Черная месса

С Торговцем пришлось расплачиваться долларами; пронырливый засранец и без того взвинчивал цены, но после взрыва задрал их до небес, так что Энди пришлось раскошелиться. Это бесило: у Гарсии не водилось лишних денег, так что незапланированные траты проедали в бюджете брешь, как язва — дыру в желудке алкоголика. Скрутив крышку с небольшой плоской фляжки в кожаном чехле с тиснением скорбящего лика Девы Марии — несколько богохульно, но вещица была подарком, и Энди всюду носил ее с собой, — священник запрокинул голову, делая большой глоток виски. Алкоголь мягко обжег горло, Гарсия зажмурился, довольно отфыркиваясь и потрясая головой. Дешевая пойло, не чета даже тому, что подавали в его любимом стриптиз-баре, куда он ходил ради только одной девочки, но в этом захолустье выбирать не приходится. Священник окинул невеселым взглядом полуразрушенную деревню: у некоторых домов провалилась крыша, окна зияли выбитым стеклами, заборы покосились, а на кресте, установленном посреди небольшой площади, висели человеческие останки, черные, обугленные, успевшие истлеть. Конечности отсутствовали, как и нижняя челюсть, крупный ворон бил клювом по височной кости, как по древесному стволу, постоянно соскальзывал и сваливался, от чего заходился хриплым карканьем, будто жалуясь. Ворон хлопал крыльями, стараясь удержать равновесие, но обиженно взлетел и унесся на остов обгоревшего старого сарая, когда голова трупа с сухим треском отвалилась — шейные позвонки и иссохшие суставы не выдержали, и в итоге череп покатился по земле, подпрыгивая и зияя провалами глазниц. Энди передернул плечами, отхлебнув еще виски, на сей раз за упокой несчастного, которому не повезло попасться в руки религиозных фанатиков. Людьми их не назвать, но и на одержимых не тянули, несмотря на то, что их тела были вместилищем для членистоногой кровожадной дряни. Гарсия знал, что тут случилась крупная заварушка, настолько мощная, что за одну ночь уничтожило весь культ, и священник полагал, что здесь было больше человеческого фактора, нежели реальных происков Сатаны. Дьявола так просто не остановить, на смену убитым последователям Ада всегда приходят другие, а эта деревушка, оскверненная, заброшенная, стояла на земле, которую годами поливали кровью, гноем, желчью и слезами, однако Энди не чувствовал здесь присутствия демонов. Только в желудке покалывало от ублюдочности одного торгаша, который специально прятал лицо; знал, гаденыш, как Гарсии хотелось вмазать ему по носу, и цеплял маску, оставив только поблескивающие жадностью глаза. — Не задерживайся, — попросил Торговец, исподлобья взглянув на вечернее небо, коричневато-лиловое, с мигающими огоньками звезд, навевающими мысли о рождественских гирляндах. — Утром здесь уже никого быть не должно. Правительство сохранило инцидент в тайне, однако сюда отправили людей, которые позаботятся о том, чтобы скрыть все следы. Речь идет не только о Лос Иллюминадос, но и обо мне. Ткань, закрывающая лицо Торговца, свободно ниспадала ему на грудь, не стесняя движения черт лица, однако Энди был уверен, что человек улыбался, хотя его взгляд оставался оценивающим, цепким и холодным, несмотря на легкомысленные нотки, проскальзывающие в голосе. — Глупые чужаки. За разумную плату я мог бы предложить им секреты этой земли, но они предпочли упрямое неведение, поэтому мне придется искать новое место для торговли. Он поправил лямку объемного рюкзака, оттягивающего его плечи; раздался металлический лязг: это висящая на перевязи кастрюля ударилась о гаечный ключ. Торговец продавал буквально все, что попадалось ему под руку; наверняка в одном из множества его карманов можно было найти даже бейсбольные карточки и последние выпуски «Playboy». — Мой хороший знакомый поможет мне устроиться, — словоохотливо продолжал Торговец; должно быть, ему здесь совсем не с кем поболтать, если он с такой готовностью присел на уши Энди, — ему же вы обязаны безопасностью вашего друга. Поэтому вышло дорого: такого пассажира сложно перевезти незаметно. Уловив усмешку в голосе Торговца, Энди нахмурился и убрал фляжку, чтобы достать пачку сигарет. Оставалось меньше половины, но на обратную дорогу должно хватить. Щелкнув зажигалкой, Гарсия прикурил и огляделся; темнота стремительно сгущалась, заполоняя улочки, только в небольшом одноэтажном доме тусклый свет дразнил сквозь маленькое оконце, дрожал светлячком, запертым в банке, а из полуразвалившейся трубы поднимался дымок. Когда из чащи леса, стеной огородившего окраину деревни, донесся протяжный вой, глухо звякнула цепь, и косматый пес, подняв одно ухо, басовито гавкнул, роя задними лапами землю. Лошади, дремлющие под навесом, отозвались ленивым ржанием и фырканьем, а в крепкой телеге, дожидаясь часа отъезда, стояли многочисленные тюки и сундуки; Энди понятия не имел, куда они отправятся, однако ни о чем не спрашивал, потому что ему это знание ни к чему — для их же безопасности будет лучше, если никому, даже Гарсии, не будет известно, куда они уехали. Данные Лос Иллюминадос представляли лакомый кусок для правительства, не только Испании, но и США, которым нанесли оскорбление похищением дочери президента; Саддлер мертв, а кто-то должен ответить за случившееся. Не Энди выступать в роли судьи, однако кулаки у него чесались кого-нибудь отметелить. Торговец демонстративно посмотрел на часы, круглые, старинные, свисающие с золотой цепочки; священника не удивило бы, если раньше они принадлежали одному из владельцев замка. — Бог может подождать, святой отец, но у меня не так много времени. Гарсия в ответ с упоением затянулся и размеренно выдохнул седой дым в небо; кончик сигареты тлел оранжево-алым, как глаз Дьявола. — При условии, сколько я тебе заплатил, ты должен был предоставить мне чартерный рейс, лимузин и пятизвездочный отель, — проворчал Энди; Торговец прищурился, проворно спрятав часы в карман. — Могу предложить спальный мешок, вяленую свинину и канистру бензина, — признался он и тут же добавил с явной насмешкой, — и плакат прекрасной дамы, чтобы скрасить часы досуга. — У меня есть уже прекрасная дама, — отмахнулся Гарсия; Торговец глубокомысленно кивнул. — Пресвятая Богородица? — Нет, но перед этой цыпочкой я тоже встаю на колени, — хохотнул священник, небрежно выкидывая окурок; не самое лучшее решение при условии того, что здесь будут работать правительственные агенты, но у них точно найдутся дела поважнее сортировки мусора. — Жаль, что у тебя нет в ассортименте сувениров… я бы хотел купить ей что-нибудь красивое. — Фамильные драгоценности погибшего рода Салазаров будут достойны украсить любую женщину, — велеречиво начал Торговец, однако Энди сплюнул, не позволяя ему договорить. — Если надеялся сбагрить мне эти побрякушки, то нечего было драть с меня втридорога. Теперь хоть на кобылу эти цацки цепляй. — Я везде найду покупателя. Главное — чтобы товар имелся, — самодовольно изрек Торговец, запахивая на груди плащ, и отвернулся, качнув свисающей с рюкзака утварью. Гарсия пожалел, что нельзя взять гаечный ключ и садануть как следует его по затылку: это не достойно человека Божьего, но разве священник виноват, что говнюк сам напрашивался? Мог бы и скидку сделать, как оптовому покупателю; вяло оскалившись в спину Торговца, сгорбившемуся под тяжестью своего рюкзака, Энди одернул сутану и направился к единственному жилому дому в округе, который еще до зари опустеет, и к прибытию агентов его временные жильцы будут за много миль от деревни. Как и Энди, у которого в полдень запланирован сеанс экзорцизма, а в семь он договорился встретиться с Джоном в баре, чтобы сыграть в бильярд, выпить пива. Священнослужителю такие мирские забавы не к лицу, однако у Гарсии работа сучья и график бешеный, так что прости его, Господи, но вечером он планирует напиться, а потом — прийти в стриптиз-клуб и спустить оставшиеся деньги на самую охуенную девочку на свете. Энди бешено соскучился по Тэмми; священник надеялся, что она не передумала и ждет его. Гарсия раздраженно пригладил волосы; ладно, хер с ним, купит он какую-нибудь золотую фиговину у Торговца для Тэмс. Наверное, будет мило, если он вместо долларов сунет ей в чулок кольцо или браслет, а может, даже целое ожерелье. Потерев лицо ладонью, священник встряхнулся всем телом; пес, заметив его, вздыбил шерсть на загривке, зарычал. Его глаза отливали дикой зеленью в темноте; низко опустив лобастую голову, пес припал на передние лапы, и Энди ответил на его оскал слабой улыбкой. — Не бойся, дружок, Дьявол уже ушел из этих мест. Мне некого тут пиздить распятием. Пес, словно поняв его слова, шумно облизнулся и, бряцая цепью, отошел под навес, улегся на старое лоскутное одеяло, блаженно вытянув лапы. Гарсия надеялся, что собаку здесь не оставят; едва ли агенты позаботятся о нем, им проще пристрелить кобеля. Чуть оттянув воротник, Энди сглотнул, дрогнув кадыком, коротко выдохнул и занес руку, чтобы постучать в деревянную дверь, потемневшую и покосившуюся от времени, но ему успели открыть раньше; дверь надсадно скрипела каждой доской, противно скрежетали несмазанные петли, а широкоплечему черноволосому мужчине пришлось нагнуться, чтобы посмотреть на священника. Оглядев его с головы до ног, мужчина поджал губы и медленно отступил в сторону, пропуская Энди в дом; Гарсия осторожно переступил порог, невольно отмечая, что потолки в доме низкие: парню приходилось ходить, сгорбившись, чтобы не стесать всю макушку. — Проходите, — глухим шепотом произнес он; мальчик, спящий на лавке под стеганым одеялом, трогательно поджал ноги во сне и сладко вздохнул, — отец вас ждет. — Мать ваша где? — Энди оглядел комнату с облупившейся облицовкой на стенах, щелями в полу и мутным, давно немытым окном, у которого стояла старая керосиновая лампа, бросая отсветы на лицо спящего мальчика. На вид ему было не больше четырнадцати лет, мальчик морщился во сне, кутался в одеяло, елозил и ерзал, грозя свалиться с лавки; второй из мужчин, с короткой темной бородой, обрамляющей лицо, и серой кошкой на коленях, потянулся и погладил мальчика по взъерошенным волосам; мальчик причмокнул губами и затих, спрятав нос в складках одеяла. — Отдыхает, — бросил мужчина; из-за щели между передними зубами он слегка шепелявил, — дни были тяжелыми, а завтра будет сложнее всего. — Понимаю, — обронил Гарсия; молодой мужчина, поглаживая урчащую кошку, криво усмехнулся. — Я так не думаю, — он сидел в кресле, слишком маленьком для него, которое скрипело и грозило развалиться от слишком резкого движения; щеки у него слегка ввалились, под глазами залегла чернота, прямо как у старшего брата; самый младший, спящий на лавке, был болезненно бледен, но ничего удивительного: после того, что случилось с деревней и с их отцом, удивительно, как все трое сохранили рассудок; а что пришлось пережить их матери, представить страшно. Люди и после меньших потрясений сходили с ума. — Мама только свыклась с тем, что увидела, — признался мужчина, почесывая кошку за подрагивающим ухом, — Кастора к отцу не пускает. Он и сам говорит, что младшему не стоит это видеть, а Кастор обижается, к нему рвется, думает, что там надо с перевязками помогать или еще с чем-то таким… — Он станет прежним? — старший из братьев по-детски умоляюще посмотрел на Энди. — Это же… обратимо? — Не знаю, сынок. Господь в таких случаях обычно велит смиренно ждать… — Ждать нельзя, — прохрипел средний, напрягая челюсти, — и такого его везти… боязно. Отцу лучше, но он еще слаб, а мама… — Мартин… — отрывисто бросил его брат; Мартин замолчал, шумно вздыхая, и отвернулся. Кошка, вольготно устроившаяся на его коленях, завалилась на бок, вытянулась, надменно щуря солнечно-желтые глаза. Кастор сжался на лавке, комкая в руках одеяло, а мужчина, глядя на Энди сверху вниз, несмотря на опущенную голову, боком двинулся к столу, на котором стояла тарелка с сухими лепешками и глиняный кувшин; молчание, повисшее в комнатке, было тягостным, вязким и удушающим. Понимая, что молодым людям сейчас не до разговоров, Гарсия направился в глубь дома, сжав в ладони серебряное распятие; металл приятно холодил кожу, половицы прогибались под его шагами, затхлый запах старых досок и грязного тряпья мерзко оседал в горле. Украдкой глотнув еще виски, священник утер губы кулаком; дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, но за ней Гарсию ждала будто одна темнота. Только подойдя ближе, Энди различил во мраке силуэт кресла-качалки, уловил ровное дыхание спящего человека, а свет огарка свечи обрисовал фигуру, занимавшую продавленный диван у заколоченного окна. Раздалось щелканье, какая-то возня, человек в кресле-качалке повернулся, плотнее заворачиваясь в шерстяную шаль, от чего кресло закачалось, заскрипело, нарушив тишину старого дома, и взгляд Энди выхватил белую женскую руку с родинкой на внутренней стороне запястья, длинную косу, морщинку на переносице, которую не мог разгладить даже сон; по подолу юбки шла вышивка: ромашки и незабудки рассыпались по темному сукну, на кресле лежали подушки, чтобы женщине было удобнее, и Гарсия несмело шагнул в комнату, опасаясь ее разбудить. — Спасибо, что пришел, — донесся голос с дивана; Энди скупо улыбнулся. — Я не мог не прийти. — Неправда, — человек говорил на английском, но с акцентом, вязнущим патокой на языке, — ты обычно имеешь дело с одержимыми, а не с… — Так ты и есть одержимый, только не демоном, а собственной дуростью, — припечатал священник, — не знаю, чем ты думал, когда ввязывался во все это. — Тем же, чем и ты, когда бросаешь вызов Сатане и всем его бесам. — Только я в итоге не начинаю им подпевать, — процедил Гарсия, — а ты в это настолько глубоко влез, что… Ох, еб тебя за ногу!.. Энди поперхнулся словами, сипло закашлялся, глядя на Мендеза, который опирался не только на жилистые руки, но и на пару клешней, выросших у него прямо из спины; ног у Битореза не было, вместо них его туловище заканчивалось телом многоножки, на которую нарастали слоями кожа и красная влажная плоть, из которой торчали зачатки костей. Желчь толкнулась в горло, обжигая корень языка, Энди пошатнулся, крепче сжимая в пальцах распятие, радуясь тому, что он безоружный, иначе бы точно выстрелил от неожиданности; сыновья Мендеза этого порыва бы не поняли. Биторез ухмыльнулся в усы, прикрывая пледом то, что было нижней половиной его тела. — Я восстанавливаюсь медленнее, чем хотелось бы, — пояснил он, словно извиняясь, — слишком меня помяли… и от огня досталось… Проповедник чуть приподнялся, потягиваясь и разминая затекшую шею. — Хорошо, ожоги затянулись, иначе бы пришлось туго. — Матерь Божья, — Гарсия перекрестился, желая отвернуться от того, во что превратился Биторез, и в то же время рассмотреть его получше, — я такую срань даже в фильмах ужасов не видел. И ты пошел на это добровольно?! Мендез покаянно опустил голову. — Грешен, святой отец. — И долбаеб на всю голову! — приглушенно рявкнул Энди, багровея шеей; теперь он жалел, что не вооружен, потому что Биторез заслужил, чтобы ему надрали задницу, или что там у него осталось. — Как… и нахера?! — Чтобы они не трогали мою семью, — серьезно ответил Мендез, и гнев Гарсии несколько поутих, — я делал все, что скажут, лишь бы уберечь сыновей. В какой-то момент… я даже начал верить Саддлеру. Он умел быть убедительным, и лас плагас… оно… Бывший проповедник Лос Иллюминадос провел рукой по клешне, темной, хищной, подобно скорпионьей. — Оно сделало меня сильнее, и я загордился. Но не настолько, что бы раствориться в учении Саддлера. — И на том спасибо, — процедил Энди, сотрясаясь от отвращения и ужаса; даже одержимые не были настолько безобразны, как Биторез, измененный под влиянием паразита. Разве могло сотворить такое создание Божье? Насколько святой отец Гарсия был атеистом, настолько он сейчас охеревал, глядя на своего давнего приятеля, по собственной воле вступившего в культ. Энди понимал его мотив; сам Гарсия сделал бы и не такое, чтобы уберечь Тэмми и ее дочку, но все же это лютый пиздец. Безграничный ебаный пиздец, которому никакая исповедь не поможет. Женщина в кресле-качалке повернулась на спину, натягивая шаль до носа; Биторез наморщил лоб, вытянул шею, пристально следя за ней единственным глазом, и с облегчением опустился обратно на диван, убедившись, что она не проснулась. — Женовева в последнее время почти не спала, — пояснил он, — пришлось дать ей лекарство. И Кастору тоже — мальчик совсем извелся. Он… еще не видел, кем я стал. — И как ты завтра ехать собираешься? — скептически поинтересовался Энди. — Или твоя семья поедет отдельно? — Сначала Гаспар уедет вместе с Женовевой и Кастором, а следом отправлюсь я с Мартином, — Биторез гадливо осклабился, оглядывая себя, — унизительно, что сыну приходится носиться со мной как с калекой. — Ты не калека. Ты — обрубок, — грубо припечатал Гарсия; Мендез осклабился, подавшись вперед на просевшем под ним диване. — Когда у меня снова будут ноги, я заставлю тебя ответить за каждое слово. — А были бы у тебя мозги, всей этой херни вообще не случилось бы, — Энди устало потер лоб, не представляя, что тут можно сделать и как еще помочь; теперь ясно, почему Торговец столько запросил. Мог бы и еще больше содрать за такое фрик-шоу. — Как ты вообще выбрался? Лос Иллюминадос вместе с Саддлером и его лабораторией взлетели на воздух. — Я был готов умереть. Не за него, — Биторез с усилием сглотнул, словно ему было сложно говорить, — но я… знал, что так закончится. Саддлеру нравилось, когда ради его замыслов рисковали жизнью. Он любил наблюдать за ходом экспериментов, когда лас плагас меняли людей. — Больной выродок, — зло выплюнул Энди; такой же ублюдок, как и Гэри; наверное, сейчас играют вместе в покер в Аду. — Гаспар и Мартин меня вытащили, — продолжил Биторез, сжимая и разжимая кулаки, — пришли в деревню, хотя я им запретил возвращаться. Это из-за чужаков: они остановились возле нашего дома, расспрашивали, и мои мальчики заволновались. Мендез вздохнул, глядя на подергивающиеся конечности паразита, растущие из его тела. — Им стоило меня там оставить. Им было бы проще. И Женовева… лучше быть вдовой, чем иметь такого мужа. — А что она об этом думает? — Гарсия качнул головой в сторону спящей женщины, и лицо проповедника смягчилось, взгляд заметно потеплел, а улыбка, предназначенная для жены, вышла практически ласковой. — Сказала, что не отдаст меня этой заразе. Но я виноват, — помрачнел Биторез, — в том, что заставил ее пройти через все это. Женовева просила меня уехать, но меня обуяла гордыня, я решил, что мне хватит сил справиться с Дьяволом, говорящим устами Саддлера, однако сам стал к нему прислушиваться. Поэтому я прошу тебя не только как моего друга, но и как святого отца, отпустить мои грехи. Если мне суждено перенести поездку и начать жизнь в другом месте, я хочу сделать это с чистой душой. — Ох, не о душе тебе сейчас надо беспокоиться, — пробормотал Энди, оглядывая клешни лас плагас; такой хватит, чтобы перебить человеку шею одним ударом, но, несмотря на все атрибуты монстра из ночного кошмара инсектофоба, Биторез выглядел неважно. Ему нужна была медицинская помощь, а не тупое ожидание того, что все само отрастет, только где найти врача, способного помочь Мендезу в его положении? Если после исповеди ему станет лучше, то долг Энди сделать так, как он просил; если не ради Битореза, то для его жены и детей, которые не отвернулись от него, несмотря на случившееся. Всех бы так любили, как этого старого черта. Энди вот любят, но он бы ни за что не позволил Тэмми и Минни носиться с ним, изуродованным, искалеченным чудовищным паразитом. — Может… — Гарсия смущенно кашлянул, — тебе еще какая-нибудь помощь нужна? Парни твои гордые, просить не станут, так что лучше сам прямо скажи. — Нет, старый друг, — Биторез устало улыбнулся, — лучше потом помолись за меня и мою семью. Чтобы мы нашли счастье вдали от деревни. — Ты свое уже нашел, — хмыкнул Энди, качнув головой в сторону спящей Женовевы Мендез; проповедник пожал плечом, неслышно перебирая клешнями. — Для счастья мне не хватает дочери, — беспечно заметил он, но, увидев, как исказило лицо Энди, помрачнел и сел, на сколько позволяло его положение, — давай приступим, отец Гарсия. Мои грехи душат меня. — Ага, начнем нашу черную мессу, — бросил Энди; дурнота накатывала от вида плоти, пузырящейся, растущей быстрее плесени, эластично тянувшейся кожи, остро торчащих костей, однако Гарсия отважно шагнул к Биторезу, при необходимости готовый вмазать ему распятием по лбу или дать прикурить.