голова винокура закружилась, он отошёл на пару шагов назад, хватаясь за голову. — Почему?.. — тихо спросил Рагнвиндр, падая на колени. Он дрожал не то от холода, не то от шока. Сердце оглушительно билось аж в ушах. К нему подкатился свёрток бумаги, что так вовремя упал с колен мертвеца. Дрожащими руками Дилюк взял его и развернул лист. Там был длинный текст.       «Дилюк. Я знаю, ты сейчас чувствуешь себя просто ужасно, видя меня таким. Я это понимаю. Всё же я тебе был дорог, как и ты мне. Но пойми меня так же, как я понял тебя. Я понимаю, за что ты возненавидел меня тогда, я знаю, что сейчас ты сожалеешь об этом. Просто знай, я тебя давным-давно простил. Я… Я больше так не могу. Я только мешаю вам всем жить. За мной нужен присмотр. Когда не было этих приступов, было легче, но, когда появились эти приступы, я начал слышать тикание. Оно раздражало, сводило сума. Я не спал из-за этого тикания воображаемых часов, и ни что не могло остановить их ход. Это сильно сковывало тебя, ведь только ты мог помочь мне в эти моменты. Только твоё тепло воспринимало моё тело. Меня не могли согреть ни костры, ни камины, ни солнце. Я потерял контроль над Глазом Бога. Мне было так страшно видеть каждое утро, как мой собственный лёд поглотил ещё больше от второго, а затем и от первого этажа. Я боялся, что однажды заморожу и себя и тебя насмерть. Поэтому я решил остановить этот апокалипсис, избавить себя и тебя от моих приступов, избавить себя от невыносимой боли. Пожалуйста, пойми меня и прими мой выбор. Так нам обоим будет лучше. У меня к тебе есть последние три просьбы. Первое. Скажи Джинн, чтобы она выбрала нового капитана кавалерии. Второе. Скажи Кли, что старший братик Кэйа ушёл очень далеко и очень надолго. Третье. Пожалуйста, сожги моё тело, а прах развей над Сидоровым озером. Не нужно меня хоронить. Никакой я не герой, чтобы меня со всеми почестями закопали в сырую землю. Прости меня, и прощай. С любовью, твой брат, Кэйа.»       Как только Дилюк осилил этот текст, свеча потухла, а со щеки винокура упала слеза, что превратилась в лёд, с тихим шумом ударяясь о пол.