Любима более других

У Эймонда была глупая привычка: когда рана начинала болеть, ему хотелось зажмурить правый глаз. Но сегодня он лишь быстро моргал. Ведь стоило закрыть его, и перед внутренним взором вставала обеспокоенная мать. Кажется, она впервые его, Эймонда, о чём-то умоляла. Показывала ему свою слабость, хотела мира, хотя всю жизнь готовила детей к войне. И в такой момент у сына не нашлось и слова утешения. По правде говоря, он еле сдерживал огонь, которым так славятся Таргариены. Ненависть пожирала его изнутри. К деду, к отцу, к брату и даже к милой Хелейне. Но более всех в этот момент Эймонд ненавидел себя. Одноглазое чудище, которому все самозабвенно прочили место отца. Второй ребёнок, лишивший мать последнего уголька, тлевшего во взгляде, который не смогла вернуть даже долгожданная дочь. Выродок, поссоривший папулю с любимицей, и то недостаточно для того, чтобы умирающий родитель не решил оставить ей большую часть бизнеса. Алисента никогда не верила в добрые намерения старшей дочери мужа. Она учила своих детей защищаться от падчерицы. Не потому, что видела в Рейнире зло, а потому, что знала: бывшая подруга считает её и её детей коварными ублюдками. Но сейчас, когда Визерис решил оставить старшей дочери всё, мама была счастлива. — Когда отца не станет, мы сможем уехать и начать всё сначала. Я отвезу вас в Девон, в дом, который завещала мне ваша бабушка. Мы наконец-то будем свободными, Эймонд! "Ну уж нет, мама. Я не позволю тебе променять 24 года жизни на жалкую свободу. Ты получишь всё, и даже больше" — думал Эймонд, когда дверь офиса открылась. — Проходи, — бросил дед, и пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы сохранить нейтральное выражение лица. "Не переживай, дедуля, о тебе я тоже не забуду". *** Отто не отличался добродушием. Он испытывал страсть по отношению к ныне покойной жене, тогда — молодой и красивой. Любил дочь, как умел, и даже искренне верил, что её брак с его бизнес-партнёром — благо для девочки. В конце концов, он чувствовал что-то сродни привязанности к Эйгону и Хелейне. Но вот Эймонд... его Отто откровенно боялся. Разговоры о том, на кого будет похож ребёнок и как соединятся родительские черты — одни из любимых в каждом кругу, где есть молодожёны. Но никто не говорит о слиянии характеров. Наверное, потому, что схожесть с одним из родителей обычно очевидна. Так Хелейна была похожа на молодого Визериса и мечтала, чтобы её просто оставили в покое; Эйгон, сам того не ведая, походил на юную Алисенту, отчаянно жаждавшую свободы. Эймонд же был воплощённым противоречием с головы до ног. Чувствительность матери и отстранённость отца, горячность Таргариенов и холодный расчёт Хайтауэров, его, Отто, ум и беспечность придурка-дяди Деймона. Больше пяти минут по своей воле рядом с Эймондом проводила лишь Алисента. Удивительно, но именно он — самый жестокий её ребёнок — вызывал в дочери самые нежные чувства. Она прощала ему вспышки гнева, внимала его чаяниям и стремлениям, безоговорочно дарила любовь. Отто не знал, что было бы, не люби Алисента среднего сына. Возможно, он бы давно сошёл с ума, может даже, избавил бы окружающих от своего жуткого присутствия. Ясно было одно: семья Таргариенов давно не видела такого дракона, даже Деймон не сравнится. И упаси вас Господь хотя бы пальцем тронуть его мать. — Чем обязан? — Неужели не догадываешься, дедушка? Эймонд полуразвалился на диване. От его голоса веяло холодом. Если бы он высказывал напрямую всё, что думает о родителе обожаемой матери, Отто чувствовал бы себя в десятки раз спокойнее. — Я сделал всё, что мог. — Не сомневаюсь: ты неспособен перечить отцу. — Не нарывайся, щенок! Эймонд прожигал деда ледяным взглядом: — Тебе есть, что возразить? — Чего надо? Говори и выметайся! — Деньги. — Сколько? — Миллион. Отто чуть не подавился воздухом. — Ты с ума сошёл? — Уже давно, дедуль, не новости. Но я не на психотерапевта, ты не подумай. Я собираюсь открыть свою фирму. Отто захохотал. Звонко и громко. — Серьёзно? Ты решил противостоять корпорации с помощью молодого бизнеса?! Эймонд, ты всегда казался мне умнее… Внук смотрел на деда с нескрываемым презрением. — Помнится, ты сам говорил маме однажды: «вопрос не в том, кто ты, а в том, кто за тобой стоит». — Даже если я дам тебе деньги, я ни за что не стану твоим партнёром, как и большинство тех, чьё мнение и правда считается. Ты заранее проиграл. Эймонд поднял бровь в наигранном изумлении. Повязка на левом, отсутствующем, глазу зашевелилась. По телу Отто прошла дрожь. Треклятый настырный ребёнок и его нежелание вставить протез. — Неужели ты правда считаешь, что я пришёл к тебе с наивной мечтой, а не с чётким планом, дедушка? Ты ранишь меня в самое сердце! К твоему сведению, Старки, Мормонты и Тиреллы уже вложились и готовы стать партнёрами. Ланнистеры и Грейджои…хм…Оценивают риски? – в глазу Эймонда горел огонь. — Шантаж? — Отчего столько неверия в голосе? — Чтобы заарканить таких людей, нужно много весомой информации. — Я всегда умел слушать и быть незаметным, когда того требовала ситуация. К тому же, с тех пор, как случилось это, - Эймонд указал на повязку, - только мама, Эйгон и Хелейна не делали вид, словно меня не существует. Наконец-то наступил момент, когда вся полученная информация оказалась полезной. Чьи-то тайны я готов унести с собой в могилу за хорошую цену, кому-то могу предложить то, в чём отец раз за разом отказывал. Короче говоря, мне грозит светлое будущее, дедуль. И я настоятельно советую тебе принять в его постройке активное участие. Хотя бы ради матери. Ты задолжал ей 24 года, не забыл? Лондонский воздух пах дождём и грязью. Эймонд ненавидел этот город. Это не они должны были уезжать из Тосканы, а их шлюха сводная сестра. Это не у его матери должны были постоянно мёрзнуть руки. Это не Хелейна должна была тосковать по солнцу. Это не Эйгон должен был скучать по друзьям. Ненависть к Лондону была постоянным зудом под кожей. Но сегодня он почти её не ощущал. Сегодня начиналась новая жизнь, в которой Эймонд вернёт семье всё то, чего их лишили. Он набрал номер сестры: — Хел, вы дома? Я заеду в гости? Отлично, буду через три часа. Привезу нормальную еду. Отто смотрел в окно на внука и чувствовал ноющую боль в сердце. Этот мерзавец станет его погибелью, предварительно обобрав до нитки. В присутствии Эймонда Отто не мог думать чётко. В нём полыхало острое желание убить гадёныша. Останавливали лишь мысли о дочери. Насколько было бы проще, если бы не нужно было думать о чувствах Алисенты. Дрожащими от злости руками, он достал из кармана мобильный и набрал номер: — Дочь, приезжай. Нужно поговорить. *** Визерис лежал на большой кровати и тяжело дышал. В вену правой руки впилась игла, кислород поступал через трубки в носу. Он был стар и не боялся смерти. Даже дела свои, кажется, успел привести в порядок – дочке не придётся разгребать лишний мусор. В комнату вошла жена. Сейчас, когда возраст окончательно подчинил его, Визерис всё чаще вспоминал, отчего вообще влюбился в тогда совсем ещё молоденькую, семнадцатилетнюю девушку. Она дышала жизнью и нежностью. В ней не было юношеского максимализма Рейниры. Вопреки своей молодости, она скорее походила на Эйму. И даже теперь, в сорок один, Алисента выглядела так же прекрасно, как и в их первую встречу. На лице её была обеспокоенность, - это выражение не покидало её с того дня, как Визерис объявил, что 70% акций перейдут старшей дочери. — Не веди себя так, будто я оставляю наших с тобой детей без содержания! Каждый из них получит достаточно, чтобы, при желании, начать свой бизнес, получить дополнительное образование или прожить тихую жизнь в каком-нибудь захолустье. Кажется, я перечислил мечты каждого из троих наших отпрысков. – Сказал он ей тогда. Возможно, чересчур жёстко. Алисента закрыла лицо руками. Визерис не понимал, смеётся жена или плачет. — Никогда не думала, что скажу это, но как же вы с отцом похожи! Понимание собственных детей для вас сложнее ракетостроения. — Если я не прав, открой мне глаза. Объясни, в чём я ошибся. Алисента замахала головой. — Если ты не понял за двадцать лет, сейчас уже слишком поздно. С того момента вопрос больше не обсуждался. Алисента всё также приходила к нему каждое утро. Сама давала таблетки, меняла капельницу, проветривала комнату, переодевала своего парализованного ниже пояса мужа, читала ему последние новости и болтала обо всякой ерунде. Приносили завтрак, который они, как и все эти двадцать четыре года, съедали в тишине. После она целовала его сухие губы и уходила, до вечера оставляя мужа на попечение подоспевшей медсестры. Сегодня Визерис более обычного чувствовал дыхание смерти, поэтому прервал привычную тишину завтрака, чтобы задать терзавший его вопрос: — Всё ещё злишься на меня? Алисента поджала губы и поставила тарелку на прикроватный столик. — Знаешь, чтобы я ни сказала сейчас, чтобы ни сделала после твоей смерти, в глазах большинства буду выглядеть злодейкой. Мачехой прекрасной Золушки, жаждущей лишить старшую дочь наследства. Истеричной сукой, настроившей младших детей против внуков мужа. Недостойной шлюхой, которая легла под богатого старика в надежде откусить побольше от его денежного пирога. Жизнь с тобой… Было непросто, особенно вначале. Но ты проявил ко мне доброту, и я отвечала, как умела. Рейнира была моей школьной подругой, и я вовсе не хотела настраивать наших детей друг против друга. Но я боялась, что она причинит им зло, просто из вредности. Когда мы дружили, она любила жестокие шутки. Ты говоришь, она изменилась, и я хочу в это верить, но как мне знать наверняка? Мы не разговаривали с того дня. В конце концов, Эймонд… В нём что-то надломилось тогда, Визерис. А я была слишком молодой и глупой, чтобы знать, как залечить рану в его душе. Но сейчас я понимаю своего сына лучше остальных, и я боюсь не того, что ты причинил ему боль, я опасаюсь… знаю, что отомстит он Рейнире и твоим внукам. Но ты можешь это предот… — Нет. Я принял решение. Алисента печально улыбнулась. Телефон в её кармане завибрировал. — Это отец. Поговорив по мобильному меньше минуты, Алисента поднялась с кровати. — Мне нужно ехать. – Она поцеловала его, как и всегда. – Не скучай. И до вечера. Когда копна рыжих волос скрылась за дверью, Визерису в голову пришла нежданная, неприятная мысль, вызвавшая в сердце ноющую боль. Алисента отдала ему всё: молодость, задор, здоровье и даже немного красоты. Она была рядом в самые сложные моменты, она не бросила его, когда на долгие пять лет он рассорился с Отто. Она выносила ему трёх прекрасных здоровых детей. Она сама растила их, когда ему начало хватать сил только на работу. И чем он, в итоге, ей отплатил? Болью. *** Речной поток приятно холодил ноги даже через рыбацкие резиновые сапоги. Подводные камешки щекотали ступни, шелест дубов напевал знакомую с детства песню. Дома ждал Джованни. В ведре лежало несколько рыбёшек, а леска удочки многообещающее подрагивала. Хелейна была счастлива. — Только не говори, что то, что в ведре – ваш с Джованни ужин. Хелейна улыбнулась, но продолжила стоять к брату спиной: — Будем рады, если ты составишь нам компанию. — Скорее, это вы мне её составите. Я привёз стейки, херес и чистую воду. — Стоит тебе заговорить, братец, и я сразу вспоминаю, почему за 22 года у тебя ни разу не было нормальной девушки. — Хочешь сказать, мой отвратный характер играет в этом вопросе большую роль, чем отсутствие глаза? Не согласен. Буду спорить. Хелейна издала гортанный звук, означавший глубочайшую фрустрацию. Эймонд засмеялся. — Давай, вылезай уже из воды. Хочу тебя обнять. Минут десять они просто стояли на берегу в обнимку. Звуки воды и леса успокаивали даже такие, как их, беспокойные души. Эймонд взял сестру за руку и крепко сжал. Она, поняв всё без слов, тяжело выдохнула: — Решился всё-таки. Я надеялась, что передумаешь. Брат криво улыбнулся и прищурил глаз: — Ты знаешь меня слишком хорошо, чтобы на такое надеяться. Мама пережила слишком многое, чтобы уйти ни с чем. — Эймонд, она просто хочет, чтобы её оставили в покое! Ей не нужны деньги и власть, она хочет мира! Эймонд крепче прижал сестру к себе. Её тепло и нежность часто прекращали их с Эйгоном конфликты ещё до того, как те успевали по-настоящему разгореться. Ради сестры и он, и старший брат были готовы на уступки. Но сегодня даже Хелейна не могла изменить его решения. — Это ты хочешь мира, сестрёнка. Наша мать всю жизнь готовилась к войне. Всю жизнь боролась. Она не заслужила проигрыш. — А тебе не кажется, что быть счастливыми вопреки всем обстоятельствам и есть победа? Эймонд поцеловал сестру в лоб и выпустил из кольца крепких рук, чтобы заглянуть в глаза. — Скажи, неужели ты и вправду в это веришь? В то, что можно выиграть без боя? Ведь и твоё счастье – заслуга маминых усилий. Хелейна, хоть и чувствовала, что брат не прав, не знала, как ответить. Год назад, через три месяца после возвращения с обучения во Флоренции и через год отношений с Джованни, её отец устроил званый обед, на который настоятельно просил привести своего молодого человека. Тогда они жили в крошечных апартаментах на окраине Лондона и не думали, что можно быть счастливее. Но, в отличие от любимого, Хелейна знала: разрушить их счастье для её семьи не составит огромного труда. Это было третье приглашение отца прийти с Джованни, и металл в его голосе намекал, что ослушаться в этот раз не получится. Хелейна, в отличие от братьев, любила отца, и знала, что Джованни вполне может ему понравиться. Но вот дедушка… Этот человек казался способным разрушить её отношения по щелчку пальцев: он, подобно коварному Лису из английских сказок, умел настраивать папу против тех, кого сам презирал. Не вышло только с Рейнирой. Но то была соперница не его весовой категории. За неделю до ужина в их крохотное жилище ввалились люди в красивых одеждах. Они сняли мерки и обещали привести смокинг и платье в грядущую среду, перед уходом оповестив ошарашенных хозяев, что Алисента Таргариен – их самая ценная клиентка. Тогда Хелейна впервые подумала, что совсем не знает свою мать. Алисента играла с ней в детстве, кормила и одевала, отправила на кружок по естествознанию и организовала обучение в любимой Италии, всё это время словно бы оставаясь далёкой и недоступной. Эйгон и, особенно, Эймонд, казались любимцами. Они часто обнимались с мамой и без страха рассказывали ей все свои секреты. Эймонд даже умудрялся поучать матушку, критикуя её попустительство в отношении Эйгона, и оставался при этом любимым ребёнком. Мама звонила ей раз в неделю, но их разговоры походили на некое обязательство: Хелейна докладывала, что жива и здорова, что хорошо питается и в их квартире не отключили свет, мать отвечала сухими ремарками о состоянии отца. Поговорить с мамой о чувствах никогда не получалось. «Она не поймёт тебя, Хел. Отто не позволил ей любить мужчину», - сказал однажды Эйгон и, кажется, был прав. В назначенный день, прибыв в особняк отца, Хелейна тотчас словила на себе неодобрительный взгляд дедушки, стоявшего рядом с папой и матерью. Алисента, заметив дочь, ободряюще той улыбнулась и поманила рукой. Не успели они с Джованни сделать и двух шагов через зал, как перед ними, словно по волшебству, возникли братья. — Как можно, сестра! Идёшь знакомить с родителями, хотя не представила нам! – с наигранным возмущением воскликнул Эйгон и начал знакомиться. Это было более, чем странно. Её личная жизнь интересовала братьев лишь в том случае, когда причиняла сестре «неудобства». Когда на первом курсе её домогался местный казанова, тем самым выводя юную Хелейну из душевного равновесия, браться в течение суток явились во Флоренцию и без зазрения совести набили обидчику морду, строго-настрого наказав сестре звонить в любой непонятной ситуации и приставив охранника, от которого Хелейна насилу смогла избавиться лишь два года спустя. Джованни братья пробили по базам и, посчитав «безопасным», даже не соизволили познакомиться. Сейчас же они до пугающего активно набивались в друзья. Даже Эймонд изобразил подобие улыбки и рассказал несмешную шутку про карлика и бордель (Джованни, благослови Господь его душу, выдавил из себя пару смешков, пока Эйгон обещался утопиться в вине от испанского стыда). Именно такая весёлая компания и подошла к родителям для знакомства. Братья говорили так много и так быстро, что дедушка не мог вставить и звука. Позже Эймонд рассказал, что так приказала вести себя мама. Они знала, что Отто попытается настроить отца против Джованни: у него был на примете избранник для внучки. Пожилой и богатый друг молодости, который как раз рассорился со всеми прямыми наследниками. Хелейна невольно вздрагивала каждый раз, вспоминая об этом. Но мать не дала разрушить ужин. И потом, поздно вечером, в опустевшей гостиной, когда Хайтауэр стал громко возмущаться нищим приживалой, которого притащила в дом внучка, как ещё недавно притаскивала побитых котов и пауков в банках, мать совершила немыслимое: влепила собственному отцу пощёчину и потребовала покинуть дом. Они поссорились на полгода, после чего мать первая пошла на перемирие, пригласив Отто на празднование своего дня рождения. Тема Хелейны и её молодого человека, теперь уже жениха, более не поднималась. Хелейна прислонилась к брату, пряча взгляд и уклоняясь от ответа. — Мне кажется, она знает, чего хочет. — Мирной жизни с каким-нибудь Кристоном Колем, хочешь сказать? – Эймонд разве что не выплюнул имя своего наставника и личного охранника матери. Хелейна не смогла сдержать улыбку. — Она ещё молодая, знаешь ли. Даже может ещё родить… По телу Эймонда прошла дрожь, и Хелейна покрепче его обняла. — Не реагируй так, Эймонд! Ты знаешь маму лучше меня и Эйгона. Она не перестанет нас любить. Глупо в такое верить, особенно любимчику. Голос брата сел, тело напряглось, словно натянутая струна: — Мы, мы все – это напоминания об её ошибках. Начиная от повиновения Отто и заканчивая тем злосчастным днём. Она не любит меня больше вас. Она больше винит себя в моей судьбе, чем в ваших. Она считает себя виновной во всём том, что с нами произошло и не верит в искупление. Переубедить её невозможно. Единственный для неё выход – забыть. И, если она сможет, мы… я останусь совсем один. Эймонд отстранился и побрёл к дому. — Видимо, твой итальяшка уже приготовил стейк: я слышу божественные запахи, и, кажется, умираю от голода. Зная, что он не прав, Хелейна не решалась спорить. В этом был весь Эймонд: не было в мире человека, способного его переубедить. *** — Доброе утро, Алисента! Вы сегодня раньше обычного. Необходимо заехать куда-то до работы? — Доброе утро. Отвези меня, пожалуйста, к отцу. Кристон Коль обаятельно улыбнулся, открыл дверцу машины и подал женщине, стоявшей перед ним, руку: — Как прикажете, моя королева. Она вложила свою ладонь в его и улыбнулась: — Благодарю вас, сир. В эту игру они играли уже очень давно: почти с тех самых пор, как Кристон поступил к ней на службу. Они ехали к детскому саду с двумя красивыми белоголовыми мальчиками на заднем сиденье. За окнами простиралась солнечная Италия, а в руках у Алисенты мирно спала годовалая Хелейна. Мальчики обсуждали бизнес отца. Тогда он с огромным удовольствием проводил с детьми время, играя и рассказывая немного о своей работе, уверяя: когда он состарится, они вчетвером, вместе с малюткой Хелейной и старшей сестрой Рейнирой, будут нести ответственность за его наследие. Алисента никогда не комментировала подобные разговоры, но только слепой не заметил бы её поджатых губ и хмурого выражения лица, когда речь заходила о первенце мужа. Да и новый мамин охранник, который учил их драться и заставлял вставать в 5:30, чтобы совершить утреннюю пробежку, «как подобает истинным войнам», превращался в тень самого себя – весёлого и бодрого дяденьки – когда в дом приезжала Рейнира. Пытаясь уложить всё услышанное и подмеченное в своих головах, братья придумали две невероятнейшие теории: — Думаю, мы – мафия! Отец занимается торговлей, казино и лошадьми, а Рейнира чем-то бандитским, не зря же она повсюду ходит с дядей. Мама просто не хочет, чтобы мы тоже стали преступниками, как Деймон. Алисента залилась краской от услышанного и хотела вмешаться в разговор, убедить детей нигде про сестру и дядю не рассказывать. Но заговорил младший сын: — Глупости! Папа бы никогда не одобрил преступность! Мы наверняка королевских кровей. У таких принято жениться на родственниках, для сохранения чистоты крови. Эймонд собирался сказать что-то ещё, но ошарашенная Алисента не готова была слушать дальше. Она хотела накричать на сыновей, приказать выбросить подобные глупости из головы и более тему Рейниры и Деймона не поднимать. Не успела она набрать в лёгкие побольше воздуха, как её снова прервали. На этот раз – Кристон: — Вы слышали, моя королева? Ваши умнейшие дети раскрыли секрет. Как вы думаете, смогут ли они хранить эту тайну во имя всеобщей безопасности? Алисента длинно выдохнула, отпуская весь свой испуг и раздражение: — Конечно, сир. Мои сыновья ни разу ещё меня не подвели, - ответила она с улыбкой, обращённой к Колю, и подмигнула умолкшим мальчикам. Кристон спас её. Накричи она на сыновей – и они ни за что бы не забыли об этом. Раскрытая тайна интересовала их немногим больше игрушки, купленной неделю назад: подождите ещё неделю – и о ней забудут вовсе. В те времена Кристон понимал её детей лучше неё самой. Сейчас, возможно, тоже. Вот только мальчики, стоило им узнать об истории с Рейнирой, полностью отрезали наставника от своих секретов и игр. Это случилось через три года после инцидента на конюшне. Сидя в очередной промозглый лондонский вечер дома, братья лазили по интернету, пока Хелейна с Алисеной читали новую книжку про насекомых, подаренную Колем. Кому из них пришло в голову погуглить Кристона, неизвестно. Но через полчаса гробового молчания Эймонд вылетел из комнаты как ужаленный. Эйгон понёсся вслед за братом. Увидев эмблему ненавистной «The Sun», что так часто поливала её семью грязью, Алисента содрогнулась. Но лишь прочитав заголовок, она поняла всю серьёзность ситуации. «ОБИЖЕННЫЙ ЛЮБОВНИК. КАК ГЛАВА ЛИЧНОЙ ОХРАНЫ И БЕЗ ПЯТИ МИНУТ МУЖ РЕЙНИРЫ ТАРГАРИЕН СТАЛ ПРИХВОСТНЕМ ЕЁ МАЧЕХИ» Грязно и оскорбительно. Вряд ли в статье было хоть одно доброе слово о Кристоне. Или о ней, раз уж на то пошло. Газеты её не любили, в отличие от Рейниры. А каждое обидное слово в её адрес дети воспринимали болезненно. Каждого, кого в этих словах можно было бы обвинить – ненавидели. Если до переезда в Англию помирить детей с Рейнирой было бы трудно, сейчас это стало практически невозможно. Всё, что было связано со старшей сестрой, превратилось в олицетворение зла. Бывший жених, который переметнулся к маме из чувства обиды, не может быть оправдан – Алисента знала это наверняка. Сердце её больно сжалось. В конечном итоге, её дети – её воспитание – её ответственность. Она сделала это сама. От начала и до конца. Даже та самая драка в конюшне, где её добрый и любящий Эймонд считал необходимым кричать гадости про отца племянников, ожесточённо с ними дрался и замахнулся камнем. В том не было его вины. Всё это – результат её неприязни к Рейнире, которую Алисента слишком плохо прятала, всё это – ненужные слова, сказанные при детях. То, что Эймонд вырос в диковатого и одинокого мужчину – снова её вина. Она уступила ему в нежелании идти к психиатру, согласилась не ставить протез. Даже отвела в лучшую мастерскую, чтобы ему сделали красивые повязки. Как же глупа она была! И во что превратила свою семью. Иногда ей страстно хотелось убежать, забыть, начать всё с чистого листа. Голос Кристона вырвал из потока мрачных мыслей: — Что случилось, Алисента? На вас лица нет. Проблемы с детьми? Алисента горько усмехнулась: — А когда с ними в последний раз не было проблем? — Что ж, перефразирую: какие-то новые проблемы с детьми? Алисента тяжело выдохнула: — Эймонд, он… что-то задумал. Взбесился после объявления об изменении завещания, три дня ходил мрачнее тучи, вчера заявил, что так просто это дело не оставит. И вот, сегодня звонок от отца. — Хотите, чтобы я оазузнал о его планах? Алисента замахала головой и уставилась в окно. В глазах у неё стояли слёзы. — Переубедить его у меня не выйдет. Так что я предпочту хотя бы чуточку неведения. Коль остался ждать на стоянке в надежде, что разговор с Отто не расстроит Алисенту пуще прежнего. Двадцать лет назад он поступил к этой женщине на работу из чувства противоречия и подспудного желания отомстить. О вражде бывших подруг, в одночасье ставших семьёй, он знал не понаслышке. Рейнира считала поступок Алисенты предательством. К тому же, после свадьбы она начала презирать школьную подругу. «Лечь под старика, чтобы выдавливать из себя наследничков, потому что так захотел твой полоумный папаша – мерзость». И Кристону нечего было на это возразить даже в первые дни работы на Алисенту, когда ненависть к изменнице Рейнире сжирала его изнутри. Но время – лучший судья. Сначала Кристон увидел, как Алисента, сама ещё ребёнок, любит своих детей. Дарит им каждую свободную минуту, забывает о собственной усталости, когда малыши хотят поиграть, а Визерис не может подняться с дивана. Прошло ещё немного времени, и он понял, что Алисента любит своего мужа. Не так, как принято любить супругов, но как доброго друга, на которого можно положиться. Она организовывала его встречи, следила, чтобы он хорошо питался и опрятно одевался, становилась на его сторону в случае конфликтов с Отто. К концу первого года работы лишь к нему – отцу своей работодательницы – Кристон испытывал настоящую неприязнь. Искусный манипулятор, Отто знал, как превратить жизнь дочери в кошмар, чем, безусловно, и занимался, пока та с благодарностью не бросилась в объятия старика Таргариена. Но и позже, после рождения сыновей, он продолжал манипулировать дочерью, превращая весь окружающий мир в опасную ловушку для внуков в глазах дочери. Сейчас, двадцать лет спустя, Алисента лучше всех изучила трюки отца и умела не попадаться на его удочку. Тем не менее, она продолжала любить Отто. Возможно, единственная на всём белом свете. Поистине невероятная женщина. *** Судя по мешкам под глазами, минимальному макияжу и слегка дрожащим губам, Алисента знала (как минимум, догадывалась) о планах сына. — Скажи, что пыталась его переубедить, и мы закончим разговор, не начиная. Дочь посмотрела на Отто в упор. Её глаза блестели от невыплаканных слёз. — Неужели ты правда думаешь, будто я поддерживаю Эймонда в его фантазиях? Что хочу своим детям чего-то иного, кроме как мирной и счастливой жизни? Голос её дрожал. В нём уже много лет слышались горечь и боль, но никогда – разочарование. — Бедная моя доченька, - прошептал Отто со всей теплотой, на какую был способен, и развёл руки в приглашающем жесте. Алисента подошла к отцу и крепко его обняла. За всю свою жизнь Отто, по его собственному мнению, ни разу не совершил ошибку. У него были полезные друзья, успешный бизнес и обеспеченная дочь. Он позаботился о каждом аспекте жизни и собирался спокойно почивать на лаврах, когда карточный домик стал рушиться с невероятной скоростью. Его лучший друг решил оставить его дочь без гроша после своей смерти («Ты дашь ей более, чем достаточно, Отто»), его внук вознамерился вступить в войну с Рейнирой Таргариен – женщиной, которая не прощала обид. В конце концов, его бизнес теперь, когда Эймонд вынудил его встать на свою сторону, был в опасности. Но всё это меркло перед болью, которую источала Алисента – единственный человек на всём белом свете, который его любил. И которого любил он. — Рассказать тебе, что он задумал? – мягко спросил Отто. Алисента отрицательно замахала головой и отстранилась. — Папа? — Что, любовь моя? — Пообещай мне, что…Когда…Если всё пойдёт наперекосяк, ты поможешь ему сбежать. Залечь на дно. Отто очень хотел сказать, что Эймонд старается изо всех сил, чтобы навлечь на себя беду, и, если его жизни и будет что-то угрожать, то вполне заслуженно. Но Алисента смотрела на него своими большими, печальными глазами, и ему ничего не оставалось, как согласно кивнуть. Ещё раз крепко обняв отца и прошептав «спасибо» в самое ухо, Алисента развернулась на каблуках и вышла из офиса. Отто долго смотрел ей вслед. *** Клиника. Место, где нет времени думать о неприятностях, где все проблемы, когда она бралась за них, можно было решить. Где никто не называл её «Алисента», «мама» или «дочь». «Миссис Таргариен», и никак иначе. Она занялась «Королевской пристанью» - огромной, на грани разорения больницей, что зиждилась на пожертвования – десять лет назад, почти сразу, как они перебрались в Лондон. Её голова тогда постоянно гудела, словно в уши залетел пчелиный рой. Но, если побыть наедине с собой чуть более, чем следовало, неразборчивое жужжание превращалось в вопли Эймонда, лишившегося глаза. И тогда сестра мужа, Рейнис, женщина, которая до этого не пыталась скрыть своё презрение к невестке, внезапно предложила заняться «пристанью». «Тебе нужно на что-то отвлекаться. Если сойдёшь с ума, твои дети останутся совсем одни» Так Алисента занялась тем, о чём знала лишь по учебникам – руководством. По крупицам она собирала деньги у инвесторов, правдами и неправдами нанимала врачей и персонал, с горем пополам проходила проверки и, впервые за всю жизнь довольная тем, что делает, возвращалась домой. Её дети по-разному реагировали на увлечённые рассказы о работе: Эймонду нравились истории о том, как мама всех обманывала и умудрялась перехитрить, Эйгон к каждой фразе придумывал шутку или колкость, а Хелейна, делая заинтересованное лицо, усердно старалась не зевать. Тем не менее, все трое были рады за мать: она наконец-то выглядела счастливой. Сейчас «пристань» была одной из лучших клиник Лондона, и всё благодаря Алисенте. Работы от этого у миссис Таргариен лишь прибавилось: всё те же поставщики, спонсоры и проверки теперь требовали от неё большего и с большей радостью готовы были стереть в порошок. Для страны с бесплатной медициной, финансовый вопрос здесь стоял более остро, чем можно было представить. Но Алисента, как и все предыдущие десять лет, решала проблемы так, словно они и проблемами не были вовсе – ничего особенного, мелке недоразумения. Молодые сотрудники, особенно женщины, за глаза называли её «королевой». Эйгон объяснил, что так принято говорить о сильных женщинах, способных справиться с любой трудностью. Алисента на это лишь удивлённо пожала плечами, заявив, что в современном жаргоне слишком мало смысла. Эйгон тогда долго смеялся. Сегодняшний рабочий день не предвещал никаких значительных трудностей, поэтому Алисента позволила себе вольность и, вместо того, чтобы сразу взяться за работу, попросила секретаршу приготовить ей капучино. Медленно попивая кофе и наблюдая за серым городом, гудевшим и дымившим за окном, Алисента не могла не вспомнить солнечную Италию. Она уже ждала, когда сердце её болезненно сожмётся, но, к своему удивлению, ничего подобного не почувствовала. Прожив в Лондоне десять лет, вырастив тут детей, множество раз рассорившись и помирившись с отцом, который был слишком близко, потеряв всякую надежду на счастливую семейную жизнь и найдя настоящих друзей в Кристоне и Рейнис, Алисента внезапно поняла, что всё в её жизни на месте. Дети, любимая работа, дом и друзья – всё, о чём только можно мечтать. Может, поэтому именно здесь она поняла глупость и бесполезность своей вражды с Рейнирой. Как часто говаривала её дочь: «что ни делается, то к лучшему». Тяжело было поверить, что месть Эймонда хоть для кого-то обернётся «лучшей стороной», что таковая в планах сына вообще имеется. Но Алисента знала одно: что бы ни произошло, она поддержит сына, станет на его сторону, пускай даже против целого света. Может, она и не была идеальной матерью, но плохой назвать её никто не посмеет. Она любила своих детей. И это самое главное. *** Эйгон старался ступать бесшумно. Конечно, за лишнюю пинту в пятницу вечером никто его ругать не будет, даже Эймонд сожмёт зубы и промолчит. А если повезёт, младшего брата вообще дома не окажется. Но вот мама… Она будет смотреть своими большими грустными глазами прямо в душу, и далеко не с одобрением. В Англии было много странных фраз и выражений, ставивших их с братом и сестрой в тупик, но словосочетание «пьяный как лорд» Эйгону искренне нравилось. В нём скрывались все возможные оправдания для его пристрастия: статус, выдержка или деньги – хотя бы один из пунктов должен был соответствовать, чтобы так напиться, Эйгон подходил по всем трём. И всё же, мамины глаза выжгут в нём дыру и заставят чувствовать вину. Поэтому, напомнил он себе, надо вести себя очень тихо. Эйгон попробовал алкоголь в четырнадцать. Однокашники позвали с собой в паб на окраине, где не спрашивали паспорт, пока ты давал хорошие чаевые. От дешёвого пива болела голова и выворачивало внутренности, но была и светлая сторона: черепная коробка становилась пустой, забывались все проблемы. Забывалась странноватая сестра, которая никак не могла привыкнуть к серому Лондону. Погружённый в себя брат, кричавший во сне. Его рана, которая время от времени гноилась, отчего весь дом пропах йодом, гниением и таблетками. Забывался отец, который, кажется, время от времени не помнил, как зовут его детей от второго брака, да что уж там, который называл их маму «Эймой». В конце концов, забывалась и сама мама, её искусственная улыбка и большие печальные глаза. Забывалось, что она совсем ещё молодая, а уже так несчастна. Что она винит себя в боли Эймонда и печалях Хелейны, что она обвинит себя в его пристрастии. Когда ему исполнилось пятнадцать, мать отвела его к психотерапевту (и, в отличие от младшего брата, его мнения не спрашивала). Рассказывать о своих горестях пожилой женщине с добрыми глазами и мягким голосом оказалось легко и приятно, но вот от желания выпивать ежедневно никак не избавляло. В шестнадцать его избил Эймонд. Он словил его в пятницу вечером на выходе из очередного паба. Мама была в отъезде, поэтому Эйгон решил уйти в отрыв и уже три дня прогуливал школу, не отвечал на звонки и не появлялся дома. Он знал, что младший брат сделает всё, чтобы не расстраивать мать: ответит на звонок из школы вместо отца, ему же соврёт про местонахождения Эйгона и промолчит, когда тот явится домой в воскресенье вечером. Вот только в расчёты закралась ошибка. Эймонд сильно изменился с тех пор, как потерял глаз. Он стал лучше учиться, ходил на занятия рукопашным боем и уговорил маму записать его в тир. Со стороны казалось, будто он пытается доказать всему миру: я не хуже других. Но Эйгон слишком хорошо знал брата: тот всегда знал себе цену, а теперь собирался потребовать компенсацию за испорченное детство, за одиночество Хелейны, за мамины страдания. Брат-алкоголик, над которым можно потешаться и который расстраивает мать, совершенно не входил в его планы. Первый удар в живот заставил Эйгона распрощаться с содержимым желудка, второй, по коленной чашечке, сбил с ног, третий, по рёбрам, выбил воздух из лёгких. Брат схватил его за волосы и прошептал в самое ухо: «либо ты перестаёшь пить, либо я придушу тебя во сне». Бросил его лицом в грязь и пошёл прочь. Проходя мимо «друзей», которые смотрели на всё происходящее с безопасного расстояния, Эймонд сказал лишь «вызовите «скорую», и скрылся в вечернем тумане. Эйгон пролежал в маминой больнице тогда три месяца. Никакого алкоголя, никаких тусовок, и только мамины грустные глаза каждое утро, когда она приносила ему завтрак, и каждый вечер, когда она приходила справиться о его здоровье и помочь с экономикой, которую Эйгон никак не мог осилить. С тех пор её глаза пугали его хлеще кулаков Эймонда. Заглядывая в них, он чувствовал вину и оправдывал любые, даже самые жестокие выходки брата. С тех пор эти глаза преследовали Эйгона в кошмарах. Пил он теперь не чаще раза в неделю, а с Эймондом сблизился больше, чем прежде. «Кто-то должен тебя тормозить время от времени, а другого дурака, кроме меня, ты вряд ли отыщешь», - шутил он время от времени. И правда, вспышки агрессии Эймонда порой могли стоить кому-либо жизни. Взять хотя бы того итальяшку, который приставал к сестре на первом курсе. Не будь Эйгона рядом, брат избил бы несчастного до смерти. И сейчас, когда Эймонд собирался мстить, Эйгон даже не пытался остановить его, а заявил, что будет работать в его фирме. — Зачем мне там люди, не способные сложить два и два? – шутливо спросил брат. — Эймонд, ты вообще слышал о такой специальности, как «имидж-менеджер»? — Ты что же, пришьёшь мне новый глаз? Временами (а точнее, чаще, чем нет) Эймонд был невыносим. — Как я тебя ещё не удавил, сажи на милость! Брат криво улыбнулся. — Силёнок маловато. Кстати говоря, как твоё колено, к дождю не крутит? — Да пошёл ты! Удивительно, но они оба посмеялись над «шуткой». — У меня нет денег на подобную ерунду, - уже более серьёзно ответил Эймонд. Эйгон широко улыбнулся: — Я беру недорого: разорения отцовского бизнеса будет более, чем достаточно. И вот сейчас, сидя на кухне в ожидании, пока таблетка аспирина растворится в стакане, Эйгон думал, что хорошенько выпить в ближайшие полгода не сможет. Превратить «сумасшедшего младшего сына» во что-то удобоваримое, особенно с планами братца, будет непросто. Но как же ему хотелось увидеть Рейниру и её отпрысков в той грязи, через которую долгие годы тащили его мать, и в котором отец на смертном одре хотел утопить. «Шлюха, не удостоившаяся даже копейки», «змея, извергнувшая алкоголика, урода и сумасшедшую», «замена, которая и в подмётки Эйме не годится». Люди до сих пор не особо пытались скрывать свои настоящие чувства по отношению к ним или маме. Раньше их считали детьми, не способными понять, сейчас с наслаждением отмечали, что бессребреники не смогут ответить. Что же, месть – холодное блюдо. Не стоило об этом забывать. — Ты кушал? Голос вырвал его из мыслей, Эйгон содрогнулся и чуть не опрокинул стакан. — Мама. Говорить дальше было немного неловко. Он знал, что будет неестественно растягивать слава и запинаться. Конечно, от него наверняка и так ужасно разит, но позориться ещё хлеще не хотелось. Алисента, не говоря ни слова, подошла к холодильнику, достала рагу и поставила его на плиту. — Я тоже с самого утра не ела, - было последнее, что она сказала до конца ужина. Сидя на кухне, Алисента смотрела вслед сыну, который на дрожащих ногах поплёлся в спальню. Завтра он проснётся и не вспомнит об ужине. Или сделает вид. Она тоже притворится, будто не знает, что он вчера напился. Раз в неделю – на большее она не смела даже надеяться. Как же жаль, что она, в своё время, не настояла на психотерапевте для Эймонда. Может, и ему бы хоть немного полегчало. — Слышу аромат братца, - произнёс младший сын, проходя на кухню. *** В детстве он часто так делал: приходил к ней, уставшей, на кухню, садился рядом, обнимал и молчал. Когда стал постарше, говорить с мамой стало интереснее. Но не сегодня. Как бы они ни пытались, беседа всё равно сведётся к наследству. Говорят, чужие дети быстро растут. Но как она не заметила, что её собственный сын стал выше неё, и сейчас держал её в своих объятиях, будто это она – ребёнок? С другой стороны, мужчина, сидевший рядом с ней, оставался всё тем же: умным, острым на язык, с горячей головой, любящим свою семью чувствительным маленьким мальчиком. Мысль о том, что даже время не может отнять у неё любимых детей, заставила Алисенту улыбнуться и крепче сжать сына в объятьях. — Тебе стоит лечь, ноги совсем плохи, - сказал Эймонд, смотря на отёкшие, в мозолях после дня на каблуках, стопы. – Зачем ты вообще носишь эту отвратительную обувь? Алисента усмехнулась и только сильнее прижалась к сыну. — Статус. Тебе ли не знать, как в нашей семье им дорожат. Эймонд пробормотал что-то невнятное в ответ. Они просидели так ещё с полчаса. — Прежде, чем я всё же пойду спать и продолжу делать вид, что ни о чём не подозреваю, пообещай мне кое-что, сынок. — Зависит от того, что ты попросишь. — Что бы ни случилось, как бы всё ни обернулось, если будете с братом в беде, вы придёте ко мне. Эймонд подумал, что ни за что не переложит на маму и толику своих проблем. И брату не позволит. Но такой ответ её не устроит. Она снова расстроится, снова не будет спать. — Обещаю. Соврал он. Без всякого зазрения совести.