About nightingales and a little selfishness

      У Кроули в висках стучит, а сердце сжато в тисках. Словно ещё секунду и оно будет смято, как обычный лист из не самой дорогой бумаги. Такой же дешёвой и бесполезный, как сам демон.       Он — падший, забытый Ею ребёнок, словно никому ненужная игрушка. Отрёкшийся от Ада много тысячелетий тому назад, теперь коротает дни на Земле. У него есть спасение, есть тот, ради кого он всё ещё готов идти дальше против всего мира.       Его ангел смотрит выжидающе и кричит:       «Ты мне нужен!»       А Кроули хочется выть. Не то он хотел услышать, совсем не то. Но Азирафаэль лишь продолжает смотреть с проблеском надежды и чего-то ещё, что демон не в состоянии разгадать уже как сотни лет. Сердце, которое казалось бы, должно гореть лишь при наблюдении очередных мук смертных, тлеет от одного взгляда напротив.       Он стоит на месте и молчит, даже не зная, что ответить.       «Мы были против всего мира, ангел. Ты слышишь, что ты мне предлагаешь?»       «Это трусливо, это глупо, не после того, что было! » — хочется кричать Кроули.       Он готов мир бросить к ногам ангела. Остановить второй апокалипсис. Пройтись по освящённой земле, не жалея себя. Не отказывать ни в чем Азирафаэлю.       Но разве тот сам ничего не понимает? Или не хочет понимать? Разве Кроули не ясно дал всё понять? Нина сказала, поговорить, рассказать, объяснить, показать в конце концов. И он набрался смелости спустя такое количество времени, впервые не убегая от себя самого и своих чувств. Разве этот глупый-умный ангел мог и в этот раз не понять?       В голове стучит разгорячённая кровь, обжигая изнутри, словно магма, а нервы натянуты до предела.       — Ты не понимаешь, что я тебе предлагаю!       «Нет, ангел, не понимаешь ты. Это ты, а не я, готов обменять нашу мирскую жизнь, вино по холодным вечерам под твою скучную классическую музыку из старого граммофона. Это ты, а не я, отказываешься от наших походов в Ритц и Джеймс парк, чтобы покормить безмозглых уток. Это ты, а не я, отказываешься от совместного будущего.»       — Я понимаю. Куда больше тебя.       «Неужели небесная волокита и лицемерная святость стоят нас?»       Он ждёт, словно Азирафаэль сам поймёт это. Прочтёт на дне змеиных глаз эти слова, смешанные с отчаянием и непониманием абсурдности происходящего. Хочется истерически смеяться, но из горла не идёт и намёка на веселье.       — Что ж... Больше нам не о чем говорить. — отрезает ангел.       Кроули молчит, лишь не веря вслушиваясь в тишину. А в голове голос панически кричит:       «А может нас никогда и не было?»       Не было взглядов украдкой и нежных касаний, пусть даже под предлогами, последние четыре года? Видимо не было и недосказанностей после нескольких бутылок Кот-де-Нюи? Никогда и не имело вес его спасение в 1941, и совместных воспоминаний о былых временах и их совместной работе?       Его не должно так сильно это трогать, пытается успокоить себя демон. Но внутри всё переворачивается так, словно он падает ещё раз. В горле клокочет ярость и зависть. Если у Гавриила и Вельзевула получилось, то почему у них не выходит? И никогда не выходило.       — Слушай. Ты слышишь? Следует неуверенное:       — Я ничего не слышу.       — В том то и дело. Никаких соловьёв, — отвечает он разбито.       Даже не дожидаясь, Кроули добавляет, решая, что все карты раскрыты. Демон даже не надеется, что горечь хорошо запрятана в его голосе:       —Ты идиот, мы могли быть, — он замолкает, не в силах произнести нечто на столько личное и, как оказалось, всё такое же несбыточное, как и тысячи лет назад, — вместе.       В одно мгновение всё рухнуло, не оставляя и кирпичика того, что он такими трудами возводил так много времени. Казалось, случись несколько лет назад Апокалипсис, и то шансов было бы больше, даже если бы они погибли.       Конечно, Кроули не ждал, что после его слов ангел бросится ему на шею, сбивчиво шепча признания любви в ответ. Но тысячи лет, проведённые каждым на своей стороне и такие одинокие для них, а потом ещё несколько лет на «нашей собственной» теплили надежду внутри.       Не высказанные слова во взгляде каждую встречу давали какую-никакую веру, заставляли садиться в любимую Бентли и мчаться на всей скорости по знакомому маршруту. Именно это светлое чувство (словно в нём могло быть что-то светлое, думает с иронией Кроули) заставляло делать всё: от оплаты очередного счёта в Ритц до отправления в любую точку мира, в любую историческую эпоху, чтобы за один благодарный взгляд идти против всех своих принципов и против всего Ада.       Всё время, проведённое вместе; все, что демон так нежно хранил в себе и позволял вытаскивать по-немногу, вспоминая и ностальгируя, будучи в опьянении в углу своей тёмной спальни, пролетело за несколько секунд перед глазами.       Ангел лишь гордо и обиженно отводит голову в сторону, не смея и бросить взгляд на друга.       «Друга ли теперь? Кто мы, ангел? На какой ты стороне?»       Тот, давно, казалось бы, забытый разговор, словно жёсткое правило, обозначающее черты, всплывает сам, что-то дергая в осквернёной тьмой душе.       «Ты слишком быстр для меня, Кроули...»       И какую бы скорость не требовал ангел, это вселяло надежду.       Демон собирался было уйти, но не делает шаг дальше. Собственное дыхание сбивается, сердце падает куда-то вниз от страха. От желания. От понимания того, что он не остановится.       Не в этот раз точно.       А будет ли следующий раз когда-нибудь?       Он слишком медлил всё это время. Он молчал в спокойные дни, когда у Азирафаэля не было альтернативы. Только он, его книжный магазин и Кроули, который пусть и был не понятно кем, но рядом. Теперь его ангел собирался покинуть его без сожалений и горечи. Оставить его в ещё большем одиночестве, чем обычно. Разбить эту хрупкую иллюзию, что они могут быть вместе на основаниях пары.       Собственные слова, брошенные накануне оглушают его окончательно. В ушах стоит лишь непрекращающийся шум, созданный из повтора:       «Я опоздал. Я всегда опаздываю.»       Он не успевает поймать момент, когда осознает, что либо сейчас, либо он утопится в святой воде от упущенной возможности.       Хоть раз в этой человеческо-демонической жизни можно ему побыть эгоистом?       Ноги сами судорожно переходят на бег, хотя до ангела всего пару шагов. Не замедляясь ни на мгновение, не давая себе возможности отступить назад, он импульсивно хватает Азирафаэля за грудки пиджака, чуть не вгрызаясь в чужие губы.       Не так Кроули представлял это себе, будучи в пьяном бреду и разнеженным взглядами ангела. Тогда он, раскинувшись в мягком кресле, которому по его скромному мнению, давно пора на помойку, распивал очередной бокал изысканного вина.       Ангел лишь что-то увлечённо рассказывал, не контролируя своё поведение, от того эмоционально взмахивая руками и бросая спущенные, и как казалось Кроули, кокетливые взгляды из под ресниц. Духота тесной каморки в глубине магазина заставляла кружиться голову и без того сильнее, сдавливая что-то в грудной клетке. Демон не давал этому названию, но оно было всегда: с времён, когда он создавал звезды и ещё в белоснежных одеждах смотрел на него. И будет рядом с ним до последнего вздоха, даже пускай теперь и будет болезненно сжимать сердце каждый раз, обжигая глаза и содрогая горло в криках.       В тот вечер, впрочем как и во многие другие, пухлые губы лишь без устали двигались, не особо проговоривая слова, впрочем демон и не слушал.       О, эти губы... Наверняка настолько мягкие и нежные, что могли бы одним словом, касанием к коже Кроули, успокоить его самый страшный гнев... Скольких же, до самого демона, Азирафаэль погубил? И скольких же он оплакивал? Были ли его отказы другим также болезненны, как и сейчас?       Но сейчас эти самые губы, действительно такие мягкие, как он и представлял в самых бредовых мечтах, не двигаются, а чужая рука лишь неуверенно касается его спины, не оттаскивая, но и не обнимая в порыве страсти.       В голове, сквозь оглушительную тишину, пробиваются крики собственного сознания:       «Ты что творишь? Прекрати, идиот!»       Спустя ещё несколько мгновений он всё же отстраняется, не смея мучать ни себя, ни своего ангела. В раскрытых глазах того ни одной читаемой эмоции, а сам он не спешит и слова сказать.       «Отреагируй, хоть как-то. Закричи, покажи отвращение. Только не молчи.»       Не дожидаясь чего-либо, Кроули собирается бежать. Он опять был слишком быстр. Или же опоздал на столько, что остался в стороне от возможного собственного счастья. Демон уже и запутался, впрочем теперь нет и смысла что-то выяснять.       «Слышишь, ангел? Соловьи не поют.»       Может у них никогда и не было голоса?       Стоило ему резко отстраниться и попробовать развернутся, чтобы кинуться со всех ног на выход, как чужая рука крепко хватает его за руку, не давая и шанса на отступление. Демона бесцеремонно дёргают назад, заставляя чуть не споткнуться о собственные, не слушающиеся ноги, и тут же заключают в тёплые объятья.       Азирафаэль горячий, словно солнце, и мягкий, как перо. Он как прохлада в жаркий день и яркий свет в непроглядной тьме. Ангел — путеводная звезда Кроули и был им всегда. Он не так великолепен как то, что создавал демон ещё так давно, потому что Азирафаэль куда прекраснее.       Он — его лучший друг, его товарищ, его опора, его поддержка и самая болезненная, которую только можно вообразить, любовь.       Но даже после такого ошеломительного удара по Кроули, после всех громких слов, сказанных здесь и недопониманий, он не разочаровывает.       Крепко держа демона в объятьях, цепляясь за его тёмный пиджак, и положив подборок на плечо, он лишь не веря и задыхаясь шепчет на ухо:       — Слышишь, дорогой? Это соловьи поют...       И Кроули чувствуют, как к его губам касаются вновь.