Во время войны законы молчат.

Улицы Александрии были пронизаны неуспокаивающимся галдежом и мельтешащей суматохой, отчего все умиротворяющее спокойствие дворца в страхе сбегало обратно в бесконечные коридоры и залы, под тихую тень. Палящее солнце побуждало своими юркими искрами плясать воздух мелкими волнами, что проходили насквозь каждого неосторожного смельчака, решившего испытать судьбу. Святило настойчиво, испытывало своим давлением резкие порывы, распаляя все внутренности, тем самым превращая их в один замкнутый котлован с горящими углями, из которого нет выхода. Хотя сам город был посередине двух водных пространств, и потому температуры воспринимались куда легче, нежели во всеобъемлющей пустыне. Матери человечества, как окрестили её учёные мужи. Люди, неустанно чем-то торгующие, подзывали к себе разморенных под пеклом зевак, раскрывая перед ними свой диковинный товар, которого нигде больше не сыщешь. Гремучая смесь Греко-Македонского уклада и Египетского начала пропитала всё местное бытие, распуская свои манящие лепестки в каждом углу этого живого гибрида. Любая мелочь, словно завороженная, играла по этим негласным законам природы этих краев. В такт этим биоритмам ото всюду слышались звонкие струны лиры. Витиевато пели дудки смешанные замысловатые мотивы, под которые искусные мастерицы танца двигались мягкой поступью, отбивая марш озорных барабанов хлопками. Того и гляди, как одного неаккуратного ученого поманит своей изящной ладошкой в ближайший кабак, где он потратит все свои сбережения просто на общество с ней, да и на чарочку чего-нибудь будоражащего ум. Единственные, кто выбивался из этого устоявшегося симбиоза, были македонские патрульные, что виделись чуть ли не чистокровными творениями Всевышних, пришедших из-за моря. Искусные латы, поблескивающие от солнечных посланцев — лучей, наводили на думы о бесконечных подвигах греческих героев, что здесь скорее всего никому из местных и неведомы. Однако, приезжие помнят и пустят свои корни хоть и не на длинное расстояние, но хотя бы на один такой крупный город. А дальше по пути перекати-поля в остальные провинции этой необузданной земли. Милейшая, как окрестил её Санджи, Робин после выхода из дворца мигом упорхнула в Александрийскую библиотеку, сославшись на то, что дел ещё невпроворот и надо успеть столько всего изучить. Однако, по мнению того же внимательного меджая, она просто слегка подустала от всех этих переслащенных диалогов, хоть справедливости ради, они ей льстили. Да, и не самый последний дурень её ими одаривал. — Финик, будь так благоразумен в следующий раз, а именно не вешаться на приглашенных господ властителей, — пробурчал подошедший к нему старик, — ты имеешь хоть малейшее представление, как это выглядит со стороны? — Позволь мне с тобой не согласиться, — в какой-то собственной озорной манере оскалился, как большая кошка, его подопечный, словно смакуя на губах цветочное масло с женской руки, — не каждый день встретишь такую образованную жену, не говоря уже о возможности с такой провести хоть пару минут. Это поистине сокровище этих желтых песков, что хранят в себе преимущественно кости своих же жертв. Непостижимая удача для такого скитальца, как я, — и мужчина мечтательно провел пальцами по своим сухим губам, не отрывая глаз от той далекой улицы, что сохранила бы следы той познавшей столько, что мир бы не удержал ее разум в тисках. — Думаешь, в этой твоей праздности есть смысл сейчас? — продолжал гнуть свою линию Зефф, словами пытаясь одернуть на себя Санджи, что тот будто мысленно парит где-то над солнечными полями Иалу. Бескрайними и звенящими, как сам диск солнца. — А когда, если не сейчас, старик? — и стратег неторопливо развернулся к своим спутникам, нездорово блеснув голубыми очами, что можно было списать на полуденный мираж. Отблеск змеиной чешуи, которая своим безумным и голодным движением бросится на нерасторопного путника в попытке заглотить незаглатываемое. Абсолютное отчаяние в затянувшуюся засуху. Уже обреченный на провал бросок, приводящий заведомо к проигрышу. Зефф, как никто другой, знал эту тварь песчаную, что страшнее всемогущего змея Апопа во сто крат. Её коварство, изворотливость и терпеливость не обмануть простыми подачками, как зайчатиной или птицей, как бы не пытался ее выманить на свет Ра старик. Её гибкая сущность продолжит медленно и настойчиво опутывать его воспитанника, выжидая момент для следующего укуса, играючи поблескивая своими чешуйками в глазах, полных сожаления. — Не рано ли ты себя хоронишь? — старался схватить склизкий хвост гадюки Зефф, однако понимал бессмысленность своей же попытки, — в твоём самопогребении себя же в пески разве есть хоть какая-то целесообразность… Или ты забыл о собственном обещании? — уже шёпотом процедил сквозь зубы старик. Удивительное дело, но блеск ядовитого зверя в моменте перестал переливаться во мраке голубых глаз, оставляя лишь только теплую грусть и мимолетную решимость, что будто проснулась после долгой спячки с новой силы. Во всем этом хамелеонском обличии стратега сквозила даже недвойственность, а что-то объемнее и туманнее, всепоглощающее всё вокруг. В том числе и меджая, который тихо стоял в стороне и наблюдал за происходящим. Его не воодушевляли подобные метаморфозы, потому, как и скарабею, было видно из-под чъих-то ног вся эта внутренняя борьба тьмы со светом. Будто сам Амон Ра схлестнулся в очередном сражении со змеем Апопом где-то там под землей, ловко лавируя между изгибами и острыми, как самые наточенные сабли, клыками, полными отравы и пронизывающего всё сущее гипноза. Такого, от которого бы всё замерло и съежилось бы в миг без какой-либо рьяного сопротивления. Даже свет самого яркого маяка или факела. Но вот свет самого Ра… Меджай с интересом наблюдал, кто же выйдет в этот раз победителем. И к его же радости в этот раз им повезло. Не то чтобы он был уж совсем верующим, но он мог бы поклясться всей бравой отвагой Хора, что, казалось, видел воочию золотой дух, который разваливался легкой волной по всему телу этого непутевого. Наполняя его светом, ярче любого Солнца. В этом была какая-то своя завораживающая магия… — Достопочтимая крокодилья морда, что хранит в себе не столь большую долю ума! Может, вы обрадуете нас и всё-таки отомрете хоть на мгновение? Не соблаговолите вы с нами посетить одну едальню, в которую с не бывалым пристрастием хочет попасть мой наставник? — нараспев оголила свои клыки большая кошка, что взглядом, будто само острое лезвие, очерчивала круги по фигуре египетского воина, возвращаясь в конечном итоге к глазам. Зоро, научным опытом и долгим пребыванием в дикой местности, воочию наблюдал охоту леопарда на крокодилов. Казалось, что время тогда замирало, и сам великий Тот со всеми знаниями этого мироздания не смог бы его запустить вновь. По своей воле. Нет, только этот гибкий, но слегка коренастый, что был по грациозности искусней любой своей добычи, мог запустить его также изящно, как и остановить. У искусителя была любимая забава — давить и душить своих жертв во время своих игрищ, ибо челюсть этого хищника позволяла перекусить чуть ли не металл. Однако чешуйчатые твари никогда в долгу не оставались, приводя в итоге к вечному соперничеству в выживании. Что не могло не распалять уже неспокойные и раскаленные под лучами хопеши, висящие легким грузом на бедре. Как и всё естество, что уже томилось в нетерпении от предстоящего. Это могла быть только Она, которой было под силу будоражить одним лишь своим присутствием. К великой радости жрецов и оных лик у неё много. Кто же сейчас перед ним предстала в лице этого лучезарного мужа? Играючи прожигала в нем своими кошачьими глазами всю неуверенность и сомнения, даря взамен азарт на ответ и силу замахнуться словесным ударом в чужое сердце? Сама ли это Мафдет — богиня-мстительница, с головой гепарда? «Царапающая», как ее звали местные. Губительница змей и скорпионов, что является защитницей Ра от едкого змеиного яда. Само олицетворение правосудия и его боевой спутник. Бросает ли она ему провокационный вызов, из которого, абсолютно не стесняясь, сочился яд самого проворного чешуйчатого хвостатого, выжигающий всё выработанное годами самосохранение любого крепкого воина? Или же это несравненная Бастет — дочь Бога Солнца и Хатор, покровительница фараонов и Ра. Та, что дарила плодородие и оберегала от всех заразных болезней и невзгод, вместо этого заражая всех радостью и своим озорством. Пляшет ли она пред ним со своим систром, постепенно превращаясь в зыбкий мираж и окутывая его только ей присущей лаской? А может эта была свирепая Сехмет — богиня войны, зноя и жары. Её дыхание создало пустыню, выжигая всё под самый корень и забираясь под самые крупные камни. Могучая Владычица пустыни. Кровожадная, рвущаяся вперед, разрывающая всех неугодных. Карающая и насылающая болезни и проклятия, так и исцеляющая их же. Его гневное око. Что же так наполнили его нутро плотоядность и ненасытность, что он готов был поглотить весь небосвод только лишь от одного её искрящегося когтя, как длинного копья, у его шеи? Но можно было сказать наверняка — это была точно не Тефнут. Та, что символом влаги и дождя являлась. Она, по верованию многих, была Оком самого Ра, и удалилась на родину меджая — Нубию, забрав собой всю воду и принеся вместо нее лишь засуху. После чего отец послал за ней Тота и Шу, владыки воздуха и солнечных лучей, дабы те её вернули в родные края. После её возвращения и заключения брака со вторым произошел расцвет самой природы, которая приветствовала её всеми своими зелеными порослями. Кто бы сейчас с ним не говорил, да пусть сами Боги будут свидетелями! Если Она видит в нем несгибаемого крокодила и соперника, то Себек его разрази, он им будет. Он, как и этот Великий, защитник всего пантеона и людей, своей свирепостью разгоняющий и отпугивающий тьму. Покровитель воды и разливающегося Нила, что может принести кару, так и подарить освобождение и жизнь. Он примет её вызов, схлестнув с ней свои клинки! — Хм, что вы ж решили, что раз кто-то медленный, то сразу ничем совершенным не обладает? Отнюдь… — и Зоро, смакуя свой хлесткий удар на языке, неспешной походкой поравнялся с кипящим от собственного превосходства стратегом. — Ведь не все расплескивают свою энергию направо и налево, как воду в чаше. Бессмысленно и неоправданно. Потому, как всегда, знают… — мужчина приблизился к самому уху затаившегося леопарда и вкрадчиво поклацал своими зубьями. — Что на ответный ход может и не хватить. Слух никогда его не подводил, поэтому он отчетливо мог услышать, как участилось чужое сердцебиение и как дыхание сбивалось со своего привычного ритмичного потока, то замирая, то убыстряясь. Меджай всегда верил своим глазам, собственной, обветренной кожей чувствуя мелкую волну дрожи у тела напротив. Он, буравя своими зеленными глазами, как сам бездонный Нил, лицезрел на светлом лице довольный оскал, который не спутаешь с робкой улыбкой или же чем-то подобным, в то время как глаза горели ярче звезды Канопуса, как выражались жрецы Фив «Золотой Земли». Сомнений быть не может, Она оценила его наглость, принимая его приглашение. — Боюсь… Что это не поможет, если у противника реакция острее и быстрее, — испытывающий чужое терпение, лукаво прошипел белокурый мужчина, не отводя затуманенного взгляда, в то время как одна из его рук ловким движением выхватила один из хопешей меджая, не медля ни секунду, приставив ее к загривку не шелохнувшегося ни на миллиметр нубийца, — того и гляди, и его же оружие используют против него самого… Такими темпами… С ним бессовестно играли, не взирая ни на какое приличие, провоцируя на продолжение этих смертоносных салок. Воистину плутоватый стратег, которого голыми руками не возьмешь из-за его же пируэтов и выкрутасов. Это стало еще очевидно при бое на Ниле против Пердикки. Однако сейчас он чувствовался упругим луком, что был невероятным податливым на скорость и рывок, противодействуя сдержанному и внушительному как скала египетскому воину. Таков же он в бою?.. Жаль, не видел его Зоро пока в этой ипостаси. — А он хорошо заточен, — открыто улыбаясь своими голубыми светилами, выдохнул тяжелый воздух Санджи в лицо напротив, лезвием щекоча чужую шею, попутно сбривая часть коротких волосков, — и какая искусная работа… — с восхищением покосился на клинок македонец, с нескрываемым любопытством рассматривая узоры на самом металле, а затем и гарду, — таких в Александрии не делают… А скорее там в далеких барханах, где не видели ничего, кроме их же. Зоро лишь стойко, стиснув зубы, не двинул ни одним мускулом. Казалось, перестав дышать, следил за этим беззаботным, на первый взгляд, чужеземцем. Как крокодил, который выглядывал из воды, бесшумный и застывший, что, тем не менее никак не волновало стратега. Но это было лишь напускное театральное представление, как кобра раскрывает свой узорчатый капюшон, на самом деле сигнализируя об опасности со своей стороны. Отвлечение, за которым скрывались ощущение полной власти и напряжение во всем теле, готового к любым проискам судьбы. Хотя меджай мог бы еще добавить и нервозность, будто бы приставивший к нему его же хопеш чего-то испытывал или даже страшился, прячась за этим самым оружием. Нет, он не струсил, а, наоборот, скрытен. Лучшая защита чего бы то ни было — это нападение, и этот муж явно не желает чего-то показывать, оттого-то и распушается таким образом. Благо мелкие движения мышц на лице говорят о многом, в противовес отлаженным и натренированным рукам. Возможно, его бы подчиненные давно бы уже назвали его безумцем, видя в этом угрозу и самоубийство, но все инстинкты лишь кричали о возможном продолжении и болезненной неге, что тугой лозой разрасталась по всему телу, скручиваясь удавкой на шее. Если за такое созерцание нубиец лишится несколько волосинок на теле — не страшно, если итог будет оправдан, а удовольствие доставлено. Санджи придвинулся ещё ближе, в то время как хопешом не оставлял шансов на отступление. В первую очередь даже для себя, сужая всё пространство вокруг до тесной и ограниченной гробницы, вышибая и без того терпкий от температур воздух. Гробницы, в которой будто не были ничего кроме изрисованных письменами камней, узких коридоров и двух заблудившихся в этих лабиринтах путников, которых завела сюда необузданное любопытство, любовь к напряженному внешнему давлению и желание проверить на прочность другого. — Бастет, — низко пробасил Зоро, отвечая себе на вопрос, терпеливо ожидая развязки их специфической дуэли. — М, — удивленно воззрился на него Санджи, отвлекаясь от рассматривания меча, снова будто надевая на себя маску абсолютно ничего не замечающего. В действительности кого этот аристократишка пытается обмануть с таким-то желанием контроля за ситуацией. — Не хочу вас отвлекать, о, светлые умы наземного мира, но вы привлекаете стражников своими брачными играми, — проворчал где-то в стороне уже забытый всеми Зефф, стоя на пороге какой-то забегаловки. — А мне бы хотелось выпить что-нибудь да отдохнуть в тени. — О, эта едальня, про которую я думаю? — со всем своим ехидством пролепетал Санджи чуть ли не в губы меджая, после чего с досадой и толикой раздражения посмотрел за плечо Зоро, видимо в душе проклиная этих уже зашевелившихся в их сторону гвардейцев, что прервали их на самом интересном. — Это та, где обитает твоя подруга сердца? — Что за воспитание, но… — начал было огрызаться старик, но это уже мало кого волновало. Нубиец лишь лениво повернул голову, устремив взор в ту сторону, куда и Санджи, с невозмутимым и хладнокровным, но говорящим лицом. Он медленно и плавно выпрямился и словно вырос еще на пол головы, расправляя и без того широкие плечи, закрывая собой всего далеко немаленького стратега, что снова с нескрываемым озорством следил за движениями тела своего новоиспеченного спутника, который читал его также легко, как и он его. Уверенность в том, что ещё один шаг и этих доходяг могло постичь несчастье в виде огромных укусов хищника, который и не думал себя сдерживать, если его оборвать на полуслове во время его увлечения чем-то, крепла с каждым вздохом. То ли от температур, то ли проснувшегося внутреннего пляса Корибантов, отправлявших во служение великой матери богов Кибелы, что стали восхвалять её с музыкой и танцами, сердце скакало от снова запущенной в нём жизни, которое в последнее время слегло с лихорадкой из-за бесконечных забот и сражений. Хотелось подстегивать и дальше это ходячее недоразумение, что с зеленых болот вылезло, однако сейчас надо поостыть, хотя бы на мгновение. — Ш-ш, нам проблемы не нужны. О, достопочтимый Себек, — и Санджи, ловко отводя от чужого тела лезвие, положил вторую ладонь на грудь меджая, возвращая его к себе. Его брови сошлись на переносице ещё сильнее, не давая ясных представлений в досаде ли их владелец находится, или, наоборот, в гневе. — Нам же еще работать с тобой, крокодилья морда, — пылко хихикнул в конце македонский аристократ, вдыхая в свои разгоряченные легкие чужое нетерпение. После чего демонстративно вернул клинок за пояс нубийца, тем самым отводя от себя пытливые взгляды стражников-часовых, что уже было хватились за свои. Не хотелось, бы навлечь на себя ворох ненужных россказней о своём дебоширстве, пускай даже и Птолемей простил бы ему многое. А потому нехотя Санджи всё-таки развернулся под внимательный взгляд меджая и отправился вслед за Зеффом в это дорого уставленное заведение, что красовалась своими расписными стенами, громкой чечеткой барабана и мелодии дудука, что сгладили раздосадованный смешок нубийца. Зоро ещё раз обернулся к нерасторопным гвардейцам, что так и вылупились на него, пристально рассматривая его пёстрые одежды, ставя в головах своих пометку, что этот поджарый на солнце вояка определенно не из Александрии. Так местные горожане не выглядят по их скромным наблюдениям. Его же дружок был куда ближе к жителям этих краёв, а этот явно вылез из глубоких пустынь к честному люду. Коренной, да буйный, если судить по трем хопешам за поясом. Хотя по сути своё всё наоборот. Мужчина многозначительно фыркнул на их бездействие и изучающие взоры, задрав слегка подбородок, и вальяжно последовал за остальными внутрь. Его с порога встретили громкие голоса и восторженные возгласы честных работяг, что решили скоротать один из своих дней здесь. В мире греческих песнопений и египетских инструментов, что был погружён в тихий полумрак, пряча от жара улиц и солнцепека всякого страждущего. Среди миловидных нимф и гетер, которые приветливо улыбались и поддерживали увлекательные во всех смыслах беседы, попутно разливая напитки или делая очередное качание бедрами в такт незатейливой мелодии. А потом они будто упархивали обратно на стены помещения, сменяясь с другими, вставая на их место в этих настенных росписях на красной штукатурке. Что, скорее всего, рассказывали какие-то свои истории о похождениях таких же дураков, как и тех, что собрались тут. По правда сказать, была в этом и своя особенная магия, что особо никогда не манила самого меджая, однако его подопечных очень даже. И это не будет неожиданным сюрпризом, если одного из них Зоро встретит здесь в обществе участливой особы, что будет добросовестно выслушивать о всех похождениях этого юродивого. Вот как этого военного стратега, что почти что увязался за невесомой робой, струящейся в порыве. — Ты можешь просто спокойно сесть за тот стол, пока я… — цедил сквозь зубы Зефф, пыхтя от собственного возмущения. — Пока будешь лопотать с хозяйкой Макиной, — закончил за старика Санджи, лукаво щерясь во все свои зубы, — помню-помню её неземное лицо и грациозную стать. — Ух, — и советник, видимо, не выдержав, подставил подножку Санджи, после чего шустро и хватко разворачивая его к нужному месту, — садись там и не тютюкай, финик! Его приёмыш лишь удавился смешком, что всё-таки вырвался из уст, и послушно приземлился на подушку с позолоченными кисточками. Он всё также неотрывно наблюдал за слегка стушевавшимся перед встречей Зеффом, что скрылся за одной из штор, предварительно вдохнув пару раз глубоко воздух. Редкое, но, стоит признать, приятное зрелище. К нему тут же подлетела свободная девица, расспрашивая о том, чтобы он хотел от неё — простого общества, яств или чего-то большего. Санджи услужливо поднёс её руку к своим губам, будто общаясь с ней одними глазами, что излучали лишь восторг и вожделения от такой чуткости. А затем, боковым зрением заприметив притихшего в стороне меджая, на идеальном египетском наречии произнёс: — Для начала усадите того медлительного крокодила за этот стол и принесите нам чего-нибудь особенного. Молоденькая сирена вспыхнула на мгновение, после чего расплылась в улыбке, побуждая мужчину напротив повторить за ней эмоцию. Она явна была метиской, поэтому это действительно льстило и давало несколько очков в пользу гостя. Не каждый грек знает местный язык, а уж тем более так бегло на нем что-нибудь выпустит в мир. Поэтому чтобы не разочаровывать, она осторожно поднялась в соблазнительном движении, вынув руки из чужих, лишь бы в легком касании пройтись подушечками пальцев по щеке мужчины. Зоро же не шибко оценил старания девушки, ведя себя с ней чопорно, если не грубо, не выказывая никаких чувств или же слабостей к её обществу. Он лишь грузно плюхнулся на своё местно, предварительно сняв с себя хопеши, откладывая их куда-то в тень. Оскорбление её трепетной души и обида так и сквозили на её лице от такого обращения, особенно по сравнению с его спутником, что помахал ей рукой, дабы напомнить ей о своей просьбе гостя. Как только местная нимфа скрылась, наступило молчание, которое никого из них отнюдь не смущало. Санджи, воспользовавшись этим и явно намереваясь перевести дух и расслабиться, протяжно выдохнул, заставляя разгоряченный воздух покинуть тело раз, но не навсегда. Жгучее желание забыть о всех этих приёмах у вельмож пронизало уставшее тело, что чувствовалось потасканной тряпкой после затяжных походов. А впереди ещё хлеще, что даже любой хлыст покажется деревянным тренировочным мечом, а не чем-то по-настоящему серьезным, что могло бы принести боль и изнеможение. Поэтому стоит ловить такие мимолетные секунды, в которые можно ни о чём не думать, а лишь медленно обмякать на бархатных шкурах да подушках. Что не могло не радовать в довесок, так это общество Александрийских прелестниц, что ставили на стол всякие деликатесы да вино. Подобные пиршества вполне устраивали вскипяченный на солнце ум. Омрачало идиллию лишь угрюмый нубиец, что и не знал такого слова, как приличие, и продолжал пялиться на осунувшуюся в момент фигуру стратега. — Если так будешь продолжать меня буравить своими маяками, можно будет подумать, что ты действительно чего-то ждёшь от меня, — лениво испил из своего бокала Санджи местного вина, строя глаза местной танцовщице, что была усеяна всякими гремучими украшениями, — хотя вроде я не сделал ничего дурного… — Скажи это своему болезненному желанию контролировать всё вокруг себя, — последовал чужому примеру Зоро, также переводя своё внимание на легкую девушку, которая буквально парила над узорчатыми коврами и плиткой. Каждый взмах руки отдавался в ритме, а каждый шаг заставлял её покрываться соблазнительной испариной, что неугасаемым флером блестел в свете ламп. — Не оно ли тебя заставило прийти к нечестному приёму? Санджи прервал свое движение руки с кубком, застывая на месте, определенно не ожидая подобного парирования. Он неверяще смотрел на свое вино, что кругами ходило в чаше, подхватывая бой и гул, разносящегося по зале. Стратега воистину обезоружили, вогнав в смятение лихим ударом щита по непокрытой шлемом голове. Оглушение могло стать настолько весовым, что вынырнуть из этого состояния было бы сложно. Благо где-то на задворках мироздания чешуйчатое нечто снова блеснуло своим парализующим сиянием, о чём-то своём сигнализируя жертву, побуждая её к моментальному оживлению. — А ты… Зорок, меджай… — после небольшой паузы выцедил из себя Санджи, вымученно косясь исподлобья на Зоро, что скучающе рассматривал богадельню, в которой они прибывали. — Это было несложно разглядеть в тебе, потому как тебя что-то гложет, — прямо выпалил Зоро, не стесняясь и не жалея своего собеседника, — следовательно, ты, хоть и продуманно, но наставишь лезвие первым, ибо сокрыть ты свою уязвимость хочешь. Македонский аристократ, казалось, снова погрузился в свои думы, а после чего громогласно рассмеялся, заставляя Зоро встрепенуться. Второй не изменился в лице, выдавая себя лишь белыми костяшками, красующимися на посеребренной утвари. Что-то в этом смехе было неправильным и тоскливым, если не сказать — болезненным. Как будто тысяча копий в бурном потоке вырывалось из груди, неистово калеча и царапая глотку и все внутренности, попутно заставляя кипеть кровь. Неуловимое отчаяние затмевало всё чужое естество. Наконец переведя дыхание, Санджи дрожащей рукой поставил свой напиток на стол и, откинувшись на подушки, расслабленно воззрился к потолку, без труда читая узоры, что складывались в легенды и мифы этого уже пожившего и старого мира. Прокручивая в голове текста и письмена, устные сказания, теперь уже, вслед за телом, к его воспаленному разуму приходило успокоение. Долгожданное, но мимолетное. Как та молодая особа, что завтра может и не вернутся сюда, если чьи-нибудь войска придут сюда. А он? К его сожалению или же радости, частью этих сказок он не станет, ибо стремится к совершенно иному. Однако… — Взгляни на них, — указал рукой Санджи, побуждая второго также поднять глаза, — видишь ли ты в них себя? Для меджая это всё были пустые каракули, что были лишь для того, чтобы заполнить собою потолок. Зоро не видел в них правды, глубоких смыслов и прочей шелухи, что греческие философы трепали среди колонн, где-то в приморских городах. Как-то раз ему попался один учёный муж из тех же земель, что, видимо, и этот одаренный напротив. Хотел он, кажется, дойти до каких-то немысленных артефактов, сокрытых где-то в глубине матери-пустыни. Зачем тогда он согласился ему помочь наёмником, потому как вещали ему во время всей их совместной поездки о всяких великих Аристотелях и его учений, о его спорах с неким Платоном. Этот муж всё неустанно гоготал о каком-то учении о четырех причинах и её догм, что мол объясняют бытие и житие простого люда и не только. А потом резко переключился то ли на Гомера, то ли на Кумера, что был то ли поэтом-сказителем, то ли моряком-мучителем. Нет, суть он видел в совершенно других вещах и постулатах, что никак не касались тех пафосных изречений, легенд, диктующих что-то невразумительное. Что никак с реальной жизнью не срасталось воедино. Его больше заботило что-то низменное, отчасти простое, сродни обыкновенной земле и тварях её населяющих. Потребности и проблемы настоящие, а не пустые и бесконечные объяснения — почему так произошло, или что стало первопричиной. Есть проблема — должно быть решение. Такой его путь. Тем не менее сердцевину, что пытался ему продать этот доходяга, он слету поймал. Герои, ставшие атлантами, держащими небосвод и чьи-то принципы и цели… — Нет, — сухо ответил Зоро, снова промачивая горло холодным вином. — Это всё нелепые ориентиры, которые лишь мешают жить. У каждого путь свой, что не должен быть основан на пустых домыслах. Но, судя по всему, ты видишь меня в них… — Хм, не удивил ты меня, — задумчиво протянул ему в ответ Санджи, не отрываясь от расписного убранства, — а удивительно другое. Ты отрицаешь наверное многое, что могли бы предложить та же философия или литература, однако оно в тебе кипит… — и он обернулся к нему, выжидательно заглядывая в глаза. — Кипят в тебе воинская доблесть, отвага, честь. Будто сам Геракл вселился в тебя, распаляя в тебе стремление обуздать неугомонную ратную славу и стать сильнейшим из сильнейших. Будто ты сам герой всего этого многообещающего приключения, о ком будут слагать какие-то вояки свои байки, беря с тебя пример. На этот раз Зоро остановился на пол пути к своему напитку, смыкая брови к переносице. Вино, видимо, незаметно для остальных перескакивало из стакана в стакан, потому как плясала такой же волной из стороны в сторону, гипнотизируя новую жертву. Ибо акромя как на гипноз, сетовать было не на что, чтобы выслушивать все эти специфического толка тирады. — Приписываешь ты мне дурость. Не являюсь я ни чьим воплощением, — только и буркнул тихо меджай, отпивая. — Правда… Теперь же до слуха его дошёл смех струящийся и звонкий, будто отпущенная тетива, что со свистом запускает стрелу в полёт. Санджи ослепительно ликующе улыбался, пуская в меджая дерзкие искры радости, что могли бы отпечататься на коже, оставшись на них маленькими, приятными шрамиками. Но это ничто, по сравнению с полным сияния мужем. Казалось, что даже тусклое освещение стало ещё прозрачнее от такого всеобъемлющего светоча. Прав был его старик. Он будто Око самого Ра, что переливается всеми возможными цветами, отражая силу самого солнца, хоть и заслоняет он временами себя непроглядной мглой самомнения, скрытности. Сомнения и в то же время какое-то неподдельное упорство. Столько противоречий в одном человеке, которые временами ставят те ещё преграды в его понимании до конца. — Дело далеко не в этом, — прокашлявшись, продолжил Зоро, наливая из кувшина в чаши ещё забродившего сока, — хотя в твоих словах и было дельное. О чувствах долга и чести, о желании стать сильнейшим и несомневающимся ни в чем… — Понимаю, — перебил его Санджи, разворачиваясь к нему полностью и ставя локти на стол, нависая над поверхностью, — видал я таких, как ты. Вечно в бой, вечно в застилающее всё небытие. Во имя собственного величия и громких побед. — Ха, как ограничено ты изрёк, — грустно ухмыльнулся меджай, после чего взвесив что-то продолжил. — Но ты не из нашего племени, если судить по твоим поступкам и свершениям на поле бое. По крайней мере о тех, о которых я знаю, — слегка сгримасничал меджай, нарочито коверкая то самое слово, в этот раз начиная дебаты самостоятельно, — так что ж ты якшаешься с нами? Да и участвуешь во всех бесчинствах, что устроили мы, на этой грешной земле? — Хм, как категорично ты сам мне ответил сейчас, — заинтригованно промычал стратег, щурясь на Зоро, будто от этого тот вскроет панцирь невозмутимости, как ножом морскую устрицу, — разница между нами в том, что я потому и с вами, чтобы сохранить тебе подобным жизни, — вкрадчиво закончил он. — О, какая честь! — чувствуя, как вино начинает бить маленьким молоточком по темечку, меджай вошёл во вкус от их разговора, — поэтому столько хитросплетений в твоих замысловатых планах? Лишь бы избежать бойни? Пахнет трусостью… — Я весьма удивлен, что тебе известны подобные слова, вояка, — подколол в ответ на это Санджи, подхватывая чужое веселье, — однако, в этом и есть суть, крокодилья морда. Ты спасаешь жизни путём крови, а я путём её отсутствия. Дело не в так называемой трусости… — Ох, вот это неожиданность… И это касается и врагов? — поинтересовался меджай, приблизившись ближе к стратегу через стол. — Если чей-то муж, отец, сын не погибнет и вернётся домой, то пусть так, — утвердительно кивнул македонский аристократ, видимо, в большей степени уверенный в собственных словах, — пусть это будет и с другого берега. — Ты говоришь о милосердии? Если он останется в живых, то проблем потом не избежать, — оскалился меджай, зажигая свои глаза чем-то нечитаемым и опасным. — Это война! Либо ты, либо тебя! Хочешь выжить, придется брать на клинок! И ты сам так поступил сегодня, а! — взмахнул своей мозолистой рукой Зоро. — Ха! Угроза неравно реальным действиям, как ты понимаешь. Блеф тоже позиция интересная, — прошипел Санджи, морща свой нос. — Войны и сражения не всегда решаются кровопролитием, можно многое решить путем мирным… Относительно мирным… — скривился стратег. — Да, не исключена хитрость и сложность, но от того не менее действенным будет итог… Да и затраты ведь не только человеческие, но денежные и материальные, если уж так угодно… — В тебе есть и такая сторона! — гаркнул Зоро, потрепав того по шевелюре. — Эй, — смахнул чужую руку стратег, деланно жеманно, как легкомысленные особы, поправляя локоны, вызывая тем самым смешок нубийца, — как ты и сказал, это война. А потому, как бы не хотелось признавать, нужно быть прагматичным в частности. Продумывать что на что пойдет, чтобы победить неприятеля. Нюансов достаточно. — Тогда у меня всё больше и больше вопросов к тебе, антилопный рог, — и указал на завитую бровь стратега меджай, невзирая на насмешливое негодования последнего, — что же ты тут забыл? Пердикка пал, каких-либо новых столкновений не будет в ближайшее время… Кому же помогать ты тут собрался? А может, ты бежишь куда-то от чего-то? Или, наоборот, к чему-то? Санджи только и глотнул воздуха, как рыба на берегу, глупо пару раз хлопнув глазами. Кто же знал, что этот солдат будет его наставлять на путь истинный или заставлять решать вопросы, которые он пока решительно нерешительно отложил в самый дальний сундук своего сознания. Обиднее всего то, что он зрил в прогнивший корень его души, который с каждой минутой иссыхал с одной стороны, утопая в собственном бессилии с другой. А признавать это было еще больнее, но честнее, хотя бы по отношению к себе. Но стоит ли давать знать об этом самому меджаю, будет ли он чувствовать свое превосходство по отношению к македонцу? Или же это просто продолжение их, как выразился Зефф, брачных игр, что, основываясь на сегодняшнем дне, будут тянуться до самого конца их совместного времяпрепровождения. — Ты не просто зорок, так ты ещё и провидец! — брякнул громко Санджи, снова раскрывая свой капюшон кобры в качестве отвлечения. — Час от часу не легче… — тяжко выдохнул Зоро, силясь не придушить глупого чужеземца на месте. — Но ты — дурак, если думаешь, что бегством можно что-либо решить… — Признаю поражение, — сокрушенно выдохнул македонец, даже слегка кланяясь проницательности Зоро. Очередное представление, после которого любое в амфитеатре покажется абсолютно не состоятельным и безжизненным. Этот финик должен был идти именно по тому поприщу, а не идти в армию с миролюбивыми способами. Эффективными? Да, бесспорно. — Не всю же жизнь воевать и приносить жертвы, а? — риторически спросил Санджи, утыкаясь взглядом в штору, за которой скрылся Зефф, казалось бы уже вечность, — или ты планируешь в боях быть до самой своей смерти? — не глядя на меджая, пробурчал стратег. — Я другого не знаю… — буднично ответил Зоро, уже свыкнувшийся с этой мыслю за столько лет, — кроме как запаха крови, смеси пепла и песка на губах и звона в ушах от лязга глеф, я не знаю… Да, я и не видел фактически… — И не хотелось ничего иного? — с какой-то надеждой в голосе прошептал Санджи, чтобы его услышал только нубиец. Будто это секрет второго, что-то сокровенное, что не должны услышать другие. — Или ты с самого своего младенчества с хопешом наперевес? — саркастично добавил Санджи, мысленно всё-таки убеждая себя, что, возможно, это не так. Повисло молчание, что потихоньку начинало нагнетать, словно стратег задел какой-то запрещённый путь, по которому лучше не ступать, потому как невидимые зыбучие пески в мгновении ока заглотят в свой плен, уже не выпуская наружу. На удивление македонца, меджай не менялся в лице, не напряг ни один мускул, в глазах его не блеснула тоска, а всё также он неподвижно наблюдал за танцовщицей, что чертила очередной крюк перед гостями. — Можешь уже не отвечать, крокодилья морда… — было начал переводить течение беседы в другое русло Санджи. — В каком-то роде, — прервал его неловкую попытку Зоро, сделав новый глоток, — жизнь в пустыне жестока ко всем слабым… Либо ты сделаешь удар, либо ударят по тебе. И неважно кто. Зверь, свой или пускай, даже солнце. — После чего перевёл нечитаемый взгляд на чужеземца. — Хотя откуда тебе знать? Ты, наверное, вырос в совершенно других условиях, а? — фыркнул напоследок меджай. — Действительно… Откуда, — вторил ему Санджи, со жгучим нежеланием прокручивая у себя в голове воспоминания. — Действительно… — А там, где твоё сердце? — теперь уже прервал его Зоро, отставляя пустую тару в сторону, внимательно заглядывая в потемневшую душу. — Где моё сердце… — заторможенно повторил за ним Санджи. На его лике взыграло несколько ярких эмоций, как проносящиеся кометы в ночном небе. От хмурых сведенных бровей, до нервного подергивания уголками губ в попытке вернуть своё лицо. Зоро, видимо, зацепил какие-то порванные струны лири, что уже не сплести заново никакому мастеру своего дела, а сам аристократ, судя по всему, и не стремился к этому сам. Он лишь до скрежета собственных зубов холил и лелеял, боясь их потревожить вновь. Распрощаться с ними, променяв их на новые. Кощунство, не иначе. — Нет у меня сердца, — было начал Санджи, и резко осёк себя на полуслове, складывая в своём уме какой-то пазл. Он наигранно и нервно расплылся в улыбке, дергано вкидывая брови вверх. Пытался безрезультатно провести проницательного воина, что уже раскусил его, будто он спелый плод. Однако к его же стыду и слабости его удержал от лишних телодвижений непоколебимый и умиротворяющий взгляд жёлтых глаз напротив, что сейчас не пугали своей звериностью, а в противовес давали что-то устойчивое. Отчего, мысленно смирившись и собравшись с силами, почти невесомо он выдал ответ. — Часть моего сердца умерло, когда я простился с матушкой на ее смертном одре. — А другая? — после секундной паузы спросил Зоро, продолжая гнуть линию. — А другая… А другая, возможно, к нам и приедет сюда, — с надломом во вздохе пронеслось над столом, — моя сестра, приехав сюда, будет в безопасности. — Ты уверен? — склонил голову набок меджай, возвращая себе маску хищника. — Да… Ибо теперь тут безопасно, — горько молвил молодой македонец, выпивая залпом всё вино из кубка. — Неужели всё настолько... Запутанно и... всё идет к тому, к чему идёт? — первый раз за весь вечер слуха Санджи коснулась тревожная нота со стороны. — Именно... — восхитился сам собой стратег, раз смог-таки довести своего собеседника до легкого беспокойства, однако всеобъемлющей радости это не приносило отнюдь. — Стены Иерихона рушатся... — прорычал себе под нос Зоро, переводя свое внимание на девицу, принесшую им фруктов. — Стены рушатся, как Иерихон, — ошеломленно закончил за ним Санджи, снова поднимая глаза на его недвижимую фигуру, что даже и не дрогнула под пристальным взглядом. — О, милосердная Тефнут, — тяжело выдохнул нубиец, нарочно не замечая путанного в собственных заключения македонского аристократа.