Это, видимо, не сон,
Кома – злой урок,
Руки под кожу, дым под потолок,
Это, видимо, не сон,
Головы на взлет,
Музыка, сука, почему меня так прет.
– …Ты серьезно думаешь, что нужен ему? Пф… – Заткнись. – Да я-то заткнусь, но от этого ничего не изменится, – щерится по-змеиному, оскал совсем сучий, так и хочется в морду дать, только вот он, сука, похоже, действительно прав. Это ничего не изменит. – Признайся хотя бы себе, не маленький вроде… У него ведь своя жизнь, на кой хрен ты со своими проблемами ему и, тем более, такой сдался. Ну серьезно, у него ведь наверняка таких, ка… – Серьезно тебе, сука?! Серьезно, блять? – Перед глазами мелькает молния, себе-то не соврешь – такие фразы болезненно дергают за что-то тяжелое и новое внутри, ярость в секунду затапливает сознание, мыслей теперь не существует, есть только непреодолимая слепящая ярость и желание заткнуть эту тварь любым способом. Любым, думает Сережа, крепко, до побелевших костяшек сжимая ладони на горле, видит в янтарных глазах напротив только насмешку и слышит каркающий – даже не смех, – клекот. Можешь даже не пытаться. От себя не сбежишь… Дышать почему-то становится трудно, все плывет и смазывается перед глазами, вспышки сменяются чернотой, не меркнет только янтарный взгляд напротив. Руки колет болезненной судорогой, чувство такое, словно пытаешься подняться из-под толщи черной ледяной воды, но она не отпускает, только сильнее тянет ко дну, во мрак, где нет ничего, где пусто и черным-черно. Теперь и глотку сводит как электрическим разрядом, что-то с силой толкает под ребра, и Сережа распахивает глаза, в ужасе вздрагивая всем телом, судорожно с хрипом втягивает воздух и наконец-то выпадает из вязкого полусна окончательно. Темнота вокруг на мгновение оглушает. Тихо настолько, что кажется слышимым гудение электричества в проводах. Сердце колотится где-то в горле, но дышится легче. Нет-нет-нет, блять, нет, всего лишь сон, этого нет, т е б я нет… Сглатывает, разжимая ладонь на собственной шее, – судорога наконец отпускает, – и как-то отстраненно Сережа понимает, кого он на самом деле пытался заткнуть. От себя не сбежишь. И, что страшнее всего, себя не наебешь, как ни старайся. – Да ну еб твою мать… – Произносит глухо себе под нос, с силой вдавливая глаза пальцами, ощущая всем телом тревожную болезненную ломоту. Кровать под спиной жесткая, кажется, что кости деформируются, тело – уже не свое собственное, как будто кто-то другой захватил контроль и не хочет отпускать – все происходящее воспринимается чужим и ненастоящим. Надо покурить, иначе я совсем ебнусь. На балконе, наверное, холодно, но он не чувствует этого. Затяжка, вторая – как на автомате, даже не осознавая толком, просто механическое действие, дым привычно шершаво трогает горло изнутри, обжигает гортань. Он буквально ощущает, как пружина где-то глубоко между ребер выпрямляется, зрачки расширяются, и чернота вокруг изгибается, становясь мягче, обретает формы и тени. За окном как-то непривычно тихо и темно – пространство кажется холодным и бесконечным: фонари не горят, никто не орет в пьяном угаре, не слышно шума машин... С чего бы? А черт его знает. Или все это только кажется, ведь теперь он умер не только внутри и больше не способен чувствовать и слышать?.. Да ебал я эти дрова… Ненавижу… За что мне это? За что это н а м? Что-то плавно с тихим грудным вздохом прыгает на подоконник рядом, оглушительно замурчав, и теплое и мягкое прижимается к голому боку. – Маркус… Ну вот че за хуйня? – Сережа опирается о подоконник поясницей, впериваясь невидящими глазами в потолок, запускает пальцы в мягкую черную шерсть, поглаживая. – Что мне, к психиатру пора? – Кот не отвечает, замурлыкав, кажется, еще громче, задирает хвост, вытягивает лапы. Неотвратимо становится спокойнее, и черная сквозная рана где-то между ребер почти перестает ныть и болеть. Поговорить тебе с ним пора. Ходите, боитесь, придумываете что-то… Чего боитесь – хуй вас знает. Биба и Боба, блять, два долбоеба. Но конечно же кот ничего не говорит, только зевает во всю пасть, показывая острые как кинжал клыки, и прикрывает глаза. Маркус – слишком умный… Сереже вдруг начинает казаться, что кот знает больше него самого. Муторность состояния давит на голову изнутри, и Горошко тушит окурок, обессиленно плетется в спальню, падая поперек кровати.
. . .
…Как-то мутно-темно, Сережа не понимает сон это или да, но плевать – Дима рядом, рядом настолько, что кажется, можно задохнуться – целует, целует так, что внутри все дрожит и сладко сводит от яркости ощущений. Перетекает куда-то под ребра, невесомо касаясь губами, скользит языком вверх, царапая щетиной, снова целует, сминая губы, и это настолько хорошо, что можно сдохнуть (лишь бы не просыпаться). Сережа жмется ближе, г-споди, куда уж ближе, – если только под кожу, – пальцами вцепляется ему в спину, всем телом чувствуя – так до одури реально, но может ли это быть реально? – всем телом чувствуя, насколько крепко стоит у Димы и насколько возбужден он сам. Это просто ебнутое безумие, но хочется большего, как же хочется, г-споди блять б-же. Кажется, что надо что-то сказать, но слов нет – мыслей нет, – хорошо настолько, что он себя не помнит, – притирается, бесстыдно раздвигая ноги, подпуская Диму еще ближе. Чеботарев подхватывает его под бедра, трется о промежность членом и низко стонет. Сережа вдруг дергается, спохватываясь. – Ну что ты? – Дима улыбается мягко, оглаживая острые скулы, снова целует – так нежно, что хочется орать. – Я знаю. Не бойся. – Что? Откуда?.. И ты… – Тише... – Шепчет ему в губы Дима, глубоко целует, и Сережа чувствует, г-споди, как пальцами Чеботарев мягко притирается к киске прямо через одежду. Сережа аж скулит – никогда бы не мог подумать, что от таких простых касаний может так выворачивать, – но настойчиво подается бедрами вверх, стараясь усилить давление. Руками бездумно водит по спине, перетекая на грудь, задевая соски (Дима судорожно выдыхает, усмехаясь, кусает-целует обжигающе-сладко), но не задерживается, скользит ниже по мышцам пресса, накрывает ширинку – Чеботарев довольно стонет, трется о ласкающую ладонь и неожиданно-мягко перехватывает Сережины ладони, задирая над головой и переплетая пальцы. – Ты позволишь мне?.. Сердце на мгновение пропускает удар, проваливаясь куда-то. – Дим, пожалуйста, я никогда ни с кем, блять, пожалуйста, прошу, – сбито и заполошно шепчет Сережа, жмурясь от смущения. – Тише... – Дима с улыбкой снова его целует, – мой мальчик… – Не отпускает ни на мгновение, пока стаскивает с них обоих одежду, просто не в силах оторваться от него такого… Он жмурится, облизывая губы. Чеботарев прижимается снова, и Сережа чувствует животом влажный горячий член, вот это у него, конечно... Боится открыть глаза – кажется, если взглянет, то кончит в ту же секунду, даже не прикасаясь к себе. – Дим, Диимааа... – Скулит на выдохе. Дима снова его целует, гладит плоский живот, перетекает плавно на бедра, не касаясь там, будто дразнится, гладит по ногам, снова вверх, ровнее укладывает его на спину, чтобы самому полностью лечь сверху, накрыв собой. Сереже кажется, что он сорвет себе связки стоном наслаждения – шершавые пальцы мягко скользят, раздвигая губы, притираясь к влажному клитору, и Дима снова глубоко целует, отвлекая, ладонью продолжая двигаться ниже, аккуратно очерчивая двумя пальцами вход, не проникая внутрь, снова вверх и – так по кругу, снова и снова... Жарко, влажно, немножко стыдно – Сережа чувствует, насколько он мокрый, но это так похуй, потому что так хорошо – никогда бы не думал, что можно настолько растворяться в другом человеке, в ощущении этого сводящего с ума удовольствия. Судороги продирают все тело, когда Дима будто специально снова и снова касается налившегося влажного клитора, а потом (наконец-то) входит одним пальцем, тут же вытаскивая, сам сходит с ума от того, насколько Сережа мокрый и горячий внутри. Вставляет снова – глубже, задерживаясь на мгновение, сгибает, вытаскивая, входит двумя, замирая, наслаждаясь узостью, ощущением того, как Сережа сжимается, снова вытаскивает, скользит по киске всей ладонью, собирая смазку, касается клитора, будто играясь, пальцами раздвигает влажное и податливое, входит в него пальцами опять, и Сережа до хруста в спине выгибается, сжимаясь, и стонет-стонет-стонет. – Дим, Дима, ну пожалуйста, прошу, – скулит, смазано целуя, жмурится, и Дима чувствует, что и сам почти на грани – Сережка так стонет, так просит, что уже сил никаких не остается. Дима, немного отстраняясь, подхватывает под коленями, подтаскивая ближе к себе, но Сережа и сам бесстыдно широко раздвигает ноги, выгибаясь в пояснице. – Какой же ты... – Хрипит Чеботарев, снова целуя. Он, задыхаясь, водит головкой члена по влажной киске, в поцелуе проглатывая стоны – свои ли, Сережины, не понимает сам, остановиться уже не способен, но боится причинить боль – он ведь, похоже и правда первый… Аккуратно поддает бедрами – Сережка скулит жалобно, откидывая голову, дышит заполошно, загнанно, – тут же выходит, меняя позу – закидывает ноги Горошко себе на плечи, складывая его пополам. Снова трется членом, входя только головкой, но тут Сережа его удивляет – притягивает близко-близко к себе, целуя, одним плавным движением выгибаясь так, что член входит практически полностью. С ума сойти можно. Сережа стонет, чуть ли не подвывая, остервенело целуя-кусая, сжимается. Дима всеми остатками сил старается себя сдерживать, но Горошко двигается сам, вскидываясь раз за разом, чуть выгибая спину, и член входит еще глубже. Дима пытается чуть отстранится, но Сережа будто не хочет его отпускать – крепко обвивает всеми конечностями, гнется снова и снова, и Дима окончательно теряет контроль – сжимает его крепко, переплетаясь в единый тесный комок, входит до основания, вытаскивает почти полностью и опять резко вставляет, вбивает его в кровать несдержанными толчками, глотая жалобные стоны. Им хватает нескольких рваных неритмичных движений – Дима чувствует, как Сережа, кусая до крови и практически взвыв, быстро-быстро сокращается и сам едва успевает вытащить. Оргазм оглушительный настолько, что, кажется, оба сознание теряют, на несколько тягучих мгновений выпадая во что-то сладкое и черное, но все-таки Дима успевает заметить, что прикусил ему шею слишком сильно – на белой коже остались бледно-малиновые пятна, которые едва ли пройдут к утру. Серега же... Он, похоже, настолько в ахуе, что едва ли что-то сейчас способен понимать – тяжело дышит открытым ртом, прикрыв глаза, и вид у него такой размазанный, что внутри что-то с трепетом аж до боли сжимается, и Диме кажется – он, блять, умереть готов. И, похоже, он действительно любит этого парня.. . .
Охуеть, думает Чеботарев, отходя от сна. Сна ли? Ебануться… Он на самом деле т а к о й или я совсем с ума схожу?.. Он сам до конца не понимает – увиденное кажется настолько реалистичным, ощущения такие живые и яркие, ослепительно горячие, что он как будто до сих пор чувствует фантомные следы от зубов на губах и влажное узкое тепло на члене. А, ну да. Дима касается себя рукой между ног, нащупывая ожидаемое. Он, вроде, уже не в том возрасте, а такое вот... Просто, блять, похоже, настала пора во всем ему признаться и перестать от себя бегать. Дима его... Любит? Как минимум Сережа ему нравится. Как максимум – он готов ради него на все. Нет, врать себе Дима отучился уже давно и про себя так же давно все понял и принял, как трудно бы это ни было – от себя ведь не сбежишь. И то, что было сейчас... «Было» и «приснилось» – он так и не понимает до конца. Равно как и не понимает, откуда у него на простыне капельки крови вперемешку с собственной спермой. Что это, блять, было? Нам точно нужно поговорить.. . .
Сережа в ахуе. Нет, просто, блять, в полнейшем. В таком ахуе он не был ни разу за все свои прожитые годы. Новые ощущения от пережитого впервые даже в (не)сне завораживают – это незаконно, это слишком хорошо. За все прожитые годы страшно было представить, чтобы он с кем-то… Это... Это было реально или это ему приснилось? Проснулся он удивительно отдохнувшим – будто до этого не было очередного выматывающего кошмара с Птицей, не давили эти ебучие мысли о безответности чувств, не хотелось покончить со всем этим пиздецом. Что же было это... Но ему определенно понравилось. Повторить бы… Сережа тяжело сглатывает, вздрагивая. Все тело окатывает холодной волной затаенной паники – может ли он рассчитывать на что-то такое?.. Чтобы Дима его, как это было во сне… Чтобы Дима его обнимал так же нежно, шептал на ухо что-то милое, целовал, прижимал бы к постели, раз за разом резко вставляя до основания, всю шею и ключицы бы ему искусал – да, это было бы красиво… Блять. Нет, Сережа положительно в ахуе. Маркус с загадочным видом спал на кухне на подоконнике: похоже, он ночью даже особо не бесоебил в своей обычной манере – или Сережа просто не слышал (ну еще бы). Кот лениво повел глазами на человека и даже отказался от корма – что в принципе было удивительно. Ну, как говорится, и хрен с тобой – надо было собираться на смену. Смена... Гром... Птица... Это не первые его съемки, но такое – точно впервые. Умываясь, Сережа на мгновение замирает перед зеркалом – кажется, что в углу ванной мелькает что-то черное. – Пошел ты нахуй, Птица, и пусть тебя там ебут белые медведи, – четко и в полный голос произносит Сережа, приклеивая гаденькую ухмылку к лицу. Ему наконец-то морально хоть чуточку лучше, – все у нас хорошо будет, понял, скотина? Горошко смотрит на себя в зеркало, замечает розовые едва заметные следы на шее и вдруг опять вспоминает, что было ночью... Как Дима его... Насколько нежно, насколько чувственно – внезапно начинает казаться, что это все было действительно на самом деле, что ему действительно не приснилось, что это действительно не галлюцинации… Нет, сейчас какое-то странное смущение не дает в полной мере окунуться в воспоминания, но он все равно чувствует, как между ног снова предательски мокро. Да блять. Время еще есть, так что он идет к кровати, чтобы... Ну да. Но прежде, чем лечь и заняться непотребством, он замечает засохшие темные капельки крови и беловатые потеки. Так что это, мать твою, было?. . .
В гримерке пусто – Сережа еще не пришел. Ладно, думает Чеботарев. Кинув вещи, уже собирается идти к группе – обсудить, так сказать, откуда на Беларусь готовилось нападение и… И в дверях нос к носу сталкиваются с Горошко. Он на мгновение замирает, забывая, о чем думал. – Шабат шалом, – иронично говорит Сережа, не двигаясь, впрочем, с места. Сглатывает тяжело, закусывая губу – Дима видит, как дергается кадык. Сережа как нервно заправляет за ухо волосы, дерганым движением убирает очки. – Давно не виделись, – отвечает ему Чеботарев, смотря внимательно в глаза. Сережа почему-то смущается, краснея. Они стоят так близко, что Дима чувствует его дыхание и едва сдерживает себя, чтобы не наклонится и не поцеловать – не напугать, не оттолкнуть, ведь если он это все себе только придумал, то... Никаких если, думает, рассматривая лицо напротив. Закушенная с силой губа, расширенные зрачки, тяжелое дыхание, румянец, пятнами ползущий по белой коже… С ним что-то не так… Они со стороны, наверное, выглядят, как идиоты – стоят, пялятся друг на друга, но Диме похуй: он глаз оторвать не может – любуется. Реальность обрушивается на них двоих как-то неожиданно – в коридоре за спиной Сережи раздаются голоса, и из-за угла появляется Котков с ассистентами режиссера. – Сероволки мои сероволки, – вместо приветствия шутит Рома, останавливаясь и хлопая Сережу по плечу. Тот с трудом отвлекается, что-то отвечая, и Дима снова залипает на Горошко: он обернулся к Коткову, усмехается криво, громко смеется… Дима отчетливо видит бьющуюся жилку на напряженной шее, еле заметные следы на белой коже – они теперь едва различимые, но все-таки… Как сквозь белый шум Дима слышит шутливое «да, Рома-джан, моя твой спасибо», но воспринимает только звук голоса Сереги. Он что-то еще говорит Роме, а Дима все смотрит и не может оторвать взгляд от белой выгнувшейся шеи, выкрашенных в медный волос, интересно, насколько они мягкие? Но, наверное, собрать в высокий хвост длинны не хватит... – Дим? Дима, эй – Чеботарев отмирает только тогда, когда Сережа касается его, и касание это – г-споди, ну просто рукой взялся, что такого, – кажется, что обжигает даже через несколько слоев одежды. – Ты нормально? Сегодня не снимаемся, там на площадке свет полетел, Рома говорит, можем идти. Отлично, думает Чеботарев, уже готовясь сказать, что, типа, если ты не занят, то нам нужно поговорить. –... так что, если ты не занят, нам нужно поговорить, – Сережа смотрит ему прямо в глаза, и снова, блять, стоит так непозволительно близко, что, г-споди, Дима видит бледные пятна витилиго на белой коже. Дима неожиданно даже для себя, поддаваясь внутреннему порыву, резко затягивает его в помещение, одним движением захлопывая дверь. Сережа, немного прихуев от такой настойчивости, придерживает его за плечи. – Сереж... Я не знаю, мне, может и правда только приснилось… Но мне почему-то кажется, что нет. Не пойми неправильно, я не хочу лезть, если тебе не приятно, это вообще не мое дело, но у теб следы на шее и… То, что было ночью... – Горошко, честно, немного в ахуе. Дима замечает этот самый ахуй слишком поздно и понимает, что начал не с того, – ведь было же?.. – Подожди... Блять, – Сережа в смущении закрывает глаза, дерганым движением зачесывая волосы назад, – значит, это правда... – Походу, да... Блять, ну как школьники, что за кринж. – И ты... Горошко тяжело вздыхает, на Диму боясь смотреть. Мелко подрагивает, снова теребит волосы. – Да... Блять! – Он шумно выдыхает, – Дим, я тебе давно сказать хотел, не только за это, ну, камон, не думаю, что конкретно это, ну, типа, моя физиология, а что... Бля… Что я к тебе слишком привязался. Что ты мне… Что я тебя... – Я тебя тоже. Сережа наконец-то смотрит на него – немножко удивленно. Дима подходит к нему еще ближе, чуть ли не зажимая между стеной и своим телом, смотрит прямо в глаза, просто и спокойно. Прижимается, наконец, ближе, оглаживает скулы, шепча в самые губы: – Можно? Сережа вместо ответа обнимает его и крепко целует.. . .
– И долго молчать собирался? – Не знаю, если честно… Сегодня вот хотел поговорить… Если бы не это, наверное, и не решился. Сереж, – Дима накручивает мягкую прядь его волос на палец, – что это было? Горошко в ответ усмехается, легко касаясь губ сухим поцелуем: – Это вот у него надо спросить… – Сережа кивает на безмятежно спящего на подоконнике кота, – Маркус, кис-кис… Кот чуть приоткрывает один глаз, щурится, дергает кончиком свисающего с края хвоста и… И все – как будто прозрачно намекает, куда Сереже с его «кис-кис» надо идти. – Ты видел? Нет, ты видел – это он меня сейчас типа нахуй послал?.. – Серега уже подрывается с кровати, выпутываясь из крепких объятий, – хочет притащить кота, коль тот сам не соизволил поднять свою царскую жопу, – но Дима не пускает, старается удержать его на месте, и Горошко, уже приподнявшись, смеется от щекочущего прикосновения, валится на не него. – Сереж… Сереж, посмотри на меня… Он всем телом вздрагивает, поднимая на Диму глаза. От накативших внезапно не его воспоминаний из другой, какой-то чужой и одновременно своей собственной жизни все тело продирает холодной волной. Они оба застонали, Сережа склонился над ним, выгнулся еще раз. И еще. И еще. И вдруг зажмурился, закусив губу, судорожно вздохнул, когда почувствовал на горле хватку крепких пальцев. П о с м о т р и н а м е н я. Ментальный импульс настолько сильный, что вздрогнули оба, и он не мог не подчиниться: распахнул шалые глаза, пытаясь сфокусировать расширенные зрачки, нервно облизываясь и тяжело сглатывая – Дима почувствовал, как под ладонью медленно перекатился кадык. – Ты правда хочешь?.. Сережа чуть выпрямил спину, уперся руками в матрас по обе стороны от его головы, т в о ю м а т ь, м ы т а к д а в н о в м е с т е, ч е р е з с т о л ь к о в с е г о п р о ш л и… Н о т ы н е п о м н и ш ь, не спеша отстраняться от удерживающей ладони на горле. Наклонился близко-близко, длинные и все еще чуть влажные после душа пряди защекотали Диме лицо. Повел кончиком острого носа по щеке, потом пристально посмотрел в глаза, и, опаляя губы дыханием, тихо прошептал: – А ты долго будешь задавать вопросы или уже трахнешь меня? – Снова прогнулся в пояснице, снова потерся бедрами о бедра. П р о в о к а т о р. Он плавно тягуче выгнулся и вдруг неожиданно громко даже для себя застонал от ощущения забравшейся под белье шершавой ладони. Чувства яркие как никогда. – Сереж? Все нормально? – Дима мягко гладит лицо, путает пальцы в растрепанные волосы, удерживает его голову – лишь бы нормально в глаза посмотрел: что-то в его взгляде сейчас такое…. Пугающее, будто вспомнил что-то, будто он сейчас где-то не здесь… Сережа шумно сглатывает, приходя в себя. Подставляется под ладонь, пытается не думать, не думать сука еб твою мать, что за бред, но не думать, сука, не получается… Он усаживается ему на бедра, чуть выпрямляя спину, мягко прижимает ласкающие ладони к матрасу, твою мать, неужели такое может быть, что мы были вместе в какой-то прошлой жизни, что за бред, смотрит в глаза пристально, долго так смотрит, не моргая, склоняется, – длинные пряди падают Чеботареву на лицо, – давит мутную тревогу внутри и тихо спрашивает: – Дим… Это может показаться странным, но… Мы раньше никогда не встречались? У меня такое чувство, будто я тебя знаю очень давно. Будто… Похоже на бред, но я как будто что-то вспомнил. Дима аккуратно переплетает их пальцы, задумываясь. И ему вдруг начинает казаться, что… Он ведь с самой первой встречи почувствовал к Сереге что-то такое – сам, правда, не понял, что именно… А что мог бы чувствовать Олег к Разумовскому? Что-то такое – призрачное, неуловимое… Чем-то Горошко его зацепил – чем-то зацепил так, что вот уже несколько месяцев это что-то чуть ли не наизнанку выворачивает. – Я не знаю, Сереж… если вселенная бесконечна, все, что можно представить потенциально существует. Может, в каком-то параллельном мире мы и правда были вместе. Это так странно, знаешь?.. Это, наверное, судьба, что мы вот так встретились. Я до сих пор не верю, что все это – действительно не сон, – Дима задумчиво поглаживает его пальцы, скользит взглядом по лицу, по шее… И смущенно отводит глаза, усмехаясь: прямо возле кадыка малиновым наливается приличных размеров засос – хоть слепок челюсти снимай. – Что? – Только не бей, ладно? Следы… – Дима пальцами очерчивает отметину, медленно гладит шею, оборачивает доверчиво подставленное горло ладонью. Блять. А у них ведь завтра смена. Хорошо, наверное, Разумовский в кадре с таким фонарем на горле будет смотреться перед Олегом на коленях – след настолько яркий, что вряд ли тоналка перекроет… – Похуй мне, – Сережа, тяжело выдыхает ему в губы, – если бы ты знал, как давно… И Диму обжигающе накрывает. – Похуй мне, – тяжело выдохнул ему в губы Сережа, – если бы ты знал, как давно... – Он протяжно застонал от обжигающего укуса. В тусклом свете резервного освещения каким-то чудом они умудрились даже дойти до спальни, путаясь руками и кусаче целуясь. Дима на мгновение отстранился, чтобы стянуть свою кофту – и почувствовал легкий толчок в грудь. Позади была мягкая кровать, Дима упал на нее, а Сережа следом уселся ему на бедра, дергаясь от нетерпения, выпутался из своей – Димкиной, – растянутой футболки, нервно швырнул ее куда-то за спину, чтобы через секунду в одно движение притереться всем телом, выгибаясь, снова неаккуратно сталкиваясь бедрами. Он жмурится от прокатившейся по всему телу судороги. – Я, кажется, понял, о чем ты… – В смысле? – Не могу объяснить, но… Какие-то странные воспоминания – что-то похожее с нами как будто было, но с какими-то другими нами. Понимаешь? Горошко только кивает, полностью на Диму укладываясь, обнимает крепко, прячет лицо в изгиб шеи. – Может, и правда что-то было, – произносит Сережа глухо, – это, конечно, очень похоже на бред… – Или кто-то читает слишком много фанфиков, а, Сергей Разумовский? – Иди ты!.. – Сережа в шутку легонько его кусает, но Дима не реагирует – нежно гладит его голую спину вдоль позвоночника. – В любом случае, было, не было, главное то, что есть сейчас. Что нет тебя и меня, а есть мы, правда? Сережа приподнимается на локтях, смотрит ему в глаза… Понемногу начинает верить, что все это реально, что это не сон. Наклоняется к лицу близко-близко, мажет по щеке кончиком носа, шепчет в губы: – Конечно правда. И просто его целует.. . .
Ничего. Уже ничего не осталось внутри – уже ничего не нужно, кроме… Было много теорий о том, ч т о о н такое – затерявшийся корабль пришельцев, инопланетная разработка, плод деятельности ученых, устройство из будущего… Пироман . не знал, ч т о он такое. Пироман уже ни о чем не думал – думать было мучительно больно, легкие горели: он буквально физически чувствовал, как радиация его уничтожает, каждую клетку его тела одну за одной и совсем скоро выжжет дотла, но это страдание казалось досадной мелочью в сравнении с той чернотой, что клубилась внутри. Той безраздельной ебучей чернотой вернувшегося одиночества, что жрала его. Непосильное чувство вины давило на череп изнутри, смешиваясь с болью – и этой боли тоже было тесно: она душила, уже готовая в любой момент разорвать тело и вывернуть костями наружу. В душу он не верил, но больно было не телу, а чему-то эфемерному внутри – вместе с Волком от него будто отодрали кусок живой плоти, и внутри ч т о - т о стремительно распадалось на элементарные частицы. Чудовищно саднило лицо – он не обработал ожог: сам дурак, видел же, что прямо к нему летит клок жгучего пуха, но не увернулся – точно хотел сделать себе еще хуже, чем было. Теперь уже было плевать. Повязка на плече пропиталась кровью – но счастье, что пуля прошла навылет, не задев кость: не иначе, как чудом, ему удалось пройти заслоны монолитовцев… И не иначе, как только чудом ему просто не оторвало руку, потому что выстрелы из аномально мощных гаусс-винтовок обычно не оставляют даже малейшего шанса… Перед глазами все плыло и мутилось от излучения, он едва ли стоял на ногах, но стимуляторы закончились, казалось, где-то еще в прошлой жизни. Не важно. Плевать. Цель была уже близко – он не помнил, как проник в Саркофаг, не помнил, как шел по Золотому коридору – в голове, мешаясь с болью, мучительно билось только одно слово. Одно имя. Он уже не мог идти и полз на коленях, задыхаясь от пыли и выплевывая комки легких – вот, совсем чуть-чуть, всего несколько метров, подтянуться на руках, перекинуть уже не свое тяжелое тело через обломки, вот так… Реакторный зал был погружен в лазурный полумрак – по всему огромному помещению разливался тихий ч у ж о й свет от кристалла. Он не знал, какой тут фон – дозиметр начал зашкаливать еще только на подходах к Рыжему лесу и теперь вырубился окончательно – при таком уровне радиации электроника просто сгорела. Что-то текло по лицу – Пиро провел ладонью, и на пальцах остались черные подтеки. В голове чудовищно шумело. Он на самом деле не черный, а лазорево-голубой, высится нерушимой громадой среди обломков графитовых стержней и гнутых кусков обшивки реактора, и в моменте действительно кажется, что это… Существо? Машина?.. …Что он живой, он внеземного происхождения – потому что т а к о е не может принадлежать этому грешному миру. Я тварь, ты же видишь, какая я тварь. У меня нет слов, я не могу больше думать, эти гады отняли у меня способность думать. Но если ты на самом деле такой… Всемогущий, всесильный, всепонимающий… Исправь! Исправь произошедшее, верни мне его – ведь не может такого, чтобы весь этот путь был пройден зря! Не может ведь, чтоб было так плохо… Пропади они все, эти гады, пропадом со своей поганой войной, и я ничего не могу придумать, кроме этих слов – пусть это все окажется просто страшным сном, верни мне его, верни нас – пусть даже это будем какие-то другие, и н ы е мы, но прошу – только в м е с т е…