Станет легче

      Ничего не может быть хуже, чем днями пялиться в потолок и только слушать тишину, не в силах сказать ни одного слова.       Болит всё тело. И с каждым днем боль не проходит, а только становится сильнее. Всё сильнее стучит, ноет, режет именно в груди.        Их мысли и доводы были довольно похожи.       Шею, руки и весь торс обтягивают бинты, из-за чего телу сложнее дышать. Акутагава, одетый в бледно-синюю больничную пижаму, встречал новый день.        Каждый раз снова просыпаясь в этой замучившей его койке и видя очередную картину, Акутагава тяжело вздыхал, сжимал кулак, от чего рука болела ещё сильнее, и, состроив серьёзный вид, оборачивался на право. Каждый раз, когда он бросал в эту сторону взгляд, Ацуши, лежащий в койке справа, спящий, был головой отвернут в стену.        Надоела эта палата. В ней будто больше замыкаешься в себе. Спасибо, что хотя бы приходят навещать: конечно, от этого становится чуточку лучше, даже готова пробиться улыбка, но это не то, что нужно душе.        Сейчас, лежа на койке под одеялом, сложив руки по швам и пялясь в потолок — Рюноске чувствовал себя одиноко в этом до жути нагнетающем помещении, несмотря даже на то, что он был совсем не один. Буквально в метре, примерно на расстоянии руки, находился тот человек, который помог бы ему справиться с этим чуждым покоем.        Но и он, увы, не хочет ничего говорить. И непонятен ему его мотив. Неясно, почему тот, кто может поставить на правильный путь, терпит это всё, словно играя в молчанку.        Рюноске мучили эти вопросы с первого дня. Заняться было нечем, кроме как думать и думать, размышлять над собой, своим поведением, над чувствами, над прошлым, будущим, настоящим и текущим временем. За это время удалось многое осознать, однако руки не доходят сделать то, что так давно хотелось бы.       Утренние блёклые лучи солнца проникали в помещение через окна, и освещали стены, из-за чего им придавался приятный светло-коралловый цвет. Пылинки медленно летали по комнате, отражая проникающей цвет, блестая и заставляя удерживать на них расслабленный взгляд.        На небольшой, слоновой кости цвета тумбочке, отделяющей две койки, стояла фарфоровая ваза с бледно-розовыми изящными хризантемами, принесенными в первый день. Лепестки неизбежно день ото дня опадали и несмотря на это, цветы все ещё выглядели прекрасно.        На боку было довольно не приятно лежать — болели плечи, вместе с тем неудобно было и на спине, так как ныла голова.        Ацуши, только недавно проснувшийся, наконец не спеша повернулся и устроился лежа на спину, пока не ощущая неприятных ощущений. Конечно, раны, хоть и перебинтованные, сильно болели, из-за чего тот все время не спал, только лишь дремал, поворачиваясь набок, делая вид, что уснул.        Неприятно. Силы ослабли, даже регенерация не работает. Ёсано, поняв, что в детективном агентстве в последнее время не происходит жестоких случаев, ненадолго уехала по важному случаю. К счастью, после битвы, которую и вспоминать уже не хочется, конечности на месте. Противно. Иногда Ацуши думал, что было бы прекрасно, если бы она приехала и вылечила этих двоих. Кошмар бы закончился. Она не обязана и это совсем не её вина.       Тем не менее, физические повреждения удалось бы излечить.        Но душевные уже никак.       Все эти дни лежа в больнице, становилось хуже не только потому, что казалось раны не хотят заживать, а потому, что словно душевнобольной, он лежит, будто в одинокой психпалате, только наедине со своими мыслями.        Кажется, ком в горле, он ничего не может произнести, не может подобрать нужные слова — слишком много мыслей и именно о последствиях. Казалось бы, последствия — последнее о чём можно думать, говоря обычные фразы, по типу: «Как у тебя дела?», «Тебе уже лучше?» И всё в таком духе… Но это совсем не то, что он хочет спросить.        Ацуши и не думает, что хочет спрашивать, он скорее хочет поставить Рюноске перед этаким фактом, показать действия, решимость, настроить… Вот только в таком состоянии, будто предсмертном, он пока не может набрать в себе достаточно сил.       Он задумывался и о Акутагавы. Зато его молчание, думал тот, было ему свойственным. В уме даже не появлялись идеи о том, что Акутагава бы мог ему сказать. И это дело, так сказать, обычное.       «Заговори наконец первым. Попроси прощения. Скажи ему то, что на самом деле думаешь, иначе мы до конца дней останемся в этой гнетущей палате.»        Думал Рюноске, прикрыв глаза. Ему хотелось действовать. Неизвестный исход не позволял ему. Он лишь фантазировал и придумывал разные сценарии, как они могли бы заговорить.        «Если не сейчас, когда мы ещё так непринуждённо останемся наедине?»       Ацуши думал о том же, совершенно о том же.        «Я больше не могу, мне надо было сделать это раньше.»       Слегка приподняв руку, он оперся сначала об изголовье кровати, и, с тяжестью присев, наконец поднялся на дрожащие ноги, оперевшись уже об тумбочку, разделявшую две койки и задев пару упавших лепестков увядавших хризантем, от чего те рассыпались по полу. Он уверено, с колющей болью, расправил плечи, а взгляд его был полон решимости.        Всего лишь два маленьких шажка, но с какой же тяжестью ему это удастся. Второй рукой он держался за перевязанный лоб, в глазах темнело. Такое бывало не каждый день, именно сегодня. Это от некого стресса и от того, что сердце сильно пресильно стучит.        Акутагава услышал сперва звук пружины матраса, потом хруст колен Ацуши, который по-видимому пытался к нему подобраться. Тут же, опираясь на край кровати, тот присаживается и пытается встать. Ацуши не взял костыли и это могло плохо закончиться.       Акутагава понял, время наконец пришло и как бы глупо и безнадёжно они оба не выглядели в этот момент, он встаёт и резко успевает ухватить хромого Накаджиму за руку, пока тот окончательно не упал.       Все ещё, не единого слова. А ведь сейчас так и хочется высказать всё, о чем долго приходилось молчать.        Бессильный Ацуши все-таки рухнул и прямо на Рюноске, только схватившего его за руку. Оба отчаянно свалились на пол, тем не менее Акутагава, имевший больше сил на данный момент, встал сам, облокотившись ногами об кровать и взявшись ослабшими руками за исхудавшие ладони Ацуши, потянул его вверх, прямо поставив в положение стоя, пока тот не перестал трястись ни с того ни с сего.       — Как же это нелепо, да? — с лёгкой улыбкой сказал Акутагава, заправляя прядь волос за ухо, после чего все ещё удерживая за руки соседа по койке.        Это и вправду было немного глупо и смешно — члены портовой мафии и детективного агенства, обладающие сильными особенностями еле двигаются и не могут устоять на ровном полу.        — Извини меня, — едва произносит Ацуши, склоняя в низ голову, только не отрывая взгляда от лица Акутагавы, которому так шло улыбаться.        Он не знал за что конкретно просил прощения. Наверное, за абсолютно всё.       — Не извиняйся. Это никак не твоя вина, — ответил Рюноске, также понятия не имев за что тот раскаивается.        — Я не могу уснуть. Я все время думаю о тебе. Прости, что не мог тебе нормально высказаться… И до сих пор не могу.        — Я тебя понимаю. Не строй из себя виновника.       — Разве ты меня понимаешь?        — Все эти дни мы думали об одном и том же.        Он неловко делает шаг вперёд, приближаясь к Ацуши сильнее и сплетая пальцы обеих вместе, от чего сам Накаджима неумело отступает назад, а на его щеках появляется лёгкий румянец. Он лишь отводит взгляд в сторону и ждёт.        Акутагава же спокойно отпускает руки под плечи Ацуши и внезапно и стремительно, крепко хватает в объятия парня, склонив свою больную шею ему на плечо и сжимая пальцы, не отпуская.       Невыносимая, ломящая боль, но до чего же всё-таки нежно и приятно обнимать не чужого, а уже как родного тебе человека. Это то, чего он так долго желал. Простых объятий, греющих душу.        Дрожащими руками и с испуганными, широко открытыми глазами, Ацуши стоит, не двигается, напуганный, не осознающий правды. Неужели это именно он сейчас стоит здесь? Неужели его держит в объятьях тот человек, который считал его врагом? Неужели его держит в объятиях тот человек, которого он любит и обожает всей душой. Которому всегда хотелось помочь больше, чем самому себе…        Преодолев нежданный страх, приняв происходящее, он постепенно поднимает локти и наконец, касаясь спины Акутагавы, обнимает, прижимая того ещё ближе, уже не испытывая никакой тревоги. Глаза только слезятся, уголки губ поднимаются и в самом деле становится гораздо легче.       — Прости, пожалуйста, — хрипло повторял Накаджима.       — Мне это говорит тот человек, который сам осмелился сделать первый шаг?       — Иначе было никак. Сколько мне ещё надо было ждать?       — Если бы не ты, я думаю, до конца жизни бы держал это в тайне.        Ацуши, уже точно взяв на себя ответственность за поступок, который сейчас совершит, только переводит руки со спины, взяв Рюноске за плечи. С плеч руки плавно переходят вверх, осторожно касаясь перебинтованной шеи и остаются на щеках. Пальцы аккуратно смахивают слезы с глаз также растрогавшегося Акутагавы.        В этот момент они снова думают об одном и том же.       Он снова берет дело в свои руки, снимая «ответственность» с Ацуши, и, взяв того бережно за изгиб торса, что выглядело очень неопытно и неуместно, чуть приоткрывает рот, словно вампир, лицом приближается к мальчику-тигру и ласково целует.       Первый поцелуй. Накаджима совсем не умеет целоваться и никогда не представлял, что будет это делать. Акутагава же целует его смело, напористо. Сам же тоже тот человек, которому подобное и не снилось во снах. Но кажется он много раз прокручивал в голове такого типа ситуацию. Он же первым и отстраняется, ведь Ацуши не хотел его отпускать, будто бы ждал, пока у них обоих закончится воздух.        — Ты же любишь меня? Тогда почему не сказал мне этого раньше? — отрывисто спрашивал Ацуши, чуть сопя, восстанавливая дыхание. Он снова положил руки на плечи парню и смотрел прямо тому в глаза, ожидая услышать только правду.       — Я всерьёз задумывался над этим на протяжении того времени, пока мы тут лежали. Теперь понимаю, что мне стоило сказать это гораздо раньше.       — Все это время со мной происходило то же самое. Из-за этого я даже единого слова не смог сказать. Мне правда жаль.       — Уже все в порядке, — улыбаясь, отвечал тот, положив руку на белокурую голову и нежно поглаживая.        Сонный Ацуши чуть расправил плечи, которые уже будто совсем не так ломили. Тот понимал — он единственный человек, который может увидеть столь беззаботного, прелестного Акутагаву с искренней улыбкой, которую он не выдавливает из жалости.        — Тогда, ты скажешь мне это?       — Я же намекнул, что так и есть…        — Мне нужно слышать это прямо сейчас.       — Я же сказал, что…       — Я люблю тебя, Рюноске.       Акутагава лишь вздохнул. И вправду, он слышит эти слова в первый раз в жизни. Тогда пусть и человек, так же лишённый детства и любви испытает это чувство.       — И я тебя люблю, Ацуши… Тело уже не так ломит, время уже не так медленно течёт, а лепестки хризантем словно не так быстро опадают.