По стопам матери

— Нет, Сэм, ну ты вдумайся! В одиночку на нож сирену нанизал как сосиску на шпажку! — Продолжишь себя прославлять или заказ сделаешь? — Думал, ты сам меня порадуешь, Саманта. Монстра я завалил, даму из беды спас, твоя очередь кормить мужчину достойным ужином. Сэм изображает пренебрежение и склоняется над меню. Носки их с братом ботинок соприкасаются под столом, но это не мешает Дину обворожительно подмигивать каждой проходящей мимо официантке. — Ваш фирменный бургер, четвёртый салат и кофе, пожалуйста. И да, добавьте побольше лука этому павлину в бургер. Спасибо. Официантка уходит, оглядываясь на них обнадёженно. Дин от довольства сияет, как начищенное лезвие, но Сэм помнит, где его лицо исчерчивали уродливые кровавые подтёки. Собственные ладони воняют антибактериальной салфеткой — той самой, которая полчаса назад трепетно стирала все эти "царапины". Сэм так радовался, что под кровью не оказалось резанных следов, что теперь не мог заставить себя злиться долго. Он достал ноутбук и погрузился в новости, давая Дину время поразвлечься. Ещё неделю назад ему казалось, что Дина не станет. Сэм даже не кривит душой, когда втихую дозаказывает второй бургер, просто чтобы увидеть широченную улыбку на лице брата, когда тот вернётся после запева в караоке. Дин жуёт, ошмётки овощей летят на столешницу, но Сэм поглядывает только на то, что остаётся в уголке губ, то, что Дин слизывает языком, делая губы блестящими. Сэм пытается сконцентрироваться на разговоре о дальнейших планах: Чак с Амарой в бессрочном отпуске, Кроули обещал закрыть ад и не отсвечивать, да и небеса, кажется, в кои-то веки в порядке. — Перебьём каждую тварь по очереди, и откроем кредит в баре минимум на год. — Твоя печень столько не продержится, Дин. — Она готовилась к этому лет с двенадцати. Победный пир, Сэм! Мир спасён, охотники шинкуют курицу серебром. — Ну да, и кусты подрезают мачете. Дин вскидывает бутылку пива и подмигивает Сэму. Разбавленный алкоголем адреналин разжижает его мышцы, буквально размазывает по дивану в расхлябанно-дерзкую позу, и Сэм ощущает острое раздражение, когда официантка, окончательно заинтересованная, подходит узнать, не хотят ли они заказать что-нибудь ещё. — Пиво. Мне и мужу. Дин громко икает, а официантка тут же выпрямляется, не успевшая склониться для более интимной беседы. Сэм смотрит на неё прямо, брови вопросительно поднимает на замешательство, и девчушка, смущённая, уходит, более не подмахивая бёдрами. Дин хихикает под нос, оставляя бутылку подальше, и выглядит до безумия довольным, когда пинает Сэма в лодыжку. — Звонили из собачьего рая, просили мордашку ревностью не портить, — Дин подмигивает, довольный и гордый. Сэм же просто радуется, что на официантку брат больше не смотрит, хотя прекращать дуться не собирается. — Да брось ты, Сэм, она даже не в моём вкусе. — И правильно. Потому что остаться тут одному с неработающей кредиткой по вкусу тебе придётся ещё меньше. Дин округляет глаза, но в долгу не остаётся, роется в карманах, чтобы потыкать Сэму в лицо ключами от машины и ловко сжимает, когда Сэм попытается отобрать. — Извинись, или до мотеля добираться будешь автостопом. — Очень взрослый шантаж. — От шантажиста моими же кровно добытыми кредитками слышу! Дин проговаривает это с особым чувством, и Сэм улыбается, даже не пытаясь это скрыть. Опускает руки, демонстрируя поражение, и откупоривает пиво, протягивая Дину. Тишина затягивается достаточно, чтобы Сэм завозился на своём месте и даже пару раз прочистил горло. Дин пялится в висящий напротив их столика телек, демонстративно не ведя и бровью на намёки брата, но когда Сэм дотрагивается до его мизинца, не вздрагивает даже — с самого начала отследил прикосновение. — В роль вжилась, Джульетта? — Приятно, что не всю школу ты проторчал по подсобкам. Дин остаётся неподвижен, хлещет пиво шумными глотками, и всё, что Сэму нужно, чтобы сжать Диновы пальцы — это проскользнуть ладонью вверх по фалангам, пока срез рукава не остановит движение. — Об этой сирене… — Дин отрыгивает в кулак и не смотрит на Сэма. Пальцы у него грубые и холодные, застыли в Сэмовой ладони неподвижно, но Сэм-то знает, что согреть их не займёт много времени. — Если то, что она говорила — правда… — Не верить монстрам, Сэм — основное правило выживания. — Слабо звучит, после всех наших сделок. Дин закатывает глаза. Возит бутылкой по столу, и она издаёт неприятное скрипение. — Ты думал, что она — я, — решается Сэм, и замирает взглядом на губах Дина, чтобы не сдать назад и не умолчать о том, что его беспокоит. Они оба и так молчат слишком о многом, и, если спокойная жизнь и впрямь подступает, скоро это начнёт вываливаться из шкафов. Лучше заранее начать разгребать завалы, или как минимум не дополнять коллекцию новыми. — То, что она делала… — Было достаточно, чтобы её прикончить! Закрываем обсуждение. Сэм с силой щипает Дина за руку, и тот дёргается, всё же поднимая глаза на брата. Испуганные глаза. — Ты действительно хотел меня. Дин замирает с бутылкой, не донесённой до рта, и, передумав, ставит её на стол. Сэм смотрит внимательно и упрямо, давит защиту Дина, замечая, как она крошится в виде забегавшего, похолодевшего взгляда. Ничего, с Дином это нормально. Сэм знает, что будет дальше. — Это вроде не открытие? — пытается отшутиться старший, но Сэм только головой качает. — Таким ты был впервые. Я не думал даже, что ты со всей своей бравадой про мужественность можешь такое допустить. Дин одёргивает от Сэма руку, и, усевшись подальше от края стола, пьёт, медленно и долго смачивая горло. — Я здоровый зрелый мужчина. Мне положено фантазировать о.. всяком. — Я тебя не обвиняю. — Ну да, конечно! Да ты на сухую спускаешь от одной мысли затащить меня в свой девчачий клуб, — Сэм вскидывает брови, будто задумался, и тут же утвердительно кивает, на что Дин корчит неприязненную мину. — Фу, чувак. Не заставляй меня расставаться с тем прекрасным бургером. — Так и знал, что в открытую ты ни в чём не признаешься, — Сэм вновь ловит его руку, сжимает пальцы. Дрожь перебегает с рук Дина на Сэма, и младший чувствует жар от того, как быстро тело Дину изменяет. Сэм обхватывает лодыжки старшего ногами, и резко дёргает их на себе одновременно с рукой. Опешивший Дин врезается в край столешницы грудью, едва бутылку не роняет. Сэм наклоняется и шепчет вкрадчиво, чтобы слова вибрациями щекотали Дину лицо. — В конце концов, мне твоё молчание только на руку. Ты слишком красиво стонешь, чтобы перекрывать эту красоту кляпом. А стонать ты будешь, Дин. Протяжно и громко, как с ней, только сильнее, потому что наконец получаешь брата, которого хочешь. Дин смотрит изумлённо. Непонимание от того, как легко Сэм всё это предлагает, так и смущает его лицо, и он не находит ничего лучше, чем бездумно присосаться к бутылке, будто алкоголь мог затушить яркий румянец, вспыхнувший под веснушками. — И в кого ты такой бесстыдный, сучонок. — В самоуверенного придурка, который меня вырастил. Дин не улыбается. Растерянно переводит взгляд между посетителями, будто может затеряться, пока Сэм возвращается к чтению новостей. Он ожидает, что они проторчат здесь ещё минимум час, в течении которого Дин утопит выведенный из равновесия разум в пиве, споёт очередную заунывную "это классика, Сэмми!" песню, а потом, избитый недо-попойкой сильнее, чем боем с сиреной, завалится в номер, где по милости железных принципов Сэма, мирно проспит до утра. Сэм даже улыбнулся кисло: это полезно, знать привычки брата досконально, но порой это также означало чёткое понимание, что ничего тебе не обломится, даже если очень сильно хочется. Однако, Дин преподносит Сэму уже второй сюрприз за сегодняшний вечер. Не проходит десяти минут, прежде чем Дин со смачным "к чёрту!" поднимается и уходит к выходу. Его ширинка топорщится — Сэм замечает, пока озирается в ожидании завершения оплаты, и он слишком долго открывает машину, видимо, запутавшись в ключах. Дин тормозит в паре километров от мотеля, накидывается на Сэма и кусается, пока тот не догадывается снять с него джинсы. Сэм так возбуждён, что плохо регистрирует реальность. Сэм замечает только, что у Дина есть смазка, а ещё старший вообще не заморачивается с подготовкой, может потому, что у него ужасно трясутся руки и с этим ничего годного всё равно не сделаешь. Сэм еле успевает натянуть презерватив, когда Дин плотно прижимает его плечи к сидению и, фактически обездвижив своим весом, начинает на член насаживаться. Дин сгорблен так, что дышит прямо в ухо. Горячий и одновременно холодный, как от лихорадки — он сам задаёт темп, сам движется, стонет сдержанно, и на любую попытку Сэма сказать хоть слово прикладывает пальцы к его губам и водит по ним, пока весь рот и рука до самой кисти не станут мокрыми. Его ногти царапают Сэму затылок, выдирая волосы, кажется, с корнем, но настоящее безумие настаёт после того, как Сэм, всё же пробившийся ему под футболку, начинает выцарапывает на лопатках предупреждение о том, что долго не продержится. Дин, кажется, даже ничего не обдумывает, прежде чем соскочить с члена и, мазнув холодными пальцами по разгорячённой плоти, стянуть презерватив. Это происходит слишком быстро, Сэм, дезориентированный удовольствием, реагирует запоздало, когда Дин уже насадился обратно и сжимается так, что Сэм до крови прокусывает себе губу, чтобы не кончить. — Дин, что же ты.. Дин совершает ещё несколько движений. Затраханный до выразительной пелены в глазах, он приподнимает бёдра, почти полностью с Сэма соскальзывая, и в момент, когда Сэм тянется к его губам для поцелуя, до упора насаживается обратно. Сэма накрывает. Это самое поразительное ощущение — кончить в Дина, от рук Дина, от его губ, что шелестят что-то во взмокшую шею в собственном оргазме. И больше всего Сэм жалеет, что не увидел его лица в момент вспышки. Дин просто сидит на нём, прижавшийся и обвившийся конечностями, как напуганный подросток. Нижняя губа у него распухла, в глазах расслабление, какого Сэм никогда, вообще никогда у него не видел. И говорить становится лишним — Сэм как можно осторожнее, чтобы не ударить затылком о руль, укладывает Дина на сиденье, и, навалившись грудью к груди, мокро вылизывает его губы. Послушание идёт Дину, когда он в постели. Когда на третьем заходе уже в мотеле, он откидывает голову и кажется таким до одури вовлечённым, Сэм жалеет, что одёргивал себя прежде. Это же Дин. Крепкий мужчина с ломкими стонами, охотник, брутальный старший брат. И когда он пытается удержаться о спинку кровати, не повалившись на подушку грудью, он изумителен, накачан, силён, и всё равно так покладист, подмахивая на Сэмовом члене. Когда с его вконец истерзанных губ срывается "грубее, Сэмми," это лучше восстания из ада, победы над Амарой, это лучше ВСЕГО, что Сэм видел и испытывал, и он сильнее разводит Диновы ягодицы, вбивается яростнее, так что Дин хрипит в подушку и кончает ещё дважды — от члена, и от пальцев, когда сам обессилев, Сэм просто прижимает его к постели, заставив вздёрнуть задницу и трахает рукой. Это хорошо. И когда на утро Дин выглядит свежим и отдохнувшим, деловито приносит вафли, будто Сэм его милая подружка, о которой он должен заботится, Сэм думает, что его мир выглядит так. Баланс. Они нашли его. Больше ни условности, ни прошлое, ничто не будет мешать им строить то прекрасное, что они имеют друг в друге сейчас. Что ж, не все Диновы сюрпризы он любит.

***

Дина нещадно рвёт, и Сэм настороженно выглядывает из-за ноутбука. — Ты как? — Дин в ответ машет рукой и что-то бормочет в унитаз, прежде чем его опять накрывает. — А я говорил, что последний стакан будет лишним. — Завали, Сэм! Это было лучшее виски за все штаты! Сэм пожимает плечами и идёт к холодильнику за водой. Дин выглядит как с типичной пьянки: бледные, измазанные слюной губы, глаза ввалились, и синяки под ними словно пририсовали гуашью. Сэм сверяется с воспоминаниями: Дин накануне конечно выпил, но в меру, даже не как обычно, да и почему его похмелье началось не прямо с утра, а только после нескольких ложек омлета? Дин хлещет воду и ложится лбом на ободок. Сэм тянет ему полотенце, по плечу похлопывает, но не заметив от Дина даже попытки как-то среагировать, поднимается и уходит, прикрыв ванную дверь. С той сирены минуло три недели. Честно говоря, Сэм успел забыть всю жизнь, что была до неё. Каждая ночь с Дином, занимаются ли они сексом, или же Дин просто позволяет себя обнимать во сне — как маленькая мечта, кусок рая, что явно лучше настоящего. Дин другой, когда вот так ему отдаётся. В нём словно перещёлкивает что-то скрипучее и неподатливое, делающее его холодным, собранным и дёрганным. Сэм уже пытался понять что это за рубильник и в области какой детской травмы он находится, чтобы вышибить его нахрен молотком заботы, или понимания, или, в крайнем случае, хотя бы искреннего разговора. Но всё оказалось в разы проще. Прижать, взять, приласкать после, не требуя ничего говорить в ответ — и Сэм наслаждается каждой секундой, в которой он может просто быть собой, без лицемерной покладистости, которая как плесень от влаги вылезала, пока Дин делал с ним то же, что и с миллионом девушек до, и которую даже после надетых боксёров с футболкой никакой химией вытравить не получалось. Он чувствовал, что притворяется. Они тогда ни о чём не договаривались, переспали по пьяни, а продолжали уже по инерции, и Сэм был совершенно уверен, что старший заваливает его лицом в подушку, чтобы легче было притвориться, будто Сэм лишь очередная девочка для траха, а не грех, взятый на душу. Весь этот театр "мы творим дьявольщину, так что будь рад, что дрочат" надоел почти сразу, и исполненная мечта начала покрываться гноем. Теперь не так. О, нет, в Дине, оказывается, скрывается столько страсти! И он потом не смотрит на себя в зеркало, как на адское отродье. Может потому, что теперь полным и безраздельным инициатором выступает Сэм? Сэм прокручивает воспоминания. Душ, стол, снова душ… Может он слишком ярко и довольно улыбается, а Дину и впрямь настолько паршиво, насколько он выглядит, потому повлажневшее полотенце прилетает Сэму прямо в лицо, и извиняться за это завалившийся на постель Дин не собирается. — Нет никакого призрака в этом деле. Зря гоняли Детку. — Зато увиделись с Гартом и Бесс. — О, да, конура у них что надо, в отличии от питания, — Дин привстаёт, держась за грудь, но желудочные позывы проходят, и он с ярким облегчением плюхается обратно. — Милый дом, милые дети. И не подумаешь, что бывший охотник, скажи? Сэм ведёт плечами. Пролистывает последний новостной заголовок, не находя ничего, что могло бы обеспечить их работой. — Ну как? — Тихо. Как будто все монстры на домашнем аресте. Даже сайт духоловов молчит. Дин смотрит в потолок, и Сэм узнаёт этот взгляд — апатия. Полная остановка системы, когда нечему вращать её в безумном темпе, слабая инерция, толкающая искать новую охоту всего спустя несколько часов после завершения старой. Сэм выключает ноутбук и забирается на кровать к Дину. Укладывается рядом, бездумно шевеля его волосы, пока Дин не поймает его запястье губами и не начнёт посасывать. Сэм никогда не любил избытка прикосновений: ему важен момент, драйв, чтобы кожа стёсывалась о кожу, и зубы оставляли кровавые отметины, но когда Дин начинает целовать его руку, просто так, без намёка и даже, кажется, желания продолжения, просто потому что это кожа Сэма и "она такая вкусная, Сэмми. Ты мой сладкий братишка" что-то внутри болезненно, но очаровательно правильно немеет. — А если всё действительно кончилось, Дин? Три недели уже никакой чертовщины. — Дай им время, Сэм. Знаешь же как бывает, стоит нам заняться чем-то интересным и вуаля, паранормальщина уже на том конце провода. Дин призывно улыбается, и Сэм подбирается ближе, задирает Дину футболку, целует полосочку волос от пупка до глухо звенящей пряжки. Послушно принимает Динов полувозбуждённый член в рот, пока старший прихватывает его волосы, роясь в них как ребёнок. Сэм слушает его дыхание и активнее орудует языком. Дин не стонет, пока не прижать его потуже, только губы кусает, так что Сэму приходится усиленнее насаживаться, чтобы подавить импульс сжать зубы, лишь бы вырвать из горла Дина крик. Сэм находит руку Дина, переплетает пальцы. С ним всегда кожи мало, хочется сплестись максимум, одним целым стать, чтобы каждый процесс внутри тела синхронизировался, и оргазм, близкий, судя по мощному подмахиванию бёдрами, чтобы прошивал обоих одновременно, чтобы даже остающийся от них пепел был перемешан. Дин чуть сгибает колено, упираясь Сэму стопой в ширинку, даже сейчас не способный наслаждаться, не доставляя того же Сэму. Сэм потирается о предоставленную твёрдость, и усиленно сосёт, беря до горла. Наконец Дин вскрикивает, сбито дыша. У Сэма колет то место, где Диновы пальцы всё ещё сжимают волосяную прядку, и челюсть прилично онемела, поэтому он отстраняется и заканчивает лёгкими поглаживаниями языком и рукой. Дин изливается, запрокинув голову. Семя мажет по покрывалу, попадает на лицо Сэма, откуда тот не берётся её стирать, распалённый, ползёт по сорвано дышащему Дину вверх и носом в лицо тычется, прежде чем поцеловаться и передать Динов вкус ему на язык. Всё происходит слишком быстро. Дина вновь скручивает, и он отталкивает Сэма, чтобы успеть сбежать в ванную. Его протяжно выворачивает, и мерзкий звук бьётся лёгким эхом, выходя через распахнутую дверь. — Чёрт, Сэм.. Прости. — Уже готов откреститься от выпивки, или запорем ещё один сногсшибательный секс? — Замолчи! Просто.. Молчи. Сэм очень хочет сесть на пол рядом с Дином и гладить ему спину. От вида блевотины собственный член мгновенно опадает, и Сэм идёт умывать лицо в основном для того, чтобы был повод побыть с Дином. В болезни и здравии, горе и радости, шепчет он про себя, с горечью понимая, что эта клятва навсегда останется на уровне самодисциплины. Их никто и ни за что не повенчает, даже если они предоставят прямые доказательства, что Бог сам их сталкивает. Сэм усаживается на пол и протягивает ноги, чтобы хотя бы кончиком ботинка соприкасаться с Дином, будто это облегчит его боль. Сэм не признается, но всё ещё думает о Гарте и Бесс, о видео со свадьбы, которое они им показывали. Малыш Сэмюэль тогда вился у него под ногами, а Кас — совершенно очаровательный белобрысый ребёнок — залез на колени и внимательно гладил Сэмовы волосы. — Этот обормот чуть тебе чёлку не выдрал, — вдруг подаёт голос Дин, с ноткой тепла взглянув на Сэма со своего места у унитаза. Сэм не уверен, что не озвучил ничего вслух, впрочем, Дину буквально ничто не мешало прочесть его мысли. — Ты ворчишь, потому что в честь тебя никого не назвали. — Наоборот, это знак. Будь монстр нашим другом или дикой тварью — все понимают, что я неповторим и неприкасаем. Сэм стряхивает с пальцев воду, пытаясь, чтобы брызги достигли Дина. Расстояние между ними слишком большое для этого, но короткую улыбку Сэм всё равно получает. — Гарт счастлив. Дети это ведь… — Чудо? — Дин хихикает, но тошнота находит вновь и он замирает, склонившись. Сэм мысленно перебирает, какие полезные таблетки завалялись у них на дне аптечки, когда Дин вдруг продолжает говорить, не поднимая глаз. Таблетки забываются напрочь. — Я ведь тебя не держу, Сэм. Если мир в порядке, и ты телефоном пользоваться не разучишься, то тоже иди заводи себе орущее чудо. Буду заезжать к тебе по выходным жарить стэйки. Может, ты даже назовёшь сына в мою честь? Дин-младший, боже, бедный мальчуган и сам не поймёт, почему так хорош во всём, за что возьмётся. — Это шутка? Даже болезненный вид Дина не спасает. От мгновенно забившегося жестью голоса брата Дин голову в плечи вжимает, горькость сплёвывает, маскируя, как его взгляд начинает бегать. Он молчит несколько долгих минут — непривычно напуганный, и когда решается подать голос, там нет уже ни крупицы напористости, только безнадёжное упрямство. — Я вижу, когда у тебя появляется игрушка, которую ты хочешь, и мешать не собираюсь. — Это что же, по твоему семья — это универсальный аксессуар какой-то? Обязательно жена, обязательно ребёнок. А ты не в счёт? То, что десять минут назад было, не считается? Дин пожимает плечами. Кривит губы, и всё равно, Сэм даже сквозь злость подмечает Динову тоску, с которой старший совладать пытается, но не может, не выходит от слабости или, может, воспоминания о том, как было хорошо совсем недавно, на кровати. — Ты думаешь: ещё одно слово и я ему наваляю. — Очень проницательно. Но тебя это никогда не останавливало. Дин склоняется к ободку, словно из него все силы до капли высосали. Сидит, брошенный пёс, и не откликается урчанием, когда Сэм его пиханием в бок поторапливает. — Просто всегда хотел увидеть тебя.. Нормальным, — и улыбается скорее перебродившим отчаянием, чем низкоградусной попыткой казаться уверенным. Сэм подползает вплотную и жёстко тянет его к себе, перехватив за живот так крепко, что Дина едва вновь не выворачивает. Это охлаждает пыл. Сэм, прижатый к Диновой спине грудью, посматривает из-за плеча на слившиеся с белизной унитаза пальцы, вдыхает запах пота, исходящий от влажной рубашки, и носом ерошит ёжик волос на затылке, не стесняясь ощущать лёгкую маслянистость на коже. Это же Дин. Слишком зажатый и порой до неправильности правильный. Простое человеческое в себе он даёт видеть немногим, таких имён на три-четыре пунктов наберётся, и на десяток, если приписать уже ушедших. Сэм гордится своим почётным первым местом. Злиться перестаёт, когда тепло Дина под руками ощущает. — Ты — моя семья. Тебя мне хватает. Дин делает движение плечом, будто его охватывает внезапный гнев, но отпускает в ту же минуту. Недолгое, какое-то непозволительно ломкое мгновение для этого утра они сидят в тишине. Когда Дин вновь начинает говорить, голос у него запинается. — Как ты себе это представляешь? Охоты нет, Детка гниёт в гараже, и мы с тобой, в две седые, морщинистые морды пьём пиво, дебоширя из-за политики на окраине какого-нибудь Висконсина. — Почему нет? — Сэм пожимает плечами, грудью улавливая Диново напряжение. — Я всегда думал, что состарюсь с тобой рядом, это не то чтобы новость. Заранее готов к любым твоим закидонам. — Но это неправильно, Сэм! Не по-людски. — Когда у нас хоть что-то было как у людей, Дин? Хоть раз, назови хоть единый раз, когда это было и мы от этого не сбежали. — Ты не понимаешь, Сэм, — Дин тычет пальцем назад, вслепую пытаясь закрыть Сэму рот, вместо этого попадая по носу, но Сэм всё равно слушается и попытки возражать оставляет. — Всё, заканчиваем душещипательную серию. У нашего фильма жанр экшен и рейтинг. Лучше к нему и вернуться, пока нас не вышвырнули без гонорара и абонемента на пиццу. — Придурок, — Сэм отпускает его, и едва не целует в губы, когда Дин оборачивается. — Сучка. Унитаз журчит смывом. Дин в комнате бурчит о необходимости собрать вещи, и скрежещет молниями сумок. Сэм весь оставшийся день пытается поймать его взгляд, но Дин хмуро смотрит на дорогу. Это главная причина, почему через несколько часов Сэм трахает его прямо на капоте Импалы где-то в тени обочины федеральной трассы. Дин возмущается — "у всех на виду, Сэм, вот уж не знал, что у тебя такие фетиши", и Сэм, хоть не кивает, смутно надеется, что их кто-то заметит. Потому что надоело делать вид, будто это ничего не значит. Надоело притворяться, что это минутная жалость, которая пройдёт, стоит впереди замаячить шансу — реальному шансу — завести семью. Смутно Сэм осознаёт, что при должной степени отчаяния он способен на такой шаг. Не ради значка "семьянин" и "отец", но чтобы показать Дину, насколько им друг без друга будет плохо и как сильно все участники этой истории пострадают прежде, чем они друг к другу вернутся. Дин, напряжённо собранный в первые минуты, слабеет в его руках, ноги у него начинают оставлять рытвины в щебёнке от попыток держать задницу вздёрнутой, и Сэм заботливо укладывает его грудью на разогретый металл, начиная входить медленнее и вывереннее, сосредоточенный на ровном темпе, а не мыслях. Выученный наизусть угол проникновения, пара шлепков по бёдрам и пошлый шёпот делают дело. Дину плевать на дорогу, с обоих концов которой в любой момент могут показаться машины. Дину плевать на неуверенность, сомнения, плевать на будущее, которого он страшится. — Сэм.. Поцелуй… Младший отступает под выученную команду, помогает забраться на машину, царапая бёрда и игнорируя тот факт, поясница будут потом нещадно ныть из-за неудобного положения. Теперь Дин к нему лицом, поплывший от кайфа. Присасывается к губам почти тут же, первый стон от проникновения спускает туда же. Жмётся, целует, ластится. Пьяный, как будто неделями был заперт в подвале алкогольного, и свободный, как бывало только в детстве, в моменты, когда отца не было, чтобы командовать, и они с Сэмми могли заниматься всем чем хотели. — Ебаный ты бог, — шипит Дин, прижимаясь кипящими губами к шее Сэма и крупно вздрагивая от каждого толчка, словно Сэм по оголённым нервам попадает. — Чёртово совершенство, Сэмми, держи меня так всегда. Всегда держи, братишка, так крепко и так глубоко, чтобы.. Я… Вообще не мог.. Сэм! Им сигналит проезжающий грузовик. Сэм кончает в Дина, на автомате задрав водиле вслед средний палец, и громко, рычаще дышит затихшему, но всё ещё дёргающегося от оргазма Дину в ухо. — Блять. Всё же ты был прав, нас увидели. — Я всегда прав, потому что не вишу на грани спермотоксикоза, малыш Сэмми. У них почти заканчиваются салфетки. Сэм не жалеючи вытирает Дина, не особо прилежно очищая себя. Последняя салфетка уходит вскоре, когда Дина выворачивает в траву обочины всем, чем он успел перекусить после секса. Тревога в душе Сэма становится ощутимой, осязаемой. — Чем ты отравился? — Не смеши, Сэм, мой желудок неуязвим. В машине перегрелся, пройдёт скоро. Ничего не проходит. И Сэм начинает отмерять часы, когда это недомогание наберёт обороты.

***

У Дина высоченная температура, и это не самое рядовое событие в жизни Винчестеров. Кас расхаживает у кровати, подозрительно косясь на Дина, пока Сэм набирает в шприц жаропонижающее. По правде, он не уверен, что это поможет. Они проверяли очередное дело в очередном крохотном городке, не отмеченном на крупных картах, когда это случилось. Сэм разговаривал с шерифом, пока Дин показывал её семилетней дочери как нужно правильно держать игрушечный пистолет, чтобы точно распугать всех хулиганов в песочнице. Сэм засмотрелся тогда: его брат, красиво одетый и побритый, сидит на корточках перед ребёнком и, сжимая её крохотную ручонку с такой осторожностью, что та чуть подрагивает, показывает, куда направлять пулю-присоску. Буквально пара мгновений уходит, чтобы улыбка стёрлась с лица брата, снесённая странной, ломкой эмоцией. Его глаза находят Сэма, замирают на нём, словно видят в последний раз. Дин падает, схватившись за живот, будто в него вошла пуля, и Сэм не даёт никаких приказаний телу, которое на рефлексы срывается к нему. Крови нет, шериф успокаивает дочку, а Диновы пальцы до скрипа сжимают рукав Сэма. "Просто судорога", "да брось, Сэм, что на ровном месте может случиться". Сэм бы даже поверил, будь Дин не такой бледный. В мотеле брат выпивает три бутылки воды подряд и неуютно жмётся плечами, будто хочет во что-то тёплое укутаться. Сэм наблюдает нетерпеливо, а увидев, как у Дина начинают зябко подрагивать губы, всё же прикладывает ладонь ко лбу. — Не могу понять, что с ним. Он доступен для меня, но сильно рассеян, — шепчет Кас и с сожалением убирает руку. — Я бессилен, пока не пойму, хотя бы приблизительно, что именно должен искать. Сэм осторожно делает укол, успокаивая проснувшегося Дина бессмысленным шёпотом на ухо. Дин не любит делать уколы. Идёт на всё, чтобы их избежать, а если делать приходится, отводит Сэма куда-нибудь, где их никто не видит, и крепко зажмуривается, пока экзекуция не окончится. Но сейчас Дин едва шевелится. Взмокший, красный, словно что-то терзает его изнутри. Сэм хочет надеяться, что это обычная лихорадка. Он только обрёл брата, по-настоящему обрёл, только приблизился к разгадке, кто же такой Дин Винчестер, и вот теперь потерять его таким глупым образом? Сэм рисует все защитные знаки, какие знает, и уже хочет вызывать Ровену, когда Дин слабым голосом зовёт его ближе. — Съезди к Эмиле, передай ей серебряную пулю. Сэм ощущает внутри нечто звериное. Нечто сродни инстинкту защищать, рычать на любое обстоятельство, которое может отлучить от хозяина. Это даже приятно. Приятно знать, что они оба друг для друга верный пёс и хозяин, и ничем эту связь уже не распутать. — Дин, потом с делом будем разбираться, сначала вылечим тебя. — Нет же, Сэм, ты не понимаешь! Девчушке снятся кошмары, а мамаша-шериф нихрена не делает… Она классная девчонка, с открытым ртом слушала, как отогнать оборотня. Я обещал, Сэмми... Ну не денусь же я отсюда никуда. — Точно? Не доведёшь Каса? — Сэм прищуривается. Глаза слегка щиплет: Динова натура проявляется сквозь жаркую кожу, словно та обесцветилась, являя это наивное и преданное, доброе по своей сути, просто слишком много раз преданное, истинное лицо Дина. Того самого, какого Сэм знал с раннего детства, и наивно целовал, ещё будучи пятилетним ребёнком. — Если доведу, накажешь меня. Оба окажемся в плюсе, — Дин ухмыляется в попытке быть пошлым, но Сэм думает лишь о том, чтобы поцеловать мокрый затылок, прежде чем положить туда новую прохладную тряпку. Да и к чёрту — именно это он и делает. Сэм отвозит девочке серебряный оберег. Та улыбается и шепчет, что Дин такой же хороший, как её папа. Сэма мучает странное ощущение, словно он нащупывает след, и он задерживается, чтобы расспросить девочку. Её отец наглотался снотворным, когда пропил все семейные деньги — Сэм случайно увидел этот отчёт, пока взламывал базу, — но Эмиль, трудами матери, знала другую историю и верила, что отец уехал, чтобы оплачивать ей лекарства и присылать игрушки. На следующее утро Дину лучше, он сам добирается до туалета, умывается, даже побриться пытается, но руки отчего-то слабые, и он впервые в жизни зарабатывает царапины на челюсти. Сэм долго их смоченной в антисептике ватой обрабатывает, в конце целует в губы, игнорируя протесты о болезни. — Ты молодец, Дин. Эмиль это было важно. — Разумеется, — он улыбается, и в этой улыбке Сэму мерещится именно то самое, что Дина и излечило. — Не повезло ей с родителями, хоть с дядюшки из ФБР оказались не такими мудаками. Дин возвращается к поцелую, и Сэм обмякает под его напором, растеряв нити мыслей. Говорить много не получается, поэтому Сэм учиться выражаться по-новому — прикосновениями. Прикусывает нижнюю губу — я испугался, — зализывает следом — спасибо, что оказался в порядке. Дин тут же ведёт пальцами по Сэмову подбородку, пристраивается, вовлекая в поцелуй более жаркий. Сэм чувствует привкус лекарств в его слюне и дыхании, неожиданно вздрагивает, когда Дин прикладывает руку к его паху. — Я за тот раз не отплатил, дырявая ты голова. — Ты и не должен, Дин… Дин снисходительно улыбается, ловко расправляется с ширинкой. Дрочит быстро, умело, точно зная, в каком темпе Сэмми достигает пика наиболее быстро, и чуть ухо покусывает, когда смотреть за блаженным лицом брата ему надоедает. Сэм знает, что стоило бы Дина остановить. Уложить на постель, накрыть одеялом и, поставив распорки в рот, влить литров десять горячего бульона и чая. — Ты когда кайфуешь, бормотать начинаешь. Что ты такое перечисляешь? Причины, почему Дин Винчестер самый завидный любовник в Америке, или почему ты для него такая послушная, желанная девочка, Сэмми? — Почему ты вечно несёшь чушь… Сэм улыбается, тут же срываясь на стон. Дин прикрывает головку его члена второй рукой, водит пальцем осторожно, едва касаясь, и тут бы спросить, где сам Дин столькому научился, и откуда у него, сутки назад больного и едва не бредящего, есть силы на болтовню. Но Сэм может только наслаждаться. Плавиться, буквально растекаться от мысли, что всё это — каждое яркое ощущение — его старший брат. Безумный, желанный, непонятный, предсказуемый, страстный, в глубине души желающий покоряться. Сэм кончает, уткнувшись ему в губы, и Дин долго дышит ему в рот, не отодвигаясь и не открывая глаз. Просто находится так близко, что стоит голове Сэма чуть проясниться от удовольствия, он собственным лбом чувствует озноб брата. — Тебе понравилось? — спрашивает Дин внезапно, и выглядит так, будто любой ответ, кроме утвердительного, лишит его сознания. Сэм не уверен, что удивляет его больше: внезапный, необоснованный страх, что Дин на грани, за которой его у Сэма уже не будет, или же острая, страстная готовность ответить развёрнутым предложением, к концу которого Дин уже не будет разбирать буквы, слышать лишь "лучший-лучший-лучший" на повторе. Вместо этого он кивает. Улыбается, будто ответ, который собирается озвучить, самая очевидная вещь в мире. Впрочем, ведь так оно и есть? — Ты лучший, Дин. Всегда самый лучший. Дин качает головой, но по отведённому взгляду Сэм понимает — не верит. Крутит собственные мысли, полную вилку наматывает, чтобы давиться от привкуса ненависти и разочарования. В комнату врывается Кас. Отворачивается, замечая положение братьев, и, пока те в четыре руки застёгивают Сэму ширинку, сообщает, что нашёл клинику, принявшую поддельную страховку. Дин нервничает, доктор осматривает его недолго, тут же направляя на пучок анализов, чтобы уточнить состояние. Тогда Сэм впервые замечает это: кубики пресса ушли, живот словно стал более округлым, и по его краям синеют гематомы. — Как давно вы упали? — Что? — Гематомы на животе, давно они у вас? — Да я… Если честно впервые их вижу. — Ещё вчера их не было, — Сэм подаёт голос и доктор оборачивается к нему, изгибает бровь. Сэм сглатывает, не ждёт разрешения Дина, хотя тот смотрит на него предупреждающим взглядом. — Я.. Я муж. Он не падал, не ранился. Вчера ему ни с того ни с сего скрутило живот, как будто он отравился чем-то, но никакого расстройства не было. А дальше началась лихорадка. — Понятно, — доктор надевает очки и долго что-то ищет в бумагах. Дин что-то яростно бормочет с кушетки. Сэм не нуждается в уточнении, самое малое, чем его сейчас обзовут это дураком. Дину стоило бы уже запомнить, что Сэма такими штучками не проймёшь. Сэм показывает Дину сначала средний палец, а потом жест "лежать" и вслед за доктором выходит из палаты.

***

Сэм упрямо протягивает ему тест. Дин так же упрямо пялится в стену. В этом нет никакой необходимости, ведь анализы из больницы уже всё подтвердили, Касу даже пришлось подтирать всем причастным память, но Дин по прежнему отпирается от УЗИ. Две полоски до Сэма уже не доходят: изломанный тест валяется в груде изодранных полотенец и осколков зеркала. Импала заводится только с третьего раза, и Сэм может услышит привычную Динову ругань, не видя ни машины, ни брата через зашторенное окно. Может, Дин всё делает правильно. В номере жарко, и это не от аромата секса, который теперь едва ли удастся вывести — реальность разошлась здесь и огромной распахнутой раной иссушает всё живое. Сэм пытается подобрать нить и иголку, чтобы подшить края, накладывает стежки как умеет, обдумывая варианты с оборотными заклинаниями или привлечением древних артефактов. Проходит час, второй. Призраки того общего, что между Винчестерами зародилось, теперь валяются по углам, высушенные и обескровленные, как перекати поле. Сэм откупоривает бутылку виски и пьёт, наблюдая, как наложенные нити растворяются, будто спирт и есть главный индикатор поражения. Боже, когда же они смогут просто жить без странным и пугающих происшествий. Дин возвращается домой поздно, трезвый, судя по крепкой походке, но со следами драки на пол лица. — Я цел, мамуля, дальше скроль свои форумы о менструации! Дин уходит в душ, по привычке не до конца прикрывая дверь. Под шум воды и полоску света из щёлки между стеной и дверью, Сэм приканчивает ещё одну порцию алкоголя. Он решается подойти только когда наступает полная тишина. Старается не дышать даже, чтобы не выдать себя: Дин стоит у зеркала и, приподняв футболку, не касаясь кожи, водит ладонью над животом. В его лице так много всего: страх, ужас, отчаяние, замешательство, столько много острого и тревожного, с чем Сэм и в лучшие времена плохо помогал ему справиться. Дин стоит так достаточно долго. Проходит не меньше пяти минут, прежде чем он с тихим звуком всё же прикладывает ладонь к коже, глубоко вдыхает открытым ртом и выдыхает через сжатые зубы. Сэм слушает, как брат дышит, и чувствует синхронные тревожные биения в своей груди. Ещё несколько мгновений Дин просто стоит, а потом начинает живот гладить, дёрганно, словно невидимая сила пытается его ладонь оттащить, не дать касаться. По щеке бежит слеза, разрезающая открытый в гневном рычании рот: — Проклятье! Сэм уходит от двери чувствуя только пустоту, которую приносит рана. Они спят на разных концах кровати, и разрыв реальности зудит, как зубная боль. Сэм видит по ту сторону Дина: истощённого до мумизированного состоянии процессом, к которому его организм не приспособлен, подключённого к сотне приборов и собирающего толпы врачей вокруг, просто потому, что нет никакой возможности справиться, их не привлекая. Беременный мужчина. Какая же безумная передряга. Сэм хочет выяснить, что за тварь с его братом это сотворила, и долго ковырять затупленным колом у неё между рёбер. Что видит Дин, ему сложно представить. Может то же самое: истощённое тело с признаками всех возможных гипофункций, а может отца, который кулаками мантру вбивает в кости: "будь мужчиной", пока Дин совершенно не мужественно вынашивает ребёнка. И инцест. Да, конечно, наверняка в своих видениях Дин вновь подвешен на адский крюк, и Аластар свежует его, подговаривая, что такова цена возжелания брата. — Дин, мы справимся с этим. Дин не спит, но Сэм делает вид, что ответной тишине верит. Когда едва продрав глаза утром Сэм видит брата, бодро зашнуровывающего ботинки, он только огромным усилием воли заставляет себя не сорваться. — Нашёл дело. Возможно полтергейст, пол дня отсюда. Сэм улыбается, душа сопротивление. Что бы между ними ни было, какие бы важные нити их жизней не разрывались, порезанные абсурдом, их работа и братство остаются незыблемы. Сэм откидывает одеяло и начинает одеваться, ради общего блага не решаясь открывать рот. Если они начнут говорить сейчас — просто сойдут с ума оба. На обочину Детка больше не сворачивает. В следующем мотеле Дин берёт номер с двумя кроватями, но Сэму врёт, что администратор просто его не расслышала. Сэм дышит глубоко, пряча гнев, и больше времени уделяет делу. Оно кажется действительно перспективным: жертвы одного типажа, убийства совершены в старом необитаемом доме с богатой на самоубийства историей. Сэм пытается поднимать эту тему лишь между делом, когда брат явно занят и труда не составит отвлечь его какой-нибудь деталью по расследованию. — Это может быть демон, Дин? Или сирена, по датам… Дин только качает головой. Отвергает все самые жуткие Сэмовы версии без признака ужаса или интереса на лице, будто страшную правду знает и не считает её вообще достойной озвучивания. Сэм отсчитывает дни до собственного взрыва так же, как до этого считал недомогание Дина.

***

Дина сбивают с ног и тащат по чердаку, пока Сэм пытается перезарядить пушку. Никакого полтергейста они не находят. Убийство совершает помешавшийся мужчина, в прошлом военный, совсем поехавший крышей после возвращения из горячей точки, но боевые приёмчики помнящий блестяще. Сэм не сразу понимает как так выходит, что Дин начинает пропускать удары. Все последние дни он держался молодцом, даже симптомы лихорадки пропали, но сейчас у него резко обнаруживаются бездыханная пустота в глазах и подкашивающиеся ноги, и дело совсем не в том, что безумец с уже подбитым глазом, по силам его превосходит. Сэм приканчивает несостоявшегося полтера выстрелом из пистолета. — Мы идём в больницу, Дин. Чтобы это ни было, оно тебя убивает! Дин даже не отнекивается, плотнее прикладывая пакет с замороженными овощами к рассечённой брови. Они сидят в машине неподалёку от заправки, вечер тихий, багровеет закатом как кровью, которую они недавно пролили. — Мне казалось, что отпустило, Сэм. Не ершись. Дин демонстративно отворачивается к окну. Тишина душная, и Сэм едва справляется с искушением обернуться на заднее сидение и увидеть: дыра мироздания разверзлась и там, чтобы бесперебойно сосать из них силы. — Дин, я понимаю. Это странно и не вовремя… — Мы едем проверять чёртову матку, Сэм! Не делай вид, что понимаешь хоть что-то. Кас приезжает быстро. Пытается завязать беседу, но рана засасывает все его слова, и Сэм ещё достаточно трезвый, что не просить ангела пересесть от воображаемого объекта на другую сторону. — Вы родились с мужской конституцией, мистер Винчестер? Эта доктор очень, ОЧЕНЬ хороша, раз умудряется задавать такие вопросы практически спокойным голосом. Дин смеётся легко, как бы смеялся с Касом над тупой телевизионной передачей, но ладонь неосознанно кладёт на живот, словно обороняет. — А по мне не видно? В палате пронизывающе холодно, ветер из настежь открытой форточки мнёт и без того измятую бумагу с анализами Дина. Доктор закрывает медкарту и натягивает перчатки. — Ложитесь на кушетку. Синяков сегодня ещё больше. Дин боязливо поглядывает на доктора, которая уверенно льёт на его живот гель, но ничего не комментирует, словно решила не думать и не удивляться, пока не выпроводит странных пациентов за пределы палаты. Вещество холодное, аппарат УЗИ сильно вдавливается в живот и Дин вздрагивает, отыскивая взглядом Сэма. Младший не решается подойти и взять его за руку — всё же они и так уже превысили все допустимые показатели странного. На экране мелькает чёрно-белое изображение, Дин жмурится, но всё равно ничего не разбирает, в отличии от Каса, который вглядывается в фотографию почти так же внимательно, как доктор. — Это же… — Да, плод. Шесть-семь недель. Сэм отшатывается к окну, нервно потирая рот ладонью. Края раны трескаются дальше, буквально разверзаются с потолка до пола, и Сэм не берётся их штопать, не берётся ничего исправлять, пока мысли не замедлятся хоть немного. — Он нормально развивается? Плод человеческий? — продолжает допытываться Кас. Когда Сэм оборачивается, Дин смотрит на него расширенными, блестящими от едкой вины глазами. "Я подвёл тебя, Сэм" шипит из раны, и первое желание Сэма — спрятаться. Закрыться от бессилия старшего брата, запихать в пакет и утопить ужас, который он чувствует. Сердце бьётся как сумасшедшее, пульс наговаривает что-то на плотно сжатом кулаке, который Сэму некуда пустить в ход, но очень, очень хочется. Он всего лишь позволил себе мечтать о спокойной жизни с братом. Домик в любом штате, работа с девяти до пяти, чтобы было больше времени видеться с Дином. В самых смелых мечтах он или Дин даже меняли документы, чтобы официально стать не-братьями, и потом пожениться, получая право на усыновление ребёнка. — Я не вижу серьёзных отклонений. Совершенно не представляю, как это стало возможным, и осуществимы ли в данном случае естественные роды, но с грамотным медикаментозным сопровождением и последующей операцией, есть все шансы родить здорового ребёнка. Рана вздрагивает и сужается, словно по обеим её сторонам подтянули завязки. Осознание скатывается на Сэма как блаженный вакуум, и он подходит к доктору ближе, впервые видя на УЗИ-снимках ребёнка. Их с Дином, общего ребёнка. — А Дин? У него заниженные показатели, синяки на всём теле. Сэм зажёвывает губу в ожидании ответа. Чувствует дрожь. Доктор чуть улыбается, и взгляд её странно понимающий, когда она отворачивается. — Мистер Винчестер, женщины переживают и не такие нарушения во время беременностей. У вашего брата есть предпосылки для некоторых авитаминозов, ожидаемые беды с гормональным фоном, но по снимку и остальному, — и она показывает на изображение, словно знает, в какую сторону Сэма подталкивать, чтобы закрыть разлом. — Это здоровый плод в здоровом человеке. Сущее чудо. Лицо Дина не выражает ничего. К моменту, когда Сэм даже позволяет себе слегка улыбнуться, Дин настолько не с ними, что не ведёт глазами даже на громкие звуки из коридора. Доктор распечатывает снимки и заполняет карту, пока Сэм подаёт Дину новые и новые салфетки. Дин трёт кожу сильнее, чем нужно, чтобы стереть гель. Усиливает давление, когда на коже уже сухо, дерёт рвущейся салфеткой так, что появляется покраснение. Сэм перехватывает Динову руку, выразительно в глаза заглядывает. Но Дин отвечает яростью, клокочущей так, что в зелени радужки просматриваются алые оттенки. Дин отталкивает брата и выходит из палаты, не озаботившись даже застегнуть рубашку. Рана, почти затянувшаяся, раскрывается снова. Но писк её на этот раз смиренный, будто она извиняется, что сделала момент ещё тяжелее. — Это ведь можно удалить? Сэм ощущает, как поднявшийся жар уходит. Как восторг, зародившийся где-то глубоко под сознательной частью, угасает, прикрываемый рациональностью как могильной плитой. Доктор передаёт Касу снимки и заключение, и запахивает халат. — Нет ничего проще, чем вырезать ненужное. Но хирург нужен хороший. — Спасибо. Сэм замирает ещё на мгновение. Замечает на столе доктора её семейную фотографию: невысокий мужчина держит на руках по ребёнку, у него в ногах виляет хвостом здоровенная чёрная собака, а сама доктор устало, но мягко улыбается, обнимая свой выпяченный беременностью живот. — У вас трое? — Да. Погодки и малыш. Предвосхищая вопрос: поспать почти не удаётся, но мы с мужем пошли на это осознанно. В этом ведь весь смысл — пригласить их мир, как желанный дар, а не бремя. Сэм не находится что ответить. Рана шумит, вздрюченная, и Сэм ощущает себя полумёртвым, выдуманным, просто чёрно-белым штрихом на картине, представляющей собой хаос. Он уходит, не прощаясь. Дин стоит в другом конце коридора, хмуро сложив руки на груди и опустив голову. Кас выходит последним, после того, как стирает доктору память. *** Сэма не отпускает мысль, что синяки на животе Дина стали ярче, когда он начал тереть живот. И дело не в том, что он их сильнее повредил — нет, посинели даже те участки кожи, что находились выше: на груди, на рёбрах, там, где, Сэм уверен, Дин к себе вообще не прикасался. — Только что в той палате сорокалетнему мужику прописали аборт, Кас, — истерично орёт Дин, примеряясь, какую часть комнаты разгромить первой. — А ты хочешь с тварью внутри меня побеседовать? Где-то на фоне Сэма колет обидой. Не нужно никаких тестов ДНК, чтобы сложить одно к одному: токсикоз начался спустя несколько недель после их первого раза, а значит тварью Дин сейчас называет никого иного, как их общего, естественным путём зачатого, ребёнка. Раздаётся грохот. Лампа летит на пол вместе с керамической вазой, свежие цветы ("меняем каждый день, специально для молодожёнов") рассыпаются на ковёр и Дин их перешагивает. Следом отправляются радиоприёмник и стул. Ни Сэм, ни Кас даже не дёргаются, чтобы предотвратить разрушение. Стул трещит, разламываясь о стену. Дин шипит следом, видимо, повредив запястье, и Кас в считанные секунды оказывается рядом, чтобы коснуться сияющими ладонями. Сэм вновь думает о синяках. С тех пор как это началось Дин избегает его: рубашки застёгивает на все пуговицы, из душа выходит одетым и ночью ближе чем на десять сантиметров к себе не подпускает. У Сэма нет возможности убедиться, но чутьё подсказывает, что если присмотреться — они окажутся неестественными. Может, будут нетипичной формы или цвета, или начнут сиять, если к ним целенаправленно прикасаться. Сэм вклинивается в перебранку Дина с ангелом, даже не пытаясь попасть в тему. — Покажи Касу. Пусть он посмотрит. Дин ухмыляется так, что Сэму мерещится тень демонской черноты в его глазницах. — Только если он сожжёт это. После стольких то убийств это будет просто! Кас не выдаёт обиды. Коротко кивает Сэму, и, обещая зайти завтра, уходит, мягко прикрывая дверь. В комнате Дин с Сэмом остаются вдвоём. Антураж напоминает самую первую их ночь, разве что мебель они тогда посшибали попытками усадить Дина на любую доступную поверхность, а не из-за вспышки Диновой агрессии. — Что делать будем, Сэм? Проблемка у нас нарисовалась. — Пей. Сэм подвигает к Дину бутылку. Уходит за шваброй, чтобы собрать осколки, и когда приводит комнату в видимый порядок, возвращается к столу. Дин пьёт что-то прозрачное, видимо, воду, а бутылка алкоголя, не открытая, отставлена подальше. Рана, пульсируя, сужается сильнее, и Сэм с ещё большим разочарованием плюхает на стул, бездумно перелистывая цифровую копию книги проклятых. Дин постепенно приходит в себя. Куртку на стул вешает, смотрит в стакан, словно горюет, что ничего с градусом выше нуля выпить не может, хотя, чёрт, что ему мешает? И Сэм решается. Старается держать голос, как будто Дин не более чем свидетель, и дело у них касается привычных убийств, а не общего ребёнка. — Это всё ещё может быть что-то магическое. Почти уверен, что следы эти — не синяки. — Верно. Просто проклятые отметины. Дин сотрудничает, и это уже что-то. Сэм открывает бутылку, плещет себе половину стакана и выпивает залпом, жмурясь от крепости. Уголки губ Дина чуть приподнимаются, когда он отставляет свой пустой стакан, и смотрит на Сэма с совершенно отстранённой насмешкой. — Что? — Да пустяки. Всё как в сериале. Девчонка залетела, а парень только и ждёт возможности умотать в бар и напиться в стельку. — По твоей милости нам придётся оплачивать страховку за номер, молчал бы. Дин закатывает глаза. На спинку откидывается, и, помешав в стакане воздух, всё же поднимается к холодильнику, где, порывшись, находит колу. — Это не ведьма, Сэм. И не богиня, по крайней мере, не совсем. Сэм терпеливо ждёт пока Дин прошествует обратно на своё место, пока вытянет ноги, закинув их прямо на стол, и сделает несколько долгих, томных глотка, будто самовнушением можно заставить колу стать пьянящей. — Когда Амара уходила, она сказала мне кое что. Что даёт мне "чудо", — Дин широко, безнадёжно улыбается, выделяя каждую буковку этого слова, и Сэм чувствует мурашки, покрывающие спину второй кожей. — Типо, я крут, что примирил её с братом и заслужил получить то, чего больше всего желаю. Я, идиот, подумал, что она вернёт нам папу с мамой. Соберёт обратно семью. Но эта сука оказалась ещё более безумной, чем я думал. — Ты уверен что это оно, Дин? Старший в ответ только задирает футболку. Следы, ещё несколько часов назад бывшие фиолетово-синими, приобрели чёрный оттенок, как те узоры, что магия Амары оставляла на первых жертвах своей одержимой армии. Сэм хочет потянуться к коже и погладить. Не только отметки, но и Дина, а затем, если тот позволит, и ребёнка, даже если они до конца ни в чём не уверены. Про себя легко так это называть. Ребёнок. От этого слова рана становится беспокойной, словно у неё внутренности вскипают, и жар этот Сэму совершенно неприятен, но сердце начинает биться в восторге, мягком, как каждый миг, когда он понимал, что Дин его выбирает. Это стоит того, чтобы терпеть. — Значит, вредить оно тебе не должно. — Это ещё с чего? — Сам сказал, что это подарок. Амара обрела семью и решила дать тебе тоже самое. Просто.. Новую. Нашу с тобой, а не отцовскую. — Всё чего она хотела — и голос Дина тут же распаляется до температуры молнии, — это отомстить за то, что я хотел её грохнуть! Так что нет, Сэм. Не бывать нашей семье, как было не бывать отцовской. Не тогда, когда кто-то вроде меня или отца есть в этой связке. Сэм резко поднимается и идёт к Дину. Перехватывает его руки, успешно уклоняясь от попытки Дина ударить его коленом в живот, и, оттеснив к кровати, роняет в одеяла, придавливая своим весом. Дин сорвано дышит ему в губы. Взгляд мечется по лицу — привычно, от глаз к губам, словно Дин может своему телу сопротивляться. Сэм знает — оно его хочет, насколько бы самому Дину это стыдным и неправильным не казалось, и пользуется этим, целуя. Сопротивление Дина мгновенно ослабевает. Он отвечает, несмелые выдохи в коротких промежутках греют губы. Сэм сам с трудом заставляет себя отстраниться: зелень в глазах Дина поблёскивает, заведённая с одного оборота, но разговор нельзя отложить до лучших времён, и Сэм, осторожно, но надёжно сжав запястья Дина над его головой, одной рукой касается его живота через футболку. — Я не стану ничего тебе указывать, Дин. Но вот это мы должны решать вместе, ты и я. И начать нужно с того, чтобы дать Касу его почувствовать. Дин фыркает. Глаза отводит, неуверенный, но всё равно какой-то успокоившийся. Словно услышал отцовский приказ, обработал и теперь собирался приступить к выполнению, не шибко усердно себя подгоняя. Сэм это ненавидит, но это работает, и он чуть ослабляет хватку. Меньше всего он ожидает, что Дин из этого состояния вдруг резко ухмыльнётся и вздёрнет на Сэма взгляд, полный строптивой насмешки. — Отцовские чувства это благородно. Да, так я и представлял, Сэм. Твоя милая блондиночка-жена залетает, ты трёшься у её живота, весь смазливый и растроганный, и вы не переживаете о том, будет ли это существо здоровое или уродливое, будет ли оно вообще человеком, или это заведомо тварь с какой-нибудь меткой, что заставит её убить даже больше твоего! Ты не подумал об этом, Сэм? Не торкнуло, от чьей ебли этот ребёнок и что про это в медицинских книжках написано? Взгляд Дина стекленеет. Презрение изламывает прищур, напрягает брови, выдавая каждую морщину, нанесённую возрастом, и делая её ещё глубже. Сэм неубеждённо дёргает губами. Смотрит, надеясь передать своё разочарование, но на Дина, когда тот разозлён, нелегко подействовать, и щенячьи глазки провоцируют только очередной злой оскал, который заставляет Сэма неприязненно отнять от Дина руки. — Значит, всё заново, Дин? Будем делать вид, что миру не плевать на то, кто мы друг другу, и поминать папу раздельными кроватями? — Заткнись, или я тебе врежу! Сэм отступает, вопреки горячему желанию подчинить Дина силой. Отходит, намеренный выпить ещё, пока мозг не затуманится достаточно, чтобы не видеть огромного свистящего разлома, шумящего, как мигрень или ураган, как то, что сведёт его с ума, если это прежде не удастся Дину. — Амара переделала твою анатомию, ей ничто не мешало подправить и генетику. В противном случае плод бы просто не развивался. — Амара чёртова сестра Чака, едва мир не угробила! Сэм, ну ты что? Неужели не видишь, что это очередная ловушка из которой нам бежать надо, пока можем! — Или чудо! — Сэм знает, что говорит как ребёнок. Знает, что впустую обнажается, позволяя надежде забрать своё в его взгляде, потому что лицо Дина дёргается, будто он увидел какого-нибудь мерзкого демона перекрёстка, явившегося вместо младшего брата. — Я не говорю пускать это на самотёк или принимать без вопросов! Я просто хочу дать этому шанс, если это не повредит тебе, и если ты согласен пойти на такое. — Да я лучше себе пулю выпущу, чем позволю этому появиться! Сэм возводит глаза к потолку. Эмоции бьются сквозь кожу, выходят, как ощущение холода в промёрзлой комнате, когда теряется граница между телом и окружающим воздухом — настолько внутри не осталось тепла. Сэм отворачивается от Дина. Крошащееся на куски сердце пытается склеить, обратив злость в обиду, в острую неприязнь к тому, как Дин ему совершенно не доверяет. Руководствуясь этой эмоцией гораздо легче открыть ноутбук и начать поиски. Хирурги — не самая большая редкость для охотников, Бобби давно позаботился о том, чтобы собрать и поддерживать базу контактов тех, к кому можно было бы обратиться за экстренной помощью. Сэм быстро находит номер и отправляет Дину, выразительно морщиня лоб на его изумление. — И всё? Просто звони - езжай? — Я не мудак, Дин. Хочешь один всё сделать — давай. Только потом не делай вид, что это твоё "так правильно" не оставило тебе выбора, — Сэм с вызовом тычет пальцем в старшего, надеясь, что щиплющие в горле слёзы на пойдут наружу. — Потому что ты не решаешь проблему сейчас, ты бежишь от неё. Тебя не волнует откуда это. Тебе плевать на ребёнка и даже на то, будешь ли ты сам жив. Тебя волнует только инцест, за который ты так хочешь, так мечтаешь, чтобы тебя наказали! Хотя прошёл чёртов Ад, Дин, прошёл Чистилище и метку! Ты как никто другой заслужил просто любить того, кого ты любишь. — Прошёл метку, Сэм? Хочешь сказать, смыл её кровью почти всех, кого мы любили? Дин подбирает куртку и уходит. Не говоря больше ни слова. Не хлопая дверью. Сэм выдыхает с облегчением в первую секунду, а потом видит список номеров хирургов, сияющий на экране, и закрывает лицо ладонями. Просто спрятаться. Просто не сорваться следом. Чёрт, Сэм. Не на твою долю это выпало, не в тебе это сидит и не тебе решать, что с этим делать. Но ни один довод не силён достаточно, чтобы успокоить, поэтому Сэм делает то, что обещал себе делать всегда в подобных случаях: достаёт телефон и набирает, подсказываемое даже автоисправлением. Мы уже любим друг друга и уже семья, поздно сворачивать, Дин

***

Мотор Импалы ревёт. Дождь разбивается о капот и лобовое стекло, и дорогу заволакивает протяжной, туманной дымкой. Дин несётся, автоматически запоминая повороты. Главная улица, бар на окраине, выезд из города и первый поворот, чтобы обогнуть городок по кругу и начать сначала. Дина не волнует, сколько он сожжёт бензина, не пугает гнать по мокрой дороге с плохой видимостью почти с максимальной скоростью. Дисплей телефона давно погас, но Дин прокручивает сообщение в голове, как надоедливый болванчик, и мелькающий чёрный ландшафт не стирает картинку, с какой бы скоростью в Диново зрение ни врезался пригород, лес и бар, облепленный неоном так, что можно ослепнуть. Перед глазами "любим друг друга" от Сэма, и кощунственное "семья" рядом, будто младшенький и впрямь не понимает. Дину кажется, что по рулю он бьёт вообще без эмоций. Низкий рык такой же посторонний звук, как и шелест ветра за окошком, боль в руке — такое же чужое ощущение, как скорость, вжимающая в кресло. Он не здесь. Не в этой машине, что после нескольких кругов всё же заворачивает к бару. Дина нет в теле, которое с вульгарной улыбкой подмигивает официантке, чтобы та сразу наливала двойную, и Дин старается не думать, что же его вытеснило. Бар шумит, пахнет духами и спиртом, звучит стуком шаров бильярда. Дин пытается запихнуть себя обратно, в привычную личину, любое моральное истощение которой он обрабатывал одинаково: хорошим алкоголем и ни к чему не обязывающим сексом с пышногрудой красоткой. Он как раз находит одну: брюнетку с высоченными ногами и вкрадчивыми лисьими глазами. Она улыбается Дину пару раз и кажется подходящей. Дин покручивает стакан, вдумчиво возит по столу, будто даже мельчайшая капля способна разъесть ему горло. Дин видит цвет и улавливает запах — перед ним добротное пойло, заставляющее виться под потолком пьяные выкрики, а раскиданную по углам молодёжь едва ли не трахаться на глазах у всего бара. Дин делал это так много раз, что это могло бы повторить сквозь сон или беспамятство: выпить и потрахаться. Душа начинает возвращаться в тело, но в конечностях узко и колюче, руки медлят против Диновой воли. После всего, что случилось. После всего, что Дин наговорил Сэму… Стакан почти доходит до губ, Дину остаётся мельчайшее движение, чтобы опрокинуть его в себя, но переступить грань не выходит. Хочется вычитать "убей паразита" на бутылке барменши, словно узнай он действие этого яда заранее, легче будет выпить. Дин ведь зол, верно? Он ненавидит то, что засело у него внутри, и хочет — может — от этого избавится. Алкоголь не убьёт его, но это начало. Первый прорыв через ту полотну безумия, что не давала ему принять необходимые действия сразу: вырезать, посолить, сжечь. Напитанная алкоголем плоть будет гореть быстрее, и Дин всё же дотрагивается губами до капли на горлышке, обжигается о неё языком. Сделать больше он не успевает. Выбранная Дином девушка садится рядом, и её грудь подрагивает, когда она к нему наклоняется. Исходящий от неё запах отвратителен. Дин надеется, что не покривил лицом, но её парфюм, с запахами алкоголя, сигарет и секса просто дурманят голову в самом паршивом смысле, какой бывает. Дин слышит, как о чём-то с ней разговаривает. Стакан, нетронутый, возвращается на стол. Пальцы опускаются девушке на бедро, жёсткое, как фанера. У Дина такой же смех: скрипит, будто эту самую фанеру ломают. Это всё ещё не Дин, только его тело. Сам бы он сумел возжелать её: найти сходства с Сэмом или вообразить, что Сэм где-то рядом, за спиной, и, если Дин трахнет эту красотку, брат позволит ему стать следующим. Пустая оболочка не обманывается. Девушка ведёт ладонью к его ширинке, но там вяло, стыло и неприятно. У него даже на этом сконцентрироваться не получается: настоящий Дин всё ещё читает сообщение и разбирает буквы, словно в них есть какой-то шифр. Дин без конца спрашивает себя: неужели Сэм не понимает? или это тоже вина Дина, который не остановил, не объяснил доходчиво? Девушка шепчет что-то и наклоняется вплотную. Дин ощущает поднимающуюся тошноту, но всё равно заставляет себя подхватывает её губы, когда она предлагает. Это дурацкое, невкусное прикосновение, которое резко возвращает Дина в себя. Его тело умирает. Лёгкие почти не расширяются, и диафрагму режет от недостатка дыхания. Наваливается всё разом: пот, дрожь, режущая боль, которая возвращает его в пучины ада, когда ему дни на пролёт препарировали вываленный на пол кишечник. Дин хватается за столешницу, и стакан летит вниз, разбиваясь. Девушка исчезает. Последнее, что Дин помнит прежде чем оказаться в машине — это как протягивает барменше смятую крупную банкноту. Он прикасается к животу автоматически, словно стоит погладить и принять — и болезнь отступит. Это так просто: набери Сэма и скажи — ДА — позволь ему опуститься на колени и целовать тебя — это, — но внутри уже зарождается голос Аластара, предлагающий сделку не менее простую: возьми нож и будь палачом. Дин помнит, какую цену за эту простоту выплатил. Это неправильно, повторял Дин, выруливая на трассу. Это не то, что заслужил Сэмми, повторяет Дин про себя, чтобы перекричать воспоминания и чувства, и вдавить педаль газа до упора. Краем сознания он понимает, что хочет поехать к могиле отца. Три дня езды. Долгих, изматывающих, а если считать и обратную дорогу — неделя, за которую он точно сойдёт с ума от невозможности увидеть Сэма. А может это необходимая, благородная жертва? Дин давно не был на том кладбище. Он не создан для сантиментов, и нытьё над прошлым его удручает. Однако теперь, вывернутый в этот ураган, одинокий в машине, захлёстываемой холодным дождём, ему хочется этого: призрака или знака, насколько угодно жестокого, лишь бы помог выдержать пытку, не сломаться под действием боли, что кричит ему смириться с происходящим. В этом ведь вся проблема. Дин мог бежать, даже если отказывают ноги, и мог грудью поймать пулю, если та грозит Сэму. Он мог сложить всего себя, телесно и духовно, на алтарь служения одному единственному человеку, и по началу, в самом чёртовом начале, когда его только начало рвать от еды, Дин с задором думал, что беременность окончательно избавит его от страха потерять Сэма. Он бы стал для него всем. Отцом, матерью, братом, любовником и мужем. Он бы отдал себя без остатка, протяни Сэм руки и улыбнись своей мягкой, пожирающей Дина улыбкой, которая даже так, воспоминанием, разносит возбуждение по ноющему телу. Дин сворачивает на обочину, не в силах более держать руль из-за безумной дрожи. Устало опускается лбом на дверцу. Бьётся о металл один раз, второй, надеясь, что череп раскрошится и голова перестанет болеть так, будто вместо крови пустили кипяток. Этот ребёнок — господи боже, ребёнок… — он ведь и Динов тоже. У него будут его гены, будет след его грехов. И Дин хочет его выносить — ради себя, не только Сэма, эгоистично и вероломно, потому что это ещё одно яростное знамение всему безмятежно живущему миру, который они столько раз спасали: мы с братом душами обменялись, пока вы всего лишь купили кольца — продолжайте говорить, обвинять нас в том, какие мы неправильные! Дин так хочет, чтобы огонь и сера сошли на него и утопили за все эти мысли. Тело ноет, но более не той резкой болью, которая заставляет метаться в поиске облегчения. Он ощущал похожее однажды, в аду, когда Дин перестал поддаваться на привычные пытки, и Аластар привёл к нему Сэма. Он был сплетён, кажется, из лучших Диновых воспоминаний, так желанен он был, когда скакал на его члене, пережатом жёстким кольцом. Никакая колотая рана не могла сравнится с мучительной потерей любимого тела, когда оно отступало ровно на подходе к удовольствию, когда начинало умолять не делать больно, но опускалось на него снова и снова, выцеживая грязное, унизительное и недостаточное удовольствие. Дин расстёгивает ширинку, замечая, как черноты на животе становится больше. Сжимает себя сильно, до боли, надеясь наказать, отомстить хоть немного за то, каким ужасным человеком он стал. Он, Дин Винчестер, сломал Сэму жизнь однажды, втянув его в охоту, и теперь, опьянённый идеей носить его частицу под самым сердцем, делает это снова. Ему нравится. Каждой похотливой клеткой, каждым ошмётком души, что ещё остался — нравится. Такой он: настолько поломанный, что стыд и вожделение сливаются воедино, а боль не стирает возбуждения, но растапливает его и возносит, как огонь душу призрака. Дину небеса не светят. Он — демон-растлитель, который высосал из брата саму возможность быть нормальным, и если сам Сэм его не ненавидел, что ж, Дин будет делать это за них обоих. Телефон звонит внезапно, заставляя Дина вздрогнуть и захныкать от невозможности прямо сейчас, в этот момент, полностью пропасть в грязном действе. Сэм. Трясущимися руками Дин пытается отключить звонок. Мокрые от предэякулята пальцы скользят, марают экран, пока вторая рука, как ему не принадлежащая, продолжает надрачивать. Дин промахивается. Нажимает на приём вызова, и из трубки тут же доносится спокойное дыхание Сэма и его голос: — Дин. Дин ненавидит себя за тот гортанный скулёж, что вырвался у него из горла. Его тело болит, возбуждение ломает его, впрыснутое не только в плоть, но и кости. — Прости меня, Сэм, — шепчет он, горя от осознания, что Сэм может услышать и понять, что он делает. — Я знаю, я всегда был отвратительным старшим братом. Из трубки доносится тишина. Дин сжимается. Внутренности печёт, живот под руками подрагивает, почти полностью чёрный, и Дин ждёт конца, ждёт, когда хитроумная ловушка Амары захлопнется и он, мёртвый, достанется ей в её извращённое пользование. — Где ты? Сэм говорит твёрдо, и чернота отступает. Боже, конечно, это же Сэм. Сэм знает как правильно. Сэм — идеал, и Дин, хрипло вздыхая, отвечает надорванным голосом. — Ты один? Конечно, Сэм. Дин вспоминает сколько раз пытался: подкатывал к самым красивым девушка и самым смазливым парням, пробовал всё, чтобы вытравить братишку из под кожи, но, кажется, только сильнее впитывал его яд. — Тебе больно? Ты дышишь сорвано. Потому что это не твоя рука, Сэм. Потому что своя не помогает, не доводит до наслаждения. Ты забрал это, как в детстве легко отбирал любую игрушку, просто скорчив свои глазки. Сэмми хочет солдатика — и Дин кривясь, передаёт. Сэмми хочет в колледж — и Дин отступает, даже это разносит в клочья его сердце. Они выросли. Чёрт, как далеко то время! И как испортились, как испошлились их игрушки и желания, но совсем не изменились монополии. Дин откидывает голову и проводит по члену ещё раз, ловя адски тяжёлую вспышку, прошивающую живот и позвоночник. Он на грани — одновременно близко и далеко от оргазма, — и этому состоянию не потребуется много времени, чтобы его уничтожить, но ответить Сэму он обязан. Дин выдыхает сквозь зубы, и, господи, это опять его собственный голос. — Мне хуево, Сэм. Так хуево, потому что это не твои руки. — Дин… — Я не могу, Сэм! Ничего не могу, когда один, даже это сделать не получается! Ты как чёртов паразит, — Дин слышит ненависть с которой это говорит, но Сэма нет рядом, чтобы это могло его остановить, и он просто позволяет этому выходить, как позволяет слезам катиться все эти последние минуты. — Ты внутри, ты повсюду. Я всё бегу от тебя, пытаюсь разлепить нас, но ты приклеился намертво, и смерть не порвёт.. — Нас не надо разделять, ты ошибаешься. Я люблю тебя, Дин. Дин сгибается. Судорога простреливает по нервам и венам, и от мягкости, искренности этого признания у него сосуды начинают расслаиваться, затопляя внутренности неконтролируемой, окисляющей всё и забирающий все силы краснотой. — Тогда почему меня это ломает?! Он хрипло стонет. Голос Сэма на проводе подвигает его к краю, тянет буксиром к тому грязному, отвратительному удовольствию, которое Дин отвергает, но продолжает двигать рукой, наращивая темп. — Что я могу сделать для тебя? Я сделаю всё, только скажи что тебе нужно. Дин сорвано хнычет. О, Сэмми, Сэм, Саманта, Винчестер-младший. Ему нужна сила и решимость резануть по спайкам и, невзирая на Сэмовы крики и кровь, что будет литься, возможно, долгие годы, уйти в сторону, исчезнуть наконец, чтобы брат мог зажить счастливо. Но этого Сэмов мягкий голос на том конце провода дать не способен. Дин подбирает телефон негнущийся рукой, прикладывает к уху, чтобы его влажное дыхание оглушало Сэма через динамик. — Разреши мне, Сэм. Господи, разреши побыть немного самому. Отойди хоть на мгновение, чтобы я мог дышать, чтобы мог думать хоть о чём-то кроме тебя! — Так и сделай, Дин, — уверенный, властный голос с того конца пробирает и Дин чувствует, наконец ощущает это долгожданное, набирающееся покалывание оргазма, который его нагоняется его вместе с Сэмовым голосом. — Сделай это прямо сейчас. Дин теряет ощущение реальности. Он не понимает, как это произошло, но чувствует тело как распавшийся конструктор — руки на руле, ноги под приборной панелью, а разум вообще ещё не вернулся оттуда, куда люди улетают, когда их прошибает самым мощных в их жизни оргазмом. Он долго дышит в трубку, выравниваясь под братово спокойное дыхание. Он почти уверяется, что Сэм бросил трубку, когда оттуда опять доносится его голос без тени недоумения или осуждения. — Ты кончил? Дин просто кивает. Запоздало вспоминает, что это звонок и отвечает голосом, слыша, как на том конце Сэм тихонько, неуловимо почти, усмехается. — Что будешь делать теперь? — Мне нужно время. Время, разобраться. — Конечно, — и этот голос звучит так уверенно, что Дин ощущает потрясение, как будто землетрясение происходит наоборот и из осыпавшейся породы собирает целое, при этом трясясь и громыхая. — Съезди куда-нибудь. Только не пропадай, ладно? Я не буду следить, но не заставляй обзванивать больницы.. — Сэмми, ну что ты. Разве старший братик когда-нибудь поступал с тобой так? Сэм хихикает. Ерошит что-то, возможно, свои волосы. — И всё же куда ты? — К Бобби. Или Джоди. Честно, ещё не решил, посмотрим куда зарулит дорога. Сэм кажется прикидывает сколько это по времени. Вообще-то, Дин сказал первое, что ему пришло в голову, но внезапно оба варианта ему очень понравились, как и время на дорогу — день, максимум полтора. Сэм не успеет соскучиться, как Дин вернётся, и всё это будет правильно. — Ладно, тогда я.. Ты не заедешь за вещами, да? Дин легонько приподнимает губы. После своей истерики? После того, как одержимый, в температуре и бреду спустил от одного Сэмова голоса? Неа. И Сэм считывает это через расстояние, потому что усмехается тепло и понятливо. И внезапно, в этом сдержанном голосе Дин читает доверие. Сэм ему доверяет. Ему, кругом неправильному Дину, а значит, может, не такой он и неправильный. — Я люблю тебя, Дин. Напиши, как доедешь. И отключается первым, не дожидаясь ответа.

***

Это случилось на пятый день. Сэм только закопался в одеяло, прикрывая жгущие от перенапряжения глаза, когда телефон громко завибрировал, отсвечивая имя брата. Сэм даже вызов ещё не принял, как другая рука уже тянулась к одежде. Собранная "экстренная" сумка стояла в углу комнаты, и Сэм заламывал руки, чтобы не кинуться к ней, пока Дин сиплым голосом объяснял случившееся. — Нет у нас больше Бобби, Сэм. Приблизимся к его дому — пристрелит. Сэм надеялся услышать в голосе брата слёзы или хотя бы неудержимую злость, но у Дина даже проклятия в адрес старика выходят пресными, как вода. В трубке шумел ветер — Дин мчал с опущенным окном, хотя до этого, утром, жаловался на моросящий дождь, и, судя по свисту, ещё и на очень большой скорости. Сэм саданул рукой по стена, прежде чем прислониться лбом к прохладной поверхности. Попросить сбавить скорость? Попросить координаты, чтобы приехать и сжать Дина в объятиях, пока эмоции не закапают с него, как пена с выжатой губки? — Что ты ему рассказал? — Про ребёнка. Сначала соврал, что для знакомого. Покопались в преданиях, к медиуму съездили. А потом всплыло, что всё про меня, и Бобби.. — он замолк на пару мгновений, страшных мгновений, а потом выдал усмешку, грубую, как алмазный наждак, и внутри Сэма опустело вообще всё, даже ужас. — Клянусь, будь я его сыном, он бы меня прямо той бутылкой и прирезал. Сэм судорожно тёр лоб, пытаясь придумать хоть какой-то план действий, хоть какой-то выход. Если Дин убьётся на этой трассе после того, как их названный отец отверг его.. Сэм просто не знал худшего исхода событий и ненавидел себя за то, что не находится с Дином рядом. — Дин, можно мне приехать? — Нет. Думаешь я настолько придурок, чтобы из-за какого-то старикана Детку угробить и две жизни в придачу? — Три. Сэм не уверен, кого добавляет — себя или ребёнка. Некоторое время Дин снова молчит, а потом Сэм улавливает едва слышный перещёлк передачи и шум ветра стихает, оставляя только ровный рокот двигателя Импалы. — Это ребёнок, Сэм. Настоящий, на сто процентов человеческий. Меня минут двадцать щупала эта звеняшка-веганка с кристаллами в каждой дырке, всё не верила, пока вторую душу не нащупала. — А твоё состояние? — Она медиум, а не рентген, Сэм! Душа у меня на месте, а аура.. Короче, помнишь отметины? Они ушли. Страх чуть отпускает. Сэм выдыхает с возможно слишком сильным облегчением, потому что чувствует через трубку, как Дин улыбается. — Какая же ты Саманта, Сэм. — Я между прочим ужасно переживал всё это время. — Знаю. Поэтому звоню и рассказываю. — Как это было? Какой-то заговор Амары? Тут Дин вновь медлит и, кажется, плотнее руки на руле сжимает. — Скорее подстраховка. На случай если я упрусь и ни в какую не соглашусь становиться молодой мамочкой. — Что? — Наебала нас Амара, вот что! Заколдовала так, что либо я принимаю ребёнка, либо корчусь от боли до конца жизни. Ну, выбор очевиден, вот я и признался во всём Бобби. Сэм округляет глаза. Тот самый рубильник, который он искал в Дине так долго, оказывается, всегда находился поблизости, буквально скрипел у Сэма под пальцами всякий раз как он начинал ругать Дина за безотчётную преданность отцу. Это пугает и волнует почти в равной степени. Сэм за минуты переосмысливает, кажется, километровые стеллажи воспоминаний, и голова болит от всех мыслей, наводнивших сознание. Но Сэм напоминает себе: Дину хуже. Дин переступил главный страх, и его отвергли, а значит Сэм должен быть сильным за них обоих. Но Дин обрывает все Сэмовы планы, говоря с нежностью, приятно контрастирующей с холодом, с которого звонок начался. — Через четыре часа буду у Джоди с Донной. Я может целую неделю буду им жизнь портить, так что не надоедай им звонками хотя бы сегодня, ладно? Сэм хочет возразить, что Дин вообще-то не единственный участник этой истории и не обязан самостоятельно с ней разбираться. А если и для Джоди это будет слишком? С Бобби всё понятно, Сэм зол на него, но понимает почему он отреагировал именно так. Джоди могла быть мягче, и не потянулась бы за пушкой, особенно после упоминания ребёнка, но сейчас Дину будет и кривого взгляда достаточно, чтобы послушно пойти прочь, топиться в самоненависти, а это.. Это конец. Если Сэм заранее с ней поговорит и подготовит, попросит быть мягкой хотя бы ради ребёнка… — Всё, телефон сейчас вырубится. Спи, Сэмми, и ни о чём не волнуйся. Я крепкий орешек, — Сэм уже готовится к гудкам, даже трубку привычно прижимает к щеке в сентиментальной попытке догнать ускользающую ниточку. Но ошибается. Храни господь такие его ошибки, потому что Дин проговаривает задорно и мягко: — Люблю тебя, мелкий. Завтра созвонимся. Завершившийся звонок оставляет много тревог, но когда Сэм укладывается обратно на постель надежда тоже здесь и греет его, позволяя заснуть гораздо быстрее чем всё, на что он рассчитывал.

***

Дин любит этих женщин. Это чувство всегда с ним, чтобы броситься на помощь по первому зову, или с готовностью терпеть лишние несколько часов дороги, чтобы лишний раз увидеться. Дин долго вымывает дорожную пыль и пот под тёплым душем. Это не мотель — тепло не закончится, как только он вспенит волосы, — так что Дин позволяет себе посильнее выкрутить кран, напустить пара, который взомнёт насиженные мышцы и суставы, покроет стены и зеркало, чтобы Дин мог нарисовать какую-нибудь закорюку на этом белёсом полотне. Тайная страсть. За этим он ведь ехал? Маленькие радости, которые ослабят удавку у него на шее, и помогут понять, что же он такое и чего хочет. Он понимает, что его не выгонят с самого первого взгляда на Джоди и Донну. Их тёплые объятия, добрые глаза, кажется, готовые понять и простить всё на свете… Дин гостит у них всего один день, прежде чем рассказать правду, полную, без замалчиваний. Он не поделится этим с Сэмом, но в повисшей после окончания рассказа тишине он видел искажённое отвращением лицо Бобби, дрожание его кулака, когда он пытался отвести от Дина взгляд, лишь бы на него не накинуться. Порой, лицо Бобби заменялось лицом отца, и, совсем редко, Сэмом. Потребовалось немало усилий, чтобы развидеть эту картинку. Когда он поднимает глаза, Джоди задумчиво посматривает на него, положив подбородок на сжатые в замке ладони, а Донна просто грустно улыбается и подходит, чтобы обнять Дина. Дин знает, что просит от них слишком многого. Инцест, беременность — боже, сколько сверхъестественной херни с ними происходило в прошлом, но что-то настолько ненормальное — впервые. И всё же Донна его обнимала так, будто давно знает, и не испытывает отвращения. — Мы с тобой, Дин. Всё нормально. Кто-то обнимает Дина сзади — Клэр, судя по повисшей перед глазами блондинистой прядке, — и грудь сдавливает второй парой рук. Дин понимает, что вообще не дышал всё это время. Первый вдох болезненный. Словно Дин вынуждает лёгкие расширяться вопреки замершей в судороге ткани, словно сам его организм не верит, что они могут просто продолжать жить как раньше, без страха, что и без того поредевшая семья потеряет ещё один фрагмент. Дин обнимает девочек в ответ, и встречается взглядом с Джоди. Она улыбается краешком губ и сдержанно кивает. Боль уходит на выдохе, сменяясь ожившим, ускорившимся сердцебиением. — Мы ждём тебя, милый, — тараторит Донна в телефон Сэму, пока Джоди отгоняет Дина в другую комнату. — Дин тут ужас как по тебе скучает. Все разговоры, а вот Сэм, а как там Сэм. Спрашиваю его, чего с собой тебя не взял — молчит. — Ты сам-то в порядке? — Джоди мягко забирает телефон из рук теперь уже своей официальной невесты, и улыбается, как мать, как дом, как тот приют, что принял Дина в момент, когда он сам себя принять не сумел. — Из Дина слова клещами приходится вытаскивать, Бобби совсем запугал беднягу. Хотелось бы сказать, что я в шоке или возмущена, но, давайте будем честны, мальчики, все кто вас хоть раз вдвоём видел — ожидали подобного. — Мы поможем, Сэм! И пожить у нас можете, и с ребёнком мы посидим. Ну, если вы решите его оставить. Хотя честно, — и она понижает голос до шёпота, хотя прикрывший лицо руками от неловкости Дин, стоящий за дверью, всё равно слышит. — Кажется, Дин уже всё решил. Решил ли? Дин всё ещё не уверен с ответом. Он всё же прорывается в комнату и забирает телефон. Растроганный Сэм смотрит на него с экрана, сияющий, будто это утро после их первого секса, и Дин очень кривит душой, когда жалуется на усталость и отключается. Тоска по Сэму — фон непреходящий, как вид собственного носа или ощущение тяжести одежды. От него не избавиться, не закрыться, можно только научиться игнорировать в достаточной степени, чтобы не отвлекало от главного. Дину нужно это время. Чтобы был только он, вкусная еда, Импала, несущая его в те уголки мира, где он давно хотел побывать. Дин невольно вспоминает свой последний год перед Адом, как он тогда резко понял, что жизнь вообще-то одна, и, хоть Сэм и забил в нём каждую мысль и клетку, у него остаются некоторые мечты и цели с ним не связанные. Дин находит небольшую охоту. Точнее, Джоди сводит его с молодым охотником, потерявшим след твари, которую преследовал последние месяцы. Два дня уходит на проверки и копание в архивах, Дин даже находит гнездо, со всей прилагающейся жестью в виде разложившихся трупов и ритуальных предметов. Но сам монстр отсутствует. Следов не осталось. Полиция опознала некоторых пропавших, но больше пользы от Дина так и не было. — Все охотники кого я обзвонил не поймали ни одной твари за последний месяц. Зато появилось больше объявлений об исчезновениях. Дин обречённо откидывается на спинку сидения. В висках трещит после бессонной ночи, тело требует душа, еды и постели, вместо ставшего слишком жёстким сидения. — Может Амара с Чаком? Хорошие же новости, Дин. Да, как и все остальные в последнее время — думает Дин про себя — слишком хорошие, — и похлопывает ладонью по животу, как будто бы может уговорить ребёнка отменить все эти фишки с быстрой утомляемостью и тошнотой. — Проверю ещё несколько дел, просто чтобы убедиться. — А потом? — Забегаловка с лучшими бургерами! Я захвачу тебе на обратном пути, глаза не закатывай. И всё же, какое же это проклятье. Ему остался день пути до города, где похоронен папа. Мотель, в котором он остановился, на редкость комфортный, с надёжным вай-фаем, новеньким матрасом и телевизором. В узенькой ванной, прямо напротив душевой, висит огромное, во всю стену, зеркало. Дин не сильно их жалует в последнее время. Маленького квадратика над раковиной хватает, чтобы побриться и привести в порядок волосы, а остальное его волнует слабо. Точнее, он хотел бы, чтобы не волновало. Дин долго не решается снять одежду. Момент странный — то ли потому, что это зеркало было неуместно большим, то ли Дин докрутил мысль о близости могилы отца до закономерного финала, в котором этот факт непроглядной тенью ложился на все остальные. У него менялась фигура. Ничего критичного, чего не могли бы исправить толстовка с курткой, но когда Дин видел своё отражение, ему требовалась секунда, чтобы сопоставить себя и то, что видел. В номере прохладно, да и стоять, пялясь на себя, становится странным. Дин снимает одежду. Приятно, что мышцы никуда не делись. Дин даже засматривается на свои руки, на развитые плечи, поворачивается, осматривая такую же сильную и подтянутую спину. То немногое, что он видел всегда и продолжает наблюдать сейчас, помогает чувствовать себя прежнего и не теряться окончательно. Но затем взгляд приходится опускать на грудь, и смириться с этим уже становится сложнее. Грудь болела. И росла. Она пока не была мягкой, наоборот, под кожу словно напихали лишние пучки мышц, которые выдавались и выпячивали соски. Доктор предвидела что пройдёт некоторое время прежде чем они помягчают от жировой ткани, и Дин с тревогой представлял, как придётся её перетягивать, лишь бы не сильно выделялась и не подпрыгивала при ходьбе. Теперь он считал маму ещё более святой, ведь она жила с этими штуками всю жизнь, выносила и выкормила целых двоих детей. У Дина ещё даже живот сильно не вырос, лишь выпятился овалом, как было бы, злоупотребляй он бургерами без постоянных физических нагрузок, но он уже чувствовал, как плод неприятно расталкивает внутренности. Это было не круто. Господи, совершенно. В его теле росло нечто, чего там не должно было быть, и единственное оправдание происходящему — Сэм. Дин ругнулся, когда понял, что вопреки безрадостности мыслей начинает возбуждаться, и быстро растолкал дверцы душевой, чтобы спрятаться под горячими струями. Он ругает себя, что не поехал к отцу раньше, прежде, чем эти изменения стали такими определёнными, и сразу следом успокаивает, что так даже лучше, меньше придётся объяснять словами. Объяснить нужно, Дин просто знает это, чувствует теми частями, которые погружены глубоко в омут его памяти. Произошедшее с ними — чудо, а чудеса меняют человека. И если отцу не понравится, что из Дина получится — что ж, он должен знать, что хотя бы извинился заранее, и ещё на входе в рай ему не набьют морду. — Пап…

***

Сэм перещёлкивает рубильник. Коридоры бункера озаряет светом, под потолком начинает постукивать вытяжка. Запах необжитости быстро отступает, Сэм проходит мимо столов холла, собирая пальцами едва осязаемые пушинки пыли. Он не был в бункере уже несколько месяцев, с тех пор как они уехали отсюда, чтобы справиться с Амарой. Странно возвращаться сюда сейчас, в одиночестве. Сэм первым делом ставит телефон заряжаться, и идёт на кухню, за кофе. Машина запускается нехотя, тарахтит потасканным механизмом, и это так знакомо, что Сэм даже не задумывается когда ставит под холдер сразу две чашки и нажимает на кнопку двойной порции. Близится полдень. Сэм пьёт, мажа губы в крепкой пенке, и отрывается от работы только на то, чтобы отслеживать движение минутной стрелки — Дин по-прежнему старается звонить после обеда. Жизнь поменялась. Это так ясно заметно по тому, как преобразилось содержимое просматриваемой Сэмом новостной хроники: объявление о продаже дома, участок в окрестностях Су-Фолс, а может всё же недвижимость в Канзасе. Они с Дином ещё ничего конкретного не обсуждали. Дин просто сказал "никакой жизни на колёсах", и "бункер — это круто, но, Сэм, у нас же даже заднего двора нет!". Сэм листает несколько объявлений, особое внимание уделяя наличию гаража и площади участка. Любой каприз, пусть Дин его только озвучит. Сэм очень рад, что Дин постепенно учится это делать. Прошло три недели, и Сэм скучает. Он промотался по делам-пустышкам сколько мог, прежде чем мотели и дорога ему надоели, но дома оказалось не многим лучше. Без Дина пусто, хотя и можно бесконечно долго валяться на Диновой кровати, или без наушников включать аудиокниги. От количества прочитанного и узнанного про беременность голова пухнет, и Кас, зашедший к обеду, даже предлагает немного ангельской силы, чтобы снять боль. Бункер и впрямь не самое лучше место для жизни, Сэм понимает это, когда видит сообщение от Дина "выходи встречать через пять минут" и понимает, что так и не заправил Динову кровать и не убрал толстенный учебник по гинекологии с его тумбочки. — Проклятье! Кас отзывается молниеносно. — Дин? На сердце легчает, стоит чуть запылённому корпусу Импалы замаячить за поворотом. Дин выходит из машины, с улыбкой во всё лицо демонстрируя огромную сумку-холодильник. Радость потухает: скулу Дина рассекает длинный порез, а на костяшках (даже с такого расстояния видно) кожа сбита почти до кости. Он изменился — Сэм регистрирует автоматически, застывший, приклеенный к земле видом вернувшегося брата — всё ещё бледный, выглядящий помятым из-за множества мелких синяков, разбросанных по всему лицу, будто его за ноги по ельнику тащили, но овал лица отдохнувший, румянец здоровый, и глаза улыбаются едва ли не ярче, чем губы. Дин останавливается на расстоянии двух шагов от Сэма. Он словно в плечах раздался, грудная клетка выдаётся вперёд сильнее, выглядит так, будто он перекачал мышцы. — Ну, вот он, я. — Где тебя так помотало? Дин вздрагивает, на выразительный взгляд Сэма щеки касается, будто забыл о ранах. Это же Дин Винчестер: демоны его не берут, куда там каким-то царапинкам, которые появлялись так часто, что самой кожей не расцениваются как что-то болезненное. — Охота? — Сэм чувствует, будто сжатая внутри пружина раскаляется, заставляя медленно и вонюче затлевать нервы, как перегруженную проводку. — В баре с кем-то подрался? — Не кипишуй, Сэм. Зайду в дом — обработаешь. Ветерок проносит мимо них прозрачные снежинки. Оба не двигаются, складочка меж бровей Сэма начинает противно тянуть — самая неприятная особенность организма, учитывая, как часто ему приходится быть недовольным. На мгновения Сэм даже думает, что всё испортил: он три недели ждал брата, мог бы и запихнуть подальше свои нетерпение и недовольство, чтобы не пробуждать его вредность. Но происходит невероятное. Дин смеётся. Хрипловато, но громко, являя ровный ряд зубов. И пружину внутри Сэма размыкает, прерывая подачу напряжения. Он притягивает к себе Дина, обнимает неряшливыми и ужасно неудобными из-за повисшей около них сумки объятиями. Дин изменился фигурой, это ощущается сразу. Сэм бывал в этих объятиях сотни раз, но ещё никогда живот Дина не упирался в него так плотно, а грудь не была настолько крупной. Сэм чуть неловко отстраняется, осматривает брата с ног до головы, пока тот зарывается ему пятернёй в волосы на затылке и обнимает снова, крепко, душа почти. От Динова дыхания теплом покалывает шею. — Опять не бреешься, Сэмми? — Ты не предупредил, что приедешь. — Так ты только из-за меня ещё не оброс как дикобраз? Сэм тянет ремешок сумки с плеча брата и она падает, гремя контейнерами. Теперь Дин совсем близко, его горьковатый с дороги запах щекочет нос. Слова мнутся на языке, Сэм беззвучно открывает и смыкает губы, не в силах определиться, какую мысль высказать первой. Дин умилённо прищуривается и положив обе ладони на лицо брата, любовно гладит его щетину. — В кошмарах будут снится эти глухие заросли. — Ты такой же обросший, Дин. — Пришлось гнать два дня без перерыва! Даже бездушный ты понимал такие вещи.. Сэм смеётся, и в резко посерьёзневшем лице Дина считывается пресечённое движение. Сэм так и видит, как Дин подаётся к нему, целует. С каким привкусом? Завалявшейся в бардачке вишнёвой пасты, или мятной кусачести жвачки? Руки мёрзнут поверх Диновой куртки — Сэм прикрывает глаза и замирает у него на плече, наслаждаясь фантомными губами Дина, но первым сломать грани иллюзии не решается. Их ломает Дин. Голову брата к себе наклоняет и, привстав на носочки, в лоб целует, совсем как в детстве. В душе вновь напрягается, тлеет — Дин словно сходу их отношения разграничивает, под звёздочкой примечания подписывает, не дрогнув ни на секунду: "любовь - БРАТСКАЯ" и отходит, неловко оглядываясь, словно их кто-то в этой глуши может увидеть. Сэм оправдывает это привычкой: много месяцев или даже лет уйдёт, чтобы смириться с тем, что прятаться больше не нужно. Но тепло брата уходит, заменяясь окружающим зимним холодом, и Сэм договаривает: а может и нужно. Тараканы в голове брата всегда были для него убедительнее абстрактного общества. — Я с подарками от Джоди. Клэр на выезде из города передала, обещала лично надрать мне задницу, если не довезу до тебя хотя бы половину. Да, да.. Клэр. Сэм трёт губы, горящие нереализованным желанием, и автоматически придумывает наводящие вопросы типа "как она" или "где ты был последние дни, ты не звонил", но предательское горло никак не отойдёт от иллюзии, в которой говорить не нужно, только наслаждаться блуждающими губами Дина. Дин ворчит что-то о сгоревшей фаре и собачьем холоде, и, легко отперев дверь, заваливается в бункер. Когда Сэм оказывается внутри Кас уже висит на старшем, и Дин неловко похлопывает его по плечу. Это не совсем то, чего ожидал Сэм, но Дин здесь, сияет, будто выиграл в лотерею и осушил как минимум бутылку виски, а ещё болтает почти без умолку, и, в целом, Сэма это вполне устраивает. — В общем, устроили типичное любовное гнёздышко битком забитое едой. Клянусь, Сэмми, мы обязаны бывать у них чаще. Бабских разговоров конечно концентрат убийственный, но стряпня Донны… — Дин мечтательно закатывает глаза и губы облизывает. Сэм откусывает пончик и соглашается. С Дина глаз не сводит: тот даже не расстегнул толстовку, хотя Сэм переборщил с отоплением и в бункере шпарит как на пляже. — Тут открытки в сумке, — бормочет Кас где-то на другом конце стола, но Сэму так глубоко плевать на всё, что не связано с братом. Он как-то по дебильному вытирает рот ребром ладони, при этом не отводя немигающего взгляда от Дина. Дин это считывает, ухмыляется на мгновение. А потом опускает глаза и головой качает, словно отряхивается. Мысли замирают, напуганные такой холодностью, и мелькающий силуэт Каса вызывает только раздражение. — О, точно. Горячие новости: влюблённые птахи наконец перевалили последние рубежи, и теперь Су-Фолс грозит суровая свадьба суровых девчонок-шерифов. Мы главные приглашённые, Сэм. — Вау. Вообще-то, Сэм готовил речь к Динову возвращению. Повторял её перед сном, за второй чашкой кофе по утрам, когда от статей начинала болеть голова… Но сейчас, когда они сидят за столом, вместе уплетая разогретые пончики Донны, а Дин добродушно болтает о своём маленьком внеплановом отдыхе, будто Сэму жизненно необходимо знать обо всех шалостях, сотворённых девочками, и грязных грешках молодой четы шерифов.. Чёрт, запоздало понимает Сэм, когда собственной улыбкой копирует губы Дина, — и ведь вправду необходимо. Сэм кивает как можно выразительнее, чтобы поддержать разговор, оставив стратегию привлекать к себе внимание. Слиться с Дином — вот, что он теперь делает. Повторяет его позу, чувствует в глотке вибрации, как если бы всё, что Дин говорит, повторял бы и сам Сэм. Так он становится ближе. Так Сэм делал, когда ему исполнилось десять и старший брат был единственным существом в мире, которое не причиняло боли. Это работало. Диново оживление передавалось, перетекало с каждой отзеркаленной улыбкой. И Сэм подумал, что если Дин продолжит говорить с таким же увлечением в голосе, если он продолжит быть таким же оживлённым и суетливым, Сэм готов дать обет молчания и унести речь в могилу, так её и не озвучив. Потому что, как бы он не крепился, тот звонок Дина и внезапный отъезд его напугали. До кошмаров, до сдавленного крика в подушку, когда, в ожидании звонка Дина, Сэм не находил ничего лучше, чем запивать волнение алкоголем. За эти три недели Сэм перемолол через тонкую тёрку много мыслей и сомнений, собрал достаточно метров внутреннего самоистязания, чтобы проложить мостик обсуждения между ним и Дином. Он усердно терпел ради минуты, когда Дин вернётся к нему, другой, разобравшийся, и мог потерпеть ещё немного, пока Кас задавал вопросы, а Дин отвечал, неумело делая вид, будто Сэма не существует. — Это такое странное ощущение. Я так долго боялся, что всё вскроется, а приехал к девочкам и просто.. Рассказал. Выпалил разом, будто тормоза заклинило. И они это приняли. Не знаю, иногда кажется, что это просто иллюзия от джинна. Не может быть у нас всё так хорошо. И внезапно, видимо забывшись от разговора, Дин расстёгивает толстовку. Сэм впивается взглядом в его фигуру. Футболка облегает его плотно, слабо скрывая изменения складками. Чуть вздыбленные, явно увеличившиеся соски выделяются через ткань, живот округлился, и вот так, без всякой верхней одежды действительно заметен. Сэм всё ещё не верит. Дин рассказал первым. О себе и Сэме, о беременности. Он всегда представлял, что он будет тем, кто, неловко запинаясь, объявит близким о том, безумии что между ними творилось, хотя больше верил в вариант оставаться невидимками до самой гробовой доски. А сейчас… Сэма так и подмывало — что же изменилось, Дин? Что в тебе перещёлкнуло, что ты решил сделать это, так скоро, так переломно. Он потянул к Дину руку, сжал его пальцы, так и замершие с пончиком. Сэму было совершенно плевать, что они липкие от сахара, а Кас всё ещё трещит про приглашения на другом конце стола. Он просто был рад чувствовать руку Дина, снова оказаться с ним в одной связке. — Дин, почему? Сэм пропадает, просто встречаясь с Дином глазами. Попадает под этот уверенный, статный зелёный, теряясь от благоговения, и Динову руку сжимает сильнее, будто это незаслуженная награда, которую вот вот отнимут. — Бобби, — коротко отвечает Дин, даже не переспрашивая о чём Сэм толкует. Он знает, и улыбается с той пронзительной нотой, которая вылезает, когда говоришь над надгробием родителя: смелее, чем при жизни, и на порядок более виновато. — Это было жестковато. Но мне нужно было его услышать. Дин не даёт тишине углубиться. Протягивает руку, большим пальцем стирает с подбородка Сэма остатки сахарной пудры. Не ищет салфетки, сразу тянет палец в рот, обсасывая сладость, и Сэм не находит в себе тормоза не потому что не может — устал и больше не хочет. Сэм перегибается через весь стол, за воротник Дина к себе подтягивает, чтобы поцеловать. Тёплый, чуть обветренный поцелуй — ни вишни, ни мяты, только сахар — и Дин отвечает сразу же, но руками не касается, и Сэм запоздало понимает, что ладонями он удерживается подальше от края стола, чтобы тот в живот не врезался. — Прости… — Ничего, Сэмми. К этому привыкаешь. — Парни, — Сэм едва не рычит, когда Кас невинно машет им ладошкой на прощание, безбожно обламывая момент, — Я зайду завтра. — Да. Ждём с нетерпением, — Дину словно только дай повод не смотреть на брата, и Сэмовы ладони сильнее сжимают его воротник. Кас направляется к выходу, и Дин тут же отстраняется, запахивая толстовку. — Сэмми, слушай.. — Я снова делаю что-то не так, Дин? Снова давлю на тебя? И затыкается, понимая, что именно это и делает. Взгляд Дина мягчает, Сэм отворачивается, ощущая себя не более чем тем самым крохой-братом, которому нужно пояснять почему нельзя просто подойти и обнять Дина, пока папа в комнате начищает оружие. Ведь так хочется! — Сэм, я устал. Мне нужно помыться, Детку загнать в гараж. А потом ты прихватишь себе пива, и мы потрещим у телека, согласен? — Да, — Сэм отвечает резко, поднятый возможностью хоть чем-то занять руки, — Я загоню Детку, а ты в душ. Часа хватит? — Пожалуй, — взгляд Дина хитроватый, ускользает, будто Сэм приблизился к взрослому секрету, который ему намеренно никто не раскрывает. От этих аналогий внутренняя пружина снова закипает, жжёт гордость, напрямую, и Сэм, неловко помявшись, отступает исполнять задуманное. Только забравшись в Импалу Сэм понимает, что это пружина — старый разлом, открывшийся сразу после теста, который деформировался, чтобы пролезть в его грудную клетку и изнутри клацать краями. Сэм долго мается по бункеру, притворяясь перед самим собой, что наводит порядок. Проходит полтора часа, и Дин его не ищет, коридоры тихие, будто всё увиденное прежде — мираж, и теперь Сэма ждёт скоропостижная гибель от внутреннего перегрева. Комната Дина открыта. Сэм не пытается быть тихим, чуть толкает дверь, зная, что Дин заслышал его уже далеко в коридоре и не испугается. Дин не спит, в руках тот самый раскрытый учебник. Дин выглядит серьёзным, пальцы упираются в страницу в том месте, где Сэм сделал пометку. — Ты как всегда, Сэмми. Появился вопрос — и копаешь по полной. У меня же ну вообще не такая анатомия. Дин говорит, глаз от текста не отрывая. Улыбается уголком губ, и Сэм решает принять это за разрешение. Сваливает на постель небольшую аптечку, избегая взгляда брата руку выжидающе выставляет. Дин книгу оставляет, вкладывает ладонь в ладонь Сэма, и тот, подавив в себе яркий сладостный всплеск, начинает обрабатывать и без того чистые и затянувшиеся костяшки мазью. Движения ломанные какие-то получаются, дурацкие. Сэм хочет нежнее, но вспоминает холодность Дина и вот, старшего уже подёргивает от неаккуратного, даже грубого поглаживания прямиком по тонкой корочке, из под которой мгновенно проступает кровь. Дин не возмущается. Разлом внутри схлопывает пасть только чтобы разинуть её с ещё более накалённым жаром, Сэм смазывает кровь, ногтем следующую корочку поддевает. Это ужасно, все пальце теперь замараны, а кожу Дина, наверняка, саднит. Меньшее что за это положено Сэму: удар в челюсть. Но Дин сидит неподвижно, не слышно даже шума его дыхания, и Сэм, не выдерживая, вскидывает взгляд. — Почему ты молчишь? — Сэм угадывает пронзительно жестокие нотки в своём голосе, чувствует дрожь. — Тебе больно. Я делаю тебе больно, Дин, ты язык проглотил?! — Мне нравится, — Дин говорит тихо. Шелестит почти, и это почему-то только разжигает ярость, но Сэм откидывает его руки, встаёт, едва не пачкая подбородок Диновой кровью в рефлекторном жесте. — Никому не может такое нравится. — Ну, а я твой ненормальный братец, специально стоял набивал руки о стену магазина. У них не было пирога. Дело конечно не в этом, но это хотя бы не странная отмазка. Сэм смотрит исподлобья. Стирает кровь о рубашку, горячея и одновременно себя ненавидя. — Вообще-то странная. — О том я и говорю. Мы — странные. Особенно когда разделены, особенно, — Дин несмело трёт повреждённую костяшку, — когда в ссоре и всю злобу выплёскиваем на окружающих. — О чём ты толкуешь, Дин? Дин поднимается. Не смотрит Сэму в глаза, но подходит ближе, и, отпустив руку, всё ещё чуть кровящую, кладёт ладони на Сэмову ширинку. — Используй меня. Мой рот или задницу. Что угодно, главное чтобы было грубее и больнее. — БДСМ предлагаешь? Думал, ты устал. — Ты не понимаешь, Сэм! — Дин со всей силы толкает брата к стене. Губы у него приоткрываются, вот-вот клыки появятся и старший набросится разодрать Сэму шею, но вопреки впечатлению Дин падает на колени. Взгляд поднимает острый и совершенно, ни капельки не покорный, так что Сэм только замирает от этих парадоксов, так и не помешав брату стянуть с него джинсы. — Не выйдет по здоровому. Я пытался, нет в нас этого и уже не будет, — Дин ловко скручивает вокруг кровящей кисти ремень и протягивает Сэму. — Но так — выйдет. И если ты хочешь, чтобы я завтра смог нормально обо всём этом говорить — ты должен меня наказывать. — За что? — руки сами обнимают Динов подбородок. Он тут же размыкает челюсть, как подвижная игрушка со смазанным шарниром, и Сэму хочется смять эту податливость, дёрнуть туже, чтобы к чертям кость вылетела из сустава, но Сэму нужны ответы, он вопрошает их, чуть вздёргивая рукой и тут же её расслабляя, чтобы Дин мог говорить без давления. — За убийства, — Дин говорит, и в глазах его медленно вспыхивают огоньки, как точки на карте, — За пытки невинных. За ошибки. За женщин. За всё, Сэм, что я сделал неправильно. — И тебе поможет это? — этот Дин.. Сэм чувствует кривую ухмылку, искажающую его губы, но никак её не контролирует. — Тебе ни Чистилище, ни Ад не помогли. Сколько я тебе ни втолковываю, что ты не виноват, по крайней мере не сильнее чем я или любой другой кто своей жизнью мир спасает — ты не веришь, ты убегаешь от меня и прячешься! — Так свяжи меня, — Дин говорит буднично, и слова ложатся ровно, гладко, как полотно, на которое Дина действительно можно уложить, чтобы ему было приятно и мягко. — Давай, Сэмми. Только у тебя получается меня переламывать. — Дин… Сэм тянет его на себя, без предупреждения, и Дин по началу закашливается, вынужденный принять его член почти на полную длину без предупреждения, но приноравливается почти сразу же, открывает рот шире и, сморгнув слезу, пропускает Сэмов член в горло. Удовольствие острое, подогревается той тяжестью, что Сэм чувствует ладонью у Дина под челюстью. Он продолжает держать его, гладит волосы, а потом наклоняется, чтобы спуститься ладонью на шею, погладив щетину. Дин жмурится, мелко дрожит. Сэм сжимает его изнутри и снаружи, наверняка, даже пугает перспективой заткнуть его наглухо, так, что воздуху просто не останется пространства, чтобы пройти. — Дыши, Дин. Носом, — Сэм чуть отводит его, давая мгновение, прежде чем опять вогнать член ему в горло, и одновременно чуть нажать на кадык, порождая жалостливые, невнятные хныканья и слёзы. — Ты хвастался мне, помнишь? Что та шлюха тебя учила. Дин не открывает глаз, и не решается вообще двигать головой, только послушно раздувает ноздри и подавляет рефлексы, порой невообразимо приятно сглатывая на грани того, чтобы подавиться. Сэм раскачивается ему навстречу, крепко держит челюсть, сдавливая его лицо пожалуй даже слишком крепко, до красноты. Отчего-то невообразимо приятно держать Дина так. Знать, что у него ноют челюсть и царапины, но он всё равно брата не останавливает. Власть над ним пьянит. Пробуждает в Сэме худшее, жесточайшее, то, что большую часть времени просто лежит в позорном чёрном углу связанное, как отвергнутый богом Люцифер, заточённый в клетку. Но у Дина есть отмычка, и он на раз-два любые замки отпирает. Дин начинает давиться чаще. Сэм может только представить, как это мягкое, бархатистое горло будет саднить после, как тяжело Дину будет сомкнуть рот и как распухнут его губы, потрескавшиеся под вспененной слюной. Он отрывает Дина от своего члена и отпускает на щёку пощёчину. Звонкую, резкую. Дин только бессильно хватается за его бёдра, чтобы удержаться на коленях вертикально, глаза блестят, губы красные, как и весь он, резко воспалившиеся. — Я могу трахнуть тебя? — Конечно, Сэм, — Дин хрипит и смотрит пьяно, вообще не координирует движения разумом. Его ладони с мольбой хватают руки Сэма, словно марионетка желает воедино себя сплавить с кукловодом. Его лицо мокрое, горло подёргивается, словно всё никак не может от тяжести отделаться. Но член стоит у Дина железно, Сэм носком ботинка осторожно толкается ему в пах, так что Диновы пальцы у него бёдрах едва не рвут кожу. — А беременность? Глаза Дина вопреки его воли проясняются, он обречённо опускает голову. Сэм вновь его перехватывает под челюсть, и старший стонет — после всего нужно будет принести Дину лёд. — Ты не повредишь нам, — звучит это не как мольба, но как хвалебный гимн. Сэм резко поднимает Дина на ноги, штаны начинает с него стаскивать, пока тот вынужден за плечи брата хвататься, чтобы колени не подгибались, пока они отступают к кровати. — Ты не можешь повредить нам, Сэмми. Ты же такой.. такой хороший, Сэм. — Руки, Дин, — вязь ремня вокруг Диновых запястий стягивается до хриплого вскрика, и Сэм, придерживая брата под поясницу, роняет его на кровать и доснимает штаны. На то, чтобы зацепить руки Дина его же ремнём к спинке кровати уходит ещё мгновение. Сэм не думает о его рубашке, даже не берётся растягивать её, только оценивает размер живота и то, как он может обеспечить, чтобы всё было хорошо. Дина от возбуждения выгибает. Он скользит по постели напряжёнными пальцами ног, не решается развести колени, словно ещё может скрыть как болезненно, как твёрдо у него стоит. Сэм отвешивает ему ещё одну пощёчину, вспыхивающую ярким жарким следом, прежде чем плотно зафиксировать его голову за челюсть и затылок и припасть к губам. Требуются силы, чтобы подавить движение Дина на встречу. Старший не умеет расслабляться в поцелуе: юркий, жадный, он мечется языком и губами, кажется, сам того не желая, просто не умея иначе, превращает всё в пошлый, громкий и слишком слюнявый бой за первенство, так что Сэм скоро отстраняется, и, повернув обе ноги Дина на бок, отвешивает шлепок по ягодицам. — Как-то слабовато, Сэм… И тут же получает ещё два, мощных, отстреливающих болью и в ладонь Сэма. Глаза Дина становятся вконец чёрными, потерянными, и Сэм крепко держит его дрожащее тело, продолжая сыпать шлепками. Дин прикрывает глаза. На втором десятке его лицо изламывается болью, по вискам стекает очередная блестящая дорожка. На третьем он больше не может нормально дышать, губы раскрывает в беззвучных стонах. Сэм чувствует как от каждого мгновения мышцы только сильнее наливаются силами. Нервы, страхи, тревоги — Сэм ухмыляется, сплёвывая на пальцы, и грубо входит в сжатый проход Дина сразу тремя, надеясь увидеть, как его всего скрутит болью, как он затрепыхается в путах, резко вернувший желание избежать наказания. Он влажный там. Чёрт побери, он знал, готовился, и пальцы Сэма лишь приятно щекочут его, вызывают всплеск удовольствия на лице, так что Сэм заменяет их своим членом. Дин туже, когда его ноги прижаты друг к другу, но даже Сэмовых сил не хватает, чтобы удержать их неподвижно, а видеть, как Дин случайно прижмёт их к себе, травмируя ребёнка, он не хочет. Хорошо, что у Дина на постели всегда много подушек. Сэм подкладывает одну ему под поясницу, другую — под голову, чтобы он не бился о затылком о спинку. Сэм ловит его под ягодицы, сминает — благо ладони крупные, а кожа мягкая, жаркая от недавнего наказания, и Дина всего передёргивает, он разводит ноги, проезжаясь пятками по постельному, но не имеет никакой другой точки опоры, кроме рук брата. — Пожалуйста, Сэмми. И Сэм входит. Одним слитным толчком, стопорящимся на середине из-за недостатка смазки, но Сэм только закусывает губу, выходит и пробует ещё раз, разрывая Дину саднящее после минета горло вскриком. Дин больше не закатывает глаз, хотя удовольствие выламывает его и лихорадит. У него мелькает сразу десяток эмоций: от улыбки до выражения горя, но глаза, мокрые, мутные, но одновременно с тем всё досконально понимающие, безотрывно сконцентрированы на Сэме. Он как послушный пёс: следит за ним, реагирует на малейшее движение в лице, чтобы сделать вдох или наоборот выдох, чтобы сжаться на члене или наоборот, расслабить затёкшие мышцы. Спустя несколько минут Сэм близок к тому, чтобы замереть от изумления. Их тела движутся полностью синхронизировано. Дин, насколько ему позволяет его подвижность, подаётся к нему, когда Сэм совершает толчок, он выдыхает, копируя Сэма, и, синхронно толчкам, его бёдра напрягаются, чтобы в момент, когда Сэм полностью внутри, Дин был максимально узкий и сжатый. Сэм не различает перехода между злой яростью, что им двигала в начале и раскатистой, как гром, любовью, что его оглушает теперь. — Дин.. Дин.. Он отпускает его, больше не держит его на весу, чем, наверняка, сильно травмировал ему поясницу. Ладони ложатся на его бёрда, чтобы приласкать, мягко, нежно, Сэм наклоняется над его лицом, чтобы стереть солёный дорожки и погладить раненые, столько раз подряд потревоженные щёки. Дин зажмуривается, будто ему делают только больнее, и отчаянно мотает головой. — Не нужно, Сэм, ну же.. — Я люблю тебя. — Сэм, — из Дина будто ломится что-то, он вновь начинает пытаться вырвать руки и ведёт плечами, теряется где-то в чём-то своём, так что Сэм срывается. — Я, чёрт побери, люблю тебя, так что не отводи взгляда! Он резко входит в него, только чтобы Дин распахнул глаза, и, мягко устроив руку у него на щеке, приласкав её, удерживает за подбородок, начиная толкаться мягче, но чаще. Дин распахивает глаза и слёзы текут, капля за каплей падая на бельё, словно движения Сэма наконец-то приоткрыли заржавелый от времени выдержки кран. Сэм прикасается к его животу, чуть-чуть всего подбирается под рубашку, и улыбается, точнее пытается — собственное возбуждение заставляет мысли сбоить и надламываться, но только не в том, что он хочет сказать брату. — Я прощаю тебя. Ты прощён за всё, Дин. Дин издаёт всхлип. Ничем не покрытый, более интимный, чем всё, что они уже успели сделать до этого. Если бы руки у него сейчас были свободны — он бы наверняка прикрыл бы ими лицо, и держал бы не отрывая, как бы сильно они не дрожали. Но Сэм позаботился от этом. Чтобы открыть и не дать убежать. Чтобы толкнуть Дина к этому краю, слишком тяжёлому для них обоих. — Сэмми, — как слаб сейчас его голос, но Сэм не думает, что не узнаёт его — только благодарит за возможность узнать и запомнить. — Сэм ты же не надел?... Ты сможешь в меня.. — Да, конечно, — и Сэм обхватывает его член, впервые за всё время удостаивая стимуляции, и размеренно сжимает у основания, по дрожи Диновых бёдер понимая, что это необходимо, если они хотят кончить одновременно.

***

Сэм дотрагивается до бедра кончиком пальцев, и мышцы Дина тут же реагируют дрожью. Старший уже успел помыться и переодеться, но взгляд его оставался поплывшим, будто он всё ещё не вернулся в реальность полностью. Сэм щекотнул его бок, чуть царапнул коленку, и Дина передёрнуло всего, мурашки зарябили на предплечьях, а к щекам опять прилил румянец. Дин устало застонал и закрыл лицо ладонями. — Молчи, Сэм. Сэм посмеивается и подтягивается к подушке, целует брата в плечо и наконец укладывается рядом, удовлетворённо выдыхая. — Связанным ты мне нравился больше. Такой послушный и смиренный… — Завали! Хотя нет, говори что хочешь, мне не стыдно. — Амара явно побывала в твоей голове прежде чем придумать подарок.. У тебя странный фетиш на отсутствие презерватива, почему для тебя это так важно? — Не знаю. — Бро-ось, — Сэм прижимается к Дину и чмокает в щёки, туда, куда успеет попасть, прежде чем ладонь брата перекроет доступ. Впрочем, это его не останавливает, и в следующий миг Дин смеётся с того, как Сэм зацеловывает ему руки, точно заигравшийся ребёнок. — Не знаю, Сэм! Может я всегда подсознательно надеялся, не знаю, что это принесёт плоды. Сэм целует запястье и Дина вновь легонько дёргает, он даже в лице меняется. Голос Сэма становится серьёзнее. — Я не сделал тебе больно? — Нет. Хотя поза на спине не самая удачная для беременных и лучше её больше не повторять. Сэм прекращает поцелуи и просто утыкается носом Дину в висок. Смотрит почти жалостливо, вдыхает жар, исходящий от Дина и его тёплый, родной запах. — Когда ты начал говорить все те вещи, мне просто снесло голову. Я себя собой не чувствовал, я словно… — Озверел? — Так оно ощущалось? — Сэм приподнимается, и уголки его губ досадливо напряжены. Дин усмехается и закатывает глаза, прикладывая ладонь ко лбу. — Я просил вытрахать из меня душу, и ты справился, тигр, — он поворачивает голову и улыбается без тени игры, издевки, с чистейшей искренностью, на какую он способен. — Я бы остановил тебя, если бы всё зашло слишком далеко, но пока.. Есть ещё куда звереть, Сэмми, я тебя поднатаскаю. Когда посплю хоть пару часов. Сэм прихватывает губами его щёку, и Дин позволяет: чуть выпячивает губы, целуется, медленно и нежно, без языка даже, чтобы не давить на стёртые губы. Сэм бы не отказался застрять в этом мгновении навечно. Зациклить поцелуи, заизолировать тело Дина, чтобы оно оставалось таким же жарким и отзывчивым. Но старший перестаёт отвечать на поцелуя даже слабо, дыхание его наконец выравнивается, и Сэм отодвигается, чтобы просто улечься у него на плече. — Мы поговорим завтра? — Угу. — А эта фишка с наказанием? Ты правда чувствуешь себя виноватым? — Не хочу думать над этим, Сэм. Мне просто было очень легко, когда ты.. Это как в раю оказался. Никаких воспоминаний. Только оргазм и ты. — Вау, я буквально.. твои персональные небеса? — По твоему почему я пошёл продавать душу? Я всегда знал что такая инвестиция окупится! — Кроули бы заплакал от гордости.

***

Сэм просыпается поздно. Сон, наконец-то качественный, без обрывков кошмаров и ежечасных пробуждений, сваливается на мозг как ворох поролона, спутывающий все умные мысли. Сэм едва не будит Дина, сначала не догадавшись оставить свет выключенным, а потом зацепив боком какие-то книги с тумбы, пока в темноте натягивал джинсы. Уже в коридоре, пытаясь распутать лезущие в глаза волосы, Сэм жалеет, что не остался в кровати. К Дину хочется безумно. Будить его поцелуями, трепетно ласкать каждый участок тела, одновременно проверяя не осталось ли у Дина синяков с прошлой ночи. Сэм убеждает себя не возвращаться только потому, что раз Дин ещё не проснулся от наделанного шума, значит действительно вымотался и нуждается в отдыхе. Дин просыпается только ближе к вечеру. Сэм к тому времени успевает купить еды, помочь Касу с подтверждением его личности как детектива, и даже помыть Детку, которая при всей его любви к ней попадает в этот список только потому, что пахнет Дином. — Хэй! Дин оборачивается. Рот набит тостами с сыром, щетина сбрита. Хочется накинутся на него прямо сейчас, зацеловать дрожащее горло, извиняясь за вчерашнее, и осторожно чмокнуть в губы, чтобы не раздражать покраснение на подбородке, но Сэм сдерживается. Стоит им начать и остановится они уже не сумеют — у Дина даже сейчас взгляд мутится, а ведь они всего лишь приблизились друг к другу на расстояние пары метров. Сэм ждал этого разговора слишком долго, чтобы самолично его и разрушить. Дин сдвигается ближе к краю дивана и протягивает Сэму тарелку. — Тост? — Да, спасибо. Скучал по твоим завтракам. Дин сидит в одной футболке и попивает минералку. На подлокотнике с Сэмовой стороны стоит вчерашнее пиво, и в первую минуту Сэм тянется к нему, чтобы чуть остудить волнение. Он наконец может рассмотреть Дина как следует, без спешки, и разговор завязывает только чтобы был повод на Дина посматривать. Спустя полчаса тосты съедены, пустая бутылка из под пива затерялась за спинкой, а Сэм перестаёт чувствовать иголки нетерпения. Он знает как Дин выглядит, когда волнуется, и сейчас он именно такой — молчаливый и собранный, избегающий встречаться глазами. Сэм даёт ему время. Господи, конечно же, разве он может не дать после всего того доверия, которое ему вчера подарил Дин? — А ведь Кас так и не пробовал. Сэм не особо помнит о чём они говорили до этого, но точно не хочет говорить о Касе. У них есть темы более интересные, жильё например, или хотя бы штат, в котором они хотят обосноваться, чтобы Сэм наконец мог отписаться от тех предложений, которые им не подходят и сузить поиск. — Что? — Кас не попробовал! Он же Ангел, наверняка может поговорить с ребёнком. Это слово падает между ними, как камень в воду, и поднявшаяся волна пробуждает Сэма. Он переводит взгляд на Дина, ждёт, какой эмоцией дрогнет его лицо от поднявшейся воды. Страхом? Пренебрежением? А может обычной усталостью? Лицо Дина остаётся ровным, словно под маской, и Сэм остановился на ужасе. — Значит, мы действительно разговариваем? — Нам это нужно, тем более вчера ты уговор выполнил, — Дин подбирается, шире раскидывая руки на спинку дивана, словно кто-то на его застолблённую территорию покушается. Забирает с Сэмова колена пульт, выключает передачу. Прокашливается в повисшей тишине, сурово сжав челюсти, но Сэм видит неуверенность, которая не портит Дина — всего лишь оставляет пространство для щита, которым может стать Сэм. — В общем, у меня был маршрут. Не очень длинный, нет у нас столько близких людей чтобы исколесить все штаты. Но бензина пожечь пришлось. В основном это были кладбища и могилы. Только у Джоди с Бобби домики. — Я жутко скучал по тебе. — И я, Сэм. Но должен был убедиться, что сумею, — Дин поворачивается к нему, и вот теперь его глаза не скрывают ужаса — С мёртвыми проще, чем с живыми. Бобби это ясно доказал. Дин усаживается к Сэму в пол оборота, подогнув одну ногу, а другую оставив на полу. Сжимает и разжимает кулак, пытаясь разогнать напряжение. Сэм тоже подаётся ближе, надеясь, что сердце из груди не выпрыгнет Дину прямо в руки, слишком сильно оно начало биться. — Дин, я никогда, никогда бы тебя не отверг. — Знаю, да, — Дин улыбнулся фальшиво, и Сэм жалеет, что вообще открыл рот. Внутренний разлом включается и зажёвывает душу, заражая её тем же страхом, что охватил Сэма на УЗИ: Спрятаться. Не видеть того, как разрушается любимый человек, потому что хуже этого ничего и не придумаешь. Но Сэм берёт себя в руки, не давая даже лицу измениться. Он подавляет желание прикоснуться к Дину, подавляет слова речи, которые словно оттаяли в отместку за вчерашнюю встречу, когда Сэм не мог вымолвить и слова, и просто позволяет Дину быть. Растерянным, испуганным до глубины души, и всё ещё не ищущим помощи, потому что это последняя его опора — быть независимым, быть тем, кто защищает, не жалея себя. Сэм больше не посмеет этому перечить. Сэм кивает, призывая Дина продолжать, и улыбка Дина невыразимо благодарная. — Мне снились родители. Дурной, ужасно дурной знак. Сэм сглатывает, волосы поправляя, и всё же протягивает руку к Дину ближе, укладывает на спинку дивана, но в любой момент готовый Дина коснуться. — Когда? — Каждую ночь после Амары. Одно и то же начало: я, мама и папа и рассматриваем фотоальбом где целая куча твоих фото, — Дин улыбается. Глаза доверяющие, с невыплаканным океаном под зелёной трясиной. — Мне очень нравился один снимок. Тебе пять или шесть, мы с тобой играем в игру-ходилку, пока папа напивается перед телеком. Ты очень переживал, что пришлось бросить спасённого тобой щенка, и я поддавался, чтобы ты наконец перестал думать о плохом. Ты поцеловал меня в щёку, когда выиграл. Смачно прям так, по девчачьи. Как папа тогда посмотрел на нас, — Дин криво улыбается, и Сэм ёжится, хотя помнит только лёгкое касание губами, не значащее ничего, кроме чистой детской привязанности. — Я тогда не оттолкнул тебя, но остальные нежности пресекал. Всё думал: как объясню это папе? Вспомнит ли он об этом, если однажды я не услежу, и мы с тобой попадёмся уже со взрослыми поцелуями? Он долго смотрел на это фото. Вообще страниц не переворачивал, буквально оживший кошмар, и я знал, что мама не поможет, у неё же даже лицо от времени стёртое. Тогда уже было понятно, что в альбоме дальше, но я так надеялся, что ошибаюсь. Говорил ему, что мы просто играли, или что это не серьёзно, нам девочки нравятся, вон скольких я поимел пока он охотился и сколько презервативов тебе запихал в рюкзак на первый день старшей школы. Но он… Он всё равно открывал следующие фото, Сэм, и бил. Как в детстве, вообще не следил куда попадает пряжка. Я не мог закрыться, хотел, но не выходило. Признавался, что хотел всего этого. И он меня пристреливал, — Сэм ощущает ужас, что скапливается на спине вместе с потом. Дин же только прикусывает губу и качает головой, будто горюет о давно ушедшем, но взгляд прячет. Сэм бы тоже прятал, чтобы не заражать горечью того, кого любит. — Папа у нас отличный стрелок. Прицелился и в голову. Вообще без раздумий, будто я такая же тварь, каких он каждый день убивает. Я же развратил тебя. Его драгоценного сына, умного сына, а не солдатика который только и умеет что послушно дакать на каждый его каприз. Меня он так же жалеть не стал бы. Я ведь как нож. Пока ровный и острый используюсь, но поломаюсь — всё, Сэмми, на переплавку не отправят. Я даже привык — каждую ночь помирать, даже дыхание не сбивалось. Но потом всплыл тест, ребёнок, и папа внезапно начал врываться прямо в нашу спальню, а пуля первой всегда, как бы я тебя не закрывал, угождала в тебя. — Боже, — Сэм ощущает дрожь. Крупную, ледяную и пробирающую до костей от осознания: отец, реальный отец, вполне мог поступить с ними именно так. Дин тремя скупыми движениями стирает не сорвавшуюся с ресниц влагу, дышит через зубы чуть сорвано. Сэм представляет: отец бы сделал это тремя пулями — Сэму, Дину и себе — но никогда уже не сделает. Потому что вернись он даже призраком или демоном — сам научил как упокаивать обоих. Сэм вспоминает детство. Картинки, связанные с Дином, в большинстве своём светлые и невесомые, как и положено мальчишке, который просто счастлив получать те крохи взаимности, что до него доходили. А Дин? Господи, Сэм никогда не думал о Дине. О том, как шрамы пекли у него на теле после побоев отца, когда он подставлялся за них обоих, потому что "старший". О том как он уставал и бояться, и следить, чтобы без последствий сделать то, о чём Сэм его умоляет. Постоянное ожидание кары. Каждодневная казнь, пока Сэм просто был упрямым ребёнком. — Дин.. Это давно в прошлом. — Только легче не становится, — Дин чуть удобнее усаживается, будто в конечности натекла отравленная кровь, и разминает пальцы рук, грубо, будто вывихи вправляет или наоборот, ломает фаланги. — Я понимаю, что это всего лишь сон. Это не произошло бы в любом случае, отец же душу за меня продал. Но иногда.. Мне начинает казаться, что дело уже даже не в нём. Я сам смотрю на всё, что совершил и, чёрт, чем-то мы с ним всё же похожи. Я поступал как он, когда воспитывал Бена. Кричал на него, лгал ему. Я боялся за него, и делал то же, что и отец, просто лишал его свободы… Господи, Сэм, иногда мне так хотелось сделать тоже самое с тобой. Чтобы ты никуда не делся, не пострадал. Хорошо, что упрямство у тебя непробиваемое. — Ты хотел этого чтобы защитить нас. Это из-за любви, это не плохо… — И всё равно я не лучшая кандидатура, чтобы заводить со мной ребёнка, — Дин поднимает глаза резко, Сэм не успевает подготовится к этому ровному, пронзающему взгляду, или к хрипловатому тону, на который голос Дина опускается, словно в буквальном смысле ступенька за ступенькой спускается в преисподнюю. — Я — это я. Я убийца, я охотник, я всегда буду спать с ножом под подушкой и всегда буду просыпаться от кошмаров, потому что память услужливая сука, не стирает ни Ада, ни Чистилища, ни убитых. Вообще ничего! — Дин.. — Да, я знаю, — старший перебивает, руку вперёд выставляет, словно от слов Сэма ему нужен физический блок. — Ты скажешь, что ты такой же. Мы оба погрязли в этом, обоим и барахтаться, да? Только вот семья — это же про что-то большее. Ты наверняка чувствовал это с Амелией и Джессикой, к этому ты бежал, когда поступил в колледж. Наша жизнь она вся вот такая, и она не изменится. Но когда ты вырывался от меня и папы, ты бывал счастлив, как нормальные люди должны быть счастливы! Это всё чего я хотел и хочу для тебя, братишка. Это мой идеальный финал. Сэм понимает — да, блок необходим. Потому что ему кажется, что он развалится, если он прямо сейчас, сию минуту брата не обнимет. Дурацкие эмоции. Сэм складывает руки на груди, сдавливая ладони под мышками — стоит Сэму поддаться, обнять Дина, чья грудная клетка сейчас открыта настежь и от любого лишнего движения может захлопнуться — правда вновь окажется заперта под кокон не проходящей раны. Она никуда не денется, не излечиться — времени было предостаточно, но оказывается Дин всё ещё горюет об отце, всё ещё вспоминает Амелию и Джессику. Всё живо. Всё притупилось, но всё ещё рвётся наружу через сны, через потребность напиваться в хламину, гнать, пока машина не уйдёт в смертельный кювет. — Ты был способнее меня, — продолжает Дин, откинувшись спиной на подушки и смотря в потолок чуть влажными глазами. — Ты знал куда пойти и что делать, как затеряться, чтобы сойти за своего. Когда ты вернулся из Стэнфорда, я, хах, я подумал, что к чёрту папу, надо запихать тебя в багажник и увезти подальше, потому что ещё год и всё, я уже не смогу нагнать вставшую между нами разницу. Понимаешь, Сэм? Понимаешь, о чём я говорю? — Да. — Ты нечто большее для меня. Не просто брат, ты мне показывал весь этот нормальный мир, которого нас лишили демоны и папа. — Дин, но ты тоже мне его показывал. Семейное дело, наши мотели, друзья! Дин разочарованно вздыхает. Сэм затыкается, даже взгляд отводит, чтобы не бередить воду, что пенится вокруг них, и вот-вот обожжёт Дина. Ему так хочется кричать о том, как Дин неправ, примеряя все эти чувства только к себе. Хочется грудь расцарапать, чтобы Дин осмотрел меж рёбер и увидел — да, он в жизни Сэма не единственный, и да, у него есть вещи которые он любит просто сам для себя, но Диново место всегда выше, всегда приоритетней и за столько лет уже окаменело, ни переделать, ни переместить. Вечный, не единожды переизбранный авторитет. — В общем, Сэм, ты должен знать, что я хотел для тебя другого. Другого детства, другой жизни. И ребёнку твоему нормальную, заботливую маму. Я худший вариант из возможных, да мою душу от грехов буквально в Ад тянет, и если что случится — тебя я прихвачу с собой. Так что ответь мне честно, Сэм. Просто, посмотри на меня, на всё что я сделал с тобой, на все ошибки. Не будь я твоим братом, согласился ли бы ты терпеть всё это и заставить ребёнка терпеть тоже самое? Взгляд Дина безнадёжный, будто ожидает, что Сэм споткнётся об аргументы и за время, в которое будет рассматривать образовавшиеся ссадины с синяками, передумает, дрогнет. Только вот Сэм не такой. — Если я отвечу согласием, ты останешься? Не подумаешь, что я жалею тебя, или что я просто маленький брат и не понимаю как мне будет лучше? Сэм заставляет себя дышать, потому что тело само не справляется. Дин печально улыбается, смотря куда-то себе на руки, возможно на раны, которые Сэм вчера повторно расцарапал. Сэм впервые ловит себя на мысли, что в брате сомневается. Нет, не в его самоотверженности, и не в благородстве, вообще ни в одной из тех вещей, за которые сам Дин привык себя бичевать. Ведь сейчас дело не в этом. Это уже даже не суд и не вынесение приговора — это момент, когда оправданный выходит из зала и сам со своей собственной совестью договаривается — сможет ли жить с оправдательным приговором. Сэм ждёт, и с каждым мгновением его уверенность исчезает. Нет, Дин не сможет. Он не поверит Сэму, не в том, что касается его любви к нему. Слишком долго он тащил ответственность, слишком долго был тем, кем помыкали, как хотели, не спрашивая, что он сам об этом думает, слишком долго боялся и ненавидел. Слишком глубоки шрамы… Когда Дин приоткрывает рот, по щеке Сэма заранее бежит слеза. Он не ожидает этого. Не ожидает, и потому немеет уже на втором предложении: — Ну какой ты маленький, Сэмми? Взрослый мужик, скоро отцом станешь, своей головой давно научился думать. А я буду там, где должен быть. — Рядом со мной? — и Сэм слышит, как доверчиво, как умоляюще это звучит, но остановить себя не успевает. — Видимо, да, — Дина чуть смешит доверчивость Сэма, но, внезапно, словно именно она открыла шлюзы прежде неприступной плотины, он раскрывает руки для объятий, в которые Сэм тут же ныряет, неудобно проваливаясь коленями в мягкость матраса и вымачивая слезами его рубашку. — Вот так вот, братишка. Вместе против всего мира, а? Амара ещё получит при встрече, но так мне хотя бы не надо закупать попкорна, чтобы смотреть как какая-то случайная девчушка разбивает тебе сердце. Эта роль теперь моя. — Ты придурок, Дин. Ты только и делаешь, что меня спасаешь! И заботишься… — Ага, а ещё ограничиваю, ругаю, сбегаю... — А я? — Сэм обнимает шею Дина ладонями, отстраняется от него, чтобы взглянуть в глаза, и это оказывается так прекрасно: смотреть друг на друга, зная, что мысли и чувства свободно перемещаются между ними, смешивают их, делают родными, окончательно, на всех уровнях. — Я даже не видел, как душил тебя, Дин. Так хотел, чтобы ты был счастлив со мной, чтобы весь мне принадлежал, что игнорировал твои страхи. Я должен был лучше о тебе заботиться. Сэм отпускает Дина, отступает чуть назад и начинает расстёгивать пуговицы на рубашке. Считывает замешательство брата, улыбается легонько, напоминая, что всё под контролем и Дин может остановить его, если не нравится. Дин сглатывает, но не останавливает. Сэм скидывает рубашку на пол и укладывается на диван, чуть разведя ноги и притягивая ладони Дина к своей ширинке. — Ты изменился из-за меня. Я.. Я сделал всё, что между нами, другим, совершенно непривычным, и я хочу хоть отчасти это исправить, Дин. — Зачем? — в Дине действительно читается замешательство, но когда Сэм сильнее давит на его руки, он начинает послушно расстёгивать джинсы. — Ты помнишь сирену. В том и прикол, я сам хотел этого. — Знаю, да. Но, Дин, — и Сэм шумно вздрагивает, когда осмелевший брат с шаловливой улыбкой стаскивает с него штаны с нижним бельём, задевая резинками полувставший член. — Я хочу… Хочу чтобы ты знал, что я принадлежу тебе в той же мере, что и ты мне. Это двухстороннее, это не только тебя мучает, и я тоже… Господи, поверь мне Дин. Я так хочу, чтобы ты поверил и остался. Чтобы у нас была полная, собственная семья. — Малыш Сэмми, — шепчет Дин голосом, резко ставшим очень низким. Он нависает над ним, не приникая всем телом ("к этому привыкаешь" вспоминает Сэм), только вздыбленной ширинкой легонько об обнажённую промежность потирается. — Снова хочешь, чтобы брат всё сделал? Позаботился о тебе? — Да. Если ты хочешь, Дин… Да. Господи, куда подевалось дыхание? Сэм цепляется за Диновы предплечья, окружившие его с обеих сторон, только чтобы честно отыгрывать свою роль и не начать трогать Дина, раздевать его, руководить хоть чем-то. У него не получается. Дин целует ему грудь и шею, покусывает натягивающиеся жилы, а Сэм просто не может удержаться — тянется к волосам, к плечам, к пуговицам на рубашке, которую уже не выдержит вторую ночь подряд, но у Дина другие планы. Он по очереди перехватывает Сэмовы ладони и разводит их в стороны, придавливая всем весом. Сэм сбито, жаждуще дышит. Молчит только потому, что считывает это как приказ в Диновом взгляде, которым Дин его пронзает прежде, чем вновь начать целовать ключицы и грудь, пресс, плечи… Перевозбуждённый одним разговором, Сэм не может лежать спокойно, гнётся, кажется, в каждом позвонке, подставляя себя под Диновы губы. — Тебя только связывать, Сэмми, — шутит Дин, когда его руки явно устают удерживать извивающегося брата, и он переводит руки ему за голову, опускает пальцы в проём между матрасом и подлокотником, чтобы Сэм мог зацепиться. — Только попробуй убрать их оттуда, и ближайшую неделю ты меня не получишь. — Не посмеешь, — шипит Сэм, постанывает от того, как Дин ему сосок прикусывает, грубо зализывая следом, но руки послушно карябает о не крепкую опору. — Или терпения не хватит. — Хватает же не оседлать тебя. Господи, Сэм, ты же совершенно открытый лежишь передо мной. Такой твёрдый, — и неряшливо мажет по покачивающейся призывно головке, так что срывающийся на множество мелких стонов Сэм прячет их в собственном плече. — Такой влажный. Смазки не надо, садись и объезжай тебя, пока сил не останется. А их будет много, верно? ты же никого не трахал эти три недели, да, Сэм? Дрочил и терпел. — Да… Удовлетворенный, Дин наконец спускается ниже груди. Сэму не удобно, он как при начале лихорадки, царапает ногтями по мягкому дивану, жмурится, когда его корпус поднимают, подкладывая под задницу подушку, и ведь ещё нужно держать ноги разведёнными, иначе Дин просто не поместится. Сэм голову приподнимает только на секунду. Дин, сжавшись на другом конце, облизывается, смотря на член брата, и когда опускается к ним, прогибает спину. Сэм чувствует, как член дёргает, окончательно возбуждаясь одновременно с тем, как язык Дина прикасается к его входу. Мышцы дёргает от странности, чужеродности происходящего. Тело хочет отвечать на удовольствие активно, всем собой, будто оно — фитиль бомбы, который поджигают страстью только чтобы рвануло, разнося мир в клочья. Тлеть смиренно, податливо, как свеча, непривычно и по своему неудобно. Сэм не знает куда деть ноги, как дышать, не задыхаясь, и как ещё вывернуть запястья, чтобы уцепиться за то место, за которое Дин приказал держаться. Дин же явно решил растянуть эту пытку. Движет языком медленно, смакуя, внутрь проникает только спустя бесконечно долгую минуту, и Сэма так вверх подбрасывает, что Дину приходится крепко стиснуть его бёдра. — Только посмотри какой ты упрямый. — Пожалуйста, Дин… — Ты готов даже пустой воздух трахать, лишь бы двигаться, лишь бы заполнять всё собой. Ох, Сэмми. Так хочешь меня? Хочешь заделать мне ещё одного ребёнка, а? Сэм откидывает голову назад и жмурится до искр. Всё тело горит, буквально пылает мышечным напряжением, и скатывающийся по груди пот пахнет как горючее. Дин поднимается вновь вверх, начинает вылизывать грудь, и Сэм по наитию толкается бёдрами вверх, лишь бы получить хоть немного стимуляции, не задумываясь, что задевает живот. — Легче, Сэм! Теперь нужно быть осторожнее. — Прости, Дин, я не могу.. — Я могу, значит и ты можешь! — и он хватает Сэма за волосы, грубо, неожиданно резко, задирает к себе лицом, чтобы взглянуть острым как скальпель взглядом и прорычать в губы. — Ты сам попросил, так что лежи и не выебывайся, пока я не закончу. Всё понял, братик? Или мне бросить всё и сделать как хочется самому? — Понял, Дин.. Да, я.. Сэму кажется, он потеряет сознание. Потому что между первым толчком, который открывает в Сэме личные врата ада, и этими словами проходит непозволительное количество времени. Дин трахает его глубоко и дёргано, опасения Сэма о том, что Дину происходящее не нравится, истаивают сами собой, когда он ощущает, как сильно Дин его растягивает. Он потрясающий, когда такой: одетый, взлохмаченный и с крупной грудью. Сильный мужчина, старший брат, идеал, до которому Сэму ползти не доползти, но он всё равно будет пытаться. Это завораживает. То, как легко он согласился, хотя даже в самом начале, когда Сэм не допускал мысли сделать всё иначе, мог выглядеть отстранённым и незаинтересованным. Сейчас он весь в этом. Заваливает на Сэма после каждого толчка, лицо его не успокаивается ни на мгновение, преисполненное эмоций, которые Сэм так любит отслеживать. Сэм запоздало понимает — Дин устаёт. Теперь, немного другой, его хватает на меньшее, и мышцы у него мягчают быстрее, но упрямство не даёт свернуть назад, он продолжает толкаться, продолжает, пока Сэм наконец не сдаётся, и не опускает руку ему на ягодицы, не начинает помогать поддерживать темп, к себе брата подтягивая. — Сэмми, я скоро.. — Давай… — Чёрт, мы же даже.. Презерватив… — толчок выходит особенно глубоким, и Дин с неожиданным измождением и наслаждением стонет, низкими, грубыми стонами. — А если и ты тоже, Сэм?...Вот же ебанутая реальность… — Плевать… Дин кончает быстрее него. Выбившийся из сил, потный из-за одежды… Сэм уже готов сменить положение, уложить Дина и позаботиться, как обычно делал, но тот кидает на брата пламенеющий взгляд и отцепляет от своего бедра его руки, явно намекая, чтобы они вернулись на место. Сэм кончает всего от трёх мягких касаний Диновых губ. Им нужно вымыться, особенно Дину. Одежда явно неприятно преет у него на коже, и от этого даже может начаться раздражение, но он так спокойно лежит на груди Сэма, что тот даже предложить ничего не решается. В груди наконец спокойно. Поясница ноет, в заднице горячо и влажно (чёрт, Сэм даже не уловил момент, когда Дин умудрился добыть смазку). Он всё ещё не видел тела Дина, и подозревает, что ему потребуется ещё время, чтобы увидеть, но теперь ожидание явно пойдёт легче. — Чёрт тебя дери, Сэм. Мне и вправду это было нужно. Когда Дин доволен после секса — это самое прекрасное ощущение, которое Сэм переживает, зацеловывая его губы. Теперь без спешки, вдумчивее, пока гладит всю руку, от плеча до предплечья. Хочется потянуться ниже. Погладить грудь, рёбра, бока, а в конце — о эта тайная мечта последнего месяца — коснуться Динова живота. Это непривычно и безумно, осознавать, что они, будучи вдвоём, не остаются в уединении. Новое существо — их общее творение — тоже рядом, прячется, надёжно оберегаемое Диновым телом. Сэму очень хочется потрогать. Почти до зуда хочется, это — единственное возбуждение, которое Дин в нём ещё не унял. Но Сэм помнит как старший закрывался в толстовку, видит надетую одежду сейчас, хотя это наверняка было безумно неудобно и жарко так активно двигаться в ней всё это время. Сэм подождёт. Отойдет с его территории и будет готов в момент, когда Дин его позовёт. Он не ожидает, что это случится сегодня, но, уже в третий раз за всё это время, ошибается. Дин мягко подхватывает его ладонь и тянет под рубашку. Сэм уверен — у него останавливается сердце. — Дыши, молодой папаша, — усмехается Дин охрипшим голосом, и улыбается, потираясь щекой о его грудь. Сэм даже не слышит в себе никаких конкретных мыслей, не может определить, что его восхищает. То, какой живот плотный и тёплый? То какая там гладка кожа, будто специально увлажнённая — а что, может Дин и впрямь уже пользуется кремами? Если так, то Сэм хочет в этом участвовать. Хочет наносить средства, растирать их, чтобы кожа оставалась здоровой несмотря на нагрузку, которая её ожидает; хочет массировать грудь, разгоняя молозиво, когда оно начнёт образовываться. Он хочет засветиться в каждом моменте, даже самом маленьком и интимном, хочет через заботу пройти тот же путь, что и Дин, и это так печёт в его теле, так напрягает его руки, что они начинают дрожать на коже Дина. Дин кладёт свою ладонь сверху, и пальцы брата своими пальцами раздвигает, так что теперь они оба касаются их ребёнка. Боже милостивый, Сэм вновь чувствует слёзы. Он знает, что выглядит как последняя истеричка, но без страха клюёт носом Дина в макушку, чтобы тот поднял голову и увидел, как Сэма расквашивает от эмоций. — Спасибо, Дин. Спасибо, это.. Это счастье, о котором я не надеялся. Дин выглядит задумчивым. Таким, будто его вырвали из какого-то очень важного осмысления. Сэм хочет услышать, хочет быть в Дине, всеми смыслами, но, памятуя разлуку, осаждает себя, концентрируется на лёгкой боли в заднице, чтобы не питать иллюзий: разобравшийся Дин сам придёт и заберёт то, в чём нуждается, от Сэма требуется лишь слегка подтолкнуть и быть рядом. — Ты уверен, что мы справимся? У нас не то чтобы был хороший пример перед глазами. Сэм кивает. Чуть двигает рукой по животу, но не делает попыток поднять выше или ниже, наслаждается моментом. — Ну, мы усвоили уроки. К тому же у нас будет Донна и Джоди, Гарт с Бесс, Кас, — Сэм улыбается, внезапно в полной мере осмысливая важность Динова путешествия и облегчение от той поддержки, что на них свалилась, — Чёрт, Дин. Они все есть у нас благодаря тебе. — Да брось. — Нет, так и есть. Я только говорил, что хочу нам полноценной жизни, а ты просто поехал и добыл нам её. Ты удивительный. Дин не спорит. Мягко улыбнулся, тем самым выражением "да брось, мелкий, работа у меня такая" и заправляет свалившуюся на лицо прядку Сэму за ухо. — Смотришь так, будто готовишься предложение сделать, — наконец бормочет Сэм с помесью издевки и смущения, и Дин хрипло хихикает, наконец получив силы, чтобы подняться. — Жениться по залёту это как женский крик в ужастике — всех от этого тошнит. — Но все продолжают смотреть. Я готов хоть сейчас, если хочешь. Дин ухмыляется, но ничего не отвечает. Отходит к мини-холодильнику, достаёт две бутылки, одну открывая для себя, другую перекидывая Сэму. Пьёт. — Я не уверен, сможем ли мы приехать на свадьбу девочек. Там будет Бобби и другие охотники, а я через два месяца стану как какой-то пришелец с толстым пузом. — Ладно. Отпразднуем позже, в частном порядке. Дин как-то скорбно ухмыляется в бутылку. — Донна так же сказала. Обещала закатить особую вечеринку, специально для нас, с тортом и барбекю. Ну, если мы конечно внезапно не передумаем. — А ты можешь? — и Сэм выразительно прищуривается, зная, что это брата на смех выводит в два счёта. Так и происходит, хотя Дин и маскирует всё, будто просто пьёт воду. — Вау, ты и впрямь изменился. — Местами. Есть вещи.. Сэм, заранее извини, но я пока не буду снимать верх когда мы трахаемся. — Я понял, да, — Сэм старается кивать как можно убедительнее, потому что, серьёзно? Дин, который говорит о своих границах и желаниях? Да это дар божий, и Сэм готов закормить его самой вредной и вкусной едой, чтобы закрепить этот паттерн поведения. — Мне хватит того, что ты захочешь дать. — Хитрый, ты, Сэм. Знаешь же, что я хочу дать всё. Сэм только гордо улыбается. Дин целует его ещё раз, прежде чем сообщить, что идёт в душ, и Сэму бы тоже стоило. Сэм мечтает только об одном — чтобы их близость с Дином не заканчивалась.

***

На свадебную церемонию они почти опаздывают. Дин из состояния "гори оно, Сэм, Донна сама готовит пирог" успевает съехать в "звони, отменяй всё, я с постели не встану" и даже "ну конечно, Сэм, не тебя же каждый встречный охотник захочет утопить в святой воде и нашпиговать серебром!" Перед самым выходом Сэм перезаряжает пистолет и, продемонстрировав Дину, прячет оружие за пояс. — Ждёшь, что я на тебя с воплями восторга кинусь, герой? — Было бы неплохо. — Обломишься, — Дин запускает в брата сумкой, но возмущаться перестаёт и лишь гордо вздёргивает подбородок, когда Сэм пропускает его в дверях. Улица на подъезде к дому Джоди заставлена машинами. Сэму приходится отогнать Импалу ближе к лесному массиву, и припарковаться на узком участочке, на который даже заехать получается не с первого раза: Дин, насмотревшийся репортажей о торнадо, запрещает парковаться в зоне досягаемости деревьев, даже самых маленьких. Дин выбирается из машины с кряхтением и, зацепившись за дверь, замирает в полусогнутом состоянии. — Ты как? — Как то мороженое, которое ты растаявшим запихал в морозилку. Чёрт побери, моя Детка ещё никогда не доставляла мне столько страданий, Сэм. Я ощущаю себя преданным. Сэм только улыбается, терпеливо наблюдая как Дин медленно выпрямляется и разминает спину наклонами. Накануне он не мог даже встать с постели, и Сэму пришлось подмешать обезболивающее в воду, чтобы они оба поспали хотя бы пару часов. Сейчас ему заметно легче, хоть он и идёт, устало поджав губы. Сэм собирается взять его за руку, когда Дин прячет её в карман. Это прикрытие, Сэм разгадал его благодаря супермаркету и удачному расположению стеллажа с пирогами: Дин грозно переглядывался с особенно любопытными посетителями, и стоял вполоборота к Сэму, так, что плотно прижимающаяся к животу ладонь заметно оттягивала карман. Маленькие нежности явно придают ему смелости. Дин приостановился, оглядывая машины. — Много охотников собралось. Свеженькие номера, защитные знаки на бамперах — действительно охотники, не меньше двадцати человек, если приезжали парами. Сэм и не догадывался, что у Джоди с Донной столько знакомых в их кругах. Дин как-то горько ведёт носом, сощуривается, словно дым от охотничьего костра попал ему в лицо, но защититься или отвернуться нельзя: кодекс охотника, своеобразное обещание даже сквозь щиплющие глаза и раздавленное сердце продолжить охоту, которую не завершил умерший. Сэм отгоняет наваждение: это не похороны, даже если он не представляет по какому другому поводу столько охотников одновременно могут собраться в одном месте. Воздух чист, прохлада поднимается с земли, и если лёгкий дымок и улавливается, то пахнет он сладко: сгорающим луком и мясом со специями. Им действительно не нужно волноваться об этом. Дин не двигается. Сэм считывает нерешительность его взгляда, и тут же вытаскивает ключи. — Если опять спина болит можем вернуться в мотель. А к девочкам заедем завтра, вкусности останутся. — Машина Бобби, — бормочет Дин, полностью проигнорировав попытку Сэма дать ему план отступления. — Готовь пистолет, посмотрим, как он нас встретит, — и, шумно выдохнув, шагает вперёд, полностью выпрямив спину. Дом Джоди почти не узнать. Конечно, никто не заморачивался, украшая пространство: это всё ещё были Джоди с Донной, два шерифа, давно отказавшиеся от воздушных шариков и кремовых салфеток к ужину. Декор ограничился широкой растяжкой с их именами над крыльцом, и заставленной столами и стульями поляной на заднем дворе. Всё остальное было не рассмотреть: весь дом заполонили люди. Много, очень много людей. Охотники выделялись полным несоответствием дресс-коду, но улыбались почти так же безмятежно, как остальные гости, будто ни этому событию, ни будущему молодожёнов ничего не угрожает. Сэм знает почти всех присутствующих охотников. Они широко улыбаются ему, а затем сразу замирают, разглядев Дина. Живот на двадцать пятой неделе выглядит весьма однозначно, Дин даже не пытается сильнее запахнуть куртку, когда входит в душную от обилия народа комнату. В углу, развалившись на кресле в окружении таких же пожилых охотников и пива, сидит Бобби и усиленно пьёт, кидая на братьев немигающие взгляды. На приветствие он не отвечает — отворачивается. Дин смотрит на Сэма с выражением "я же говорил" и направляется дальше, заложив руки в карманы и горделиво поигрывая бровями перед женщинами. Сэм начинает понимать: теперь, когда злость не глушат алкоголь и постоянные драки, она выходит совсем через другие бреши. Дин идёт, не скрывая беременности, будто все присутствующие и есть те люди, для которых он так отчаянно, так самозабвенно, хотел быть нормальным. Это придаёт сил. Чёрт, Сэм даже не замечает, как кладёт Дину руку на плечо, придвигаясь к нему вплотную, словно они самая обычная пара и вот так обозначать свою принадлежность друг другу — норма. Дин его не отталкивает, и только ухмыляется наведённому среди гостей замешательству. Если Сэм и волнуется, то только за то, что это может как-то повлиять на репутацию девочек среди их коллег и родственников. Оказывается, Донну всё это волнует даже меньше их самих. — Винчестеры собственной персоной! — она кричит через всю комнату, торопится к ним, задевая гостей и мило извиняясь, — Я чуть не проиграла спор из-за того, что вы опаздываете. — С Клэр на доступ к архивам спорила? Она накидывается на Сэма с объятиями. Обворожительная — Сэм впервые видит её с завитыми волосами и в платье, и судя по одобрительному взгляду Дина, тот тоже высоко оценивает образ. — Если бы заранее прислала своё фото, гнали бы быстрее. — Правда нравится? — Донна приподнимает подол, демонстрируя сколько в юбке слоёв, и горестно улыбается, — В глубине души я надеялась, что больше никогда его не надену. — Ты невероятна, — Сэм похлопывает её по плечу и помогает расправить зацепившуюся за его джинсы ткань. — Даже неловко стоять рядом с тобой без костюма. — Брось! Здесь все охотники такие. Видишь джинсы с рубашкой — смело обсуждай последнюю стычку с гулями. В последнее время не так много событий по нашей части. Она оборачивается к Дину и прижимает к груди сомкнутые кулачки, словно восторг, которым она хочет поделиться слишком сильный, чтобы стоять ровно. Дин первым тянется к ней с объятием. — Ты крута, малышка. Не будь твоя невеста не менее крутой охотницей-шерифом, были бы мы с тобой уже далеко отсюда. — Льстец. — Я ещё здесь, — Сэм задорно морщится, но парочка явно не обращает на него внимания, так и замирая, обнявшись. Сэм ощущает покой, тот же самый, что ещё пару лет назад чувствовал при виде Бобби с Дином, выпивающих вместе. Открытость Донны и её решительный протест мнению, что обнимашки бывают неуместными, явно помогли Дину: даже Джоди со своей выдержанной рассудительностью не сделала бы для него больше в тот день, когда он во всём им признавался. Джоди, одетая в белоснежный брючный костюм, блистает не меняя ярко, чем её невеста. Она помолодела и внезапно оказалась игривой: шлёпает Донну по пышной юбке и самодовольно улыбается братьям, ни капли не смущённая таким вульгарным проявлением чувств. — Челюсти с пола подбираем, не хочу вызывать скорую если кто-то споткнётся на вальсе. — Будут танцы? — Дин округляет глаза, и невесты приобнимают друг друга, отвечая улыбками. — Ещё скажите что скоро вывезут трёхъярусный торт с вашими фигурками из шоколада. Джоди невозмутимо приподнимает бровь. Донна сияет без капли раскаяния. — Да вы шутите! Что, тот огромный нож для этого? — А ты хотел чтобы мы резали его мачете? Дин с досадой разводит руками. Оглядывается, словно весь праздник резко его разочаровал, и Сэм не может сдержать усмешки. — Да это же пошлятина из ромкомов. — Необычным мы сыты по горло, пора учиться наслаждаться простыми человеческими радостями, — Джоди мягко похлопывает Дина по животу, и тот мгновенно унимается, чуть улыбается даже. — Слышали новости? К Алекс в больницу пришёл парень, вервольф. Серьёзно раненый, два дня ждал, что само заживёт, но нет. Сейчас у него полностью пропала реакция на серебро, и от сердец его воротит. — Он превращается обратно в человека? — Сэм переглядывается с Дином. — Другие такие случаи были? — Мне не попадались, но подозреваю, что это же постигло остальных тварей. Опросите охотников. Думаете, будь у них работа, они бы прохлаждались у нас? Кто бы подумал, на свадьбе я разорюсь из-за того, что исчезли монстры, — Джоди смотрит на почти опустевшую тарелку с закусками и, вздохнув, отходит отругать ребёнка, решившего поиграться с краем скатерти. — Если что сгоняем за пиццей, — Сэм деловито подмигивает Донне, но мысли кричат совсем о другом: охота заканчивается. Без жертв. Без неподъёмной цены, которую они с Дином должны выплатить своими жизнями и жизнями родных. Нельзя надеяться слишком сильно, но их с Дином ребёнок, эта свадьба и даже Бобби, хмурящийся за всех пришедших вместе взятых, пробуждают в нём что-то, что он и не надеялся обрести. Облегчение. Дин пихает его в бок, привлекая внимание. Кивает, и Сэму не нужно уточнять, чему именно. Дин чувствует тоже самое, только чувство это для него не полностью приятное, замешательства там столько же, сколько и счастья. — Ты не заскучаешь, Дин. У нас будет свой дом, это уже целая гора работы, не говоря о ребёнке. — Один и тот же экзамен каждый раз, — Дин тяжело вздыхает, заметив, как бледнеет священник, зашедший в комнату. Бедняга, кажется, только принял факт существования однополых пар, и новая травма в виде беременного мужчины должна была знатно подкосить его веру. — Думаешь, не завалю эту попытку? — Точно нет. Я же тебя страхую.

***

Небо тёмное, и если как следует вглядеться можно увидеть звёзды. Улица перед домом заметно опустела: уехали родственники и коллеги с работы, у костра сгрудились только самые близкие друзья и охотники. Алекс наигрывает на гитаре, Джоди с Донной, укутавшись в пледы поверх свитеров, обнимаются и раскачиваются в подобие танца, пока в паре шагах от них Клэр резво пытается расшевелить Каса, совершенно не понимающего, как нужно танцевать. Дин пьёт чай прямо из термоса, ёжится на своём раскладном стуле, но ближе к костру не подсаживается — и так может видеть лица и слушать разговоры. Сэм протягивает ему плед и разворачивает свой, плотно закутываясь прежде чем усесться рядом. Их стулья так близко, что можно услышать скрежет ножки о ножку, когда кто-то из них двигается на своём месте. — Точно уверен, что не замёрз? Джоди отдала нам ту комнату, в которой ты уже оставался. Дин качает головой. Наблюдает за костром, за Бобби, который уже довольно поддатый и впервые за вечер улыбается, захваченный идеей крупного рейда на легендарную ферму, куда вампиры возвращались целых три раза. — Он тебя так и не пристрелил, значит смирится. — Куда ему деваться, мы, считай, последняя его родня. Специально позвоню, скажу что он дедушка. Пусть помучается. — Дедушка? Решил укомплектовать ребёнку полную семью? — Дин иронии не замечает, серьёзно кивает, и Сэм тянется к термосу, пьёт из горлышка, с которого только что пил брат, и Дин пристально наблюдает за его губами. Сглатывает, когда Сэм возвращает термос. — А это не слишком? У нас и так всё слишком странным получается. — Бородатый старик с домом, забитым магическими причиндалами и оружием, вписывается в роль деда лучше, чем я в роль мамочки. И вообще, мои страдания должны окупиться. Лови меня на слове, если не обеспечу дочери полноценную жизнь — отращу хвостики и начну брить ноги. — Нечестно ставить меня перед таким выбором. Хочу и счастливого ребёнка, и твои бритые ноги. — Извращенец. Сэм усмехается. Мелодия гитары меняется на более бодрую, Клэр хохочет, запутывая Каса в пируэтах. Искрящее к верхушке пламя навевает мысли о сне и уюте. Сэм не сразу понимает, что его смущает в словах Дина. — А почему ты решил, что у нас девочка? Дин опускает термос, и чай плещется о стенки. Смотрит на брата нерешительно, но ответ подобрать не успевает. Дин резко вздрагивает, перехватывает руку Сэма и прижимает к животу. Мягонькие толчки отпечатываются в ладони как шёпот, Дин даже шикает на брата, когда тот рот открывает, и сам задерживает дыхание. Один-два-три. Движение прекращается, а Дин так и пялится на Сэма блестящими глазами. — Видишь, она сама подтвердила! Через пару мгновений толчки не повторяются, но Сэм руки не убирает, наоборот, лезет через слои одежды, заставляя Дина вздрогнуть, когда холодная ладонь касается кожи. — Генетически у нас равные шансы и на девочку, и на мальчика. Так что вопрос не закрыт. — Амаре до твоей генетики, как ангелам до писания. Сотню ставлю, что будет девчушка. — Ладно, — Сэм шлёпает по ладони Дина, закрепляя спор. — У тебя ещё несколько месяцев поднакопить. Или на следующем УЗИ выясним? — Сэмми, против титана прёшь. Я ношу ребёнка, я просто не могу обознаться! — А ещё у вас общий бюджет, споры так не работают, — окликает их бойкий девичий голос. Клэр на буксире тащит Каса, который выглядит совершенно вымотанным тонкой наукой синхронных движений и на братьев смотрит умоляюще. Дин ухмыляется. — Ты-то откуда знаешь? Детку я всегда со своих денег латаю. Клэр пожимает плечами, будто одно исключение это ещё не нарушение правила. Подтягивает ближе Каса, озирается в поиске стульев, и Сэму приходится подняться, чтобы устроить новых участников их кружка. Когда он возвращается, Дин уже закутан обратно, и Сэм только неловко кладёт руку на его подлокотник. Не проходит и минуты прежде, чем Дин вновь откидывает одеяло, не вздрагивая даже— ладонь брата быстро согреется обратно. — Итак, вы уже придумали имя? — Ага, выписали списочком и отправили на одобрение в "Клэр-сую-нос-куда-не-просят" — Ты сам приехал к нам и так трогательно просил о поддержке, — Клэр корчит сочувственную мордочку, от которой Сэм не может сдержать смеха. — Буквально с табличкой стоял "Дин Винчестер хочет нежностей". Дин скалится и глядит на Клэр с вызовом. Девчушка ухмыляется, и удобнее усаживается на стуле с явным намерением вызов принять. В другой ситуации Сэм с радостью понаблюдал бы за их баталией, но сейчас он чувствует себя слишком спокойно, слушая гнусавое пение охотников и гладя живот Дина. — Пока пол не узнаем, бесполезно придумывать имя. — Ну, у вас есть Ангел. Универсальный сканер всего сущего. — Не совсем так, — Касу явно неловко. Может из-за того, что день выдался неудачным и он впервые за уже многие годы запутался в поворотах, из-за чего опоздал, или он всё ещё побаивается Дина, который на него в последнее время прикрикивал даже чаще, чем на Сэма. Но Сэм хочет подбодрить его и нашаривает бутылку пива. Кас принимает с благодарностью. — Дина как бы защищает божественная сила. Не в том смысле, что она находится в нём в чистом виде, но ничто другое просто не могло так осторожно перепрошить клетки, чтобы они были защищены от любой магии. Это щит. Возможно выстроенный специально для меня, чтобы я не мог вмешиваться. Да уж, Кас точно пасует перед Дином. Сэм выразительно смотрит на брата, качает головой в сторону Ангела. Они уже разговаривали на эту тему: Кас был единственным кто знал о них всё с самого начала и помогал без вопросов. Проецировать на него всю злость было последним свинством, и Дин клятвенно обещал извиниться, но момент всё не подворачивался. Теперь он наступил, и Сэм не отводил строгого взгляда, пока Дин не вздыхает, сдаваясь. — Щит берут, когда нужно защищаться. Сейчас малышка в безопасности, и ты последний, кто может ей навредить. Дин чуть улыбается, и Кас тут же загорается, собранный заново одним обнадёженным словом. Клэр подкусывает губу, заинтригованная, и подталкивает Ангела быть смелее. — Сумеешь разобраться? — Теоретически… Хотя душа не сильно сцеплена с понятием пола, она скорее.. — О боже, просто попробуй, — Клэр крепко шлёпает Ангела по плечу, и тот чуть не падает со своего места. Сэм с Дином мягко хохочут, напряжение момента отступает, оставляя лишь тихое спокойствие ночи. Кас откладывает пиво и вопросительно смотрит на Дина, чуть потирая руки, словно не может согреть их ангельской силой. Дин отводит одеяло и приподнимает верхний свитер. Сэм съезжает ладонью чуть ниже, ровно туда, где округлость начинает заканчиваться, но ладони не убирает, и Дин не протестует. Кас уже прикладывает руку, когда старший всё же вздрагивает и отстраняет его. — Твоя сила стабильна? — Дин! — Сэму откровенно жаль Каса, когда тот замирает, вновь отвергнутый, но Дин переводит руку, приказывая замолкнуть и брату. — Да. — Да, я сожгу этого демона, или да, это точно не превратит душу твоего ребёнка в атомную бомбу? Не обижайся, друг, но это всё же более деликатная ситуация, чем у нас бывают обычно. — И откуда в нём столько драмы? — закатывает глаза Клэр, и Сэм сам не знает, почему его разбирает такой заливистый смех. Когда его отпускает, Джоди с Донной стоят рядом с ними. Улыбчивые, завёрнутые в одно одеяло, а рядом уже примостилась Алекс, видимо передавшая гитару кому-то другому, потому что бренчание струн никуда не девается. Теперь вокруг много народа, Сэм даже ловит заинтересованные взгляды с другой стороны костра, и это чуть смущающе, но волнующе. Он ловит обеспокоенный взгляд Дина и напоминает. — Сто баксов, Дин. Дин тут же становится спокоен. Остаётся только спор, который всегда заставлял старшего раскрепощаться и идти на безумное: подыгрывать всем кто считает их парой или намеренно дразнить слишком явными намёками. Это ощущение слишком особенное теперь, когда намёки имеют настоящее основание, и Сэм всё ещё останется партнёром Дина, когда шутки закончатся. У младшего перехватывает дыхание. — А ты продажная сучка. — А ты придурок-параноик, не зажимай ребёнка, он не только твой. Давай, Кас. Все замирают, особенно Дин. Кас накладывает руки, касается через ткань, и закрывает глаза. Мягкое сияние отходит от его рук и словно просвечивает небольшой силуэт в животе Дина, неопределённый, расплывчатый. Дин пялится во все глаза, а Сэм наблюдает за его лицом: никакого страха и паники, значит, всё нормально и можно продолжать. Кас несколько мгновений напряжённо жмурится, словно никак не может найти дорогу в запутанном лабиринте, а потом его сияние становится ярче и лицо мгновенно разглаживается. — Нашёл. Очень чистая, сильная душа. И любопытная, — Кас чуть вздрагивает и расплывается в трогательной улыбке, будто его пощекотали. Сэм плотнее прижимает руку к коже Дина, словно может почувствовать тоже, что Ангел. Ему уже плевать на пол, он просто хочет точно так же ощутить это чудо и приласкать, ловя беззубые улыбки. Дин отвлекается от своего живота и теперь смотрит на Сэма: младший считывает голодное нетерпение и просьбу быть рядом в этих расширившихся от изумления глазах. — Это поразительно, как много в ней света. Это девочка. — Мамочка-Дин выиграл, — резюмирует Клэр, оборачиваясь на своих новоявленных мам. Донна прикрывает рот ладошками, Джоди просто мягко улыбается, как и Алекс. На фоне кто-то чокается бутылками. Кас, растроганный чуть ли не до слёз, отстраняется, смотря на братьев как на откровение, а Сэм не может даже дышать, не то, что поблагодарить Ангела. Он может слышать Диново "плати, Саманта" или "я же говорил, за недоверие к старшему брату дорого расплачиваться", но в реальности Дин просто смотрит на него, и губы его чуть подрагивают, словно он не уверены, что следует сделать прежде: улыбнуться или произнести издёвку. — Дочка… — Сэм произносит это вслух, только чтобы убедиться. Пульс учащённый, чувствуется, будто все крупные артерии вибрируют от совершенно особенной, удивительной, эмоции, и Сэм ведёт рукой выше, туда, куда обычно приходятся толчки. Теперь он видел, как его малышка может общаться, и очень надеется, что она чувствует его волнение и любовь через это прикосновение. Он так любит её. И её отца. Этих чувств слишком много, они рвутся изнутри сразу отовсюду: слезами из глаз, словами из горла и дрожью из разом разгорячившегося тела. — Мира. Как "миракл" — чудо, — доносится голос Клэр, но как будто из другого мира. — Саманта, Диана, Чарли, — тем же фоном перечисляет Кас. Сэм не может отвести взгляда от Дина, и Дин не разменивается на бесполезные заверения, что он должен. Он кладёт ладонь поверх ладони брата, дёргает уголком губ, кажется, слишком потрясённый, чтобы даже полноценно улыбнуться. — Прекращайте, им сейчас не до имени, — через шквал голосов слова Джоди долетают лучше остальных и Сэм даже бросает на неё взгляд, не уверенный, что всё расслышал и правильно. — Да-да, не стесняйтесь. Это свадьба, в конце концов. Сэма бьёт это осознание — им позволяют. В поцелуе, на который Джоди намекает, совершенно точно нет никакой нужды. Может им и повезло с семьёй, все в ней насмотрелись вещей куда худших, чем однополый инцест, и всё же Сэм совершенно не хочет докучать им сверх меры. Губы горят от ожидающего взгляда Дина. Сэм теряется — разве не старший сейчас должен волноваться об этом, читать тираду, как это глупо и мерзко вот так выставляться перед всеми. В конце концов они прожили в этих отношениях уже несколько лет и никогда не испытывали потребности кому-то что-то демонстрировать, тем более так, на свадьбе Джоди, в окружении почти всех самых дорогих людей и охотников, которые и без того косо смотрят. Сэм умоляюще поджимает губы, надеясь, что Дин его остановит, но тот только сильнее сжимает его ладонь и первым подаётся вперёд. Это безумие. Чистое. Их словно одной нервной системой связали — Сэма тут же подхватывает импульс брата, и целует его губы, растворяется в мягком касании и руках Дина, которыми он удерживает его лицо, направляя для большего удобства. Это не страсть, не порок. Сэм не чувствует стеснения за этот момент, не заливается краской от довольных смешков и хлопков в ладоши, подтверждающих, что на них смотрят. В том, как сходятся их прохладные сухие губы только любовь. Огромная, всепроникающая. Они никогда не мечтали об этом и не просили. Даже не обсуждали, действительно ли им нужны документы, скрывающие их родство, потому что привыкли к тайнам, привыкли верить тому незаметному, что хранят только меж собой, а не тому, что о них думают другие. Но сейчас это хорошо. Сэм растерянно улыбается, бессильный вырваться из плена зелёных глаз, и Дин такой же, чуть румяный от отблесков огня или чувств. Сэм ставит на оба варианта. Лёгкий толчок приходится ровно в то место, где они держат руки, и они улыбаются одновременно, растроганно, вообще не уверенные, что делать теперь, когда жизнь вывела их на такую непривычную дорожку. Такая она, нормальная жизнь? Заводить ребёнка, целоваться на свадьбах и выбирать дом. Клэр уже расцепила их руки и сама ловит толчки, за ней толпятся Алекс с Донной, и Джоди смеётся со всей этой кутерьмы, из-за которой хлипкий стул Дина вот вот сломается. Дин позволяет их рукам трогать его сокровище и улыбается, скорее испуганно, чем изумлёно. Сэм крепко сжимает его руку. — Жду не дождусь когда увижу её, — Донна стоит на коленях, обе руки приложив к животу и сияет. — Умоляю, скажите что далеко от нас не уедете. — Не уедем, — заверяет Дин, и кидает на Сэма ещё один вопрошающий взгляд. — Сэм уже подыскивает домик где-нибудь неподалёку, верно? — А бункер? — голос Бобби гремит, успокаивая другие голоса. Сэм тут же проверяет Дина. Тот внимательно наблюдает за старым охотником, но без страха или злости. копается в карманах, находя свой ключ и перекидывает ему. — Всегда к твоим услугам. И любого из охотников, если твари вернутся. Бобби кивает, и, как-то неловко приподняв бутылку в знак одному ему известного тоста, удаляется в сторону дома. В Сэме тлеет восторг. Вновь накинув на Дина одеяло, он удобнее усаживается на своём месте и смотрит в небо. Перебранка Дина с Клэр расслабляет, как и влюблённое щебетание Донны с Джоди, и Сэм балансирует на грани приятной дрёмы, в которой он обнимает Дина, держащего на руках их уже рождённую дочь.

***

У них отдельная комната на втором этаже, прогретая и со смазанным замком. Дин доходит сам, отказавшись от всякой помощи, и тяжело падает на постель, с облегчением выдыхая воздух — тот, который остался после того, как малышка сдавила ему все внутренние органы, даже лёгкие. — Помочь раздеться? Или тоже сам? — Чёрт с тобой, Сэмми. Пошевелюсь — рука отвалится, и кто тогда будет тебе дрочить? Дин устал и потому расслаблен. Сонно моргает в потолок, когда Сэм начинает стягивать с него обувь и брюки, и хрипло хихикает, когда брат щекочет ему лодыжку, снимая носки. Футболку Сэм оставляет до момента, пока сам не переоденется в домашнее. Он забирается на постель, нависая над Дином, и ласково чмокает в нос прежде, чем подхватить концы футболки и потянуть наверх. Одно из новшеств — мягкий топик, чтобы удерживать грудь. Сэм сам нашёл его, заказал и потом перешил, чтобы было удобно одевать и снимать. Обычный кусок эластичной ткани телесного цвета, чтобы как можно меньше выделяться даже лямками, спас Дина почти от всего спектра смущений и неудобств, а в Сэме пробудил особую нежность. Этот странный фетиш Дину по началу не понравился. Он стеснялся своего тела, особенно груди, которая совсем не гармонировала с остальным его телом, и почти никогда не снимал футболку. Они подпортили рекордное количество одежды за это время, стирка превратилась в зацикленное событие, а Сэму не давали покоя подозрения, что одежда поверх разгорячённого тела доставляет нешуточный дискомфорт и сбивает Дина с настроя. Ему пришлось командовать. Нагло, на грани допустимого, но Сэму удалось стянуть с брата сначала футболку, потом топ. Как Дин стонал после… Чёрт, это определённо стоило первых минут, в которые Дин чуть с ума не сошёл со стыда, а Сэм израсходовал весь запас комплиментов на годы вперёд. Сейчас Дин уже не отворачивался. Послушно поднимает руки, давая стянуть ткань, жадно дышит, замечая вспыхнувшую похоть в глазах брата. — Ты такой сексуальный когда лохматый, — шепчет Дин, забираясь в шелковистую мягкость, которая свалилась ему на ключицы, стоило Сэму начать зацеловать впадинку на его груди. Место чувствительное, отдаётся приятным облегчением от того, что грудь больше не стягивает тканью. Дин зачёсывает волосы брата назад, чтобы увидеть, как он ласкает его, слизывая пот. На коже краснеют следы от перетяжки. У Дина грудь не крупнее второго размера, удобно помещается в больших Сэмовых ладонях, но он не торопится, прежде проходится губами и языком по следам, заставляет их щекотно ныть от разогнанной крови, и Дин реагирует, выгибая голову назад. Он любит это. Сэм видит его облегчение и пытается представить каково ему: привыкать к новой вещи, что чуть жмёт и может натирать, а потом освобождаться от неё, благодаря Сэму. Сэм долго ласкает его. Каждый миллиметр: зажать губами, облизнуть, размазать влагу поцелуем. До сосков добирается в последнюю очередь, долго дразнит пальцами, пока они не станут совсем сжавшимися и твёрдыми, и только затем мягко обхватывает губами. — Господи, Сэм.. Это неебически хорошо. Сэм плотно сжимает сосок у основания и, не разжимая губ, резко подаётся назад. Дин весь вздрагивает, сжимает его волосы, и, если бы не крепкие руки брата, что прижимают его к постели, подался бы следом, лишь Сэм повторил это движение, или наоборот, долго и, не отрываясь, их посасывал. — Они становятся чувствительнее с каждым днём, да? — Не болтай, сделай так ещё раз. Это любимая часть Сэма. Осторожно провести по груди рукой, разминая её всей ладонью, и начать сначала: язык — покусывание — губы. Дин совершенно прекрасно жмурит глаза, плечи выгибает, потому что только так, максимально сведя лопатки, он может ощутить, что делает хоть что-то, чтобы сильнее подставиться под ласки. Сэм посасывает сосок, продолжая массировать другой пальцами, и Дин совершает неловкую попытку дёрнуть бёдра, напрашиваясь на стимуляцию, но живот мешает. Сэм улыбается, сильнее покусывает сосок и млея от ощущения, что Дин без него не может доставить себе даже минимального удовольствия. Сэм ласкает его пока не чувствует странный сладковатый привкус. Сэм отстраняется, губами собирает избыток слюны с соска и надавливает на грудь сильнее, пытается сцедить жидкость снова. — Боже, Дин. Небольшая желтоватая капля проступает прямо из соска, стекает по влажной коже Сэму на пальцы. Дин нетерпеливо поднимает голову и замирает, глухо наблюдая за подтёком. — Ебанный.. а не рано?.. — Всего лишь молозиво, — Дин в ответ кривится, будто увидел мерзкое насекомое, и Сэм пресекает желание стереть подтёк языком, просто массирует, незаметно стирая пальцами, — Это прекрасно, Дин. Мне нравится.. — То, что я теперь ещё и молочная ферма? — Придурок, прекрати. — Ну вот объясни, что в этом прикольного? Это же, это… — Дин не находит слов и просто выразительно закрывает лицо ладонью. Дышит учащённо. Сэм даже сдвигает бедро, чтобы почувствовать его возбуждение — твёрдое и непоколебимое, выдающее истинное настроение Дина с потрохами. Сэм подтягивается вверх и улыбается, подтягиваясь вверх, чтобы чмокнуть сжатые в обиде губы. — Это молоко для ребёнка, которого ты для меня носишь. — Не аргумент. — Ты же любишь делать минет, и тоже.. — То сперма, а не молоко. Мимо. Сэм протяжно на Дина смотрит. Ждёт пока он зашевелится, полностью лишённый прикосновений, и Дин не выдерживает даже десяти секунд. Размашисто гладит разлохмаченные волосы брата, пытается подтянуть к себе, но Сэм остаётся неподвижен, наблюдает... — Сэм…Ну чего ты хочешь? Сэм… — Я трахну тебя, если будешь слушаться. И оставлю спать без подушки, если нет. Дин тут же закрывает рот. Резко, прямо щёлкая зубами. Одними бровями высказывается "ну, доволен?", и Сэм надвигается на него, к губам припадая, лаская и нежничая, прежде чем Дин повернётся на бок и поцелуй придётся разорвать. Хорошо, что у Дина ещё столько прекрасных мест для поцелуев. Плечи, шея, мягкое местечко за ухом. Сэм благодарит себя за то, что положил смазку в самый неглубокий карман, и долго растягивает Дина, наслаждаясь его звучным дыханием. — Твоя спина будет в порядке? — Приятные приказы отдавай, и будет… Сэм добавляет третий палец и одновременно подкусывает Дину шею. — Помассируй свою грудь. Давай, сделай это за меня, пока мои руки заняты, — и, приподняв его ногу, трётся членом о вход, заставляя Дина рефлекторно дёрнуться вперёд. Беременность делает его очень, очень чувствительным, и Сэм празднует этот факт, до дрожи зацеловывая его плечи прежде, чем лечь туда подбородком и наблюдать. Дин не торопится. Бросает на него поплывший взгляд, но рукой не двигает. — Сэм, ну я же говорил… — Уговор, Дин. Ты согласился слушаться, — Сэм вновь потирается о него, задевая мошонку, и Дин сорвано выдыхает от прикосновения, поведённый удовольствием всё же обхватывает грудь, но отстранённо, будто она неприятна на ощупь. Сэм покусывает ухо брата и шепчет, щекоча кожу. — Нежнее… Повтори как я делал. — Чёрт, Сэм.. Дин сжимает пальцы, и Сэм наблюдает, как грудь мягко меняет форму. Дин мнёт её медленно, уши покраснели, а глаз мечется по комнате. Сэм целует плечо, специально задевает его член очередным толчком. — Молодец, Дин.. Теперь сожми сосок, мягко, как ты любишь. — Не люблю. — Хватит уже. Ты так любил женскую грудь. После каждой ночи расписывал какие они, как подрагивали пока ты трахал их обладательницу… — Дин гладит себя мягче, сжимает плотную кожу, тут же со всхлипом закусывая губу. — Тебе они никогда не нравились так, как твои нравятся мне. — Сэмми, пожалуйста.. Больше никаких женщин в нашей постели, я и так себя чувствую… Сэм без предупреждения входит в Дина, и тот дёргается, удерживаемый лишь крепкими руками брата. Дышит глубоко и сорвано, подмахивает, наконец получивший желанную стимуляцию. — Обожаю это, Дин. Когда ты просишь. — Хочу тебя объездить, — только и шепчет старший, хватаясь за край подушки, лишь бы зацепиться хоть за что-то. — Первым делом, когда малышка родится. А пока я позабочусь о тебе. Тебе же нравится когда я забочусь о тебе, Дин? — и дотягивается до его члена, срывая вскрик. — Диана — хорошее имя. Господи, Сэм! Оно чертовски хорошее.. Сэму больше нравится Мира, но он не спорит. Откидывает все мысли, входя в ровный темп, и крепко держит Дина, пока тот не задрожит всем телом. После оргазма Дин совершенно уставший, и Сэм продолжает поглаживать его грудь, даже когда старшего окутывает дрёма.

***

Было довольно глупо переезжать в новую комнату накануне переезда в новый дом, но Дин просто перестал умещаться на их старой кровати и ежедневно ныл, что до туалета идти слишком долго. Теперь у них был связанный сан-узел, новая кровать, телевизор и даже стол, чтобы Сэм мог работать, не отходя от брата. На двери висел огромный лист с планом приёма витаминов, и пришпиленный к уголку график посещения врачей. Дин всё хотел содрать эти явственные свидетельства своей уязвимости, пока Сэм закупался едой или решал какие-то вопросы с их документами, но так ни разу и не сумел подойти к ней, точно бумажка была заговорена на совместную с малышкой месть. За какие грехи — Дин не знает. Раньше ему уже казалось, что беременность становится невыносимой, но последний триместр в прямом смысле ударил его под дых, сдавливая оставшиеся органы и расшатывая суставы так, что Дин слышал скрипение всякий раз, когда вставал на ноги. Крем жирный и оставляет на пальцах маслянистую плёнку, которую потом смоет только мыло. У Дина появляются растяжки, поэтому приходится привыкать мазать живот и грудь после душа. Сэм сидит за столом, делает вид, что работает, хотя в действительности смотрит на брата чаще, чем в ноутбук. Это почёсывает Дину самолюбие: когда привычный мир распался, и ты уже не Дин Винчестер, который крут просто потому, что может склеить девушку одним взглядом и напугать противника оскалом, именно искреннее, вечно голодное внимание брата не даёт моторчику самооценки заглохнуть. Дин всё ещё не может смириться со своим новым телом, но больше не стесняется выйти в одном лишь полотенце, демонстрируя полностью сформированную к тридцать третьей неделе грудь. Дин мажет живот, как раз тот участок, на котором просматривается едва заметная светлая трещинка, когда перехватывает взгляд Сэма. Сэм любит это и часто напрашивается помочь. Делает это всегда вдумчиво и долго, глазами пожирает живот и разве что вслух с дочерью не болтает. Он и сейчас лучится надеждой, даже руки с клавиатуры убирает, но Дин отворачивается, заканчивая дело самостоятельно. В открытую Дин не признается, но все эти баночки-скляночки и запах увлажняющего крема ему нравятся. Он сурово смотрит на свою кожу, будто это тяжёлая ответственность — любовно замазывать каждый шрамик, сохраняя вид гладиатора-победителя — но в какой-то момент, словно случайно, забывается, начинает размазывать увлажнение ещё и по рукам, посматривая на своё тело не только как на механизм, который должен поддерживаться в форме, но и как на что-то живое, достойное быть холёным и ухоженным. Чёртов Сэм. В конечном счёте, Дин даже не для себя старается: всё для дочки, чтобы её подружки завидовали, а их мамочки в тихую молились на каждый его взгляд. Сэм улыбается чему-то на своём конце комнаты, и Дин наскоро завинчивает бутылёк. — Хочешь что-то сказать? Говори, но морду держи наготове. — Просто ты очень красивый. — Да, Саманта, мой мир развалился бы, если бы я этого не услышал. Сэм улыбается снова и, покачав головой снисходительно, возвращается к работе. Дин идёт в ванную бриться, раз спина отпустила и есть силы стоять на ногах. Комплимент Сэма звучит в голове против воли, когда Дин встречается со своим отражением взглядом. Гордость лучистая и тёплая, разливается как допинг или обезболивающее, и из комнаты Дин выходит уже с намерением самостоятельно приготовить ужин. Ходить теперь тяжело. Дин порой ощущает себя настоящим героем просто самостоятельно поднявшись с постели, не говоря уже обо всём остальном. Готовит он, плотно придвинув к плите стул и предварительно разложив поблизости посуду, чтобы не приходилось лишний раз за ней подниматься. Ещё одна вещь, которая определённо Дину нравится — это готовка. Он даже не собирается из-за этого в себе копаться: собственная стряпня вызывает одинаковый восторг как у его истерящего желудка, так и у избирательного Сэма. А ещё так он точно знает, что в еду не попало ничего вредного. Боже, Дин ещё никогда не был так согласен с высказыванием "моё тело — мой храм". Точнее "моего ребёнка", потому что до дочери этот самый храм его волновал слабо. — Уже думал как это будет? Сэм наливает себе кофе. Отдельно от Дина он продержался не больше часа, и в данный момент ноутбук со всеми бумагами уже переехал на кухню, окутанную сытными запахами. — Что? Наконец не застревать в дверях и напиваться вусмерть? — Воспитывать ребёнка. Не только пока она младенец, но и дальше. Школа, увлечения. Как мы устроим её детство? Мы же должны как-то его устраивать. Дин ласково наблюдает за братом через плечо. Он и сам тревожится об этом, но для Сэма собирает всю возможную уверенность. — Вспомни чего хотел сам. Мне вот хотелось собственную комнату, гору бургеров и чтоб папа сократил количество отжиманий. — Меня волновал только конец охоты. Дин смотрит на таймер. Время безразлично, и в его медленном ходе легко растворить эмоции. — Значит, первый пункт мы уже выполнили. — Я не знаю что дальше, Дин. Мы выросли в этом, полжизни с этим прожили, а теперь что, будем просто врать дочке, что работали какими-нибудь полицейскими под прикрытием? — Сэм отодвигает ноутбук и напряжённо смотрит туда же куда и Дин. Время ничего не подсказывает, только делает атмосферу натянутой. — Не представлял, что об этом придётся думать. Я мечтал когда-нибудь стать отцом, но все фантазии были другими. — Не про нас с тобой? — Дин легонько улыбается на раздосадованный взгляд брата. — По крайней мере не про таких. — Да. Я просто вычёркивал охоту. Так проще, чем… Ты понял. Дин, жмурясь от дискомфорта, поднимается, и открывает духовку. Аромат запеченной курицы заставляет рот наполняться слюной, но аппетита как такового просто не просыпается. Сэм помогает разложить еду по тарелкам и достаёт Дину минералку. — Думаю, мы можем рассказать ей о сверхъестественном в виде сказок. Она узнает о нашей жизни, но без лишних ужасов. — Принцесса всегда побеждает злую ведьму… Неплохая идея, если ты вырежешь все пикантные эпизоды. Ну, как ты возбудился, пока тебя ко мне привязывал гуль, или как целоваться пришлось, чтобы снять заклятие. — Дин, — Сэм смотрит строго, но улыбка так и норовит изогнуть его губы. — Гарт всё ещё не человек, значит и другие могли остаться. Она должна знать, чтобы потом не пришлось её шокировать. Мы просто скажем, что все эти истории — правда. — Мы отменные родители, если она не поверит. Глаза Дина поблёскивают. Разговор с Сэмом словно открывает внутри его головы всё больше дверей, и пространство из-за пробивающегося света перестаёт быть душным и тёмным. — Только вот про нас так же просто рассказать не получится. Одна из дверей громко захлопывается и Дин замирает, растерянно отыскивая ответы среди пузырящегося содержимого своей чашки. Вода бессмысленно шипит, и Дин ощущает точно такое же шевеление страхов у себя в подкорке. — Ты у нас умные книжки читаешь. Разберись, что разрушит ребёнку психику, и просто умолчим об этом. Делов-то. — Но мы же выросли вместе. Как мы будем рассказывать о себе, если не упоминать общего отца, и общую маму, и все воспоминания. Придумать, что мы сводные братья? Дальние родственники? — К чему вообще всё так усложнять? Да ей большую часть жизни параллельно будет кто мы и как познакомились. Ты вот например страдал пока не знал, что мама была охотником? Или про Кэмпбеллов? Много хорошего нам принёс дедушка и остальные призраки? — Именно они объяснили мне кто я, — взгляд Сэма становится тяжелее, брат откладывает вилку. Дин повторяет его жест рефлекторно, во рту пересыхает от острого угла, на который они накалываются как на ядовитую иголку. — Помнишь желтоглазого? Как папа просил убить меня, если я изменюсь? Я не пытаюсь упростить ситуацию или притвориться, что нашёл виноватого, но нам всем было бы гораздо проще, если бы у родителей было меньше секретов. Аппетит уходит окончательно. Дин отодвигает тарелку, проводит ладонями по столу, словно утрачивает опору. — Дело не только в родителях. Ангелы и Демоны вели собственную игру, они были просто марионетками. — И всё же разгребать это выпало нам, — Дин поднимает взгляд. Внутри что-то взволнованно дрожит, может затаённый гнев, а может желание как можно глубже эту боль запрятать. — Я пытаюсь разбирать прошлое, Дин. Когда я учился в колледже, мне постоянно задавали вопросы о том кто я, почему ничего не рассказываю о себе и родителях. Это не проблема — солгать. Я четыре года лгал, но вопросов к самому себе у меня меньше не становилось. — В этом всё дело, — Дин с грубоватой усмешкой присасывается к стакану, отпивая воду мелкими глотками, чтобы было не заметно, как у него подрагивают губы, — Тебе понравилось откровенничать, и ты забываешь о том, что чаще всего наша ложь была во благо. — Это не так работает. — Именно так. — Нет, Дин! Это бомба с таймером. Может зацепит и не тебя, а твоих детей или внуков — но взрыв будет. Я не говорю незнакомцам о нас рассказывать. Но между собой у нас не должно быть выдуманной жизни. Это может казаться ненужным и лишним сейчас, когда всё хорошо, но и родители были счастливы целых десять лет прежде чем всё развалилось! Дин берёт брата за руку, сжимает его дрожащие от волнения пальцы. Сэм замирает, сцепив зубы дышит ровнее, и Дин улыбается, счастливый от мысли, что тоже умеет открывать на проветривание Сэмовы двери. — Чего же ты хочешь, Сэмми? Дин убирает руку, оставляя ему пространство. Сэм раздумывает пару мгновений, но Дин всё равно уверен, что ответ он приготовил заранее. — Наша дочь должна знать кто мы, и как она связана с Амарой. Не с самых пелёнок, но когда она начнёт задавать вопросы и мы увидим, что она способна понять, это не должно стать запретной темой. — Хорошо, — Дин соглашается так легко, что у Сэма на лице отражается острое недоверие. — Без подвоха, Сэмми. У нас и выбора другого не будет, об этом после свадьбы полсвета знает. Останется только для посторонних что-то выдумать, и мы в ажуре. Сэм кивает. Пододвигает к себе ноутбук, читает пару строчек, но не удерживается, усмехается брату. — Ещё пол года назад я бы не поверил, что мы с тобой можем так разговаривать. — Как так? — Открыто. Думаю, маме бы понравилось, если бы она нас видела. Дин придвигает к себе недоеденную порцию. Теперь, когда вопрос решён он резко чувствует себя голодным и вгрызается в мясо. — Ты не можешь знать. Ты её не застал, да и я тоже. Повисает натянутое молчание. Дин ест, пока оно висит, не заботясь, что это может подарить ему ночную изжогу. Сэм с не убедительной увлечённостью стучит по клавишам. Дин по его бровям отслеживает момент, когда брат всё же решает озвучить то, что на этот раз заняло его голову. — Ты ведь не пил после теста? Вообще? Дин кивает, хрустя косточкой. Сэм ответом доволен не оказывается, смотрит с помесью ожидания и благоговения. Дин вновь выразительно жмёт плечи, тянется к салфеткам, чтобы стереть с губ соус. — Я же не из пещеры вылез. Знаю, что беременность и алкоголь неудачное сочетание. — Но тогда ты даже не знал, что это обычный ребёнок. И тем более, что мы его оставим. Сэм робко заглядывает Дину в глаза, ждёт чего-то, и старший ощущает себя как минимум раздетым, и как максимум незаметно для самого себя выигравшим в лотерею. Выставляет вперёд косточку как хоть какую-то оборону против непредсказуемости брата. — Помнишь, Кас не отзывался на твои молитвы, потому что у него только со мной особая связь? — И? — Так вот смирись, Сэмми, что твои "особенные" связи ограничиваются мной. Он довольно сдирает с кости последнюю полоску мяса, и жуёт, забавно набив рот и с наигранным наслаждением прикрывая глаза. Сэм наблюдает за ним без смеха, мягко, всепрощающе. Дин окончательно теряется и планирует, как бы посильнее отдавить Сэму ногу, когда тот вновь начинает говорить. — Ты помнишь как мама была мной беременна? — Я даже её лицо только по фотографии помню. Мне три года было, Сэм. — Да, знаю. Сэм мягко улыбается. У Дина ускоряется пульс от этого подвешенного, но явно не враждебного настроения Сэма. Сэм влюблён в него. Горд им. Какой-то своей частью Дин всё ещё отнекивается от этого, но по большей части просто позволяет этим чувствам растворяться в себе, потому что знает, что часть их достанется и малышке. — Ты мог запомнить её не как картинку, а подсознательно, скорее как модель поведения. Дин хмурится. Кажется в книгах брата он видел увесистый том по психологии, но он не уверен. Сэм выглядит как подросток, которому не терпится поделиться интимной тайной, и Дин больше не в силах заедать интригу, отодвигает тарелку. — Не понимаю к чему это, но продолжай. — Ты… — на мгновение Сэм становится оробевшим, взгляд отводит. Дин подпинывает его под столом, и он решается. — Я вроде как смотрю на тебя и вижу её. Вижу маму. Дин долго сидит, обрабатывая эту фразу. — Господи, Сэм. С такими мыслями ты меня трахаешь? — по лицу Сэма тут же бежит отвращение — да, правильно, помучайся — думает Дин, — и плотнее оправляет на себе халат, словно его тело осквернили. — Эта херня с инцестом заходит слишком далеко. — Да не в прямом смысле, Дин, это просто.. Чёрт, — Сэм бессильно откидывается на спинку стула, видимо мучительно близкий к тому, чтобы отменить прежнюю гордость за "открытость" их разговоров. Он долго подбирает слова, упрямый и раздосадованный, и Дин улыбается в чашку. — Я думал, ты будешь вести себя совершенно иначе, но это оказалось не так. — Иначе — это пить? — Разумеется. Очень-очень много, как всегда, когда начинаются проблемы, — Сэм наклоняется вперёд, обрадованный, что его рассуждение подхватили, — А ещё крушить всё, что попадётся под руку. — Ну, я крушил. Помнишь номер из которого пришлось валить? Я расхерачил телек с премиальными каналами! — Это было только в начале, когда мы все были на нервах. Потом ты почти не влезал в драки, хотя обычно это неотъемлемая часть твоих похождений по барам. — Один раз было, — вновь возражает Дин, возможность спорить делает его уверенней, — Меня по осколкам бокала лицом протащили. Думал, беру вервольфа, а оказался просто пьяный хмырь с абонементом в качалку. Сэм кивает, словно благодарный что тайна исцарапанного лица Дина ему наконец открылась, а потом сжимает губы в выражение, которое Дин считывает как "сути это не меняет". — После этих безумных новостей ты остался жив, ничего себе не сломал и начал беречь печень. Я приятно удивлён. — Я понял, Сэм, что ты считаешь меня образцом психически здорового человеком. Мама-то тут причём? Сэм облизывает губы. Руку протягивает, чтобы коснуться брата, но в последний момент останавливается и поворачивается к ноутбуку. — Ты боялся быть как отец, и действительно повёл себя иначе. Не дал ситуации утопить тебя, не помешался на этом. Дин поднимает глаза. От чего-то все возможные насмешки или отводы темы пропадают, даже не до конца сформулированные. Дин чувствует нечто глубокое, важное лично для него в том, что Сэм собирается озвучить, и слушает со всем доступным ему вниманием. — Ты повёл себя как мама, — и глаза Сэма начинают сиять таким теплом и любованием, что Дин замирает с не донесённой до рта чашкой. — Ты бережёшь себя не потому, что боишься себе навредить и не потому, что болит не достаточно сильно. Я вижу как тебе тяжело, Дин. Знаю, почему боль тебя возбуждает и почему тебе снятся родители. Но ты побеждаешь это, ты замещаешь это на…— он запинается и руками обводит что-то громадное, многомерное, что-то, что можно выразить только жестами, — Дин, ты с первого дня оберегал нашу дочь, даже когда не знал, что она такое. Это не поступок плохого человека, это очень сильная любовь. Если именно мама научила тебя этому, то она действительно удивительная, Дин. Ты у меня удивительный. Дин не отвечает. Отворачиваясь, буквально прячется за каменным взглядом, за кружкой, которая вот-вот опустеет от одного только нервного глотка. Нечто, напоминающее ангела, трепыхается внутри, горит, и в Дине словно не остаётся всего того страдающего, подгнившего мяса, которое мешало ему жить. Он стирает слезу неловко, даже не успев сообразить, что это именно слеза и её нужно спрятать от Сэма. Эта пульсирующая потребность в его сердце какая-то стыдная, слишком чувствительная, слишком обнажённая на фоне остальных, за тридцать с лишним лет обросших плотными мозолями. Дин неловко вытирает лоб тыльной стороной ладони, и мысленно благодарит Сэма за то, что тот не комментирует, не подходит с утешениями, просто качественно делает вид, что смотрит в ноутбук, не замечая эмоций брата. Дышать становится легче, хотя малышка сдавила все внутренности. Словно все боли отходят, и Дин не знает, что со всеми этим делать: его переполняют комфорт, спокойствие и уверенность, а из мыслей один за другим уходят образы отца и Аластара, бездушного Сэма, Каина, Амары — всех. В груди одновременно пусто и полно, так Дин рефлекторно поднимается со своего места прежде, чем эмоции пробьют ход наружу. — Спать пойду, наверное. — Массаж? — спрашивает Сэм тихо, оборачивается лишь на секунду, ловя, как Дин с деланной небрежностью вытирает глаза, будто ему просто соринка попала. — Я тут ещё поработаю. Отдыхай. — Ладно. В их комнате Дин сжимает подушку так сильно, что ткань трещит.

***

Луна светит ослепляюще, словно огромный маяк, и из леса доносится протяжный, неприветливый вой. Живот непривычно тянет. Дин сухими ладонями трёт глаза, пытаясь разлепить ресницы, и смотрит на луну до белых бляшек на сетчатке, пока во внутренностях набирает силу раскатистая боль. — Сэм, просыпайся. Сэмми. Брат под боком лишь сонно мычит, запуская руки глубже под подушку, и Дину приходится пнуть его под бок, чтобы расшевелить. Боль находит волнами, короткими, но сильными. Дин поглаживает выпирающий живот, с которым теперь даже сидеть мучительно, и позволяет себе ещё несколько минут бессмысленно пялиться в пустоту, пока Сэм продирает глаза и пытается сообразить, где находится. Это действительно произойдёт сегодня, этой прохладной летней ночью, в уютном доме Джоди, в который они заселились неделю назад, когда Кас заявил, что почувствовал изменения в настроении малышки. — Дин? — Сэм осторожно касается его плеча, сонными, тёплыми глазами вопрошает, что происходит, и Дин внезапно понимает, что не может вымолвить ни слова. Он вновь проводит ладонью по животу, чувствует движение под кожей — знакомые, родные толчки, которые они с Сэмом как ненормальные поджидали все последние месяцы. Дин отвечает брату растерянным взглядом, в котором луна сияет как лихорадка, и пытается улыбнуться, но губы не слушаются, дрожат, так что Сэм заметно пугается, торопливо выбираясь из под одеяла. — Начинается? Его ладонь большая и тёплая, Дин привычно разводит пальцы, давая Сэму пространство для прикосновения. Их дочка рождается... Дин пытается разложить ощущения, чтобы не напирали разом: тепло Сэма, мощные спазмы во внутренностях, движение под их ладонями, сильное и готовое. Страх единственная невыносимая составляющая этой ночи, но и он уходит, когда Сэм доверительно прижимается к его лицу, потираясь о висок носом. Боль рассасывается, даруя Дину последние спокойные мгновения. — Готов, молодой папаша? Дин очень старается, чтобы это прозвучало ободряюще. Быть ведомым всё ещё странно: последние месяцы единственной его работой были регулярный сон и приём витаминов, и хотя Сэм успокаивал, что именно такой образ жизни для Дина равняется самому большому подвигу, старший не мог не чувствовать себя бесполезным. Сэм в одиночку готовил документы, утрясал проблемы с покупкой дома и поддерживал в относительном порядке бункер, при этом стараясь максимум времени проводить с Дином, так что тому ни одной ночи не пришлось провести в одиночестве. Кажется, Сэм отрастил крылья и интуицию, как у Каса, потому что он оказывался рядом уже через секунду, как спина Дина начинала болеть, протягивал тарелку с пирогом, едва Дин чувствовал голод, и тащил специальную подушку с первого зевка при просмотре фильма. Сэм стал просто вездесущим и всесильным, и хотя временами это было неловко и вынуждало Дина пререкаться с ним с удвоенной силой, старший не мог не признать, как сильно заботливость брата его заводила. Больше всего на свете он хотел ему отплатить за всю эту заботу. — Ну же, Сэмми, — Дин поторапливает, улыбаясь, но в душе надеется, что Сэм прикажет моменту остановится. — Шоу не начнётся без всех участников. — Разве? — Сэм сильнее прижимает их руки, прислушиваясь к нетерпеливым толчкам, и Дин ласково треплет его по загривку. — По-моему, маленькая Винчестер с самого начала на нашу готовность плевала. — Она такая, эта девчушка, — Дин мечтательно смотрит в потолок, уголок губ подёргивается, когда схватки начинаются снова, — Прёт напролом по-нашему, и пофиг, что папе придётся вскрывать брюхо, чтобы она могла родиться. Кас входит без стука. Улыбается широко и уверенно, Дин мечтает хоть о толике такой же веры в лучшее. — Мы приготовили комнату. И доктор уже спускается. — Спасибо, Кас. Присутствие Ангела разбивает идиллию. Луна снова слепит глаза, и вой раздаётся фоном, возвращая Дина в момент, когда он на пороге одного из важнейших событий своей жизни, но ничего не может сделать, кроме того, чтобы довериться семье. Осознать происходящее, принять это — у Дина больше нет времени. Он не сопротивляется, когда Сэм поднимает его с кровати, но настаивает дойти до комнаты самостоятельно, без участия Каса. Тут всего то один коридор и лестница — а это целые лишние минуты, в которые Дин может ещё раз всё осмыслить. Боль накатывает, и неприспособленное к подобным изменениям тело реагирует странно, диаметрально противоположными ощущениями простреливает в одной и той же конечности или органе. — Да-а, Амара постаралась. Впихнула в меня это, а желудок с мочевым пузырём просто послала нахрен. Сэм осторожно ведёт его по коридору. Они уже почти у лестницы, когда Дина скручивает, и Сэм не успевает его удержать. Дин падает на колени, трёт лоб, уже покрывшийся испариной и жестом просит Сэма подождать, пока он переведёт дух. Дин уже жалеет, что не дал Касу себя перенести. Чем ближе комната, тем холоднее пот, стекающий по спине, и от боли ноги его почти не держат. Сэм просто сидит рядом. Дин держится за живот, жмурясь от схватки, и дышит, отчаянно нуждаясь в последнем мгновении без посторонних, без аппаратуры и анестезии. Моменте, когда его дочь внутри него, полностью здоровая, просто потому, что Дин хочет её такой ощущать. — Скажи, что всё нормально, — хрипло просит он, от боли не видящий ни помещения, ни брата. — Скажи, что она будет здоровой, и мы не сделали с ней ничего плохого. — Она будет замечательной, Дин. Ты же так её любишь. Дин кивает, хотя аргумент самый слабый из всех возможных. Он многих любил, но сохранил только Сэма — самую сильную, самую безрассудную любовь. Дин надеется, что судьба помнит, чей это ребёнок, и не посмеет вмешиваться. Он протягивает руку, чтобы Сэм помог подняться, и переводит дыхание, концентрируясь на словах брата, как на аффирмации. Медицинская лампа слишком яркая, Дин скучает по лунному свету, по вою природы, вместо металлического перезвона инструментов. Его раздевают, мажут живот холодной ватой, и от напряжения ему кажется, что кожу разъедает этой жидкостью. Алекс закрывает собой свет и лохматую голову Сэма, приказывает дышать, подавая пример, уверенная и серьёзная. Дин выдаёт какую-то вульгарную шуточку, когда по груди начинают развешивать датчики, но в полной мере не осознаёт ничего кроме страха. Липкого, колотящего по костям, как по решёткам клетки. На мгновение Дину кажется, что он совершил ужасную ошибку. Что, если его дочь такая же жёсткая и тёмная, как это чувство? Химера с холодной кровью в венах и пустым сердцем, созданным только для того, чтобы злоба гуляла внутри эхом. Дин вздрагивает, когда его переворачивают на бок. Он всё равно будет любить её. Она может расколоть мир, убить тысячи людей или оказаться изуродованной их с братом грехом — Дин знает, что отгородит любовь от ужаса, как уже делал с Сэмом, и как Сэм делал с ним. Укол колет в руку, а затем сразу же в основание поясницы. Сердце бьётся настолько быстро, что вот-вот порвёт грудину количеством накачанной крови. Больно. Дин справился бы с этим, если бы паника не сносила все заслоны. Он не хочет сталкиваться с тем, что там прятал. — Дин! Сэм находит его руку и сжимает до хруста. Дин улыбнулся бы его силе, если бы мог выпутаться из оцепенения. Его вновь переворачивают на спину. Покрытие кушетки кажется раскалённым, и перед Дином мелькает Ад, запахи палёной плоти, бесконечный список грехов, что разжигал угли под его ступнями. Прикосновение Сэма к щеке нежное, Дин недоумевает, как вообще заметил его среди всего шквала ужасов, но тянется к нему со всей силы. На губы ложится вкус тепла и Сэма. Дин распадается. Он перестаёт чувствовать ноги, боль уходит, и в голове остаётся лишь приятный, сладкий туман. Он открывает глаза, и там светло, но не до боли, потому что Сэм крепко держит его лицо и прикрывает свет своими огромными плечами. — Научишь её чинить Детку, Сэм? Не тяни. Начинай, как ходить начнёт…чтобы двигатель могла перебрать.. и угнать от тебя подальше, если будешь умничать. Воздуха едва хватает. Со стороны доносится смех, а потом в тело, прямо туда, где пиналась его девочка, вонзается нечто острое. — Тшш, Дин, я рядом. Смотри только на меня, ладно? Кивни если чувствуешь мои руки. О, он чувствует. Эти горячие, восхитительно большие ладони, сделавшие ему хорошо так много раз. Дин помнит их самыми разными: красными от крови, пьянящими от разлитого алкоголя и белёсыми от смешавшейся спермы. Сейчас они крепко сжимают его голову, прижимаются самой теплотой к вискам, словно извне могут нормализовать давление в его капиллярах. Дину кажется что, Сэм — единственное что удерживает его от взрыва. Он ощущает жуткое копошение в своих органах, пытается убедить себя, что это лишь медицинский скальпель и нужен он для рождения его дочери, но мысли своевольны и мерцают чёрными глазами. "Они меня резали и рвали, пока живого места не останется". — Ты со мной, Дин! Пожалуйста, я хочу видеть твои глаза. Я знаю, это очень страшно, но не теряйся, хорошо? Я держу тебя. Даже если ты не чувствуешь этого, я держу тебя, Дин, и всегда буду держать. Дин чувствует импульс с своих руках, сокращение мышц, идущее против его воли, и надеется, что Сэм считает его ужас, поможет отсрочить Ад, который отравляет его голову. — Сэмми… — У него паническая атака, нужно больше успокоительного. Дин снова начинает задыхаться. — Нет, Сэм!... Он не чувствует боли, но нервы горят тем самым, неутолимым, навечно выжженным на его теле Адским пламенем. Дин продирается сквозь него, к рукам Сэма, к воспоминанию о дочери, которая вызывала такую нежную улыбку у Каса и заставляла Сэма трепетно целовать его живот. В голове душно, угарный газ воспоминаний парализует его, и Сэм начинает расплываться, теряться в калейдоскопе светлых и тёмных пятен. Дин чувствует жжение в горле, словно его кормили стеклом, и больше всего на свете боится потерять контроль, хотя бы иллюзорный, хотя бы такой удушающий. — Не надо… я справлюсь.. — Расслабься, Дин. Отпусти это, я хочу чтобы ты доверился мне. Я держу тебя, и буду продолжать держать. Тебе не нужно волноваться, пока я рядом. Ты же доверяешь мне? Руки расслабляются, и ещё один укол прошивает вену. Дин перестаёт задыхаться. Да, он доверяет. Тепло Сэмовых рук возвращается, проясняется зрение. Дин смотрит на него, опустевший, шумит теперь только подключённая к нему аппаратура. Сэм улыбается, склоняется почти вплотную, и губы у него на вид сладкие, разве что кровящая трещинка источает соль. Дин хочет потянуться, стереть её, но руки теперь связаны. Паника возвращается, но Сэм доверительно целует его лицо и заслоны восстают вновь, более крепкие и надёжные, чем были до этого. — Это я, Дин. Это я держу тебя. Ты отлично справляешься. Поговори со мной, ладно? Мы не решили как назвать дочку. Были варианты Мира или Диана. Или Саманта, ты же его обожаешь. Дина накрывает полудрёмой. Всё пустеет, всё становится неважным, кроме обдающего жаром шёпота брата. — Мэри, — Дин не чувствует языка, только как воздух задевает стёртое горло, но Сэм кладёт туда руку, не душа, просто гладя кожу, и дискомфорт становится незаметен за лаской. — В честь мамы… — Хорошо. Мне нравится, Дин, очень. Дин запоминает, как изгибаются его губы пока проговаривают эти слова, а дальше видит только повтор, растянутый, плывущий, не имеющий таймлайна. Дин ускользает, но не во тьму. Свет окружает его, голоса раздаются эхом, но страха нет. Сэм держит его. Сэм не уйдёт и будет поблизости, чтобы вовремя позвать обратно. Раздаётся детский крик. Дин пытается открыть глаза или заговорить — крик зовёт его, он чувствует потребность укрыть его, чтобы успокоить — но тело дремлет и не откликается. Тёплая щекотка проходит по уху, Дин знает это ощущение, и направляется туда, всем вниманием и силами, которые уже проснулись. — Она такая красивая, — голос Сэма дрожащий, с призвуком слёз и счастья. Всё хорошо — Дин знает, что улыбается даже через сон, — всё кончилось и всё хорошо, остаётся только проснуться, чтобы увидеть Мэри, здоровую, родную девочку.

***

Одеяльце, в которое Мэри закутана, едва ли не вдвое больше её самой, но в руках Сэма она всё равно будто ничего не весит. Сэм видит себя в зеркале: лохматый и небритый гигант, пытающийся не раздавить облачко. Малышка крохотная и слишком тихая. Сэм покачивает её, боясь уронить или смять, если сожмёт слишком сильно. Её кожа выглядит напитанной молоком, даже если в своей жизни она ещё не пробовала ни капли, и, кажется, повредить её можно любым дуновением, даже самым нежным. Сэм очень хочет потрогать её носик, белёсый пушок на голове, почувствовать, как беззубые дёсны прикусят палец. Его ладонь больше её головы, и Сэм останавливается, укладывая руку обратно на одеяло. Малышка распространяет тепло. — Она ведь не из желе сделана, не растает, если потрогаешь. Джоди стоит в дверях, волосы, как и у них всех, взлохмаченные, и под глазами следы усталости. Из чашки пахнет кофе. Сэм бы тоже не отказался от стаканчика: его сон окончился с первой схваткой Дина и не вернулся бы теперь, так что сонливость лишь отвлекает. Джоди демонстрирует ему вторую кружку, которую прятала за спиной. Сэм покачивает малышку, шепчет ей бессмыслицу, когда она начинает кривляться сквозь сон, и с тревогой посматривает на часы, подбирающие стрелки к четырём ночи. — Как Дин? Сэм сглатывает, всё же кладёт ладонь ближе к личику дочки. Его кожа слишком грубая на фоне беззащитной розовизны её щёк, фаланги пугающе массивные и костлявые, по сравнению с её округлыми чертами. — Ещё не просыпался. Я всего на несколько минут отлучился, когда Донна написала. Джоди понимающе улыбается. Стрелка щёлкает, плотно став под цифрой двенадцать, и Сэм инстинктивно прижимает малышку к себе сильнее, склоняется к ней, ненамеренно будя. Её глаза как талая вода, но Сэм легко может представить насыщенный зелёный цвет, который будет расцветать при взрослении. Почему-то он уверен, что Мэри будет очень похожа на Дина, даже если за младенческой пухлостью не разобрать черт. Мэри смотрит на него, приоткрывает ротик, как будто уже готова общаться. Сэм хотел бы увидеть в ней и свои черты, те, что заставляют всех принимать их с Дином за пару, но никак не братьев. Сэм снова косится на часы и с тяжёлым вздохом подходит к Джоди, передавая ей ребёнка. — Не делай такое лицо, через пару недель ты сам будешь умолять, чтобы мы её забрали. — Спасибо, Джоди. Семья безбожно подводит его. Уже вторая Винчестер заставляет его забыть те речи, что он готовил, и безмолвно наблюдать. Мэри начинает хныкать, но покачивания Джоди быстро её успокаивают. — Скоро вернусь, чудо, — шепчет Сэм пожалуй слишком сентиментально, но не делает и попытки скрыть свои мокрые глаза. — Дин очень постарался, чтобы ты была в порядке. Не будем его разочаровывать. Он так завидовал Дину всё это время. Старший мог чувствовать её, мог заботиться о ней прямо всем собой, напрямую, пока Сэму оставалось только заботиться о Дине в надежде, что этого будет достаточно. Сейчас кажется не возможным отойти от неё: нежной, беззащитной, и такой здоровой. Хочется носить на руках, ловить каждый её вздох, кормить. Каждой секундой уверяться, что всё и впрямь прошло хорошо, и его мечта сбылась без потерь. — Ну всё, иди, — Джоди уверенно прерывает его метания, отталкивая к выходу. — Мы тут справимся. Покормим её ещё через час, и отнесём к вам с Дином, если он проснётся. Иди. Сэм благодарно кивает, но медлит. Крутит в руках чашку, и не может насмотреться на маленькую, так что Джоди устало вздыхает. — Дам совет как мать. Отныне в списке приоритетов ставь сначала Дина и только потом крошку. Я помню, как это было с Оуэном. Муж получил его как подарок на рождество, просто за хорошее поведение, а для меня его рождения прошло как землетрясение. Так вот не оставляй его одного разбираться с разрушениями, это рушит семьи. Сэм отпивает кофе, переваривая услышанное, — вкусный. Джоди знает толк в таких вещах, и когда Мэри на её руках, Сэм чувствует даже больший покой, чем когда держит её сам. Напиток не бодрит, наоборот, нагоняет тяжести на тело, и Сэм вспоминает о тепле кровати, в которой спит Дин. Ему пора возвращаться. *** — Теперь они болят ещё сильнее. Почему всё хорошее обязательно должно болеть, Сэм? Дин с ворчанием вытирает молозиво, склеившее его грудь с одеялом. Он проснулся всего семь минут назад, но Сэму кажется, что его ссылка к дальнему окну длится часами. Хорошо, что Донна оставила на подоконнике кофе, о котором Дин пока не знает. Над городом едва брезжит рассвет, недостаточно сильный, чтобы растопить низкий туман. Машина Бобби неловко припаркована рядом с Импалой, а сам охотник попивает пиво, сидя на багажнике, и мешает воздушную взвесь ногой. Пару мгновений Сэм раздумывает, стоит ли постучать по стеклу, приглашая его в дом, но ворчание Дина и горестное скрипение капельницы перекрывают эти мысли. — Ты много крови потерял, может ещё отлежишься? — Не-не-не. Я лежал вчера, позавчера, и остальные три месяца до этого. Не хочу подохнуть от пролежней, даже не дотянув до пенсии. Эй! Почему ты молчишь про кофе? Дин обиженно падает на подушку. Игла свободно покачивается на трубке капельницы, Сэм перехватывает её и защёлкивает зажим прежде, чем передать Дину кружку. — Только один глоток. — Да знаю я, Сэмми. Мне тоже было бы не в кайф оставить тебя отцом-одиночкой. Дин прикрывает глаза в блаженстве. Его веки отдают сиреневым оттенком, лицо выглядит слегка отёчным, но Сэм не даёт жалости затуманить голову, отбирает кружку сразу же, как Дин начинает отпивать больше положенного. — Кофе кормлению не помеха, — авторитетно замечает Дин, пока Сэм, от греха подальше, допивает напиток. — Кстати о нём, где Мэри? — Джоди покормит её и принесёт. А ты лежи, если не хочешь растерять внутренности. — Да когда у меня.. Стоп, Сэм! То есть, я истекаю этой хренью, а ты позволяешь кормить дочку смесью? Сэм глупо вздёргивает брови. Ведёт плечом, ощущая всю тяжесть вспыхнувшего во взгляде Дина гнева, но сути навалившейся агрессии не понимает. Ещё бы, он поспал меньше двух часов. — Ну.. Ты же спал, а Мэри нужно есть. — Я проснулся. — Мне казалось ты не захочешь… Не знаю, портить форму? Дин смотрит на него как на последнего идиота. Сэм жалеет, что холодильник с водой стоит в другой части комнаты, ему бы не лишним было окунуться в холод, чтобы прояснить мысли и наконец уловить суть происходящего. Неужели Дин хочет?.. Сэм и так был достаточно впечатлён его ответственностью и выдержкой, чтобы надеяться на продолжение после родов. Ведь теперь всё по старому: Сэма снабжают рюкзаком-кенгуру с торчащими во все сторону пелёнками-погремушками-сосками "мамочка Саманта...", пока Дин брутально расхаживает на перевес с пивом и пугает посетителей своей самодовольной рожей. Сэму требуется время, чтобы уловить изменение в правилах, с которыми он был готов героически смириться. — Дин, я не понимаю... — Это я должен не понимать! Ты мне весь мозг отымел этим фетишем на грудь и молоко, сцеживал всё, сосал, чтобы я готов был, а теперь оказывается, что Мэри лучше жрать неясную мешанину, которая нихрена не способствует развитию её иммунитета. — Я думал мы просто играли! И вообще, Дин, ты что, читал статьи?... Дин смотрит на Сэма с таким безмерным разочарованием, что если бы не мысли о сказанном, Сэм бы уже пошёл искать виски как первую ступень примирения. Дин не просто хотел кормить Мэри сам, он ещё и знал, почему это полезно. По какой-то причине это срывало крышу. Сэм почувствовал себя неловко: распыляться от идеи, что Дин будет кормить дочку этой самой грудью, которую он сам боготворил все эти месяцы, было верхом странности, и всё же жар уже пожирал его пах и позвоночник. Он скользнул взглядом по груди брата: набухшие, соски крепко стоят, продолжая капать жидкостью даже от малейшего прикосновения. В горле окончательно пересохло. — Для чего я по твоему ел овощи все девять месяцев? Пилюли глотал, будто у меня последний уровень рака? — Стадия, Дин. — Не суть важно! Я всю свою волю в это вложил не для того, чтобы беречь формы. — Хорошо, я сейчас принесу Мэри, — по инерции бормочет Сэм, но не может двинуться с места, так сильно возбуждение закоротило тело. Они так и пялятся друг на друга: непривычно задумчивый Дин и чересчур взбудораженный Сэм. Дин прерывает молчание, протянув к брату руку. — Испугался, братишка? Когда меня перемкнуло в операционной. Сэм больше не знает как классифицировать эти чувства. Он переплетает с Дином пальцы и присаживается у постели, целуя красную точечку от иглы на предплечьи, а затем запястье и пальцы. Дин улыбается на такую трепетную нежность, ведёт по его лицу, заправляя волосы за ухо и царапая ногтями по лёгкой колючести его щёк. — Пришлось поимпровизировать. — Хорошо вышло. Не будь я при смерти, это было бы чертовски горячо. Все твои "держу тебя" и "только я могу причинять тебе боль". — А Алекс уверяла, что ты ничего не запомнишь. — У меня мозг заточен ловить каждый грамм твоего красноречия, — Сэм улыбается с облегчением, доверчиво смотрит на брата из под его руки, что во всю ерошит ему волосы, и Дин едва ощутимо перебирает пальцами, намекая податься ближе. — Я очень горжусь тобой, Сэмми. Ты продержался молодцом. — А знаешь как я горжусь тобой, Дин? Как я тебе благодарен за то, что ты сделал? — Всего-то чуть не умер от разрыва органов, пока хулиганка толкалась, — зрачки Дина расширенные от предвкушения, и Сэм припадает к его губам. В этом поцелуе восхитительны даже несвежесть дыхания старшего и вялость его ответа. Сэм спускается на шею, желая доставить Дину удовольствие, которое он сможет принимать без необходимости отвечать. Одеяло он начинает стаскивать неосознанно, на рефлексе, требующем открыть как можно больше Диновой кожи, но старший от этого мгновенно отстраняется, и даже выставляет перед собой руку. — Упс, красный. Поверь, Сэмми, это последняя вещь, которой тебе захочешь испортить себе аппетит. Дин колет его взглядом. Расстроенным? Сэм забирает руку из хватки, и опять тащит одеяло, одними глазами прося довериться. — Твоё тело на такое просто не способно. И я не способен, слишком тебя люблю. Взгляд брата всё ещё настороженно-виноватый, но становится решительнее, и Сэм удобнее усаживается на кровать, откидывает одеяло до бёдер, чтобы обнажить живот Дина, перевязанный и одрябший, всё ещё округлый. Дин возводит взгляд к потолку, будто сожалеет, что Сэм это увидел, но губа у него закушена. Сэм гладит, едва прикасаясь, обходит повязку, стараясь трогать больше те места, что наименее растянуты, боясь причинить боль. — Ты быстро восстановишься, но и таким тобой я буду любоваться. Он склоняется и целует растяжки, так что Дин приоткрывает губы в беззвучном стоне. — Полегче, ковбой, меня ещё даже не выписали.. — Я знаю, что тороплю события, но это, — Сэм перебивает его, и тычет пальцем в его наполненную грудь, — Это ведь по прежнему будет доставаться не только нашей дочери? — О господи. Только не говори, что ты изначально планировал всё себе оставить, — Дин вздрагивает от поцелуев на рёбрах и судорожно вздыхает, когда Сэм возвращается к животу, к безусловно повреждённой коже, о которой младшему не терпится начать ухаживать. — Когда смогу двигаться, вытрахаю из тебя всё это дерьмо, Сэмми. Просто из принципа, может ты тоже залетишь и будешь умиляться с того как это тошнотворно, унизительно, и больно. — Ты отец моей дочери, для тебя что угодно. Вообще всё. — Сэм поднимается вверх, чмокает брата в губы и отстраняется, любовно глядя на оживший румянец на его лице. — Зря предложил, сучёнок, — ухмыляется Дин, и Сэм зеркалит его ухмылку. — Я просто адски хочу вновь начать есть, качаться и трахаться. — Готов помочь по любому из пунктов. В любое время, в любом качестве. Тебе нравилось брать меня на весу, держать своими сильными руками, пока я приказываю что делать... — А теперь обернись и насладись травмой, которую нанёс Бобби. Здравствуй, дедуля! — Не при дочке же, идиоты. Сэм вскакивает с постели под раскатистый смех Дина. Охотник стоит в дверях, весь красный, даже борода и извечная кепка не спасает, и не знает куда сделать шаг. Сэм решает за него, мгновенно перехваченный видом дочери на руках Бобби, что сжимает её не лучше самого Сэма: неловко и напряжённо, но с ясно читаемым благоговением. — Не простудился, пока любовался рассветом? — Не каждый день становишься дедом, Сэм. Дай мне время. Сэм принимает дочь из его рук, и все посторонние эмоции покидают его, стоит водянистым глазкам взглянуть на него. — Тшш, Мэри, это снова я. — Видишь, Бобби, с чем мне приходится иметь дело? Сплошные девчачьи сопли. — Я рад, что ты в порядке, сынок. Дин выглядит смущённым, когда Бобби крепко пожимает его руку. Он явно собирается сказать что-то ещё, но Бобби отмахивается и выходит из комнаты с торопливым "всё после", хотя, кажется, его прежнее обращение к Дину уже вопрос исчерпало. Сэм готов поклясться, что заметил в уголках глаз Бобби слёзы. А ещё, что Дин сгорит до пепла, если ему сейчас же не передать ребёнка. Дин берёт Мэри неуверенно, совсем не так, как много лет назад держал Бобби-Джона, но осваивается быстрее Сэма. — Привет, красотка... В его резко заблестевших глазах Сэм читает единственное слово: чудо. — Господи, Сэмми, она же совсем крохотная, — Дин разматывает одеяльце, желая увидеть её полностью, но останавливается почти сразу, возвращает ткань на место, встревоженный, пропускающий вдохи. — Ей же не холодно? Она как будто дрожит… — Она в порядке, это тебя потряхивает. — Ничего подобного! Я просто… Дин шумно выдыхает, теряя фразу. Малышка жмурится и чмокает ротиком, вот-вот готовая заплакать, а Дин просто оторопело смотрит на неё и тянет руку, чтобы потрогать лобик. — Она похожа на тебя, Сэмми. — Все младенцы похожи. Уверен, вырастет — будет вылитой тобой. — Не-а, — Дин всё так же заворожённо трогает её личико, и Сэму кажется, что его рёбра оплывут как воск от той осторожности, с которой пальцы Дина парят над нежной кожей их ребёнка. — Хочу, чтобы у неё были твои губы, и твой нос, и вообще побольше от Саманты… Чтобы прям в глаза бросалось, что она — твой ребёнок. — Наш, — Сэм прижимается к его виску, и Дин вновь глубоко вздыхает, переполненный, нет, до напряжённости забитый этим потрясающим моментом, в котором его новая семья в сборе. — Боюсь представить, какой у неё характер. — Оружие придётся выкинуть, загнобит же мирных духов нашего домика... Дин чуть неловко приподнимается и, не дыша, подносит дочь к груди. Сначала ничего не происходит, она просто активнее начинает открывать ротик, и Сэм перекладывает её под другим углом, замирая ладонью в области её головы. Мэри хватается за сосок, тут же его прикусывая. — Чёрт, а это больно, — выдыхает Дин настолько хрипло, будто провёл в разреженном воздухе последние несколько часов. Мэри приспосабливается быстро, активно пьёт, заставляя черты лица Дина вздрагивать. Дин выглядит растерянным, будто его душа и впрямь пережила землетрясение, и Сэм торопится дать ему больше тепла, напомнить, что брат не один справляется с последствиями. Сэм осторожно перехватывает Динов подбородок свободной рукой, коротко и как можно более нежно, чмокает в губы. — Спасибо, Дин. Это лучшее.. и самое невероятное в моей жизни. — Дальше — больше. У нас теперь есть вторая принцесса — будете плести друг другу косички и трепаться о платьях. — Заткнись. Дин шипит, беззубый рот сжимает сильно, гораздо менее аккуратно, чем Дин привык, но судя по его лицу это всё равно восхитительно. Дин вдруг перестаёт улыбаться, взгляд прячет. Он нерешительно смотрит сначала на брата, а потом кивает на свой живот. — Доктор говорила что-то? В смысле, теперь до гробовой доски нам предохраняться? — Скорее всего. Одной Амаре известно, как это работает. Может все изменения скоро исчезнет, а может швы затянутся и ты снова сможешь... — Значит у нас будет сын, — обрывает его Дин, и Сэм так и замирает от уверенности этого заявления. В его голове не остаётся ни одной, вообще ни одной, даже самой глупой мысли, которая могла бы перекати-полем пронестись по сознанию для эпичной немой сцены. Сэм просто слушает, не улавливая ничего, пока Дин тараторит дальше, точно оправдывается. — Пока сорок пять не стукнуло, надо использовать время. Назовём… Не знаю, Джеком? Каким-нибудь Джаредом или Дженсеном, что-то как Джон, только навороченней. Сэм с трудом переводит дыхание. Заранее знает, что разозлит брата слезами, но просто не может сдержаться. — Ты серьёзно? — К чёрт это, Сэмми, — Дин кипятится, и помогает дочке вновь найти грудь. — Мы такое пережили, что жизнь нам немного нашего личного безумия задолжала. Оформляй документы, Смит выйдет за Винчестера. Сэм не даёт очередной слезе упасть с век, прижимается к Дину, дрожаще целуя его губы, а потом наклоняется к Мэри, чтобы и её чмокнуть в лоб. Он баюкает их обоих: старшего брата, измождённого операцией, и дочку, которая уснула, наевшись, и как будто пытается улыбаться вместе с отцами. Сон быстро смаривает Дина, но Сэм не хочет закрывать глаза. Не потому, что страшно, или потому, что нужно держать дочку. Впервые Сэм наслаждается жизнью так сильно, что не хочет пропустить ни единого мгновения. Он оборачивается, желая вытереть ротик Мэри салфеткой, и натыкается на фотографию мамы, ту самую, где она обнимает старшего сына. Хорошо, что салфеток хватит и на молоко, и на слёзы. Сэму не сразу удаётся победить охватившую его дрожь, чтобы кивнуть фотографии. Они с Дином исправили многое в семейной истории, и обязательно сделают так, чтобы Мэри Винчестер-младшая была самой счастливой женщиной на свете.

* END *