Паук, живущий во тьме

Мне снился океан, сизо-голубое холодное пространство без конца и края, прозрачные, как стекло, волны, куда ни кинь взгляд. Он манил своей свежестью, манил глубиной, и я нырнул в него вниз головой, не думая ни о чем, не сомневаясь ни мгновения. Здесь было тихо и спокойно, вода обволакивала, обнимала, как своего ребенка. Понемногу, по мере погружения, солнце померкло, лучи не могли пробиться сквозь неимоверную толщу воды. Я понял, что не один, что вокруг парят невиданные существа, состоящие, казалось, из одного сплошного света такого красивого оттенка, словно он пришел из иного мира. Я не боялся их, они были частью этого прекрасного застывшего водяного царства… куда я наконец вернулся после долгого путешествия. Эта мысль, что я там, где и должен быть, пришла сама собой и совсем не поразила меня. Лишь совсем чуть-чуть, на краю сознания, что-то беспокоило, не давало полностью отдаться радости от возвращения домой. Точно, там, на самом дне, есть ответ, и он ждет меня. Я нырнул глубже, ещё глубже, устремился вниз с огромной скоростью к тому, что ждало меня, а светящиеся существа возбужденно кружили вокруг. И вдруг что-то ухватило мертвой хваткой за лодыжку, не давая достичь вожделенной цели. Я оглянулся и даже в темноте, в слабом мерцании разглядел её: девушку, которую не смог спасти. Деформированная голова, вмятина во лбу, зияющая глазница на месте правого глаза и начисто содранная кожа на всей правой стороне, так, что видно зубы, от носа тоже почти ничего не осталось. Девушка улыбнулась и сказала: — Он ждет. Я вскочил на постели, бешено озираясь. Через окно спальни пробивалось рассветное солнце. Тётя Мэй, которая наклонилась, чтобы разбудить меня, испуганно отпрянула. — Питер, что такое? Ты что-то бормотал во сне, я думала, тебе привиделся кошмар. В ответ я пробормотал что-то невнятное, только бы она не спрашивала больше. Тётя Мэй выглядела озабоченной, складка меж бровей стала глубже; она появилась после смерти дяди Бена и больше не пропадала. — Может быть, не пойдешь на работу? Ты ещё не пришел в себя, эти хулиганы так сильно тебя избили! — Всё в порядке, — буркнул я себе под нос. Моя вылазка за город случилась как раз перед выходным, и был целый день, чтобы я отлежался и пришел в себя хоть немного. Вот бы душевные раны заживали так же быстро, как и телесные. Быстро ополоснув лицо, одевшись и запихнув в себя завтрак, я побежал в редакцию. *** Там ждало меня настоящее потрясение. На первых полосах печатаемой газеты красовалась надпись «Человек-Паук — массовый убийца!» Мистер Джонсон, мой начальник, ходил между сотрудниками и покрикивал на них. Увидев меня, он заревел как раненый буйвол: — Паркер! Где тебя черти носят?! Мне нужна фотография чертовой покойницы! — Что? — только и смог вымолвить я. — Той девчонки, которую убил Паук! Мне нужно её фото, черт тебя раздери, и безутешных родителей, как ты не понимаешь с первого раза?! Бегом-бегом, собирайся в морг вместе со Стейси. — У-убил? — промямлил я; мистер Джонсон свирепо уставился на меня. — Что с лицом, Паркер, ты боишься трупов? — Ага, — удалось мне выдавить из себя, но он лишь махнул рукой. — Соберись, будь мужчиной! Стейси не боится, а она девчонка. Моя лучшая подруга Гвен за спиной у мистера Джонсона закатила глаза и высунула язык. — Хорошо, мистер Джонсон, — обреченно сказал я. Уже по пути в морг я узнал от Гвен такое, что кровь застыла в жилах. Тело несчастной девушки, что пала жертвой преображенного доктора Октавиуса, ранним утром я положил на ступени полицейского участка. Но то ли от пережитого потрясения (в том числе буквального, Отто тряс меня дай Боже), то ли по врожденной глупости, то ли от стыда и страха перед обнаженной мертвой девушкой, то ли в спешке… Пожалуй, что по всем вышеописанным причинам я как следует не удалил с тела покойной свою паутину. Мне было жутко касаться изуродованного тела — мне, Живущему во Тьме!.. Обычному юноше, Питеру Бенджамину Паркеру, я ведь самом деле видел не так много мертвых людей за свою жизнь. Пожалуй, лишь дядю Бена… Кто-то даже в такое раннее время увидел, как я приношу тело, и полиция обнаружила обрывки паутины… Всё сошлось, я стал главным подозреваемым и из защитника за один день превратился в безжалостного убийцу! — А если это не он? Нашел тело, решил отнести в полицию, чтобы ну… чтобы они сообщили родным, чтобы расследовали. Гвен, которой я говорил это, резко остановилась посреди улицы и посмотрела на меня как на умственно отсталого. Она, казалось, не замечала холодный моросящий дождь, который поздней осенью был особенно неприятным. Уличная толпа с ворчанием обтекала нас. — Разве ты не знаешь, что расследовать убийство лучше на месте преступления? Он мог позвонить в полицию, если обнаружил покойницу, и сказать, где она лежит. И она была в паутине, зачем бы ему так поступать с телом? Она покачала головой и продолжила идти, заканчивая свою мысль: — Мне бы тоже хотелось думать, что он хороший, защитник, что однажды, если я попаду в беду, он придет и спасет меня. — При этих словах щеки Гвен чуть порозовели, но меня это совсем не утешило. — Однако все факты, Питер, говорят, что тех людей убивал он. А доставил тело в полицию, чтобы поразвлекаться. — Поразвлекаться? — переспросил я ошарашенно. Она кивнула. — Как Джек-Потрошитель, он ведь тоже посылал полиции Лондона какие-то письма и предлагал сыграть с ним в игру. Поддразнить полицейских, это ведь человек совершенно без совести и моральных принципов. Я начал сбивчиво доказывать, что Человек-Паук ведь бояться, что убийца вернется и спрячет тело. Гвен оборвала меня. — Питер, — сказала она, глядя с жалостью и снисходительностью, как на ребёнка, — мне жаль, что твой кумир оказался безумным убийцей, но ты должен принять это. Возможно, когда ты поговоришь с родителями бедной девушки, твои иллюзии развеются окончательно. *** Фотографию убитой, некой Вайолет Роуз, мы получили от полиции (хотя можно ли назвать её убитой, если она покончила с собой? Но ведь она сделала это под воздействием какого-то способа, которым Октавиус сводит людей с ума, значит, и правда убитая), а вот фото безутешных родителей я сделал сам. Мать девушки и отчим только от полиции узнали, что их дочь пропала, и пока мать, полная неопрятная женщина с синяком под глазом, причитала, что дочка всегда была оторви и выброси, и подобная жестокая смерть была лишь вопросом времени, отчим меланхолично отпивал из фляжки и только поддакивал. Когда мы с Гвен, поймав трамвай, ехали назад, она возмущалась так, что остальные пассажиры отсели от нас. Моя же злость, холодная и черная, росла глубоко внутри и становилась всё больше и больше, пока не перестала помещаться внутри тела. После работы, когда терпеть стало невмоготу, я отправился к дому Отто Октавиуса. Окна не горели, но и вечер был довольно светлым, тучи разошлись, вялое закатное солнце хваталось красными лучами за стены и крыши домов. Я зашел за многоквартирный дом, во двор с почти глухими стенами, торопливо снял пальто и брюки, положив их за переполненным мусорным баком так, чтобы любители покопаться в остатках еды хотя бы не сразу заметили, и, одетый в свой заштопанный — и слишком тонкий для такой погоды! — паучий костюм, поднялся по стене до крыши, а уже оттуда спустился до окна квартиры Отто — по счастью, оно было приоткрыто. А нет — моей злости хватило бы на то, чтобы разбить его вдребезги. Я нырнул в тишину и сумрак квартиры, закрыв за собой окно, приподнял маску и принюхался: нет, ни следа того тошнотворного запаха, который издавали чудовищные щупальца. Огляделся по сторонам, но кабинет Отто, каким я помню его, совершенно не изменился. Я даже усомнился на мгновение, а не привиделось ли мне его лицо тогда, не сыграла ли злую шутку усталость от сражения, и головой тогда я хорошо приложился… Но нет, это несомненно был он, и он оставил меня в живых, хотя с легкостью сумел бы прикончить. Вероятно, своего монстра он выпускает только снаружи. Дверь в кабинет была распахнута и вела в темный коридор, но я решил пока ограничиться одной комнатой. Оглядывая её, я ощутил горечь: сколько раз я приходил сюда как гость, пил чай с булочками, слушал умную речь Отто, восхищался его гением и мечтал помогать человечеству так же, как он. И когда обрел свои способности, я утешал себя тем, что хоть не обладаю гениальным разумом Октавиуса, однако могу помогать людям хоть так. И вот теперь он стал злодеем, и я никогда уже не посижу у него в гостях за чашечкой чая… Весь в грустных мыслях, я наклонился к его столу и рассеянно взял в руки потрепанный листок, который так отличался от остальных бумаг, лежащих в полном порядке и заполненных аккуратным бисерным почерком Отто или отпечатанных на машинке. Буквы были явно не английские, я таких раньше и не видел, один сплошной текст без пробелов и знаков препинания. Внизу листа небрежной рукой был начертан рисунок — некое существо с крыльями, тремя глазами и щупальцами вместо рта, с телом, покрытым чешуей. Существо сидело в ожидании — я понял это при одном взгляде на рисунок, нетерпением была полна вся его поза. Больше всего странное создание походило на осьминога, которого кто-то решил насадить на человеческое тело вместо головы. קת'הולו מחכה — гласила надпись. Я задумчиво провел по ней пальцами, наконец, решившись, сложил листок вчетверо и засунул под костюм, решив завтра сходить в библиотеку и, взяв несколько книг на разных языках, от арабского до японского, распознать хотя бы, что это за письменность. Вдруг все волоски на теле встали дыбом, меня словно обдало порывом холодного ветра. Я подобрался — и услышал, как в замке поворачивается ключ. В стекле книжного шкафа отразилась открывающаяся дверь, крупная человеческая фигура. Доктор Октавиус! И пусть коридор был длинный, я решил немедленно бежать. Метнулся к окну, потянулся к створке, проклиная себя за то, что закрыл его тогда — и тотчас меня что-то схватило, оторвало от пола и с силой приложило о шкаф. Потом пришел знакомый тошнотворный запах. Помутившимся зрением я увидел, как вслед за своими щупальцами медленно-медленно в кабинет вплывает Отто Октавиус. — О, Питер! Какой приятный сюрприз, — произнес он добродушно. — Что привело тебя ко мне? — Хотел попить с вами чаю, — прохрипел я, потому что щупальца сдавили горло, а губы мои были разбиты и еле шевелились. — Плохо приходить без приглашения, — пожурил меня Отто. — И в прошлую нашу встречу ты заявился нежданным и испортил всю инициацию. — Инициацию? — воскликнул я. Злость победила боль, я оттянул как мог от горла щупальце и забился изо всех сил, пытаясь выбраться. — Вы погубили ту девушку и других людей тоже, вы гнусный убийца! Отто нахмурился: глаза его были закрыты темными круглыми очками, но между бровей легла складка, толстые губы брюзгливо поджались. — Хватит дергаться, — раздраженно бросил он, и щупальца, обхватив мои запястья и лодыжки, растянули меня в воздухе как лягушку на подносе для препарирования. Теперь, когда я не мог двинуть и суставом, изнывая от собственной беспомощности и злости, лицо его разгладилось. — Маски прочь, мой мальчик, — почти ласково произнес Отто, одно из свободных щупалец поддело мою маску и сдёрнуло, открыв лицо. Горло ожгло там, где оно коснулось голой кожи. Затем, к полному моему ужасу, другие щупальца вцепились в ткань костюма и рванули её в разные стороны, обнажая тело. Зашуршав, упал спрятанный лист, но Отто не обратил на это внимания, весь увлеченный… не знаю, как это можно было описать в приличных выражениях, но вскоре я оказался совершенно нагим. На этом мои злоключения не закончились. Лишив меня одежды, щупальца заелозили по коже, и вскоре вся кожа моя горела. — Глупенький смертный, — произнес снисходительно Отто. — Ты её и убил. — Как это? — пролепетал я. — Я пытался спасти ту девушку, я обездвижил её, и если бы не отвлекся на вас… — Ты прервал процесс инициации и не дал разбудить кровь Ктулху, дурачок. Если бы я успел закончить, то она осталась бы полностью в здравом уме и твердой памяти и влилась бы в нашу семью. Меня охватило острое чувство вины. В самом деле, когда я кинулся спасать Вайолет, Отто что-то такое делал с ней, а я не стал разбираться… — Постойте! А как же другие люди, которых находили с такими же ранами? — воскликнул я. Спорить с ним, находясь в унизительном положении, было нелегко, однако своего я достиг: на лице Отто отразилось лёгкое замешательство. Затем он рассмеялся. — Я ведь говорил тебе, что ты весьма сообразительный юноша? Да, иногда разум простого смертного не способен постичь всю мудрость Ктулху, и такие люди сходят с ума. Однако в случае с той девушкой нельзя сказать наверняка, ждал бы её такой же ужасный конец, не вмешайся ты… Кстати, мальчик мой, а знаешь, по каким признакам я отбираю новых членов нашей семьи? Жжение в теле постепенно собиралось и концентрировалось в одном месте моего тела, а именно внизу живота, и скольжения щупалец по телу, в том числе по таким местам его, каких раньше касалось лишь мыло, способствовали тому, что я совершенно позорно возбудился. Продолжать светский разговор в подобном состоянии было невыносимо, и я лишь мотнул головой, стараясь не отдаваться стыдной слабости полностью. — Разумеется, откуда бы тебе это знать? — продолжал Отто. — Так вот, в в конце семнадцатого века на восточном берегу американского континента была деревушка, которую основали ирландские переселенцы. И так вышло, мальчик мой, что они обнаружили нечто, то есть некую сущность… Божественную, если хочешь, и стали поклоняться ей. Особой честью для женщин этой деревни было понести от морского бога. Ты понимаешь, к чему я клоню? — Не особо, — выдохнул я, сил хватало только на борьбу с совершенно неуместным возбуждением. Даже тяжелый запах слизи больше не казался отталкивающим: теперь я различал там нотки похоти, страсти, человеческого пота и жарких объятий. Этот запах заставлял меня желать чего-то большего. Нет, разумеется, не грузного тела Отто с его щупальцами, перед глазами проносились соблазнительные картины то еле одетой Мэри-Джейн, то совершенно нагой Гвен. Речь Отто продолжала журчать около моих горящих ушей. — …судя по всему, ты тоже один из потомков, и в тебе должна остаться кровь морского бога. Когда я рассказывал тебе о сборище «культистов», то рассчитывал, честно говоря, убить двух зайцев — поймать Паука и одновременно заманить тебя на ритуал. Ты должен был стать вторым после той девочки. — О, — только и сумел сказать я. Отто наконец соизволил оглядеть меня с ног до головы; на губах его появилась улыбка, видно, он остался удовлетворен увиденным. Он хлопнул в ладоши. — Ну что же, приступим. Конечно, без заклинаний и совместных сил остальной семьи есть вероятность, что кровь не пробудится, но будем верить в лучшее. Только я открыл рот, чтобы сказать хоть что-то, чтобы попросить о пощаде — мне совсем не хотелось, чтобы тёте Мэй передали моё изуродованное тело, почему-то её было жальче, чем себя — как началось самое страшное. Одно из щупалец, вспухшее, скользкое, с черными прожилками, влезло в мой распахнутый рот, в то же мгновение другое проникло в меня сзади — да, именно туда, о чем и подумать стыдно. «Он сошёл с ума!» — успел подумать я, прежде чем в разуме будто вспыхнула новая звезда, и по телу прошла волна сладостной дрожи. Сейчас уже я могу сообразить, что тот эффект, который оказывала слизь через кожу, многократно усиливался при воздействии на слизистую. Тогда мне казалось, что Отто желает овладеть мной в извращенной форме в отместку за то, что я нарушил его планы, и было стыдно, мучительно и хорошо как никогда. Ещё одно щупальце обхватило мой член, и от торопливых скользящих прикосновений я совсем утратил чувство реальности. Отто приблизил меня к себе, приподнял голову за подбородок, чтобы наши глаза были на одном уровне, и проговорил мне, изнемогающему, плохо соображающему: — Питер, мальчик мой, я нисколько не посягаю на твою честь, но состояние эйфории — обязательное условие для инициации. Точно, полиция определила, что над всеми погибшими надругались, но это как-то забылось за чудовищными смертями несчастных. Щупальце внутри задвигалось, бугристое, толстое, набухшее, причиняя каждым движением почти мучительное удовольствие, тело моё непроизвольно выгнулось дугой, голова откинулась — и пришли видения. Бесконечная, протяжённая, куда хватает взгляда, паутина, переливающаяся всеми цветами радуги, искрящаяся такими оттенками, каких нет в человеческом языке. Двери во множество миров, полные невообразимых чудес и неописуемых ужасов. Тысячи людей с отстраненными, неподвижными лицами, поклоняются мне, а я гляжу на них с огромной высоты десятками глаз… Удовольствие становилось всё сильнее, всё острее, всё выше, я слышал свои стоны — а будто чужие, из своего хрустально-радужного мира наблюдая за человеческим телом Питера Паркера, содрогающегося от оргазма, — пока не взорвалось внутри как динамит, и я не распался на сверкающие осколки. Нет, на множество тонких серебристых паутинок, которые протянулись вокруг, которые охватили всё-всё, весь окружающий мир. Но когда я почти стал всем — и ничем — когда чуть не превратился в пустую бездумную оболочку, которая не видит больше смысла существовать, что-то удержало меня от окончательного исчезновения. Паук, засевший в глубине моей души, один сплошной сгусток тьмы, удержал вместе рассыпающиеся паутинки и соединил их в одну сеть. Моя паутина идёт, идёт, тянется от меня далеко-далеко, через неимоверные расстояния, через моря и океаны, прямо к сердцу того, кто возомнил себя богом! Видение вдруг прервалось — нет, последнее не было видением, я в самом деле пустил паутину, и своей цели она достигла. Зрение моё стало чётким, даже слишком, я уставился прямо в глаза Отто, который мгновенно побледнел и пошатнулся. Изо всех сил я впился зубами в щупальце, что залезло в рот, рот заполнился кислой кровью. Обрубок проворно убрался подальше от моих зубов, и я выплюнул на пол откушенное. — Как смеешь ты? — прошипел я вне себя от захлестнувшего меня бешенства, и это не было злостью юноши на бывшего друга, который оказался злодеем. Это было оскорбленное достоинство кого-то другого, древнего, могущественного, кто не считает Отто даже близко равным себе. — Да как ты позволил себе осквернить тело моего аватара, как вздумал даже подумать о подобном!.. Грузное тело Отто вздрогнуло, как уродливый студень; он не отпустил меня, но хватка ослабла, и даже жжение от слизи по телу утихло. — Ты… ты пробудился? — прошептал он, в глазах за стеклами темных очков плескался страх. — О-о-о-о, — протянул я с жестокой усмешкой, — ты не представляешь, маленький глупый кальмар, кого ты вызвал в своих жалких попытках наделать больше слуг своему господину. Он вскрикнул — тонко, по-женски, щупальца разжались, и я рухнул на пол, отбив колени. Голова чуть прояснилась, и я сделал единственное разумное в этой ситуации — выбросился из окна, высадив стекло. Бежать, бежать, бежать прочь, покуда хватает сил, пока разум ещё ясный, и его не заволокло снова пеленой безумия! К ночи ударил мороз, и всё, что промокло под утренним дождем, заледенело. Я еле удерживался на крышах, пальцы соскальзывали с обычно надежных труб, и только паутина накрепко цеплялась ко всему, а слизь на теле тем более не способствовала большему, так сказать, сцеплению моего тела с различными поверхностями. Мне следовало бы быть осторожнее, но невозможный животный страх толкал и толкал вперед, и даже сорвав ногти, ободрав все колени, хорошенько приложившись пару раз о стены, я стремился оказаться всё дальше и дальше от чудовища. Уже сейчас, когда разум мой спокоен, а кровь холодна, я могу предположить, что случившееся и его выбило из колеи, и только потому он, с его молниеносной реакцией, застопорился. Иначе я не ушел бы. Не думая об этом в те лихорадочные минуты, я мчался прочь; ударивший к ночи мороз немного помог мне, охладив слизь и ослабив её воздействие. Однако по прошествии короткого времени, когда я разогрелся от бега и прыжков, потеплела и слизь, и меня снова стали преследовать видения. Красивая бледная девушка, из одежды на которой было только массивное ожерелье на шее, протягивала мне блюдо, на котором влажно блестели… человеческие сердца? А я смотрел на неё с огромной высоты… …с огромной высоты я рухнул на землю, не удержавшись на краю крыши многоэтажки. Падение моё затормозили развешанные перед окнами веревки для белья, но ударился я так, что не мог вздохнуть почти минуту. Наконец кое-как я поднялся на четвереньки, отполз к стене поближе, за мусорный бак и дал наконец волю чувствам. Что он сделал со мной, что? По роду деятельности я сталкивался с девушками и даже юношами, над которыми надругались. Я помнил их пустые глаза и безвольную дрожь тела, я чувствовал к ним жалость и в то же время внутренне содрогался — не приведи Бог такое перенести. И вот он я, переживший ощущение беспомощности, гадливости, ужаса, когда Отто — я всё ещё называл эту тварь именем человека, которым она когда-то была — обездвижил меня и творил всё, что ему было угодно. И пусть его мотивы были в некой мере возвышеннее, чем у пьяных забулдыг и извращенцев, однако ему точно так же было нужно моё тело, и точно так же плевать на мои чувства и желания, как и на мою жизнь. Противнее всего было то, что со мной это сотворил не какой-то незнакомец, не маньяк, а мой… когда-то, несмотря на разницу в статусе и возрасте, я мог бы назвать его своим другом. Что осталось в нем от себя-человека, я не знал, но он по-прежнему называл меня «мой мальчик», у него были те же интонации, всё так же прищурившись смотрел он на меня своими темными глазами. Как он мог, думал я обморочно, притянув к себе колени и обхватив их руками, чтобы хоть немного согреться. Как он мог. Потом мне в голову пришло, что я оказался куда более везучим, чем прошлые его жертвы, чем несчастная Вайолет, и вообще какой же я герой, если в то время, когда людям грозит такая опасность, думаю о своих чувствах, думаю… о себе. С этими мыслями герой приключенческого романа в мягкой обложке поднялся бы, расправил плечи и двинулся навстречу спасению мира, а я лишь закрыл глаза и наконец погрузился в темноту без видений и кошмаров. *** — Эй, паренек! Ты живой? Что с тобой стряслось? Я с трудом разлепил веки: надо мной стоял мужчина в стареньком пальто, засаленной кепке и лоснящихся от старости брюках. Наверное, рабочий, возвращающийся домой со смены. — Меня… ограбили, — кое-как выговорил я замерзшими губами. — Ох, бедолага, давай помогу, — вздохнул мужчина, протягивая мне красную от холода руку. Я отпрянул, сжался и прежде чем успел сообразить, крикнул: — Не трогайте меня! Он отступил на шаг, озабоченность на лице сменилась жалостью. — Ах ты ж… Не только ограбили тебя, да? Я представил себе, как смотрюсь со стороны: багровые следы от щупалец на запястьях, лодыжках и шее, лицо в синяках, подбородок в крови. И слизь, студенистая слизь по всему телу, которой ни один человек не должен касаться голыми руками. Я вяло улыбнулся и кое-как, пошатываясь, поднялся сам. Пришлось опереться о мусорный бак, потому что голова кружилась. — Вы запачкаетесь. Меня ограбили… и немного побили, — добавил я, не особо надеясь на убедительность. — Ну хоть сверху накинь, — велел сердобольный прохожий и едва ли не силой всучил мне своё пальто, в которое я немедля укутался, потому что вечер стоял промозглый, и ветер гнал мелкий снежок по тротуару. — Пойдем-ка в полицию, — не терпящим возражений тоном сказал мой спаситель и, обхватив меня за талию поверх пальто, потянул за собой. — Нет! Мне нельзя, потому что… — я уперся босыми пятками в обледенелую землю, испуганно заозирался в поисках путей отступления и вдруг понял, что я в своём районе. Даже не помня себя от ужаса после неудавшегося «пробуждения», я бежал домой. Осознание обожгло меня: я мог вывести его на тётю Мэй! Ах, черт, он и так знал, кто я, и мог нагрянуть к нам тем же утром, когда я дрых без задних ног после схватки с ним! О чем я только думал… — Я живу на соседней улице, — сказал я, стуча зубами, ноги подкосились, и я чуть не ухватился своими перепачканными руками за штопаный свитер бедняги. Вместо этого я предпочел снова завалиться голым задом на обледенелый асфальт. *** Пока тётя Мэй, охая, ахая и звеня посудой, поила моего спасителя кофе и кормила пирогом, я налил себе ледяной воды, оттерся от проклятой слизи жесткой мочалкой так, что кожа покраснела, и, укутавшись в одеяло, задремал в гостиной на продавленном диване. Листок с рисунком, который я каким-то чудом умудрился подхватить с пола и прихватить с собой и даже сохранить во время моего безумного бегства, я засунул под подушку. Даже если бы сам Отто Октавиус заявился ко мне домой, я лишь попросил бы его дать мне лишнюю минутку сна, а уж после лезть в меня своими щупальцами. Думать о том, что значили видения и кто говорил с Отто вместо меня, кто так напугал его, было выше моих сил. Сквозь сон я слышал, как тётя Мэй уговаривает гостя принять «совсем новое, один раз всего надел» пальто дяди Бена и взять его шапку и кожаные перчатки. Потом снова зазвенела посуда, а я плыл по океанским волнам, окруженный странными светящимися существами, надо мной горели незнакомые звезды, и кто-то звал меня из глубины. — Питер… Питер, проснись. Я открыл глаза и осоловело заморгал. Тётя Мэй стояла надо мной с грелкой и шерстяными носками. — Давай-ка оденемся потеплее и пойдем в свою постельку, — сказала она. — Я приготовила для тебя горячего молока с мёдом. — Тётя Мэй, послушайте… — начал я, лихорадочно соображая, что скажу ей, как объясню, что со мной приключилось снова. В голове было пусто и звонко, как внутри чугунного котла. Она вздохнула и присела рядом на краешек дивана. Положила носки с грелкой на одеяло, протянула руку и мягко коснулась распухшей щеки. — В какие неприятности ты опять попал, мой Паучок? — спросила тётя Мэй.