Голубиная нежность

Ранним утром, когда обыкновенно со спокойствием окружающей природы контрастируют стучащие щегольские высокие каблуки лабутен какого-нибудь писаря, Обломов лежал на диване и смотрел в потолок. Для него очень нетипично бодрствовать в такое время суток, поэтому следует уточнить, что Илья не спал всю ночь. Он просто не мог выкинуть из головы всё произошедшее накануне. Предчувствие чего-то абсолютно нового будоражило его воображение и одновременно пугало. Он понимал, Штольц способен сильно влиять на его волю. Ещё бы, разве можно было устоять перед этими руками?.. Ради того, чтобы видеть Андрея каждый день, Обломов ещё вчера был готов на всё. Сейчас же перспектива вести активный образ жизни страшила его и ничто не могло затмить этого страха. Где-то в глубине души Илья возможно даже не хотел, чтобы к нему приходил Штольц — предвестник кардинальных перемен. Время шло медленно. Часы надоедливо тикали. Солнце уже давно озарило комнату так, что было видно каждую пылинку в воздухе. Мысли Обломова растекались, как желе в жаркую погоду. Как вдруг щёлкнула ручка двери, у входа в его комнату стояли Штольц и Захар. — Илья Ильич, а вы сегодня рано. Никак переживали из-за скорого прихода Вашего друга? — Сказал с усмешкой Захар и, прежде чем удалиться, добавил — Вам придётся немного подождать с завтраком. Штольц покосился на слугу в надежде, что тот не знает о произошедшем прошлого дня, и, удостоверившись, что он не может ничего знать, обратился к нему: — Только помнишь, как мы договаривались? — Андрей Иваныч, да Вы чего? Нельзя же так сразу… — Иди-и и приготовь нам самый полезный завтрак. Можешь попросить помощи у Анисьи — Нет, не хочу. Мне не нравится, что она разговаривает носом. — Ну, разберись тогда сам как-нибудь. Давай-давай, иди, не видишь, что барин сидит голодный? Штольц подтолкнул Захара в сторону кухни, а сам зашёл в комнату и плотно закрыл дверь. Он подошёл к возлюбленному, обнял его, поцеловал нежно в щёку и спросил: — Ну чего, как ты? Что-то у тебя глаза красные… — Ох, я не спал всю ночь. — Ничего страшного. Так бывает, когда в жизни возникают перемены. — Кажется, я не совсем к ним готов… — Глупости! В жизни главное не столько быть готовым, сколько способным адаптироваться. Штольц выдержал небольшую паузу и произнёс томным шёпотом: — Помнишь наш принцип? Теперь или никогда — Да помню я, Андрей! — смутившись, воскликнул Обломов, — Лучше скажи, что мы сегодня будем делать? — Я думал поводить тебя по всяким светским мероприятиям. — Не-не-не, ни за какие коврижки! По крайней мере, не сейчас уж точно. Я слишком отвык от людей. — Ну тогда куда ты хочешь? Обломов задумался. Тут его посетила гениальная мысль. — Давай сходим в Летний сад? — Хм, неплохо. К тому же я сам намеревался прогуляться по Петербургу и посмотреть на давно забытые достопримечательности. Думаю, это будет весьма романтично. Обломову на миг сделалось так хорошо и легко от мысли о предстоящей прогулке с любимым, что он вскочил с кровати и крепко обнял Андрея. Тот был рад, просто рад от того, что его замысел начинает работать, а до жизни мечты осталось, кажется, совсем чуть-чуть… — Илья Ильич! Дверь резко распахнулась и на пороге показался Захар. Он, должно быть, хотел сообщить о готовом завтраке, но представшая перед его глазами картина заставила его замереть на месте и вытаращить глаза. Обломов и Штольц точно так же смотрели на него, как и он на них. — Я-я позже зайду — тихо проговорил Захар и прикрыл дверь. ***** После завтрака Андрей Штольц и Илья Обломов уже ходили по лабиринтам Летнего сада. День был в самом разгаре, в глазах маячили блики и проходящие сквозь нежно-зелёную листву лучики света. Обломов любил такую атмосферу, она ассоциировалась у него с детством. Он снова стал размышлять о жизни. После мыслей о родной деревне последовали мысли о нынешнем положении дел, о постоянном лежании на диване и тягучей неумолимости времени. Столько дней, месяцев, лет он провёл впустую, хотя мог бы, как сейчас, делать что-то отрадное для души. Илья украдкой взглянул на Андрея, на его остроконченый, состоящий из грубых линий профиль. Обломов бесспорно очень любил этого человека, но что-то не давало ему покоя. «Какое-то странное чувство поселяется в моей душе, когда я нахожусь со Штольцем, и растворяется, словно его и не было, когда он уходит. Вместе с безмерной радостью появляется всепоглощающая тоска, усталость. Возможно, это связано с тем, что Штольц в принципе своей активной энергетикой заставляет утомиться при одном только взгляде на него. А может быть дело тут в другом… » Штольц поймал на себе взгляд друга, заулыбался и стал прижимать его к себе. Немец не стеснялся также обнять его за талию, а потом и вовсе решил поцеловать его в губы. Обломов от такого сильно опешил. — Андрей, что ты творишь?! На нас же люди смотрят. — Да успокойся, Илюш. Мы в 19 веке живём, никто не воспринимает целующихся мужчин всерьёз. Илья Ильич захотел поверить в это. В конце концов, ему самому надоело прятаться и бояться своих чувств. Он не мог больше их скрывать, а потому согласился слиться со Штольцем в жарком поцелуе. Они исполнились радужного сияния, и стало им обоим так пошло хорошо. Подул сильный ветер, унося куда-то лепестки сирени. Андрей уже наклонился к губам Ильи, как вдруг они услышали писклявый голосок: — Андре-е-е-ей! Голубки нервно вздрогнули и посмотрели туда, откуда доносился звук. По направлению к ним мчалась какая-то юная деваха в голубом платье. Она прибежала, явно чему-то обрадованная, и кинулась обнимать Штольца, обхватив его шею руками. — Наконец-то ты приехал в Россию, — прощебетала девица. — хоть бы навестил нас, дал о себе знать, а то я очень сильно соскучилась. Возмущение, ярость, растерянность и бессилие читались в выражении лица Обломова. И неудивительно, ведь если бы дорогой читатель поставил себя на место бедного Ильи Ильича, он понял бы, какого это, когда минуту назад ты целовался с любимым мужчиной, а в следующую секунду ему на шею вешается какая-то странная незнакомка. Штольц был удивлён не меньше. Он понимал, в какую абсурдную ситуацию попал. — Ой, а это кто? — с ухмылкой поинтересовалась она, указывая на Обломова, — Твой жених? — Ольга! — прикрикнул Штольц, — Прошу тебя, подбирай выражения тщательней. — Твоя реакция свидетельствует о том, что я как раз-таки в этом преуспела, — подметила ехидно Ольга, — А в прочем, Андрей, мы с тобой так давно не виделись. Тем более, ты редко бываешь свободен. Не возражаешь, если я составлю вам компанию? Штольц вздохнул и устало произнёс: — Не возражаю. Так они втроём, Обломов, Ольга и Штольц, прогуливались по Летнему саду. Ольга болтала без умолку и рассказывала о последних новостях, что ходили в светском обществе. Штольц хоть и грустил из-за невозможности побыть наедине с Ильёй, но всё же старался быть вежливым и обходительным с дамой. Обломов же сверлил эту самую даму глазами. Он успел изучить её вдоль и поперёк. Ольга была, так сказать, некрасива. Она обладала головой, грациозно положенной на плечи, а также миньятюрными руками, как у пятилетнего ребёнка, с пальцами в виде винограда, да ещё и улыбка у ней ползала по лицу. Краснела она нестандартно: когда у обычных людей розовые пятна появляются на двух щеках одновременно, у неё они возникали попеременно, то и дело сменяя друг друга. В общем, понять, что этот монстр является женщиной, можно было только потому, что Ольга нежна, да и то местами. Обломов хотел было заглянуть ей в лицо и узнать, что она, но она сама не знала, что она. Заметив кислое выражение лица своего возлюбленного и желая разрядить обстановку, Штольц сказал: — Не вешай нос, Илья. Знаешь, Ольга прекрасно поёт. Думаю, это сможет поднять тебе настроение. Ольга, ты ведь исполнишь для нашего общего друга какую-нибудь из своих любимых песен? — Я не хочу слышать её гнусавое пение! — резко выпалил Обломов — Ах вот как! — возмутилась Ольга — Ну и не надо! Я и не собиралась тебе петь изначально. — Тише, тише товарищи — успокаивал их Штольц — Ольга, звезда моя, я нарву тебе чудесных ландышей, если ты исполнишь какую-нибудь песенку. — Ландыши! — восхищённо протянула Ольга, внюхивая протянутый Андреем белый ядовитый цветочек. Она запела. Собственно, ландыши и были центральной темой данной лирики. А ещё там было столько мата, что Обломов от стыда и ужаса закрыл лицо руками. — Я больше так не могу! — прокричал он и убежал домой, вызывая удивление у прохожих.