«Бойфренду кронпринца сегодня исполняется семнадцать — значит ли это, что вы оплатите его вечеринку?»
Симон моргнул, глядя в экран, вчитываясь в заголовок снова и снова, пока в глазах не защипало. Он прикрыл их, заблокировал телефон и издал судорожный вздох, от которого содрогнулось всё тело. Вот, кем он был теперь — бойфрендом кронпринца. Это всё, что имело значение, всё, чем был известен Симон. Ему следовало это предвидеть; следовало догадаться в ту самую минуту, когда согласился быть секретом Вильгельма. Но он был весьма наивен, полагая, что это не повлекло бы значительных изменений — не затронуло бы его личность, во всяком случае. Он пообещал себе, что останется верен собственным принципам и индивидуальности, что богатству стокгольмских дворцов не удастся переманить его от привычной жизни в Бьярстаде, однако временами он всё же спрашивал себя, кем он был на самом деле; он задавался вопросом, была ли хоть какая-то часть правды в этих злых словах статей, написанных о нем. Ему казалось, что он теряет себя, и это было пугающе. Симон не был тупицей. Он понимал, что означало быть с Вильгельмом; он понимал, что его жизнь уже никогда не будет прежней, даже если однажды они расстанутся, но привыкнуть к этому все равно было тяжело. Прошло четыре месяца с тех пор, как Вильгельм произнес ту скандально известную речь, четыре месяца с тех пор, как Вильгельм освободил их и запер внутри новой, более блестящей клетке, и лицезреть свое имя в таблоидах все ещё казалось сюрреалистичным. Зазвонил телефон, сердце ёкнуло, когда он увидел, что это был входящий видеозвонок от Вильгельма. Симон поправил волосы, взлохмаченные после сна и принял звонок, рассчитывая увидеть улыбку своего парня. Вместо этого его приветствовали Рош и Аюб. Если бы раньше его когда-нибудь спросили, Симон сказал бы, что бесконечно счастлив первым делом видеть своих друзей этим утром. Но теперь, если друзья когда-либо вспомнят об этом моменте, он постарается не упомянуть тот укол разочарования, который почувствовал при взгляде на них. В конце концов, Рош выглядела не слишком-то весёлой, когда затаивала обиду. — С днём рождения, Ваше Королевское Высочество! — прокричали они. Симон выдавил небольшую улыбку с примесью радости и раздражения. Он знал, что его друзья не имели в виду ничего плохого этим обращением, но после прочтения той статьи, был не в настроении для подобных приколов. — Спасибо! — сказал он в ответ, улыбка стала чуточку шире. — Хотя, какого черта вы делаете с телефоном Вилле? Мне нужно напомнить вам, кто он и какие большие неприятности вам светят, если вы ограбите его? Аюб рассмеялся и посмотрел на что-то — или точнее на кого-то — за пределами экрана. Если бы только Аюб повернул телефон Вилле... Если бы только он мог увидеть своего парня, которого, на минуточку, в последний раз видел два дня назад. Симон знал, что его настроение улучшилось бы, а статья и вовсе позабылась. — Приходи сюда, если хочешь выяснить это, — воскликнула Рош, одетая в футбольную майку, с привычно зачесанными назад волосами, как обычно бывает во время матчей. — Что? — Приходи на футбольное поле, дружище! — ответил Аюб с игривой ухмылкой на губах. — Мы тебя ждём. — И поторопись, — добавила Рош. — Твой принц развалится на части, если не увидит тебя как можно скорее. Симону не нужно было повторять дважды.ღღღ
Предполагалось, что поездка до футбольного поля будет быстрой, лишь пять минут длиной, если приложить достаточно усилий. Он вспомнил, как в последний раз проезжал по этим самым улицам на этом же велосипеде, каким перепуганным и обеспокоенным был, как расстояние словно становилось больше и больше с каждым мгновением, с каждым вращением педали. Симон запомнил дождь, лёгкую морось, которая всё делала намного сложнее — намного тяжелее. Его мысли вернулись к Вильгельму, лежащему на влажной искусственной траве, раздавленному действием наркотиков и страданиями. Он всё ещё мог слышать его слова на задворках сознания. Ты такой прекрасный. Чего Вильгельм не знал, так это того, что Симон умирал от желания ответить взаимностью; что вопреки страху и злости, бунтовавших в его теле, невнятные и ласковые слова, ощущались как теплый плед в самую свирепую из зим. Теперь это было в прошлом. Вильгельм заверил, что наркотики не станут проблемой в их отношениях, и что после Инцидента — как они решили это назвать — он уже не был так заинтересован употреблять их, как раньше. Симон был счастлив услышать эти слова, очень боясь вновь столкнуться с тем, от чего мама старалась уберечь его и Сару, когда они были маленькими. Он верил, что Вильгельм сдержит свое обещание — чего нельзя было сказать о его отце. Аюб был первым человеком, которого он увидел, когда добрался до футбольного поля, с ухмылкой ждущего у входа. Симон улыбнулся в ответ, вскоре оказываясь захваченным в объятия. Он расслабился в руках друга, наслаждаясь ощущением уюта и безопасности. В последнее время ему было сложно тусоваться с друзьями, особенно где-то за пределами их домов. Это был желанный порыв ветра, уносящий прочь каждую из его забот до единой за сегодняшний день. Сегодня он был Симоном. — Ну же, пошли, — сказал Аюб, взволнованно улыбаясь. Его радость была заразительной, и Симон чуть не споткнулся, пока они шли внутрь. Его ноги не могли согласовать между собой, какая шагнет первой. Их взгляды примагнитились друг к другу с разных концов поля. Вильгельм был прекрасным, хотя это особо не удивляло. Он был одет в желтый свитер Симона, который тот, очень кстати, забыл в общежитии после ночевки там. — Ты ведь в курсе, что это тот самый свитер, в котором я был, когда расставался с тобой, правда? — первое, что сказал Симон, когда подошел достаточно близко, чтобы быть услышанным. Вильгельм улыбнулся, покачал головой и обхватил руками его талию. — Я исправляю это, — ответил он, наклоняясь вниз, чтобы поймать его губы в поцелуе. Симон сбился со счёта, сколько раз они целовались, но каждый поцелуй был по-своему уникальный, незабываемый и значимый. Симон не воспринимал ни один из поцелуев как должное, наслаждаясь каждым из них и запечатывая в своем сознании. Он любил ощущать губы Вильгельма на своих. То, как они двигались вместе — ничто иное, как хорошо продуманная хореография, в которой с каждым разом они совершенствовались всё больше и больше. Если бы это как-то могло зависеть от Симона, то он занимался бы этим всю оставшуюся жизнь. — С днем рождения, любимый, — проворковал Вильгельм ему в губы. Это были слова, которые на мгновение заставили Симона забыть обо всём, кроме мантры «Я люблю его, я люблю его, я люблю его», которую он не мог и не хотел заканчивать. Симон улыбнулся, его руки потянулись к рукам Вильгельма. Большие пальцы поглаживали нежную кожу, которую он научился любить за последние месяцы. — Я люблю тебя, — признался он. Сказанные слова никогда не надоедали, никогда не звучали менее правдиво или значимо. Он так сильно любил Вильгельма, что иногда это причиняло боль. Словно он мог разойтись по швам в любое мгновение, неспособный удерживать всю любовь, которую к нему испытывал. И Вильгельм любил его в ответ также сильно, это можно было почувствовать. Это чувствовалось в каждом взгляде, в каждом прикосновении, поцелуе. Это ощущалось в том, как Вильгельм шептал его имя касаясь кожи и в том, как он делал это перед людьми, с бесконечным обожанием и гордостью в голосе. Симон чувствовал себя самым везучим в мире человеком. Вероятно, так оно и было. Может это и была та жизнь, которая ему предназначалась, после стольких пройденных страданий. И возможно — только возможно — он заслужил это. — Так, ладно, это отвратительно. Боже мой! — конечно Рош была той, кто посмел нарушить тишину, которая их окутала. Симон впился в неё взглядом, получая в ответ самодовольную ухмылку. — Хорошо, кто-нибудь из вас может рассказать мне, почему вы притащили меня сюда в девять гребаных утра? — Это была его идея! — воскликнули в унисон Рош и Аюб, указывая пальцами на Вильгельма, который застенчиво улыбался. — Да... я хотел сделать тебе сюрприз, так что подумал, что мы могли бы... потусоваться? Вчетвером? Я знаю, что вы втроем проводили вместе не так много времени, как вам хотелось, и я вроде как чувствую, что это словно моя вина, поэтому... я не знаю... Я подумал, что это могло быть хорошей идеей. Симону хотелось кричать. Как он мог заполучить самого лучшего во всём мире парня? Ему никогда не узнать. Иногда всё казалось слишком идеальным, чтобы быть настоящим. — Я думаю, это потрясающе, Вилле, но я не понимаю, почему из всех мест именно здесь. Вильгельм покраснел. — Я хотел сделать это особенным снова. Как это было для меня, после тебя... после нашего свидания? Симон улыбнулся, мысленно возвращаясь к моменту, когда они были просто двумя влюбленными парнями; когда жизнь не была такой трудной. — Но тогда... после Инцидента, всё оказалось испорченным, поэтому я подумал, мы могли бы... — Всё исправить, — закончил Симон с улыбкой. В конце концов, это было то, что у них получалось лучше всего. Спальня Вильгельма больше не была тем местом, где их лишили приватности и достоинства. Теперь это была комната, которая больше всего свидетельствовала об их любви, где они проводили дни и ночи с обожанием рассматривая друг друга и покрывали кожу друг друга самыми сладкими поцелуями. Комната Симона больше не была тем местом, где он плакал из-за принцев, отрицавших его существование или отцов, которые не смогли полюбить его безоговорочно, как положено родителям. Тусклое воспоминание о Маркусе, сидящем на его кровати и интересующимся именами рыбок, было давно позабыто, теперь его заменил образ яркой улыбки Вильгельма, когда он был занят их кормлением. Вильгельм больше не был тем парнем, который разбил ему сердце. Теперь он был тем, кто брал каждый кусочек и склеивал вместе обратно, тем, кто вырвал свое собственное сердце из груди и отдал ему на тот случай, если его слабого и израненного окажется недостаточно. Симон верил, что пока Вильгельм был рядом, его сердце могло вынести всё что угодно. — О мой гребаный Бог, почему мы на это согласились? — Симон услышал, как Рош спросила Аюба. Друг лишь рассмеялся, шагнул вперед и потрепал его по волосам, за что получил заслуженный шлепок по руке. — Не надо! — ахнул Симон, несмотря на это ухмыляясь, обескураженный тем, что трое его любимых людей находились вместе. — Ну теперь-то мы можем поесть? Я умираю от голода, — нахмурившись, сказала Рош. — Поесть? — растерянно спросил Симон. Щеки Вильгельма заалели. Снова. — Я подготовил пикник. На самом деле, они, — сказал он, указывая на Рош и Аюба. — Помогли мне кое с чем. У меня не было большинства вещей, которые требовались для этого. — Со всеми деньгами страны, — начала Рош, — у него не имеется простого покрывала для пикника. Вильгельм закатил глаза. — Я не особо лажу со своей мамой, поэтому не стал звонить ей, чтобы спросить, есть ли у нас какое-нибудь покрывало, которое я бы мог использовать для сюрприза ко дню рождения моего парня, огромное вам спасибо. Рош и Аюб рассмеялись, и Симон мог четко увидеть момент, когда плечи Вильгельма расслабились. Тогда он неожиданно обрадовался, что его друзья никогда бы не заставили Вильгельма чувствовать себя неловко из-за того, кем он был или стали бы относиться к нему как-то по-особенному. Для них Королева была мамой Вильгельма, прямо как Линда была мамой Симона. — Ладно, птенчики, — провозгласила Рош. — Мы всё подготовим, пока вы останетесь тут и будете целоваться и всё такое, поэтому вы можете не переживать об этом. Я не хочу никаких шалостей рядом с едой, поняли? Симон отмахнулся от нее, с улыбкой наблюдая за их удаляющимися фигурами. Он мог ощущать присутствие Вильгельма позади себя, мог чувствовать фантом его рук, ещё до того, как они добрались до его талии. Прикосновение подбородка к плечу Симона примагнитило к земле, удерживая его прямо в этом моменте, где были несколько человек, которых он любил больше всего. — Счастлив? — спросил Вильгельм, его голос был всего лишь шепотом в ухо. Симону хотелось поцеловать его голос, пусть даже это было невозможным. Симону хотелось расцеловать всего Вилле, каждую частичку его тела, разума и души. Симону хотелось повсюду оставить свой след. — Самый счастливый, — ответил он.ღღღ
Как ни странно, было что-то привлекательное в том, как отстойно Вильгельм играл в футбол. Время перевалило за полдень, и их животы наконец-то были довольны, будучи наполненными самыми разнообразными сладостями и сэндвичами. Может Вилле и был принцем, и обладал королевскими манерами, однако всё еще оставался обычным подростком, и сегодня доказал это количеством поглощенной еды. По словам его парня, он ничего не ел со вчерашнего дня, потратив большую его часть на подготовку сюрприза ко дню рождения Симона. Впрочем, если спросить самого Симона, он был твердо уверен, что Вильгельм никогда не пробовал ничего вкуснее, чем эклеры из единственной пекарни в Бьярстаде. После перекуса они провели целый час болтая обо всём и ни о чем одновременно, начиная от последней херни, которую придумала пресса, заканчивая любимыми сортами шоколада. Теперь, когда к ним наконец-то вернулось достаточно энергии, Рош приказала им оторвать от земли ленивые задницы — с её слов — и разыграть с ней матч двое на двое. Сначала Симон выражал недовольство, хотя бы для того, чтобы побесить подругу, но в конечном итоге согласился и привычно объединился с Аюбом. Выражение ужаса на лице Вильгельма, при мысли о том, что он будет в команде Рош, которая всё ещё не особо ему доверяла, было просто дополнительным и желанным бонусом. Самым лучшим во всём этом было то, что Аюб и Симон реально выигрывали. Побеждая Рош, которая была, по сути, футбольным божеством. Но не имело особого значения, насколько профессиональна была Рош, когда её напарником был самый наихудший игрок, который когда-либо пытался ударить по мячу. Однако, была одна проблемка. Вильгельм так же ужасно играл в футбол, как и был горяч в процессе, и вскоре это стало отвлекающим маневром, из-за которого Симон пропускал передачи Аюба и это даже позволило Рош забить свой первый гол. Аюб сердито смотрел на него, но Симону было всё равно. Вильгельм был влажный от пота, его волосы и футболка — и Симона тоже — прилипли к телу. Это не должно было быть привлекательным, но было, и Симон бессовестно пялился на своего парня. Как только Вильгельм заметил настойчиво прожигающий взгляд Симона, то начал использовать это в своих интересах. Теперь они были лицом к лицу, так близко, что Симон ощущал, как дыхание Вильгельма смешивается с его собственным. Он знал, что это должно было выглядеть отвратительно, но по какой-то причине это было соблазнительно — настолько сильно, что Симону хотелось бросить мяч и просто зацеловать своего парня до бессознательного состояния, да будут прокляты Рош и Аюб. А потом Вильгельм перехватил у него мяч. И забил гол. Несколько секунд стояла тишина. Рош смотрела на своего напарника широко раскрытыми глазами, будто у него выросла вторая голова. Аюб наоборот свирепо пялился на Симона, поджав губы в тонкую линию. А Симон был... так чертовски возбужден. Прозвучал сигнал таймера, который означал, что матч окончен, и Рош подбежала к Вильгельму, и обняла его, выкрикивая поздравления ему на ухо. Симон улыбнулся, увидев выражение лица Вилле — полнейшее потрясение обернулось чистым блаженством. Симон знал, как важно для Вильгельма быть принятым близкими ему людьми, как сильно он мучил себя убеждениями, что они никогда по-настоящему не простят его за всё, через что он заставил пройти Симона. Несмотря на это он был здесь, в объятиях Рош, устраивающий для Симона сюрприз за сюрпризом при поддержке его друзей. Вилле был частью их компании. И он был таким горячим. Симон ещё не забыл об этом, особенно сейчас, когда Вилле направлялся к нему, изогнув губы в самую прекрасную улыбку. — Мы победили, — констатировал Вильгельм, солнечный свет и радость придавали его глазам превосходный карий оттенок. — Ты жульничал, — возразил Симон, с наигранным негодованием в голосе. — Ты был весьма рассеян, — прошептал Вильгельм, подходя ближе настолько, чтобы он был единственным, кто мог услышать следующие слова. — Я не виноват в том, что ты не мог оторвать от меня взгляд. Симон раскраснелся и Вильгельм улыбнулся этому зрелищу, поднося к нему руку и касаясь пылающей кожи. Симон поддался навстречу прикосновению, желая большего. — Чем займемся дальше? — едва слышимо прошептал он. В этом шепоте слышались нотки отчаяния, казалось невозможным звучать более жалко, но Симон не мог ничего с собой поделать, не сейчас, когда Вильгельм так выглядел. — Чем ты хочешь заняться? — Мамы нет дома, — сказал он, поднимая на Вильгельма взгляд наполненный надеждой, что он поймет истинный смысл слов. — Не будет еще несколько часов. — Несколько часов, говоришь? — переспросил Вильгельм, его улыбка стала шире, ещё более прекрасной. Симон промычал. — Мы могли бы воспользоваться этим. Симон кивнул, прикусив губу. — Согласен? Вильгельм разглядывал его около минуты, его глаза были темнее обычного, а дыхание становилось всё тяжелее и тяжелее с каждой пройденной секундой. — Пойдём домой. Домой. Симон мог бы привыкнуть ходить домой с Вилле.ღღღ
Было тихо, когда они приехали. Ни один из них не говорил; напряжение, повисшее в воздухе и сильное желание, от которого вибрировали их тела, всё усугубляли. Все слова испарились, они не могли сказать ничего такого, что имело бы смысл в данный момент. Все, чего они хотели — все, в чём нуждался Симон — целовать друг друга до потери сознания, оставлять на коже друг друга отпечатки своей любви, убедиться, что вся эта чертовщина, пришедшая вместе с отношениями с принцем, того стоила. Симон вцепился в руку Вильгельма, будто это был спасательный круг, будто он утонул бы в одном из самых глубоких и темных океанов, если бы отпустил её. И хватка Вильгельма была такой же крепкой, как будто его жизненная миссия состояла в том, чтобы помогать ему держать равновесие, держать его рядом с собой, в их маленьком пузыре, где они были самыми счастливыми. А затем, когда Симон почувствовал, что разорвется на части, если в ближайшее время не сможет коснуться Вильгельма, он прижал его к стене коридора ведущего в спальню. Они всматривались друг в друга: две пары темных глаз, борющихся за лидерство. Симон в предвкушении облизнул губы, и это было всё, что требовалось Вильгельму. Его губы были жаркими и нуждающимися. Поцелуй был настолько хаотичным, насколько и восхитительным; смешение любви и похоти, обещания «я буду обожать тебя вечно» и «я умру, если мои руки не смогут быть на тебе повсюду в следующие пять секунд». Впрочем, слова были бесполезными. Симон и Вильгельм признавались в любви тысячу раз, как друг другу, так и другим людям, но те признания ни в какое сравнение не шли с тем, что они доказывали своими действиями. Возможно, именно поэтому, Симон чувствовал себя сегодня таким чертовски возбужденным. Ни капли пота, скользившие по лицу Вильгельма, ни его одежда, прилипшая к телу, не заставляли чувствовать себя таким заведенным на футбольном поле. На самом деле это был Вильгельм, который уделил время, чтобы сделать ему сюрприз, который общался с его друзьями, несмотря на то, что всё ещё их побаивался. Это был Вильгельм, желающий, чтобы Симон почувствовал себя любимым. Это был Вильгельм, любящий его так откровенно, что заставляло Симона сгорать от желания. — Коснись меня, — простонал Симон, несмотря на то, что руки Вильгельма были на нём повсюду. — Вилле, пожалуйста. — Чего ты хочешь? — спросил Вильгельм, нотки его глубокого и хриплого голоса заставляли колени подкашиваться. Симон не мог говорить, вместо этого он взял его руку, располагая её в том месте, где больше всего в ней нуждался. Глаза Вильгельма стали ещё темнее, когда он усилил давление в месте прикосновения, отчего Симон выругался себе под нос. Ласки стали более жадными, поцелуи более развязными, и Симон решил, что ничего на свете не может быть более безупречным. Только он и Вилле, настолько близкие, что фактически были одним целым. — Кровать, — пробормотал Вильгельм ему в губы. Они больше не целовались, просто выпивали друг друга до последней капли. Симон был уверен, что уже помешался на нем, как зависимый, но не то что бы возражал. Это была единственная зависимость, которой бы он позволил проникнуть в свою жизнь — та единственная, что напоминала ему не о мрачном прошлом, а о самой чистейшей и необузданной любви. Их любви. Было что-то пьянящее в том, чтобы быть сверху над Вильгельмом. Он не возражал против обратного; иногда он даже нуждался в том, чтобы Вильгельм возвышался над ним, чтобы мягкое давление его тела удерживало в том моменте, которому он принадлежал. Однако большую часть времени Симон любил быть главным, любил быть тем, кто покрывал тело Вильгельма поцелуями, и тем, кто вытягивал из него самые великолепные звуки. Он так сильно потерял контроль над своей жизнью, с тех пор как было слито то видео, что брать на себя ответственность в моменты, подобные этим, временами казалось ободряющим. Моменты, когда он не боялся любить своего парня; моменты, когда он возвращал их приватность, покрывая поцелуями тело Вильгельма, не боясь любопытных глаз или назойливых камер. — Симон, — проскулил Вильгельм. Симон усмехнулся напротив выпуклости в штанах Вилле. Он потянулся, чтобы избавиться от джемпера, и когда увидел, что Вильгельм собирается сделать то же самое, остановил его. — Оставь его, — попросил он хриплым от желания голосом. — Зачем? — растерянно спросил Вилле, а потом, когда его осенило, одарил дразнящей улыбкой. — Тебя это заводит? Улыбка Симона стала шире от слов его парня, напоминая обо всех тех событиях месяцы назад, когда он впервые был с ним в его скромной спальне. О том, как сильно они хотели друг друга, даже если едва осознавали, что делали. Симон практически мог слышать звуки взрывов, доносившиеся из его компьютерной игры, которая заглушала их стоны и слова, что даже тогда казались немного похожими на признание в любви. Он почувствовал удовлетворение от того, что в этом всём больше не было необходимости. Им не нужно было прятаться. Все знали, и это было одновременно так ужасно ошеломляюще и так удивительно освобождающе. — Ты выглядишь мило в моей одежде, — всё, что смог сказать Симон, прежде чем вернуться к тому занятию, от которого оторвался. Он быстро избавил Вильгельма от нижнего белья, однако замедлился, чтобы впоследствии разрушить его на части. Он целовал, облизывал и дразнил до тех пор, пока мольбы Вильгельма не стали бессвязными. Тогда он взял его в рот одним быстрым движением и растянул губы в улыбке, когда услышал напряженный стон. В этом был весь Симон — именно он заставлял принца стонать, скулить и всхлипывать. Именно он мог свести его с ума простейшим прикосновением. Именно он заставлял его чувствовать себя хорошо. Только он. Это были не те друзья, которые раньше в него влюблялись или мальчики с третьего курса, которые приглашали его на секс-вечеринки в гребаное Вербье, они никогда бы не заставили его почувствовать то, что заставлял Симон. И эта мысль казалась возбуждающей — Вильгельм принадлежал ему точно так же, как Симон принадлежал Вильгельму. Они пытались найти в других людях то, что им посчастливилось найти друг в друге, но оба с треском провалились. Это не должно быть так чертовски приятно — осознание, что он имел такую большую власть над Вильгельмом (точно такую же, как Вилле имел над ним) — но оно было... и Симон отчаянно поцеловал своего парня, ощущая привкус свежести на губах. — Ты мой, — сказал Симон, желая услышать согласие Вильгельма, несмотря на то, что даже не нуждался в этом. Он знал. Вильгельм принадлежал Симону, а Симон принадлежал Вильгельму. — Только твой, — согласился Вильгельм, встречаясь затуманенным взглядом с другим, более темным. — А ты — мой. Симон улыбнулся, прижимаясь губами к губам Вилле. Он всегда задавался вопросом, возможно ли, что они действительно были созданы друг для друга, учитывая, как они прекрасно сочетаются, как будто они были две взаимосвязанные части головоломки. Ему нравилось верить, что так всё и было. — Только твой, — отозвался он.ღღღ
Симон опустился на Вильгельма на всю длину, его ноги дрожали от напряженности момента. Он слышал, как дыхание Вильгельма перехватило, заметил, как тот пытается бороться с собственными руками, чтобы удержать их на месте. Он чувствовал, что Вильгельм старается быть неподвижным, чувствовал это прямо там, где они были соединены. Симон ухмыльнулся, покрутив своими бедрами. — Чёрт. Ты готов? Сейчас? Это было чем-то новым для них, тем, что они делали всего пару раз. Они всё еще исследовали свои границы: то, что им нравилось и то, что определенно нет. И это — возвышаться над Вильгельмом, слышать все звуки, которые он издавал каждый раз, когда Симон насаживался на него, снова и снова, и снова — это то, что нравилось Симону. Это то, что Симон мог бы делать до конца своей жизни. Впрочем, этого было недостаточно. Не тогда, когда руки Вилле всё еще неловко лежали по бокам, будто он боялся, что его прикосновения разрушат Симона. — Вилле, — простонал Симон — взмолился. — Коснись меня. И тогда Вильгельм схватил его, так неожиданно и совершенно. Его руки скользнули к бедрам: касались, сжимали, помечали их. Всё, что Симон мог сделать, это выругаться под нос, и принимать, принимать, принимать, сраженный волной ощущений захвативших его. Вильгельм принял сидячее положение и угол скольжения стал неудобным и, определенно, не самым лучшим, но Симон был слишком погружен в удовольствие, чтобы беспокоиться. Он покрывал поцелуями шею своего парня, каждое местечко, до которого мог дотянуться. А затем Вильгельм перевернул их и возвысился над ним, уставившись на Симона темными глазами, которые кричали «Я люблю тебя» и «Я собираюсь тебя уничтожить». Симон уже был таким разрушенным; был разбит на миллион кусочков, но ради Вильгельма, он бы склеил их все обратно и позволил бы снова себя разбить. Теперь Вильгельм был таким чертовски медленным, прижимая руки Симона к кровати. Он что-то бормотал себе под нос, чего Симон не мог до конца распознать, его разум был слишком затуманен от ощущения Вильгельма внутри. — Что? — выдохнул он. — Что ты сказал? — Я люблю тебя, — ответил Вильгельм, ища губами губы Симона. Он поцеловал его так же, как любил, глубоко и безжалостно. — Я люблю тебя, Симон. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. И прежде чем Симон успел что-либо сказать, прежде чем он смог даже осознать напряженность в его голосе, Вильгельм вонзил зубы ему плечо, отчего Симон сдавленно простонал. Вильгельм теперь всхлипывал, повторяя снова и снова: — Чёрт, чёрт, чёрт, — когда вошел в него в последний раз, чтобы потом остаться внутри, глубоко внутри, растворяясь в теле Симона, переплетаясь с ним душами. Когда Вильгельм достиг своей наивысшей точки, он повторял: — Симон, Симон, Симон, — как молитву, как что-то драгоценное, что-то, что он обожал. Всего этого было слишком много. Вильгельм чувствовал, что каким-то образом увеличился в размере внутри него, и тогда Симон ощутил тепло, и ему захотелось еще, еще и еще. Всего этого было слишком много, но всё ещё недостаточно. Почувствовав, что Вильгельм пытается отстраниться, Симон захныкал. — Пожалуйста, останься. Глаза Вильгельма потемнели. — Ты ещё..? Симон потряс головой. — Я хочу, пока ты еще… здесь, — признался он, вспыхивая. — Пожалуйста. Вильгельм прикусил губу. — Хорошо, любимый, — согласился он. Его рука переместилась к нетронутому члену Симона, и это бы закончилось слишком скоро, если бы Вилле не притормозил. Его сердце билось учащеннее с каждым резким рывком Вильгельма. Словно услышав его мысли, Вилле ухмыльнулся и начал двигать рукой быстрее. Симон даже не мог сказать, была ли в тот момент у него возможность издать хоть какой-нибудь звук; он даже не был уверен, что всё ещё находился на Земле. Ему казалось, что он парит, лежа на облаке любви, желания и экстаза. Волна за волной раскаленного добела наслаждения сотрясали его тело, которое обмякло от истощения и удовлетворения. Он почувствовал, что Вильгельм высвободился, и захныкал от странного ощущения пустоты. Вилле плюхнулся рядом с ним, оба тяжело дышали. В комнате было слишком жарко, несмотря на умеренную весеннюю температуру, и все же он не предпринял никакой попытки, чтобы открыть окно. Симон чувствовал себя слишком уютно и потрясенно, готовый терпеть капли пота, стекающие по лицу. Он был в порядке; он всегда был в порядке, когда Вилле находился рядом с ним. — Чёрт! — выругался Вильгельм. Он пытался выбросить презерватив в мусорное ведро не вставая с постели, но у него — очевидно — не получилось. Симон хихикнул, когда тот поднялся, откровенно наслаждаясь видом обнаженного тела своего парня. Было что-то такое домашнее в моментах их времяпровождения после секса, когда накал страстей — по большей части — спадал, и они снова становились двумя придурковатыми подростками. Симон не верил, что когда-нибудь смог бы довериться кому-то так сильно, как доверился Вильгельму, но вот как всё обернулось. — Представь как моя мама входит и видит презерватив заполненный... — начал говорить Симон, с нотками веселья в голосе, только был остановлен Вильгельмом, навалившимся на него сверху и зажавшим рукой его рот. — Если ты когда-нибудь снова упомянешь Линду и мою... — покраснел Вильгельм, — ...сперму в одном предложении, я тебя брошу. Симон рассмеялся, Вильгельм опустился рядом с ним. Он развернулся, прижимаясь своим телом к Вилле, и улыбнулся теплу — теперь уже такому родному — исходящему от его тела. — Я люблю это, — прошептал он, выжигая в сознании каждую черточку лица Вильгельма. Он чувствовал, как пальцы Вилле скользят по обнаженной коже его спины, и все было так чертовски приятно, что Симон боялся проснуться и обнаружить, что все это было лишь сном. Как один из тех, что раньше изводили его разум во время рождественских каникул. — Что? — спросил Вильгельм, в его голосе ощущалась усталость, но он отказывался закрывать глаза. Симон знал это состояние; он всегда старался бодрствовать как можно дольше, если это давало возможность пялиться на Вильгельма. — Нас, — ответил он. — Быть тупицами вместе. — Ты хочешь сказать, что я тупица? — ахнул Вильгельм в притворном оскорблении. Симон улыбнулся, весело покачивая головой. — Мы оба такие, — ответил он. — Немножко. Вильгельм что-то мурчал под нос, притворяясь погруженным в свои размышления. — До тех пор, пока мы будем тупицами вместе, — выдохнул он, оставляя поцелуй в уголке рта Симона. И прежде чем он смог сбежать, Симон захватил его рот в глубоком поцелуе. — Я люблю тебя, — выдохнул он в губы Вильгельма. Вильгельм поцеловал его сильнее и ничего не ответил. Ему не нужно было ничего говорить. Симон знал. Они оба знали.