Сон в тысячу лет

Сяжи Лимин думает: везение. В самом деле. Если так посмотреть, то Сяжи Лимин действительно необычайно везуча: на отвратительные ситуации, на чудесное спасение из них же. И в этой же ситуации (не менее отвратительной, как и все до неё), казалось бы, всё было предсказано: Сяжи Лимин, неспособная умертвить выступление раньше его положенного срока, опозорилась бы самым ужасным образом: нитки её одеяний ускользнули бы хитрыми ужиками из швов; одеяния, в свою очередь, сошли бы с её тела сугробом; тело, что ж, предстало бы перед зрителем в совершенно непотребном виде. Возможно, даже из такого положения можно было бы выйти победительницей, например, выдать данный перфоманс за… за… впрочем, вряд ли проспиртованному зрителю было бы хоть какое-то дело до столь тонких материй. Он, этот зритель, в любом бы из случаев обрадовался полуголой девке, отплясывающей для него («хоть какое-то веселье в этой расфуфыренной дыре!»). Обрадовался бы, а потом со стопроцентной вероятностью поперхнулся бы этой своей радостью: одно дело полуголая девка, другое — полуголая девка в крови, она размачивает эластичные бинты, заполняет пространство меж ворсинок материала, стягивается гемоглобиновой армией к самому краю. Послышались бы голоса: — Это так надо? Так задумано, да? — Какая разница? Ты только глянь!.. — По мне так похабщина, безвкусица, что этим хотели сказать?.. — Кажется, здесь что-то не так… И вряд ли хоть кому-то было бы дело до головокружения Сяжи Лимин, оно раскачивало бы заведение госпожи Фу из стороны в сторону, как какую-нибудь лодку во время шторма… И крови из жил сбежало бы так много… И всё провалилось бы в сверхмассивную чёрную дыру. Но ничего этого не происходит. Ни позора, ни дальнейшего публичного порицания, ни сверхмассивной чёрной дыры посреди разума Сяжи Лимин. Происходит всё ж что-то тёмное; его, однако, нельзя отнести ни к чему из космической терминологии. Это куда меньше по масштабам и куда более безобидное — маленький перебой в системе электроснабжения. Воистину счастливая случайность. Или же… Что ж, может, и не случайность. И не чудесное везение. Всё в разы проще — чужое завистливое сердце. Оно принадлежит — кто бы мог подумать! — той, кто олицетворила всё самое лучшее, прекрасное, невероятное. Девушка-феникс, чьё выступление затмило, кажется, несколько близлежащих лун; она решила: «этого мало!». Мало быть причиной такого ажиотажа, выступить перед генералом — тоже мало! Она должна была стать самой-самой!; встать в один ряд с небесными светилами в глазах смотрящих — она так много работала! Так старалась! И столько боли перенесла, ломая-ломая-ломая себя! Чтобы что?! Чтобы какая-то дилетантка без рода и имени — ещё и без лицензии! Так говорят — сравнялась с ней? Немыслимо. Отвратительно. И чудесный феникс в ту же секунду превратилась в самую настоящую гусыню; перья оказались из поддельного золота, крылья — нарощенные, она просто не смогла допустить оваций по окончанию этого… подобия номера. Позволить своей — ну не конкурентке же! Не сопернице! В самом деле! — не-самой-большой-проблеме полакомиться столь сочным куском зрительского внимания — тоже. — Посмотрим, как теперь попляшешь, — подчинить себе темноту, когда под пальцами нужный тумблер? Запросто. …ну кто бы мог подумать, что чужая зависть способна творить чудеса! И если бы Сяжи Лимин знала, кто же причастен к этому инциденту, она обязательно поблагодарила бы свою незапланированную покровительницу. Пусть та, что ж, и добивалась совсем иного эффекта. Так Сяжи Лимин и спасается. Мрак полностью завоёвывает заведение госпожи Фу, берёт в плен каждого из присутствующих здесь. Сяжи Лимин, наверное, единственная, кому этот мрак что милый друг, спаситель и благодетель в одном лице; она пользуется этим даром осмысленно — скрывается в недрах кулис, угождая в руки столь же милого друга. (И в темноте это всё до странного напоминает о чём-то…) Цзинь Суй. Кто, если не она?.. — Что происходит? — Кто выключил свет?! — Вы совсем уже? Или это часть представления? — Снова? — и в этой неразберихе чужих голосов Цзинь Суй — звуковой маяк, не иначе. — Прости меня пожалуйста. Я даже не думала… — в голове у Сяжи Лимин сразу две мысли, им тесно на одной и той же территории. Первая: «не хватайся за Цзинь Суй! Ты запачкаешь её кровью!». Вторая: «но…» — Дома похнычешь. Идём. Приведём тебя в порядок. И Сяжи Лимин идёт. Не без наставления всё той же Цзинь Суй — она лавирует, как звёздный ялик, меж теми, другими, напрочь лишёнными управления и пилотов как таковых. Импровизированные ялики сталкиваются, таранят бока друг друга и устраивают массовые аварии, они чудом не задевают Цзинь Суй. Сяжи Лимин же, в свою очередь, торговым прицепчиком следует за ней, избавляя себя, тем временем, от маски — та успела стать вторым лицом. Сейчас Сяжи Лимин ощущает в с ё. То, как ожоги не тяжёлой — слава Повелителю Небесной Дуги — степени ползают по её лицу: они то кучкуются все вместе на какой-то одной определённой зоне, то бросаются врассыпную — тогда становится очень больно. Ещё есть запястье, оно решило покрасоваться голым мясом в самый неподходящий момент: порвалась сосудистая сетка, разрушились капиллярные маршруты, появился натуральный разлом кожных покровов. И реакция в виде слёз на всё произошедшее вполне логична; она, однако, изо всех сил подавляема самой Сяжи Лимин, но слёзы что талые воды — везде найдут зазор. В конечном итоге и вопреки всем усилиям Сяжи Лимин всё равно роняет пару предательских всхлипов себе под ноги, пару стеклянных бусин-слёз, пару кровавых ягод, созревших в эпицентре её боли. — …не трогай лицо, — Цзинь Суй шлёпает её по костяшкам; они обе — в импровизированном гнезде, которое свито из доисторических занавесов, выстроено на каркасе декораций, украшено, как подвесками, костюмами и масками. Отделившиеся от толпы — мрак растворил её до состояния одной сплошной биомассы, — Сяжи Лимин и Цзинь Суй находят в этом гнезде спасение от социальной бури: они приютились в уголке, до которого никому нет особого дела. — Что ты сегодня ела? — Цзинь Суй приступает к допросу, изучая кожные покровы Сяжи Лимин; та вся морщится, щурится, сжимается в зрачках — микроскопическая сверхновая, поселившаяся в камере смартфона Цзинь Суй, раздражает сетчатку глаз. Со всех сторон больно. Ожоги влезли под самую кожу, переплелись с линиями кровоснабжения, разрослись самыми настоящими кораллами. Сяжи Лимин чувствует: они пульсируют, наливаются силой и пекут так, будто бы её подожгли изнутри. И сейчас это важно — не поддаваться болевым ощущениям, она принуждает себя думать о вопросе, о реальности, о том, что происходит вне рамок этой пыточной камеры, зовущейся её телом. Что она сегодня ела? Такой простой вопрос. Но соскрести концентрацию, перенести внимание на него оказывается столь же тяжко, как и заставить себя — бескрылую — летать. — В общем-то… то же, что и ты. — Пила? — ткани ворота Сяжи Лимин расходятся так же стремительно, как и речные льдины по весне — к этому причастна Цзинь Суй, которая решает проверить состояние кожи Сяжи Лимин под подбородком. И так уж у неё получается ненароком: теперь ворот безнадёжно испорчен — нитки рвутся с лёгкостью паутины. Впрочем, едва ли в этом наряде не испорчено хоть что-то — такого места просто не найти. — Хм… — «Точно ведь помню: с костюмом всё было в порядке». — Ничего особенного, — растерянно лепечет Сяжи Лимин; рук Цзинь Суй оказывается как-то слишком много — они то здесь, то там, заботливые и резкие одновременно. — Воду, бабл-ти… Короткая пауза. — Мой? — требовательно. — Твой… — виновато. — Да что ты будешь делать. — Извини меня пожалуйста. Не смогла удержаться, — и как же тут понедовольствуешь от души, когда существуют эти глаза, полные сливового цветения? Ну артистка, думает Цзинь Суй. — Я обязательно всё возмещу. — Безусловно. Теперь вспоминай, чем ты сегодня умывалась и красилась. — Я… знаешь, я не думаю, что дело в аллергии или в чём-то подобном, Цзинь Суй. Вариантов остаётся и правда немного. Обе награждают многозначительным взглядом маску Сяжи Лимин; та загадочно улыбается раскрасневшимся, будто битые вишни, ртом. Цзинь Суй незамедлительно берёт под стражу эту проблемную вещицу, Сяжи Лимин, в свою очередь, обеспокоенно говорит: — Пожалуйста, аккуратнее. Ты можешь пострадать. — Не умничай. Займись собой. Заняться действительно есть чем. Ткани одеяния приросли к тканям органическим: меж ними, словно сварочный материал, пролегает слой подсушенной крови; она уже успела вступить в химическую реакцию с кислородом, и всё это дело пахнет донельзя дурно. Сяжи Лимин срывает лепестки одеяний один за другим, чтобы обнажить пульсирующую сердцевину ранения, полную влаги; влага переливается через край. Зубы, вогнанные в нижнюю губу, грозятся пробить её с лёгкостью канцелярского степлера — так стремительно оживает боль, стоит снять с неё последний покров. И это, можно сказать, самое настоящее предательство: когда твоё тело пытается сыграть против тебя. И у него получается. Получается… Сяжи Лимин необычайно везуча, как вы помните. На отвратительные ситуации. На чудесное спасение из них же. Но в этой же ситуации, когда мышцы хотят поглядеть на мир, когда кожный покров не в состоянии сдерживать напор этих желаний, когда кровь что взбешённая река хочет пробить эту своеобразную плотину, спасения не стоит ожидать. Предугадать подобное? Предотвратить его?.. Не во власти Сяжи Лимин, и всё, что ей остаётся — это кровоточить. Сяжи Лимин тихонько пищит. Кончики пальцев, дотрагивающиеся до кожных обрывов (между ними поселилась плоть), знакомо нагреваются до температур, что выше среднего. Они окунаются в кровавую прорубь, осязают внутренность ранения и делятся со всем этим живительным теплом. Тепло, в свою очередь, ускоряет процессы восстановления: связывает нервные корешки воедино, заново сплетает кровеносную паутинку, создаёт соединительные ткани там, где их явно не хватает. В конце концов, прикрывает всё пологом кожи. Кожа не становится ровной: не разглаживаются все те склоны, что образовали какой-то свой ландшафт на руке и лопатке Сяжи Лимин. Это, что ж, нечто необратимое — такое нельзя просто взять и стереть; это — то, что будет с Сяжи Лимин всю её жизнь, или, быть может, даже чуточку дольше, она не знает точно, не знает и то, откуда это взялось. Старейшины сказали: патология. Старейшинам Сяжи Лимин верить склонна, кому же как не им?.. И здесь остаётся только смириться. Принять действительность. В общем-то, у Сяжи Лимин почти получилось: лишь иногда она позволяет себе слёзы, посвящённые собственной неполноценности — она стоит ей слишком многого. — Старик-управленец. Точно, — Цзинь Суй обнимается с темнотой, её личные границы размыты, и вся она нет-нет, но уходит под толщу мрака, как под воду. — Его рук дело. — Ты не можешь быть в этом уверена, — тем временем Сяжи Лимин пытается избавиться от кровоподтёков и ожогов. И то, и то выходит плохо: кровоподтёки въелись в одежду и кожу, на ожоги же не хватает силёнок. Стоит ли говорить, что это служит поводом для ещё одного приступа расстройства? — Значит, уверюсь. Жди меня здесь. Я приведу его сюда. — Это плохая идея! Всем будет лучше, если мы как можно скорее отсюда уйдём. — Нет. — Цзинь Суй! — Я сказала тебе ждать меня здесь. Он не просто ответит за содеянное, но выплатит компенсацию. Как вы понимаете, возразить Сяжи Лимин не успевает: Цзинь Суй заныривает в самую глубь пространства, она оставляет Сяжи Лимин один на один с темнотой. «Как же плохо…» — та, в свою очередь, чувствует себя какой-то обречённой, сегодня — особенно, и, кажется, всё, что могло произойти ужасного, уже произошло. Несанкционированное выступление в заведение уважаемой госпожи Фу. Шантаж и угрозы в сторону несчастного управляющего. Присутствие генерала Цзин Юаня. Очень много глаз. Маска… …рана… …одеяние. А как много раз она, наверное, ошиблась в танце!.. Обо всё этом даже страшно вспоминать. Сяжи Лимин не умеет, честно сказать, справляться с таким эмоциональным обвалом: что хорошее, что плохое она встречает одинаково — с костяной дрожью, с сердцем, прорывающим блокаду грудной клетки, и слабостью во всём теле. Одним словом, Сяжи Лимин не создана для ярких впечатлений, и всё, чего ей хочется — это заползти в убежище и изолировать себя от любой сенсорной нагрузки. Но ещё рано, ещё — выяснение отношений и обстоятельств. Какой кошмар. «Надеюсь, это последнее испытание. Больше я не переживу». Наивная девочка. Эта ночь ведь ещё не закончилась — у неё в запасе много сюрпризов, которые можно преподнести в дар… …итак. Цзин Юань. Божественное Предвидение. Генерал Лофу Сяньчжоу. Человек, в конце-то концов, да не абы какой, а с двойным, нет, с тройным дном. Или, быть может, их больше?.. Так просто и не поймёшь, в любом случае, последнее дно расположено глубоко, глубже, чем низшая точка самой масштабной впадины, известной мирозданию — до таких глубин ещё никто не добрался. Цзин Юань и сам, честно сказать, предпочитает не касаться этого дна, дикая ведь территория. Заброшенная. Всё, что там сейчас — пустыри, членистоногие и что-то очень тёмное, такое действительно лучше держать под замком, под контролем, а раньше… раньше всё было совсем по-другому. И яростное цветение — оно владело всем от низа до верха — казалось сокрушительнее всех катастрофических явлений одновременно. Но больно не было — было хорошо; с возрастом об этом забывается. С трудом, но всё ж. Оно и к лучшему. Нет ведь ничего хуже, чем думать об удовольствиях из прошлого, так точно представлять их вкус и понимать: ныне они недоступны. И более не будут никогда. По этой же причине было принято решение: пусть все эти удовольствия лежат себе там, на самом последнем дне, до которого ещё никто не добрался. Которое предпочитает не трогать даже тот, кому оно принадлежит. Это всё, конечно же, упомянуто неспроста: сейчас на том самом дне Цзин Юанем подмечается аномальная активность — её не было сотни лет; всё также темно, свету не продраться сквозь бесчисленное количество преград, но что-то определённо иначе. И можно было бы подумать на шевеление пустырей, поползновение членистоногих, на любую, что ж, малоприятную тварь, поселившуюся на душевных просторах, однако… Цзин Юань ведь прекрасно всё понимает. Что это. Откуда это. И из-за чего оно есть. Это — словно новорождённое сердце, свежее-свежее, оно делает свои первые движения. Беспокоит биением каждое дно в этом человеке, больше похожем на ларь с секретом. О, с бесконечным количеством секретов. Это — то явление, при котором растительность вырывается на поверхность, преодолевая преграду в виде асфальтового слоя. И сколько не заливай это всё, зелень покажется вновь. Это, наконец, что-то очень непозволительное для человека его статуса и возраста. Иррациональное, несмышлённое, даже несколько детское; оно должно было остаться там, в его лучших годах, как и многое другое… Иными словами, Цзин Юань надеется. Трудно сказать, на что именно: на правдивость ли, на ложность собственных суждений?.. Это, возможно, один из тех случаев, когда не приходится полагаться на здравость мышления, и, в общем-то, не приходится полагаться ни на что. Всё равно что смотреть на звезду и гадать: жива ли она, или тот свет, что достигает глаз, лишь отголосок прошлого?.. К слову, об отголосках прошлого. В восприятии Цзин Юаня они обретают кровь и плоть. «Я похоронил тебя». «Я отпустил тебя». «Я потерял тебя». Не было тела. Не было официальной констатации смерти. И тебя как будто бы никогда не было. И ему, Цзин Юаню, так много-много лет; Цзин Юаню известен практически весь свет. Тем не менее самокритичности в нём едва ли убавилось, он прекрасно понимает: ему не хватит и нескольких тысячелетий, чтобы отточить этот полезный навык до совершенства — оставлять прошлое в прошлом; в этом вопросе он прямо-таки безнадёжен. Ему и самому до горького смешно. Цзин Юань потакает этой слабости. Не в первый раз. В конце концов, он всё ещё человек, пусть и с-двойным-нет-с-тройным-дном. — Смотри, смотри… — …я нормально выгляжу?.. — …а я?.. — Кого вы тут пытаетесь очаровать? Неужто… Кажется: генерал Лофу Сяньчжоу приносит на полах своего одеяния свет — только с его пришествием устраняются все неполадки в системе электроснабжения, пространство сбрасывает с себя — как змея — антрацитовую кожу, и всё, в общем-то, обретает своё лицо и привычный вид. Закулисье. Оно — отдельный, ни на что не похожий мир, вживлённый в мир побольше. Активный, как речной поток, стремительнее вспышек молний — угнаться за этим миром совсем нелегко. Генерал Цзин Юань, в свою очередь, в этом месте что прояснение в центре циклона, что затишье в сердце бури. Здесь, можно сказать, свои климатические особенности, погодные условия. Флора. Фауна, и всё это находится в смятении, будто попало в мезо-ураган. Листопадом по осени с артистов слетают костюмы, их концертные гримы находятся в критическом состоянии — все сплыло восковым слоем (он растоплен телесным теплом), — а настроения, что ж, грозовые — иначе ведь и не назовёшь. Всё здесь — о первородном хаосе. Всё здесь — искусственно воссозданная среда. Декорации тропическими лесами и древней цивилизацией выстраиваются перед Цзин Юанем в ряд, как солдаты; здесь так легко заплутать, стать ненароком частью всего происходящего, но дело в том, что Цзин Юань знает, куда же лежит его путь. И каков его конечный пункт. Окружающее пространство, в свою очередь, изумляется его присутствию; нескончаемое количество обитателей этого места концентрируют своё внимание на непосредственно генерале Цзин Юане — оно всегда так бывает, когда он появляется. Те взгляды, что посмелее, приближаются на дозволенное расстояние, и оказывается: взгляды излучаемы глазными яблоками; глазные яблоки являются частью лиц, а лица образуют личность. Иными словами, они приобретают в восприятии Цзин Юаня идентичность, и он не отказывает им в беседах. Пусть и в скоротечных, не имеющих, казалось бы, особого смысла… — …ваш наставник воистину мастер своего дела… — …я не сведущ в столь деликатных вопросах, но посмею предположить, что… — …доверюсь вам и вашему вкусу… И многое другое. Это, конечно же, совсем не просто так; все мы ведь помним, кто же такой Цзин Юань?.. Его репутация дозволяет ему достаточное количество вольностей: он ходит там, где захочет (поэтому, надо сказать, уровень ажиотажа не покидает допустимые пределы: Цзин Юань — практически обычное дело на любой локации Лофу Сяньчжоу); ему открыто очень и очень многое (преимущества союзников, слабости врагов…) — кто, в конце концов, будет остерегаться ленивого старика, выбирать подле него слова?; делать, наконец, то, что он посчитает нужным, даже если, кхм, в этом будет толика неординарности — «это — абсолютная норма для нашего генерала, а вот на прошлой неделе!..» Иначе говоря, в его ситуации это не странно: посещать открыто и без утайки подобные места, разговаривать — вы представляете! — с теми, с кем ему заблагорассудится, и много чего ещё. Но очевидно это будет несколько экстраординарно для молодой артистки — некое вычление её особы, произведённое генералом Лофу Сяньчжоу, из общего актёрского костяка. Не только для неё — толпа насторожена по отношению к тем, кто вляпывается в свет софитов. Поэтому Цзин Юань делает то, что делает: усыпляет бдительность всё той же толпы самим собой и своим голосом, словно сильнодействующим снотворным; подготавливает тем самым подходящие условия для — своего рода — эксперимента. Цзин Юань готов к любым результатам этого исследования, и всё же… И всё же сердце виснет на рёбрах. С каждым шагом оно удваивает свой вес, но в дальней дороге не бывает лёгкой поклажи; дорога и впрямь кажется до неприличного бесконечной, будто закулисье… оно безгранично. Можно пойти направо. Можно пойти налево. И вернуться назад. На нужные тропы Цзин Юаня выводит всё то же тяжеловесное сердце, не иначе. Оно что компас. — …да как вы смеете меня обвинять! — господин управляющий вне себя от негодования. Причина этого негодования кроется в деве из лисьего народа; дева всем своим видом показывает: она — сверххищница в этой пищевой цепи, а господин управляющий — её добыча. Она съест его за считанные мгновения с костями, хрящами, мышцами, сухожилиями. И даже этого будет мало. — Если не вас, то кого? Назовите имена и, быть может, тогда обойдёмся без скандала, — дева неумолима что грядущая магнитная буря, и кажется, если она не вернёт себе благое расположение духа, то сможет повлиять даже на жизнедеятельность Лофу Сяньчжоу. — Да кого угодно! Вы ведь не думаете, что абсолютно каждый здесь рад безродной аристке? Без лицензии? Без должной, Охота вас подери, договорённости с госпожой Фу! Неудивительно, что кто-то попортил вам костюмчик и личико, деточка, — это обращено к некой сущности за бумажной ширмой, по ней пролетают нарисованные драконы, столь же нарисованные видьядхары пешим ходом направляются к деревянным краям. — Вы, что же, считаете, что это — в пределах нормы? — и грозовая туча со всеми её молниями в собственном чреве не столь опасна, как дева-лиса. Она совсем не стесняется умалять личное пространства господина Чэнъюя, и в принципе не обременяет себя знанием того, что есть «стесняться» как таковое. — Думается мне, вы всё-таки жаждите скандала, уважаемый господин управляющий. — Вы мне угрожаете? Вы? Мне? Угрожаете?! Да как вам хватает наглости, несносная девица?! Сначала вы обманом заставляете меня вписать вашу подопечную в программу, прикрываясь добрым именем уважаемой госпожи Фу, потом обвиняете меня во вредительстве подобного масштаба, а сейчас… сейчас… — Успокойтесь. Ваша истерика не делает вам чести. Вам стоит признать собственную некомпетентность. Предоставить нам доступ к записям видеокамер. И… Управляющий Чэнъюй выглядит так, будто его же органы слуха над ним злобно смеются — он просто не может поверить в услышанное. — Неужто… неужто вы диктуете мне условия? — Всего лишь предоставляю вам возможность избежать нежелательных последствий. Для этого вы должны делать то, что я говорю, а именно: посодействовать в урегулирование данного инцидента; собрать со зрителей благодарность за проведённое выступление. После — передать все полученные данные и прочие блага мне. Всё ли вам понятно, господин управляющий? — Цзинь Суй, пожалуйста… Это совсем необязательно, — сущность за бумажной ширмой предпринимает очень робкую попытку разрешить конфликт путём бегства с вербального поля боя, но названная госпожа Цзинь Суй подобным раскладом совсем недовольна: — Помолчи, — и снова обращается к управляющему: — Я спрашиваю ещё раз: всё ли вам понятно? Негодование в господине Чэнъюе превышает все допустимые нормы, ещё немного, и всё тот же господин Чэнъюй последует примеру всех газовых баллонов, потерявших свою целостность — просто-напросто взорвётся от столь мощного эмоционального давления. — Я буду на вас жаловаться! Я обращусь куда надо, помяните моё слово, а дальше!.. — А дальше вы опозорите доброе имя уважаемой госпожи Фу. И своё заодно. — Что… вы такое говорите?.. — Судите сами: история складывается нелицеприятная. Строгие дисциплинарные правила этого заведения предписывают организовать серьёзный отбор артистов; они были нарушены, господин управляющий. И не кем-то, а вами — покорным слугой этого места. Или, быть может, всё та же госпожа Фу наказала вам подобные действия?.. Быть может, это заведение обнищало настолько, что более неспособно обходиться без неквалифицированных артистов?.. А что же дальше? Вы заполните это заведение цветами, чтобы выправить своё незавидное финансовое положение? Будет неприятно, если кто-то об этом прознает… — но это, конечно же, ещё не всё: — К тому же, я ведь тоже могу обратиться куда надо, господин Чэнъюй. Всё же, потворство танцовщице без лицензии чревато неприятностями. Нужны ли они уважаемой госпоже Фу, как думаете?.. — Но… но!.. — Нет. Вы ничего не докажите. Стоит отдать госпоже Цзинь Суй должное: она умеет добиваться своего. И если бы ей поставили задачу продавить материю пространства голыми руками, то, скорее всего, и с этим бы она совладала. Говоря о господине управляющем, то он, в свою очередь, кажется каким-то погнутым и неровным после подобного разговора, в горле с крупным кадыком не сыскать слов, и, в общем-то, всё в нём говорит о поражении. — Вы просто ужасны. Провалитесь в небытие вы и ваша дурная подопечная. — С вами приятно иметь дело, господин управляющий. — Не обольщайтесь. Я потакаю вам до тех пор, пока этот инцидент не достигнет чужих ушей. И помолитесь хорошенько, чтобы эти уши не принадлежали генералу Цзин Юаню! Уж он-то любит возникать из ниоткуда в самый неожиданный момент… — Надо же. Вы так хорошо меня знаете, господин управляющий, — конечно же, Цзин Юань не может отказать себе в удовольствии вступить в разворачивающиеся перед ним действие прямо сейчас. Как было справедливо замечено — он явно имеет потребность возникать там, где его не ждут, тогда, когда его появления не предсказывают. И ему удаётся неимоверное: остановить бурю одним лишь своим появлением. Сяжи Лимин вмиг становится дурно. Дурнее, чем до этого: ко всем малоприятным физическим ощущениям добавляется и чувство тошноты, упавшее на желудочное дно. Может. Хуже всегда быть может, как доказательство? Этот голос и этот человек; он здесь. И стоит сказать, что для Сяжи Лимин генерал Цзин Юань — что-то вроде природного феномена, который свойственен Лофу Сяньчжоу; сама она, что ж, никогда не попадала в радиус его действия, потому не имеет опыта коммуникации с… подобным явлением. Одно дело слышать о нём, наблюдать в новостных сводках, совсем другое — быть в непосредственной близости, и это ещё не удар током, но очевидная электризация волос; искрение нервных скоплений под кожей. Сяжи Лимин не готова. На Сяжи Лимин неопрятные ломти костюма, и цвет материи — взбитый яичный белок — безвозвратно испорчен кровавым красителем. В добавок ко всему?.. Её лицо выглядит так, будто содержимое сосудов попало во внешнюю среду; её слёзы то и дело выходят из берегов; её дрожь глубокая и опасная — при таких силовых воздействиях обычно рушатся цивилизации. Ненароком вспоминается одна из основных погрешностей во внешности Сяжи Лимин: крупные нелепые уши, и когда она волнуется, они начинают жить своей жизнью… Иначе говоря, вид Сяжи Лимин совершенно не предполагает встречу с кем-либо. Нет. Всё, что угодно, но не это. Сяжи Лимин всеми силами хочет спастись от такого масштабного конфуза — она притворяется пустотой. Господин управляющий, тем временем, с удовольствием переходит в фазу отмщения за весь нанесённый моральный ущерб: — Ах, генерал, как же вы вовремя! Клянусь вам, эти шарлатанки не имеют ко мне совершенно никакого отношения; вся самодеятельность — полностью на их совести, и… Предугадать, что же скажет управляющий Чэнъюй в своё оправдание, совсем несложно; должно упомянуть, Цзин Юань совершенно не заинтересован ни в одном его слове. И это тот случай, когда так удобно быть пресловутым генералом Засоней, фигурирующим во многих людских разговорах, — можно менять направление дискуссионного течения самым непредсказуемым образом без вреда для здоровья. — Госпожа, — дань формального уважения в сторону Цзинь Суй. — Господин управляющий. Примите мою искреннюю признательность: этот вечер поистине великолепен. Всё так: у генерала Цзин Юаня обширный опыт в игнорировании маловажной информации; он демонстрирует это прямо сейчас. — Что?.. — управляющий же был готов к чему угодно: к моментальному увольнению, к генеральскому гневу и даже к депортации в открытый космос без должного снаряжения, но явно не к подобному. — Вернее… Сяжи Лимин — она всё ещё пустота с обострённым любопытством — использует свои крупные нелепые уши по назначению: ловит слуховым аппаратом все звуковые волны в помещение, особенно ей интересны те, что тихим прибоем обходят в своём течение каждого из присутствующих здесь. И Сяжи Лимин, разумеется, не исключение; кажется: таким тембром можно успокоить само мироздание. Что уж говорить о паре-тройке несчастных, сошедшихся в перепалке. «Генералу всё… понравилось?..» — Сяжи Лимин позволяет себе эту робкую мысль. «Разумеется. Программа была замечательной. Вот только причём здесь ты?..» — ах да. Конечно же, Сяжи Лимин не имеет никакого отношения к общему успеху — её здесь быть не должно; она, так, нахлебница, и только-то. Пока Сяжи Лимин сокрушается о своём месте в этом мире, имитируя ничто за бумажным укрытием (чернильные видьядхары всё идут и идут к обрывам, загораживая Сяжи Лимин своими спинами), Цзин Юань внешне не отличим от всех других Цзин Юаней в иные дни. Как подтверждение: для господина управляющего генерал всё также есть ничто иное как квинтэссенция Лофу Сяньчжоу; для Цзинь Суй генерал Цзин Юань — всё также невзгода, от которой неизвестно чего ожидать, это рефлекторно — перекрыть любую точку обзора на бумажную ширму. Что же происходит внутри самого первого лица Лофу, это, конечно, нечто невероятное — целое предприятие по переработке и утилизации собственных эмоциональных субстанций: как и всему живому, Цзин Юаню тоже известно что есть беспокойство перед неизвестностью. — Признаться, я давно не получал столь великого удовольствия от подобных мероприятий, — …но, тем не менее, губы этого человека исправны, они удерживают вес улыбки без особого труда, пусть кажется: она соревнуется в массах с сердцем. — Всвязи с этим я посчитал своим долгом отблагодарить вас, уважаемую госпожу Фу и актёрский состав лично. И Сяжи Лимин, конечно, не может видеть лица управляющего, но почему-то ей думается: после услышанного все его возрастные морщины затопила детская радость, как вода пересохшие русла реки. — Ну что вы, генерал! Удовлетворять потребность в прекрасном — это наша святая обязанность! Особенно когда дело касается такого искушённого зрителя со столь утончённым вкусом… «Вот так чудак», — вопреки собственным словам управляющий думает о генерале Цзин Юане именно так. «Вот так красноречие», — думает Сяжи Лимин об управляющем. «Вот так мерзкий дед», — думает Цзинь Суй, и кому же это адресовано, так и останется загадкой. — Едва ли подобные слова применимы по отношению ко мне, господин управляющий, — генерал Цзин Юань же, несмотря на навязчивую прибрежную волну в лице управляющего Чэнъюя — она пытается облизать его со всех сторон — нейтральная зона. На этот статус не влияют ни восторги что пиротехнические изделия, приведённые в действия, ни колкость взгляда госпожи Цзинь Суй — падение на гвозди гораздо приятнее, чем он. — Но вот уважаемая госпожа Фу… Её незаурядный талант к организации подобных вечеров, к созиданию столь грандиозной обстановки вне всяких похвал. К сожалению, я так и не смог её повстречать. — Какая досада! Хозяйка отбыла по неотложным делам, но уверяю вас, генерал Цзин Юань, если бы она была осведомлена о вашем визите, она бы непременно приняла вас наилучшим образом. — Действительно досадно, — эти слова, честно говоря, никак не являются тем, что называют истинным положением дел — на сердечной мышце Цзин Юаня возлегает что угодно, но не досада. — Я бы с удовольствием обсудил с ней сегодняшний вечер. Управляющего Чэнъюя тоже можно понять: этот мужчина дорожит тем делом, которым он занимается, тем местом, которое стало для него жизненноважнее внутренних органов. Сегодняшний вечер и встреча с двумя шарлатанками — худшее, что случалось с ним за последние столетия, и все эти обстоятельства рискуют лишить его и того, и другого. Потому, что ж, вся его натура стремится оправдаться в глазах вышестоящего; заполучить от него парочку-тройку симпатий; раскланяться перед ним самым жалким способом. Угодить ему, в конце-то концов. — Конечно же, моя скромная персона несравнима с блистательностью уважаемой госпожи Фу, но если у генерала Цзин Юаня имеется особое словесное послание для нашей достопочтенной хозяйки, я с радостью передам ей его. Непонятно, что же именно тому причина, но Сяжи Лимин преисполняется состраданием к этому пожилому мужчине, испытавшем на себе всю пагубность чужого обмана. Желание извиниться перед ним и загладить свою вину камнями забивает сердечную мышцу. Цзинь Суй, наоборот, не испытывает к управляющему Чэнъюю ничего, кроме раздражения — подставлять, как собака, пузо под руку или сапог более важного представителя общества совсем не профессионально. Что касается генерала Цзин Юаня, то он не отказывает себе в том, чтобы воспользоваться отзывчивостью этого работника: — Ваша добродетель восхищает, господин управляющий, — но самому генералу куда более интересна окружающая среда, нежели нахождение в этой беседе, он как бы между прочим созерцает занавесы — они замерли девятым валом над всеми собравшимися, синие-синие что азотный оксид; маски-маски-маски, смотрящие на мир опустошенными глазницами, улыбающиеся без языков и зубов; бесконечное количество сценических образов — они расположены на всех поверхностях, как обезглавленные тела. И, разумеется, бумажная ширма, которую сторожит госпожа Цзинь Суй. — Буду премного признателен, если вы сообщите уважаемой госпоже Фу, что я крайне впечатлён не только основной программой (бесспорно, она изобилует несчётным количеством талантов), но и заключительным… — и генерал ещё не дошёл до логического окончания этой фразы, но всё в Сяжи Лимин сжимается до состояния сингулярности: ей одновременно становится и очень страшно, и до неприличного… — Как же вы это назвали, господин управляющий? — П… подарком, генерал Цзин Юань, — управляющий же выглядит растерянно, у него интонации, которые не поддаются опознанию. Уж о чём он точно не планировал говорить в положительном контексте, так об этом недоразумение! — Подарком, — Цзин Юань — любезное эхо; эта любезность, однако, приводит Цзинь Суй в состояние заряженного гвоздезабивного пистолета. — Столь интригующее зрелище, должен признать, заканчивающее совершенно непредсказуемым образом… Но вряд ли уважаемой госпоже Фу будут интересны пространственные толки одного впечатлённого старика, пересказанные дословно; я бы предпочёл выразить их непосредственно самой дарительнице. «?!.» — Ваше желание — закон, генерал Цзин Юань! — на радостях управляющий Чэнъюй совершенно забывает о ещё неостывшем поле битвы, развернувшимся между ним и двумя мошенницами. Кажется, теперь он не считает, что этот день — худший за последние столетия. — Это осуществимо… Но кое-кто явно против: — Прошу простить за бестактность, уважаемый генерал и уважаемый управляющий, — Цзинь Суй возникает острым камнем на пути этого человека, который, по её мнению, отвык встречать отказ в своих просьбах: — Но почему же вы так уверены, что, в свою очередь, самой дарительнице будут интересны… как вы это назвали? Пространственные толки одного впечатлённого старика. «Цзинь Суй!..» — Сяжи Лимин в ужасе. «Проклятая девка!..» — и управляющий Чэнъюй вместе с ней. Потребность шикнуть на строптивую подругу возникает так скоро, что Сяжи Лимин едва ли успевает — фигурально — схватить саму же себя за хвост, чтобы не выбежать и не запричитать вполне обыденное: «Цзинь Суй! Нельзя так говорить!»… Но что было сказано, то было сказано… Управляющий же — у него, должно сказать, эмоции делают мёртвые петли ежесекундно — успел достаточно нафантазировать о счастливой жизни, чтобы сейчас с треском вновь провалиться на минимальные точки экстремума собственного настроения после этих слов. Пауза всё-таки возникает. Она колёт какой-то один из бесчисленного количества нервов в грудной клетке, и это могло бы перерасти в нечто… нелепое, если бы не генерал Цзин Юань. Видите ли, этот человек и вправду живёт слишком долго: всё самое лучшее и худшее в его жизни уже произошло. Ко многому он успел охладеть, со многим — смириться, к чему-то — безвозвратно огрубеть, и говоря откровенно, все его последние столетия — существо без конкретного облика. Оно с ног до головы обросло документацией; за ней безвозвратно затерялись юношеские мечты, идеалистические убеждения, то, что, в общем-то, поддерживает огонь в сердце. Говоря иначе, это всё — о скуке, которая продолжительностью во Вселенную. Поэтому подобные… назовём это «событиями», которые происходят совершенно случайным образом, по-своему ценны. Другими словами, Цзин Юань находит занимательной столь явную неприязнь, и, быть может, это очень внезапно — веселье, с которым он воспринимает слова госпожи Цзинь Суй. — Вы совершенно правы, — «???», — Цзинь Суй, конечно же, совсем не этого ожидала, она настроилась на ещё одно вербальное сражение, вот только противник не принял её приглашения; «!!!», — Сяжи Лимин, между тем, вот-вот потеряет сознания от такой резкой смены атмосферного давления в помещение; «…», — об управляющем Чэнъюе и говорить нечего. — В таком случае, мне придётся быть очень кратким в своих словах, чтобы не утомить уважаемую госпожу, — это видно: Цзинь Суй моментально хочет обрубить и это стремление, но вот незадача: Цзин Юань вовремя убирает все недостатки в броне собственных высказываний: — Позвольте спросить: как я могу к вам обращаться? «Не надо ко мне никак обращаться», — и пусть расстояние между Цзинь Суй и генералом Цзин Юанем в добрые два метра, для неё этого всё равно мало. — Цзинь Суй. Я — менеджер той, чьё время вы хотите занять. По всем деловым запросам вам стоит обращаться ко мне, — да, Цзинь Суй преследует явную цель — защитить Сяжи Лимин от ещё большего количества потрясений, тем не менее сама Сяжи Лими не прекращает думать что-то вроде: «что же ты делаешь?» или «что же ты говоришь?»; она вслушивается во всё происходящее так сильно, что начинают болеть барабанные перепонки. — О, вам не стоит себя утруждать, госпожа Цзинь Суй: мой запрос совершенно не попадает под категорию «деловых». — Тогда под какую же категорию попадает ваш запрос? — К сожалению, я совсем не осведомлён в подобных тонкостях, — «ах ты старый, вертлявый лис», — думает Цзинь Суй. — Быть может, вы подскажите мне? — так уж получается, что генерала практически невозможно ни смутить, ни возмутить, и это не может не нервировать одного небезызвестного менеджера. — Как я уже и сказал, в мои цели не входит ничего, кроме желания выразить свою признательность за чудесное представление. Конечно же, это порождает в Сяжи Лимин самые разноцветные эмоции!; как конфетти, они разлетаются в стороны, облепляют сердечную мышцу, заполоняют её, и если сейчас посмотреть на всё то, что есть в Сяжи Лимин под кожей, то оно будет в блестяшках и мишуре. Её ведь… ещё никогда не хотели поблагодарить за выступление. И причины тому есть. Большинство жителей Лофу Сяньчжоу (или, быть может, всего Альянса) не воспринимают всерьёз представителей развлекательной сферы без должного документа, способного подтвердить квалификацию; без громкого имени, уже укоренившегося в памяти обитателей. Более того, пусть Лофу — ничто иное, как хранилище уникальных технологий, это всё ещё достаточно традиционное общество. И так уж сложилось: оно не слишком/совсем не уважительно по отношению к… «продажным» мужчинам и женщинам, не находящимся под защитой покровителя или законов; служащим на собственное благо. Что же это тогда за явление — бесхозные артисты по сяньчжоускому мнению? В лучшем случае — попрошайки, в худшем, когда не получается заработать своими примитивными навыками на существование, — нечто бесчестное, беспринципное и готовое продавать не только зрелище, но и тешить чужие пороки. Бывает и так, что неблагодарный зритель сам склоняет к подобным вещам неопытных артистов, используя риторику: «ну, если умеешь так широко открывать рот, то он сгодится не только для того, чтобы горланить»; «если умеешь задирать ноги, то и им можно найти куда более уместное применение». Трагедии случаются. И сочувствия не стоит ожидать. После подобных событий — Сяжи Лимин знает, она часто пересекалась с этими несчастными — сами артисты смиряются с новым статусом, а дурная слава о них только укрепляется в чужих умах. Потому, что ж, благодарить словесно подобный слой населения не принято. Так или иначе, но Сяжи Лимин имеет к нему прямое отношение, поэтому так сложно поверить в то, что первое лицо Лофу Сяньчжоу преисполнилось подобным желанием. Тем не менее: щёки горячие. Красные. Тем не менее: улыбка на губах. — Тогда вам нет нужды делать это лично. Следуя примеру господина управляющего, я готова взять на себя роль посредника между вами, — Цзинь Суй, разумеется, не осведомлена о внутренних переживаниях Сяжи Лимин, как следствие этого, она всё также беспощадна; более того, даже если бы и была, то с некой деспотичностью рассудила бы: её дорогая подруга сможет прожить и без этого. Упоминание управляющего в контексте беседы, что кренится из стороны в сторону кораблём, — он рискует пойти на дно — действует на последнего ничуть не хуже, чем удар плетью. В отличие от генерала Цзин Юаня и одной шарлатанки, его нынешние желания крутятся исключительно вокруг себя самого, и он вполне логично решает встать на сторону более значимой персоны в устройстве сяньчжоуского общества: — Вам, уважаемая, не пристало отклонять столь щедрые предложения! В вашем-то, — не без насмешки, — положении. — Позаботьтесь о своём положение, управляющий. Вот удивительно: управляющий Чэнъюй именно этим и занимается: — Вы, кажется, совсем забыли, чьим трудам вы и ваша подопечная обязаны… И лучшее решение в этой ситуации: отдать беседу на растерзание спонтанности — так Цзин Юань считает. Он придерживается следующих мнений: порой хаотичность событий куда выгоднее, чем попытка удержать всё под контролем — так или иначе найдётся кто-то более ловкий; он обязательно перехватит поводья. Над хаосом же не властен никто, к нему, однако, можно найти свой подход. Пусть и на мгновение-другое. К тому же, господин управляющий и госпожа менеджер кажутся столь… очарованными друг другом. Сам же генерал Цзин Юань совсем не против побыть в позиции наблюдателя — это увлекает его, и он только сейчас начинает подмечать не самые важные детали. Подобной деталью является неисправный источник света — срок его работы вот-вот подойдёт к концу, — он с какой-то дотошностью стремиться обозначить форму всего. Это стремление касается и едва ли прощупываемого взглядом создания за бумажной ширмой. Но световые импульсы настолько слабы, что распознать его среди чернильного беспорядка едва ли представляется возможным. Однако Цзин Юаню удаётся. Вероятно… молодая женщина. Стройное телосложение. Два тонких рожка. Не высокий и не низкий рост. (…и кое-что уже не сопоставляется с существующими фактами, если делать ставку на то, что Цзин Юань всё правильно понимает.) Для самой же виновницы ажиотажа первостепенным является то, что Цзинь Суй совершенно не умеет отступать. Каждое её слово вносит свой вклад в будущий нервный срыв (если не в инфаркт) Сяжи Лимин, и всё стремительно возвращается к тому, с чего началось — к выяснению правых и виноватых. Это не может остаться безнаказанным. Воспользоваться зазором меж деревянной рамой и основным телом ширмы эту отчаянную сподвигает тревожность и любопытство — ей непременно нужно узнать реакцию генерала Цзин Юаня на всё происходящее. Хотя бы украдкой. Но сердце тут же теряет в темпах, и это схоже с ожогом роговицы глаза — увидеть генерала Цзин Юаня, более того, увидеть то, что он видит её. …попалась. Очень бездарно. Вновь трусливо прячется, стараясь заставить сердечный моторчик работать исправно. И это тоже не остаётся незамеченным; на это реагируют усмешкой. — …у вас нет такого права… — …у вас — лицензии!.. — …к чему эта фальшь… — …вы совершенно… Эти двое всё ругаются и ругаются! Ужасно. Нужно немедленно прекратить этот балаган, ведь спорить они будут дольше, чем просуществует космос, Сяжи Лимин уверена. За это время Цзинь Суй успеет наделать ещё больших бед, господин управляющий добьётся возмездия, а грудная клетка Сяжи Лимин останется без сердцебиений. Поэтому она предпринимает первую попытку прервать поток разоблачений: — Цзинь Суй, пожалуйста… Господин управляющий, могу я попросить вас… — получается плохо. Поэтому Сяжи Лимин, переступая через стыд и позор, предпринимает вторую попытку успокоить бурю любезностей: — Цзинь Суй, я очень тебя прошу — давай оставим это… — Не вмешивайся, — вторая попытка тоже оканчивается поражением. Поэтому Сяжи Лимин начинает испытывать раздражение, и третья попытка остановить эту бессмыслицу не заставляет себя долго ждать: — Уважаемая госпожа менеджер, — Сяжи Лимин, честно сказать, не планировала быть громом среди ясного небо. Ещё Сяжи Лимин не планировала приколачивать к месту строгостью речи никого, кроме Цзинь Суй. Но как итог, это влияет на всех: Цзинь Суй ликвидирует в уме весь список заготовленных претензий, ещё не высказанных господину управляющему; господин управляющий на мгновение теряется, потому что совсем не ожидал удара исподтишка; генерал Цзин Юань… слегка изумляется. — Я очень прошу вас сопроводить господина управляющего и посодействовать ему в разрешение этого неприятного инцидента. Господин управляющий, я очень полагаюсь на ваш профессионализм и надеюсь, что ваше ранее озвученное согласие сотрудничать всё ещё имеет силу. Цзинь Суй сначала упрямо молчит, давая управляющему возможность проблеяться как следует; поразбрасываться взглядом направо и налево. Потом Цзинь Суй столь же упрямо говорит: — Ты пойдёшь вместе со мной. — Это невозможно. Плох тот артист, что не ценит благодарность своего зрителя и не отвечает ему тем же. — Уверена, уважаемый генерал Цзин Юань… — Нет, Цзинь Суй. — Я ещё раз тебе повторяю… — Пожалуйста, не продолжай. Мы обсудим это позже. — О, — всё, что только может быть недоброго в мире, концентрируется в этом «о». — Мы непременно, — на этом моменте госпожа Цзинь Суй ровняется с Цзин Юанем, направляясь — не без нежелания — в том направление, куда её отправили. Сам генерал не изменяет себе: он выпроваживает принципиального менеджера улыбкой, — обсудим это. «Как же мне будет плохо…» — Сяжи Лимин заранее сочувствует Сяжи Лимин из будущего, вопреки этому, она имеет твёрдую уверенность — всё сделано правильно. И это ничто иное, как мера безопасности, призванная защитить Цзинь Суй от её же крутого нрава. — Удачного вам положения дел, госпожа менеджер, — масло в огонь, всё-таки, подливается, но закономерного возгорания не случается благодаря совокупности факторов: первый — сама «госпожа менеджер» удерживает его в зачаточном состояние; второй — потенциальный виновник неслучившегося поджога освобождает Цзинь Суй от обязанности отвечать, он переключает внимание на несчастного управляющего: — Господин Чэнъюй. — Пожалуйста, если вам что-то понадобится, обязательно обращайтесь, каждый в это заведение… — Идёмте, — а сквозь зубы: «глупый старик». — Не заставляйте меня применять силу. И вот так, ведомый неудержимой стихией под названием «Цзинь Суй», управляющий исчезает за вот тем самым углом. — … — … …сказать откровенно?.. У Сяжи Лимин не было и нет плана на дальнейшие действия. Всё просто случилось. И стоит ли говорить о том, как сильно в Сяжи Лимин сейчас дрожат внутренние постройки, как волнуется кровеносное море, как стремительно падает температура в подкожной системе вен?.. По ту сторону бумажной ширмы совсем всё иначе — остановлено, обездвижено, парализовано; погружено в какой-то временной парадокс, в котором совсем — совсем — ничего не происходит. И даже сердце спит, кровь не расширяет жилы, но Цзин Юань всё ещё жив. В состояние неопределённости, «пускай же всё окажется самообманом», «пускай же всё окажется…»; нет, он физически неспособен дозволить себе подобных желаний и мыслей, и чудес, когда дело доходит до подобного, не бывает. Кому, как не ему об этом не знать, и всё уже не так, как раньше, а потому — пора. — Госпожа, — временной парадокс исчезает. Имя, которое Цзин Юань собирается произнести в следующее мгновение, уже сейчас лезвиями разлиновывает его язык и грудную клетку. И Цзин Юань желает, безусловно желает, чтобы тогда, перед выступлением этой молодой артистки, он ослышался. Ошибся. — Сяжи Лимин. …пушечным выстрелом прямо в сердце. Но что же поделать, если сама Сяжи Лимин не знает его мыслей; что же поделать, если это — всегда её имя?.. Сокрытое под другим, выданное за небылицу, оно, что ж, её истинная натура, и нет смысла ожидать правок и опровержений, уважаемый генерал Цзин Юань. Как же вы будете действовать дальше?.. — Это… это я. Ах. Дурочка. Сяжи Лимин совсем не берёт время на раздумья — кто вообще будет слишком долго думать в обществе генерала? Именно поэтому первые слова Сяжи Лимин, адресованные первому лицу Лофу Сяньчжоу, лишены всякой церемонности: она, эта глупая видьядхара, напугана до смерти и только-то. Но чтобы сейчас Сяжи Лимин не сказала, Цзин Юань физически не способен услышать — ему становится очень тихо. И с каждым действием этой молодой артистки — она очень опасливо вовлекается в картину мира Цзин Юаня — всё тише и тише. До межкостного звона. Вот появляются белые фаланги пальцев с узелками суставов — те берутся за деревянную раму, — показываются носки обувки, потом — плечо, ключица, ещё одна, снова плечо, и так до тех пор, пока та, чьё имя Сяжи Лимин, не оказывается перед ним в полном составе. — … …в том, что видит Цзин Юань, многое неправильно; расхождение между реальностью и ожиданием слишком разительное, чтобы предаться какому-либо чувству, кроме непонимания. Лёгкий наклон головы набок. Забавно. А всё очень просто, и если бы перед самой Сяжи Лимин предстал кто-то с лицом упитанного торговца, но телом женщины, облачённой в одежды императрицы Древней Империи, она, как и генерал Цзин Юань, встретила бы это… с удивлением. Стоит отдать этому незаурядному человеку должное: его удивление вежливо и не лишено благородства, возможно, именно по этой причине Сяжи Лимин моментально не превращается в радиоактивный пепел под термодинамическим воздействием собственного стыда. В её оправдание? У нее не было особых вариантов, только два: предстать перед генералом в своей убогой, покалеченной коже с одеждой оборванки поверх, или попробовать придумать… что-то другое. К несчастью, приличные маски, как оказалось, обитают в этом заведение везде, кроме пространства за бумажной ширмой — пришлось довольствоваться этим пухляшом, накинув поверх то, что первое подвернулось под руку. — Здравствуйте. Извините за… в смысле… извините. Здравствуйте, — переволновалась, бедняжка. В это не верится. Никому из присутствующих здесь. И первая из невероятностей: генерал Цзин Юань. Конечно, он несколько отличается от того, каким его представляют новостные сводки — он в разы масштабнее, и может статься, что этот человек окажется выше любого среднестатистически высокого мужчины. Более того, у Сяжи Лимин складывается ощущение: физические параметры генерала подобраны идеально под его текущее положение — всё в нём о том, что без труда способно подчинить обозримое им пространство, при этом не сподвигая самого генерала применять грубую силу, нет. Ему достаточно просто быть, взирать подобным образом на мир — добродушно и несколько сонно — и держать на губах эту настоявшуюся в течение столетий улыбку. А ещё генерал, без прикрас, восхитителен. Это — самое точное определение для такой личности, и раньше Сяжи Лимин, не пересекаясь с генералом, считала это некоторым преувеличением. Не со зла, конечно, но по причине непонимания того, что вообще есть «восхищаться кем-то». Такое случается, когда лишаешь себя социальных связей, позволяешь существовать себе исключительно во тьме и не видишь мир при свете — в конечном итоге просто не понимаешь значения некоторых слов, ещё — как они соотносятся с кем-либо. Получен ценный урок. Но это ещё не всё. Как и положено всему восхитительному, генерал Цзин Юань служит гравитационным центром для всякого внимания — просто отсоединить взгляд от него не представляется возможным. Что же до Сяжи Лимин? Она и вовсе позабыла о том, что, в общем-то, можно хотя бы попытаться так откровенно не таращиться на генерала — всё, что только есть в этой глупой видьядхаре, неминуемо попадает под влияние особой физики; она существует исключительно в радиусе действия этого невероятного явления. Вторая из невероятностей: она. Госпожа Сяжи Лимин. «…» Это, в общем-то, всё, что есть на сей момент о ней. Катастрофически мало данных, абсолютный недостаток информации, и Цзин Юань не перечет своей природе: он не склонен делать поспешных выводов, не делает их и сейчас. Несмотря на то, что существует соблазн, Цзин Юань позволяет всему быть таким, каким оно и должно быть, отрекаясь от того, что способно нарушить естественный ход вещей. Ни к чему спешка. Ни к чему волнения. И собственные чаяния в том числе. Сейчас перед Цзин Юанем занимательное зрелище: головоломка, облечённая в живое существо; она — эта головоломка — совершенно не заинтересована в том, чтобы быть разгаданной, в мраморных (таких же белых, с такими же венозными прожилками) пальцах — маска, и на мгновенье-другое может показаться: это всё ничто иное как шутка закулисья. Быть может, дотронься Цзин Юань до этого существа, оно, составленное из разнородных компонентов, опадёт наземь сценической бутафорией. «Головоломка» думает о чём-то похожем: возможно, то, что перед ней, не более, чем оптическая иллюзия — она приняла вид генерала Цзин Юаня и теперь насмехается над ней. Одно совершенно точно: обоюдный научный интерес — это то, что связывает обе эти невероятности. — За что же вы извиняетесь, госпожа? — более никаких преград. Только он и она. Сяжи Лимин чувствует: с неё сходит песчаный слой — настолько сильные мурашки по коже. Онемение в области позвоночника. И всё из-за генерала Цзин Юаня, того, что он говорит. Как он говорит. Предсердия дрогают. Возвращаясь к вопросу, Сяжи Лимин ещё и сама не определилась до конца — слишком уж много конфузных событий, повязанных на ней, произошло за последний час — так просто и не выбрать. Но факт остаётся фактом: ей совершенно точно нужно было это сделать — извиниться. — Эта артистка просит прощение за доставленные неудобства, генерал, — обобщить весь произошедший хаос во что-то ёмкое совсем не просто. Также непросто стоять перед этим уважаемым человеком; в столь стрессовой ситуации начинает мешать каждая физиологическая деталь, принадлежащая Сяжи Лимин: в ступнях слишком явно ощущается тяжесть всей массы тела, нет твёрдой уверенности в костях, язык лежит неудобно на нижней челюсти, а хвост… а хвост и вовсе лишний предмет в этой неидеальной системе. Словом, всё, что только есть в Сяжи Лимин, страшно нервничает и отказывается работать на общее благо. — Пожалуйста, я очень прошу вас, не думайте плохо о моём менеджере и господине управляющем, — и несмотря на всё волнение — оно весит центнер — Сяжи Лимин считает своим долгом обезопасить Цзинь Суй и дедушку-управленца. — Они совсем ни при чём. И всё, что вы слышали… Ответственность за это лежит только на мне. Наивная девочка. Если бы Сяжи Лимин только знала истинные мотивы этого человека, перед которым держится диким зверьком, загнанным в уголок… …она бы не поверила, конечно же. Этот человек, в свою очередь, уже осознаёт некоторую суть вещей; он подыгрывает этой наивной девочке, думая совершенно не о её противоправных действиях: — Вот как? — и Сяжи Лимин, разумеется, не заметит никакого подвоха. — Что ж, могу предположить, что попрание здешними правилами действительно может быть чревато последствиями. Сердце в то же мгновение срывается с места, оно лезет вверх по трахее. В конечном итоге застревает в горле, образуя нервный ком. Но Сяжи Лимин не отступается от своего: — …я готова принять их единолично. Взгляд Сяжи Лимин — это нечто несмелое, эфемерное и в то же время парадоксально тяжёлое на подъём — он не способен летать высоко. Выдерживать зрительный контакт — тоже, так, бродит где-то рядом с полами генеральского одеяния. Одеяние что дым и пепел, расходятся шеренгами традиционные орнаменты по материалу, а рукава тёмные и весомые, как грозовые облака — они заложены за спину; кисти рук генерала там же. У Сяжи Лимин всё совсем не так. Пока генерал Цзин Юань открыт в своём языке тела, она прячется не только за маской, но и за засовами собственных локтей, за ширмой рукавов в том числе. Поэтому Сяжи Лимин, закрывшая саму себя в чулане социальной неловкости, ожидает какой угодно реакции на свой ответ, но не… Генерал Цзин Юань смеётся, и смех его такой же благородный, как и всё в нём. — К моему великому облегчению, подобные разбирательства не входят в перечень моих обязательств, — каким-то образом это случается: появляется смелость поднять взгляд чуть выше воротникового переплёта генерала; она тут же испаряется, стоит информации о его улыбке зафиксироваться на хрусталике глаз. — В противном случае этот вечер был бы безнадёжно испорчен рабочими моментами. Процесс кровообращения — Сяжи Лимин восстановила его не так давно — ускоряется в разы. Он заставляет чувствовать себя так, будто вместо крови у Сяжи Лимин термальные воды. С чего бы?.. «А ну соберись!» — и почему-то это звучит голосом Цзинь Суй. Но поздно. Сяжи Лимин уже безвозвратно красная. — Вы… очевидно правы, генерал. — Говоря о ваших спутниках… Цзин Юань прекрасно понимает: в этой ситуации много аспектов, которые способны ввести в замешательство молодую девушку, находящуюся один на один с незнакомым мужчиной. Сюда входят социальный разрыв, особенности обстоятельств и, конечно же, свойства личности самой госпожи Сяжи Лимин; о них он может только догадываться. И Цзин Юань считает своим долгом растворить это напряжение — оно прямо сейчас материализуется дисгармоничной складчатостью меж ними — разговорами ни о чём. — …вам не о чем переживать. Каждый из них — достойный собеседник, — говоря это, Цзин Юань как бы между прочим отвлекается на отвесную скалу из масок, которые любопытствуют, ужасаются, скалятся, ещё — влюблённо улыбаются. И даже эта совокупность карикатурных эмоций едва ли способна составить конкуренцию бардаку, творящемуся в Сяжи Лимин. — В особенности уважаемая госпожа менеджер. — Ах, Цзинь Суй, — вспомнить всё то, что говорила, собственно, сама Цзинь Суй, трудновато, но, кажется, она умудрилась назвать генерала впечатлённым стариком. «Только ты так могла, моя дорогая», — и новая партия стыда поставляется прямо в щёки. — Она… очень хорошая, — всё же Сяжи Лимин чувствует себя обязанной оправдать доброе имя этой плутовки. — Уверена, она не хотела перегибать палку, — «ещё как хотела, не говори за меня», — сказала бы Цзинь Суй. — Не смею сомневаться в ваших словах, госпожа Сяжи Лимин, — «!». — Думаю, защищать ваши интересы — это ничто иное, как её работа, которую госпожа менеджер стремится выполнить хорошо. Я не могу судить её за это. …генерал Цзин Юань так спокоен. И вокруг него спокойно всё. Даже сценические развалины с их случайным расположением деталей выглядят упорядоченными, смиренными и правильными, когда обступают генерала; он — космическое тело с наибольшей массой, и остальные объекты вращаются вокруг него; они делают это под действием тех законов природы, которые диктует он, не говоря при том ни слова. И у Сяжи Лимин не остаётся выбора — она тоже оказывается вовлеченной в этот процесс. Быть может, именно из-за этого сильнейшее давление в грудной клетке — оно возникло как следствие стресса — несколько ослабевает. Лёгкие более не давят на сердце, сердце не бьёт по лёгким, и можно, вроде бы, дышать с каким-никаким, но комфортом. Сяжи Лимин и сама не замечает, насколько сильно она подвержена влиянию извне. Сяжи Лимин также не сразу замечает следующее: она забывает о любых нормах приличия! Сами посудите: стоит генералу только потерять бдительность (ну разумеется, всё именно так, госпожа Сяжи Лимин), как эта девчонка тут же принялась со всем бесстыдством его разглядывать! Не корите её, пожалуйста. Сяжи Лимин лишь жертва обстоятельств, и это совсем не её вина, что у генерала тёмные брови, привлекающий внимание сход челюстной кости, и даже бессонные дни и ночи, наложившие свой отпечаток под нижние веки, не способны умалить внешних достоинств генерала Цзин Юаня. «Имей стыд, Сяжи Лимин!» — Порой она выполняет её… даже слишком хорошо, — наконец, ей действительно становится стыдно за своё бескрайнее любопытство; воспоминания о том, сколько же раз они попадали в переплёт из-за очень темпераментной Цзинь Суй и сколько же благодаря всё той же Цзинь Суй они из него выбирались, слегка меняют траекторию её мыслей. И так кстати рассеивают внимание по плоскости пространства. — Я очень признательна вам за понимание. Надеюсь, этот инцидент не слишком сказался на ваших… впечатлениях. — Уверяю вас, мои впечатления более чем в порядке. И в этом есть ваша заслуга. — Моя?.. — Безусловно, госпожа Сяжи Лимин. Ох. С госпожой Сяжи Лимин что-то не так. То, как генерал произносит её имя — это нечто… иное; ещё никто и никогда не произносил его подобным образом, и вот шутка, Сяжи Лимин не в состояние понять, что же в этом особенного — особенность просто есть. Или же это просто выдумка её перенапряжённого мозга. Не выдумкой является то, что генерал Цзин Юань оказывается ближе, чем раньше, видимо, исследование масок — одна за другой, одна за другой — сподвигло его сократить расстояние. Надо же! Сяжи Лимин даже не успела уловить момент, когда это стало неудобно: смотреть в пол, прятать зрачки, отставлять взгляд куда подальше. Теперь мира, в который можно уткнуть взор, осталось совсем мало, и генерал Цзин Юань задвигает его остатки себе за спину. Не сменяя при том благосклонности нрава. — В таком случае я очень рада, — вы даже не представляете насколько, генерал. — Может ли быть для артиста более щедрая награда, чем довольство своего зрителя?.. — а ещё Сяжи Лимин с секунды на секунду отступила бы назад — Цзин Юань вовремя чувствует те границы, которые не стоит пересекать. Так, у госпожи Сяжи Лимин в распоряжение достаточно воздуха, чтобы дышать вволю, в то же время она всё ещё остаётся в его геомагнитном поле. Внутренности, что ж, несмотря на наличие личного пространства, всё равно взволнованно вибрируют, но бросьте в Сяжи Лимин камень тот, у кого были бы совсем другие реакции на присутствие генерала. Именно в этот момент Цзин Юань предпринимает первую ненавязчивую попытку ввести переменные в этот эксперимент; он начинает издалека: — Вы очень любезны, госпожа. Должно быть, подобная философия находит достойный отклик в зрительских сердцах? Смех — первая реакция; Сяжи Лимин вовремя удерживает её в окрестностях голосовых связок. «Как бы вам сказать, уважаемый генерал…» — Думаю… это недалеко от правды, когда дело касается иного вида… артистов. — «Иного вида артистов»?.. — Цзин Юань позволяет себе это непонимание в пользу дальнейшего диалога. А Сяжи Лимин чувствует себя поставленной на гвозди, ей становится очень-очень неудобно, начиная от пяток и заканчивая макушкой. Поднятие подобных тем не смертельно опасно, разумеется, но так или иначе всегда напоминает ей о её месте. Об этом самом месте неловко говорить тому, кто находится выше всех остальных. Но генерал Цзин Юань так доброжелателен по отношению к ней — она не может отказать ему в этой беседе. И не ответить ему тоже не может. Слова с трудом лепятся во что-то приличное: — Прошу простить мне мои грубые формулировки, но… Тех, кого признала публика, генерал. — Разве это не взаимосвязано? — Смотря… что вы имеете в виду, — Сяжи Лимин несколько сложно: ни одна крупица этой видьядхары как будто бы не должна находиться так близко к генералу; сам же генерал не выказывает никаких беспокойств — как и всё то время до этого момента, он — уставшая безмятежность, не более. Цзин Юань, конечно же, совершенно не испытывает тревогу о том же, о чём тревожится Сяжи Лимин: её осанка не является для него чем-то ужасно оскорбительным (Сяжи Лимин считает иначе), её голос, лишённый железных костей, не вызывает в нём негативных эмоций (Сяжи Лимин придерживается совершенно других мнений), её крупные уши, которые она то и дело пытается увести назад… Что ж, возможно, они и правда привлекают внимание. Также, как и два костных отростка — те расположены на лобной доле. Но пока Сяжи Лимин считает свои уши уродливыми, сам генерал размышляет совершенно в другом направление. Он, тем не менее, научен делать несколько дел одновременно — анализировать действительность и вести светские беседы: — Внимательный зритель всегда заметит искреннее рвение артиста и возвысит его за самоотверженность. Артист, видящий благодарность зрителя, приумножит её своим бережным отношением к зрительской симпатии. На мой взгляд, вы прекрасно вписываетесь в эту парадигму. …что же тут сказать? Сяжи Лимин смущена. Неловка. И в замешательстве. Но доброе отношение генерала Цзин Юаня имеет свой эффект: эта трусливая ящерка более не думает о бегстве и обо всём плохом на свете. — Безусловно… вы правы. В таком случае, это моя вина — кажется… кажется, я совсем не знаю, где искать своего внимательного зрителя. Или же недостаточно делаю для того, чтобы быть замеченной им. — Не могу с вами согласиться, госпожа Сяжи Лимин. Кажется, только вчера я слышал от товарища своего доброго друга о вас. — ?.. — Он не преминул заметить, что навыки некой госпожи Сяжи Лимин могли бы пригодиться даже в более презентабельных местах, чем это. «Что же вы такое… говорите?» — хочет сказать. Скажет на самом деле: — Боюсь… уважаемый генерал Цзин Юань мог с кем-то меня спутать. И вероятнее всего товарищ вашего доброго друга говорил о совершенно другой артистке. Цзин Юань не упорствует, отстаивание данного суждения не является для него приоритетом; в приоритете — это: — В ваших словах есть зерно истины. В конце концов, не могу отрицать очевидного: мой слух с возрастом лишился былой остроты… — как же самокритично, генерал, далеко от истины. Вы ведь всё прекрасно слышите. И видите. И знаете. И многое — наперёд. — Тем не менее, имя госпожи Сяжи Лимин и ранее было мне известно — в этом я могу быть более чем уверен. Может ли так статься, что наши пути уже когда-то пересекались? Падение температур в грудном отсеке. Цзин Юань знает: «Нет смысла в напрасных ожиданиях». Цзин Юань считает: «Многие домыслы и факты уже успели опровергнуть сами себя». И всё же. И всё же он не заканчивает эту беседу, не оставляет эту — бесспорно — незнакомую девушку в покое, не возвращается обратно в мир, существующий вне пределов закулисья. В чём же причина? Общая структура Цзин Юаня в полном порядке — это факт; отдельные элементы, однако, действуют совершенно иначе, другими словами, анатомия Цзин Юаня вступает в конфронтацию со здравым смыслом: сердечные импульсы рискуют сдвинуть с места грудную плиту, в дыхательном процессе отмечается некая нестабильность, и ещё пара незначительных деталей, которые напоминают Цзин Юаню — человеческая природа иррациональна. Сяжи Лимин тоже размышляет. Перекрёсток ткани на груди генерала ненароком становится объектом её внимания — совершенно случайно!.. Озвученные же генералом слова… лишены правдоподобности. По тем путям, по которым бродит Сяжи Лимин, столь достопочтенные господа, коим является генерал Цзин Юань, не ступают. Нет-нет, пожалуйста, не думайте о ней плохо!; Цзинь Суй действительно хорошо выполняет свою работу, она не позволяет Сяжи Лимин пасть в пропасть биосоциального разложения, не позволяет также браться за дело, не способствующее её карьерному росту. Но стоит признать очевидное: если пути генерала и Сяжи Лимин и могли пересечься, то только во сне. «Но ведь сейчас я не сплю, верно?..» Точно-точно не спишь? Почему же происходящее воспринимается Сяжи Лимин как-то многослойно, — поверх одной реальности лежит другая — пропущенным через мясорубку кривых зеркал? И что-то явно нехорошее — оно роет тот отсек мозга, где скапливается память — происходит в самой Сяжи Лимин при попытках зацепиться руками за возможные точки соприкосновений двух столь разных миров. Что-то… В конце концов Сяжи Лимин позволяет себе неловкую усмешку: — Простите, я вновь должна вас разочаровать, — о нет, ей снова придётся подвергнуть сомнению слова генерала? Это может быть оскорбительно, Сяжи Лимин решает в очередной раз побыть виноватой во избежание курьёзов: — Но… Возможно… элементы моего выступления… возможно, генерал Цзин Юань уже видел их где-то; это может ввести в заблуждение. Всё же… они не отличаются особой оригинальностью, и многие артисты используют их в своих номерах. Мне очень жаль. «Разумеется». «Иначе и быть не могло». Наверное, только Сяжи Лимин так и может — признаваться в собственной вторичности как таковой; ей тут же хочется оправдаться перед всем миром, сказать: «Постойте, я же всего лишь бездарная артистка! Не нужно от меня ничего ожидать! Разве это может происходить со мной?.. Неправда!». Но ты вновь ошибаешься, Сяжи Лимин. Посмотри внимательно. Разве этот мужчина, перед которым ты стоишь, может быть неправдой? Всё в нём реальнее, чем то, что окружает тебя, чем ты сама; развитые столетиями сражений плечи — очертание их внутренних конструкций видны даже под слоем одежды, — плотные грудные мышцы (и нет нужды проверять это практически — всё наглядно), закалённый металл позвоночного столба, возвышающий генерала Цзин Юаня на добрую голову над всеми остальными — всё это взаправду, реально, материально. Осязаемо. Генерал Цзин Юань, о котором идёт речь, не выглядит разочарованным словами Сяжи Лимин — ничто в нём этого не выдаёт. Если и есть что-то вечное во Вселенной, то в этот список обязательно должно быть включено миролюбие, нашедшее приют в его улыбке — ещё ни разу она не покинула своего места. И ещё ни разу генерал Цзин Юань не проявил по отношению к Сяжи Лимин раздражения или нетерпимости; понимание этого прорастает в Сяжи Лимин, даёт… неизвестные доселе науке плоды. — Вы слишком высокого мнения о моём понимание искусства, — генерал Цзин Юань совсем не теряется от критики собственных слов, напротив, кажется, это даже его забавляет, по крайней мере, Сяжи Лимин воспринимает это так. Она точно знает, как звучит смех, и это то, что сейчас слышат его уши. — Едва ли в моей памяти способны сохраниться подобные тонкости, — «Что вы!.. Не говорите так о себе!», — ах, сердобольная Сяжи Лимин. — Что же до всего остального… Думаю, вы способны развеять мои сомнения, госпожа Сяжи Лимин. Ещё одна аккуратная переменная. Её так легко не заметить, особенно когда находишься под действием седативных препаратов в лице генерала Цзин Юаня. Сяжи Лимин же… — Я?.. — …конечно, она не сразу понимает, каких же ответов от неё ожидают, а когда осознаёт (методом проб и ошибок), чувствует конденсат на коже. Единственный способ избавиться от недопониманий, является тот, который… — Ох! Простите меня, пожалуйста! Но я никак не могу выйти из образа перед моим зрителем. Это было бы очень неуважительно по отношению к вам, генерал! Абсолютная правда. Говоря откровенно, саму Сяжи Лимин волнует больше не вопрос этики, а вопрос первого впечатления, которое способно возникнуть при виде её лица; оно совершенно непригодно для рассмотрения. Пятна ожогов не выведены целиком, венозная система воспалена, и лицевые мышцы налились кровью, и это действительно будет неуважением — показаться в подобном виде. Сяжи Лимин чётко расставляет приоритеты: уж лучше она будет нелепой в глазах столь уважаемого человека, чем вызывать стойкое отвращение. — Что ж, я не смею вас принуждать, — несущественное изменение в интонации останется без внимания, Цзин Юань не настаивает: — Но надеюсь, вы не сочтёте за труд утолить моё любопытство. Всё же мне не каждый день выпадает возможность обсудить творение с творцом. — К-конечно… Я попытаюсь ответить на все ваши вопросы! — какая отзывчивость. Улыбка Цзин Юаня становится на десяток градусов теплее. — В таком случае я бы с удовольствием послушал больше о вашем выступление. Вы обмолвились, что артисты используют похожие элементы, однако — по моему опыту — именно идея определяет выступление. Какую же идею закладывали вы, госпожа Сяжи Лимин? «…» Тш-ш. Не торопись. Дай себе время, Сяжи Лимин. Уйми то, что внутри. «Неужели… неужели вам правда интересно, генерал?» Ох, глупая, маленькая видьядхара. — Это… я хотела… — и все мысли как назло — вон. — Ничего особенного… всё, чего мне хотелось — показать разные периоды жизни, — Сяжи Лимин искренна. — Переменчивая и символическая природа дикой сливы — цветущей, плодоносящей, увядающей — вдохновила меня. Это… не самая грандиозная идея. — В не самых грандиозных идеях нет ничего предосудительного, — Цзин Юань, в свою очередь, очень мягок; такой мягкостью могут похвастаться только расплавленные металлы. — Порой всё, что необходимо человеку — это созерцать природные перемены в надежде найти в этом процессе душевный покой. И стоит сказать, что речи генерала Цзин Юаня всегда отличались глубоководностью: на поверхности — одно, а под ней — иное, и не то чтобы сейчас должно было быть по-другому. Тем не менее, Сяжи Лимин всё равно чувствует: слова генерала Цзин Юаня как-то по-особенному устилают её сердечное дно, в них — комбинация усталости и… она впервые за долгое время поднимает взгляд, чтобы до конца осознать, что же является второй составляющей. — Генерал… Но в этот раз уже генерал отрешается от неё — его взор за заслоном век; всё, что разрешено видеть ей — это формальное дружелюбие. — Пожалуйста, продолжайте. Уверен, вам есть, что мне поведать. И кто Сяжи Лимин такая, чтобы отказывать первому лицу Лофу?.. — Я… всё, о чём я думала, когда работала над выступлением: это очень… красиво? Красиво то, что даже под мерзлотой есть жизнь; то, что даже после самой свирепой зимы весна обязательно придёт. Всё вновь зацветёт. И будет светло. Кажется, это всё… Я… я не очень хороша в глубоких смыслах. Простите. Действительно. Столь простые истины, а прижигают нутро с такой силой, будто бы это он, Цзин Юань, — и мерзлота, и зима в одном лице, боящиеся тепла; они сопротивляются естественному порядку вещей. Не желают пускать на своё место всё весеннее, и можно подумать, что генерал и вовсе забыл каково это — цветение. …и он будто бы принципиально не собирается ничего с этим делать. «Уже поздно», — по его собственному мнению. То, что случается дальше, непреднамеренно — тот самый хаос, который нельзя подчинить. Цзин Юань как раз в процессе размышления о том, что всё это — напрасный труд. Ничего не говорит об обратном; молодая видьядхара по имени Сяжи Лимин — просто молодая видьядхара по имени Сяжи Лимин, и объективно кроме имени, расы более ничего не совпадает с тем, что было там, сотни лет назад. Это — очередной урок о том, как оставлять отжившее позади; более нет смысла вымогать у реальности то, что никак не может являться действительностью. Уже ничего не будет как раньше. Так к чему же бессмысленное ворошение ран? Иными словами, да, Цзин Юань собирается отступить. Свести эту вполне себе трогательную беседу к минимуму — не резко, но постепенно, задать ещё несколько вопросов (о тонкостях, об окончание), поблагодарить и вернуться в свою скучную жизнь, однако: — Вам не за что извиняться, Сяжи Лимин. Вы столь живо рассказываете. Могу ли я предположить, что всё это вы видели сами? — О, нет, генерал, не думаю, — Сяжи Лимин — смущённая — усмехается, она ненароком вспоминает те справочные материалы, — они были изучены досконально — в которых представляются все данные: о том, как это затратно — содержать дикую сливу в достойных условиях; о том, как это трудно — поддерживать её в здравом состояние в условиях флагмана; о том, какое это дорогостоящее удовольствие — отправиться в тот уголок Лофу, в котором можно увидеть пик красоты этого дерева. — По крайней мере, не в этой жизни, может… Это должно было быть неловким подобием шутки. А по итогу послужило поводом для экзистенциального кризиса в миниатюре; он являет собой нарушения в эмоциональном фоне — отчего-то Сяжи Лимин чувствует: с сердца сползает тепло, скультивированное беседой с генералом, — обнажается то, что было под ним. Оно, в свою очередь, ноющее, как поломанная кость. «Не в этой жизни». Для видьядхар это нормально, правда? Постоянно являться логичным продолжениями самих себя, при том не зная свою суть до конца. Цикличное забвение помогает не страдать, не мыслить о более сложном, и всё же… Нытье внутри Сяжи Лимин становится громче, стоит ей только подумать о том, каким бы могло быть её прошлое. Была ли она всё также женщиной? Или мужчиной? Высокой? Или низкой? Делала ли она хорошие поступки, к которым стремится в этой жизни?.. И был ли у неё кто-то, кто любил её; кого она любила сама? В таком случае, как же он там?.. Чем дальше — тем сильнее болит голова. — … — Цзин Юань чувствует некую перемену, какую именно — пока неизвестно, и он не торопится с ответом. Позволяет, как и всегда, всему быть таким, каким оно и должно быть. Сяжи Лимин воспринимает деликатное молчание генерала Цзин Юаня так: «Вероятно, генерал ожидает от меня завершение фразы», потому Сяжи Лимин не заставляет себя долго ждать; она предпринимает попытку погасить очаги возгорания под черепной корой незамысловатой болтовнёй — что угодно, лишь бы отвлечься от назревающей мигрени: — …может быть, в прошлой, кто знает… и… — о нет. Почему всё становится желатиновым? Нетвёрдым? «В прошлой…» Уже поздно. Раскол головного мозга. Серьёзное ранение, не нанёсшее, однако, никакого физического вреда, и Сяжи Лимин внезапно стала убежищем для солнечной активности — настолько сильное пламя разгорелось в крематории, выстроенном из её черепных костей. Пламя спаляет дотла нейронные цепи: оплавляет их, превращает в пепел; в повреждениях оказываются и извилины — будто бы они все в жжённых дырках, а когда боль касается ядра, Сяжи Лимин окончательно теряется. Сяжи Лимин не понимает, что она делает. Продолжает ли говорить нелепости. Стонет ли от боли. Или же замирает, поражённая болевым шоком, но в любом случае её глаза смотрят; смотрят и не видят ничего конкретного перед собой, на склерах — матовое стекло, мир в состояние полураспада: ещё есть краски и пятна, но всё растеряло свои грани, а дальше осталось стать одной однородной массой и перестать отражать свет. Сяжи Лимин хочет ускорить этот процесс — она жаждет самопроизвольно выйти из этой системы взаимодействия всего со всем. Так больно… Вот бы иметь свою персональную кнопку выключения… Всё случается быстро. Никто не раздумывает долго в подобных моментах, и всё, что делает Цзин Юань, — вовремя оказывается рядом. Нет необходимости иметь глубокие медицинские познания (достаточно и генеральского звания) для того, чтобы понять, это — из ряда вон выходящее: когда собеседница мало-помалу теряет твёрдость скелета. И Цзин Юань не натягивает на себя госпожу Сяжи Лимин, как тетиву, но позволяет её локтям найти опору в его ладонях; пальцы крепко фиксируются на трёхглавых мышцах, тем самым предотвращая падение в любых направлениях. Дальше Сяжи Лимин всё делает сама — притягивается, как магнитик, к чему-то твёрдому, но надёжному — такому хочется доверить своё лишённое каркаса тело. Она также въедается пальцами, теми самыми, очень кровавыми, в безупречные одеяния генерала. Пачкает его, как грязь, но это неважно. Совсем. Ничего. Неважно. — …имин… Сяжи Лимин не собирает конструкции предложений во что-то конкретное; всё, что у неё есть — первичный бульон из мира, ощущений, передаваемых ей с помехами через все органы чувств, и эмоций; они — какие-то токсичные отходы во всей это непонятной субстанции под названием «Сяжи Лимин». А пальцы всё там же — чуть ниже ключиц уважаемого генерала Цзин Юаня, и ведь когда-то он тоже был ребёнком, был юношей, был молодым солдатом, и всё это без звучного «генерал»; так странно. Сяжи Лимин не знает причину возникновений подобных мыслей, может, их ей искусственно подсадили?.. И теперь Сяжи Лимин вынуждена быть в его жизненном течение — оно само её затянуло, и как же сильно болит голова… Что-то падает наземь… Не она — Сяжи Лимин, — и ладно… Цзин Юань же… просто Цзин Юань. Сейчас в нём от генерала очень мало, больше — о надрезанных шрамах, о пересоленных ранах, о надгрызенном сердце, стучащим вопреки. Такое бывает, когда после столетий космической пустоты, прикрытой собственными мышцами, вновь видишь лунное затмение-близнецы, поселившихся в радужках напротив. Мягкая дуга верхнего века, украшенная инеем ресниц; маков цвет, заключённый в круглую темницу; чёрная сердцевина, пульсирующая в такт сердца самой госпожи Сяжи Лимин. Она ещё не здесь. Всё там же — плывёт по течению, растворяясь в нём телом, и больше ничего не болит, но и ни о чём не думается — тоже. Она только и делает, что смотрит-смотрит-смотрит в солнечную грануляцию, скопившуюся в пределах глазного лимба человека перед ней. Или это она перед ним… Сяжи Лимин не хочет разбираться в этом, сейчас в ней всё очень примитивно — простые реакции. И если есть тепло, она к нему тянется, и если вкусно пахнет — она хочет вдыхать это дальше, и если то, что перед ней — красиво, она… Цзин Юань не предпринимает ничего. Может, это вновь какая-то невероятно хитроумная стратегия, тактика, умнейший из ходов, генерал? Что-то в этом роде, ведь так? Возможно. Постойте. Не вырывайте его из этого мгновения, дайте ему посмотреть хорошенько, узнать в рубцах, обвивающих пальцы (красные-красные; «рана?»), — те всё ещё удерживают его не за одежду, но точно за сердце — знакомые узоры; они ускользают от его взгляда в пространство под рукавами. Позвольте ему просто… Зрачки сонные, ласковые и поглощающие. Пальцы с мягким квадратом ногтевой пластины — прозрачной, как ледок. Тепло. Тепло настоящее, живое, такое, о котором знает только он. И сердце, принадлежащее ей, бьющее в его мышцы, как в гонг. Кажется, Цзин Юань произносит имя, то самое, одно-единственное, которое разлиновывает лезвиями его язык, грудную полость, и делает так больно, что впору умереть. Но он не посмеет. Не сейчас. Всё чудесное заканчивается. Как жаль. Течения наконец прибивают Сяжи Лимин к реальности, и весь мир, кажется, обваливается на неё, и много вещей, которые она видит — неправильно. К примеру, то, как её же ладони, — они, к слову, ощущаются слишком чужими — бесстыдно рыхлят барханы одеяния генерала. То, что между ней и генералом преступно мало пространство. И то, что генерал абсолютно точно видит её. Маковые сердцевины сужаются так быстро — здесь ничего нельзя поделать. И разумеется, первым делом эта дурочка думает о том, что зрелище, которое открылось генералу — ужасное, именно ведь поэтому он более ей не улыбается, поэтому его взгляд под напряжением, поэтому… Её укрытие в виде маски лежит в ногах. Добираться до него Сяжи Лимин не собирается, и лучшее, что она может сейчас сделать — это спрятаться в собственных ладонях. …ещё хуже. Сяжи Лимин хочет расплакаться от всего подряд. И есть ли надобность говорить, что сам Цзин Юань видел совсем иное в этой глупой девочке, нежели роспись красных вен под кожей, разводы ожогов, несмертельное воспаление лицевых мышц?.. — Простите меня, пожалуйста! Это… я не хотела этого, — Сяжи Лимин яростно причитает, пятясь от генерала всё дальше. Дальше. Дальше. Генералом это ощущается так, словно от него отрывают мясо. Но он не препятствует. — Очень глупо вышло, я сожалею, что доставила вам… — Вы ранены, — не вопрос, но утверждение, и как веское доказательство этому — красные дорожки на одежде, оставшиеся от пальцев госпожи Сяжи Лимин. Сейчас для Сяжи Лимин генерал ничто иное как голос. Лишённый не только мягкости, но и любой эмоциональной окраски; он всё также не превышает привычные для голоса генерала Цзин Юаня децибелы громкости, всё также полог и приятен слуху, однако он — другой. И мнительная Сяжи Лимин воспринимает это на свой счёт. Было бы глупо разговаривать с первым лицом Лофу дальше, уткнувшись в ладони — Сяжи Лимин отворачивает собственное лицо; выстраивает баррикаду из пальцев руки. Стыд же, который испытывает она, можно отнести по болезненности к тяжёлому ранению. — Нет-нет, всё в порядке, такое бывает, я… Я испачкала вас кровью, как неловко!.. Про то, какая обстановка сейчас в Цзин Юане, мало можно сказать — это схоже с тем молчанием, которое случается всегда на уже остывшем поле боя. Сырая земля от крови. Птицы-падальщики, клюющие мёртвую плоть. Иным словом, совершенно ничего живого, и внутренности словно избиты — вплоть до языковой мышцы. Но едва ли это проблема госпожи Сяжи Лимин. — Не беспокойтесь об этом. Ах! Как она может не!.. — Мне очень жаль!.. Глупая-глупая Сяжи Лимин, что генералу до пяти красных росчерков на одежде, когда весь он кровоточит под ней — старые рубцы разъехались, бесчисленное количество гематом, накопленные за всю жизнь, вновь дают о себе знать. Вопреки всему этому генерал Цзин Юань интересуется: — Как ваше самочувствие? — Всё… всё более чем… Всё в полном порядке, ничего не болит, скорее всего, из-за волнений, ничего более… Такое бывает; для меня это нормально… Что же до всего остального… это… ничего страшного! В быстрой речи много энергии, в госпоже Сяжи Лимин — критическое количество смущения, тем не менее, всё в ней отвердело: она вновь способна обходиться без помощи Цзин Юаня. И вновь закрыта от него на все засовы, которые только могут существовать. Ещё несколько фраз по теме. «Вы уверены?..» «Быть может..?» Ещё несколько ответов по всё той же теме. «Ох, пожалуйста..!» «Нет нужды!..» Цзин Юань не в состояние вспомнить их дословно. И самое время, кажется, всё закончить: ситуация стабилизирована; продолжать милую беседу не выйдет при всех соображениях, и объективных причин для того, чтобы оставаться далее, нет. Одни лишь обрывки алогичных побуждений. Они твердят: Ещё не всё. Не сейчас. Он не может уйти так. Хочет остаться. Но углубиться во всё происходящее не позволяют внешние обстоятельства: реальность, всё это время покорно стоявшая вдалеке, наводнением звуков и тел стремится заполонить этот непримечательный уголок; реальности нет никакого дела до внутренних трагедий. — Как жаль, — и это правда. Жаль и горько, и даже самый высокий болевой порог не справится с подобным. — Кажется, нас прервут с мгновения на мгновение, — и это тоже правда, сами посмотрите, как пространство становится теснее, как посторонние слова бесстыдно вмешивается в этот диалог. Как появляются первые тела в проёмах. — Как вы смотрите на то, чтобы продолжить нашу беседу в следующий раз? — К-конечно, генерал, — «следующий раз?..» — Тогда вынужден с вами проститься, госпожа Сяжи Лимин. Берегите себя. Внешний мир беспощаден — он нарушают всю интимность происходящего, размазывает лица, смешивает их с общим фоном. Превращают тех двух в пятна, активно размываемые вихрем из чужих тел. И даже при всём желание не найти того, что случилось несколько мгновений назад — оно исчезает под воздействием растворителя чужих голосов. — До свидания, генерал… Все соответствует и не соответствует одновременно. Лучше бы оставить это. Прошлое — в прошлом. Но Цзин Юаню не хватит и нескольких тысячелетий, чтобы усвоить этот ценный урок. Ведь… …глаза. В его памяти они такие же, как и сотни лет назад.