Еще одно удовольствие

      — Два удовольствия сразу.       — В смысле?       — Вода и обнаженная женщина. Бизон стискивает мокрую ткань, выжимая драгоценные капли воды, и смотрит на Муру так, что под кожей растекается лава. Жене хватает выдержки натянуто рассмеяться: «Да иди ты… Молодежь!», когда и Дав залипает на открывшийся вид, будто напрочь забыв, где они находятся и почему оказались здесь… Натягивая на себя сырую футболку, будто заслоняясь, отгораживаясь от мужских заинтересованных взглядов, Мура невольно ежится, как от озноба — и это когда обжигающее солнце, раскаленный воздух и невыносимая духота плавят изнутри и снаружи. И совсем не ко времени какой-то ехидный внутренний голос подначивает насмешливо: а будь они в другой ситуации… Позволила бы она себе что-нибудь лишнее, слабея, теряясь, разгораясь под этим пристально-изучающим взглядом, до дрожи пробирающим своей откровенностью? Или также бы отмахнулась, отшутилась, запрещая себе прислушаться к своим желаниям, ощущениям, мыслям?..

---

Женя не знает, что жжет сильнее — беспощадное южное солнце или неотступный взгляд Бизона на узкой горной тропе. Его шутливое «дамы вперед» теперь не кажется ей столь простодушным, когда, едва не налетев на нее в крутом повороте, Тарасов останавливается, буквально влепившись в нее всем телом. И без того распаренные щеки опаляет нестерпимым румянцем — но тут совсем рядом мертвенную удушливую тишину разбивает ровный гул водопада, и это кажется настоящим спасением. Не только от жажды… Когда вода рядом взрывается брызгами, Мура замирает на полпути, так и не стянув насквозь промокшую футболку, облепившую, будто вторая кожа — и даже не осознает сейчас, насколько вызывающе-нескромно выглядит в этот момент, застыв с вскинутыми руками, бесстыдно выставляя себя напоказ боевому товарищу, который совсем не спешит отворачиваться, соблюдая хоть подобие каких-то приличий. Любуется. И думает о том, что прозвище «Русалка» Женьке подходит куда как больше, нежели Багире со всеми ее навыками отменного боевого пловца. Русалка — вот она, растерянная синеглазая безупречность среди оглушительно ревущих потоков срывающегося со скалы водопада… И отводить глаза вовсе не хочется — хочется разглядывать, изучать, наблюдать, хотя знаешь прекрасно: чуть зазеваешься — утащит на дно, и поминай как звали…       — Борь, отвернись! — чуть подрагивающий голос вибрирует настороженной хрипотцой. Забавно отфыркиваясь, Бизон подплывает ближе — большой добродушный медведь, весь излучающий спокойную, уверенную, дикую силу.       — Женька, ты чего, меня стесняешься, что ли? — смеется беззлобно, любуясь тем, как липнут к обожженной горячим солнцем тонкой коже влажные русые волосы — такие легкие, мягкие, шелковистые даже на вид. И внезапно острое желание ощутить их гладкость, перебирая, пропуская сквозь пальцы, заставляет замереть от неожиданности, буквально оглушив.       — Вот еще! — сердито фыркает Мура, разворачиваясь спиной и медленно стягивая футболку. Атласная кожа, рельеф проступающих позвонков, роскошные локоны, хлынувшие на спину… Ну как тут отвести глаза, когда все внутри будто стягивает тугим узлом — и просто смотреть уже возмутительно мало… Очень к месту вспоминается та дурацкая шуточка про стриптиз — и в горле становится сухо. Тарасов благодарит неизвестно кого, что первым сообразил напроситься с Женькой в эту их «экспедицию», а мысль, что вместо него кто-то другой, хоть тот же Дав, мог оказаться более удачливым наблюдателем, вдруг вызывает необъяснимое раздражение. И сейчас он даже рад, что интересное зрелище в тот раз сорвалось — делить столь восхитительные кадры с кем-то еще он решительно не готов… Когда большие теплые ладони ложатся на плечи, Мура вздрагивает всем телом. Но почему-то скинуть так уверенно, по-хозяйски устроившиеся руки не может. А когда сильные пальцы касаются шеи, проходятся по плечам, растирая, разминая затекшие мышцы, высвобождая от напряженных зажимов и всей накопившейся усталости, сдержать расслабленно-довольный стон не получается ну никак. Бизон замирает. Мерные поглаживающие движения прекращают свой ход, и Женя недовольно поджимает губы — почему все обрывается в самом разгаре, на самом интересном, когда она даже не успела прочувствовать, насладиться, впитать эти распаляющие ласки? Тяжелое, надсадно-раскаленное дыхание касается шеи. Ладонь неспешно проходится по плечу, соскальзывает вниз, накрывает грудь… Проконтролировать рваный полустон-полувздох не удается — и Мура выдает себя с головой, слыша сзади довольную усмешку Бизона. Но он никуда не спешит, давая ей время привыкнуть, а если что-то не так — отступить, отыграть назад… Женя сама подается к нему, тесно прижимаясь к мокрому крепкому мужскому телу; польщенно улыбается, чувствуя, что он до предела напряжен — и нетерпеливо трется бедром, капризно хмурясь: они же оба хотят одного и того же, какого черта он медлит?..       — Ишь ты, какая шустрая, — обжигает снисходительный смешок над самым ухом. Вторая ладонь столь же дразняще-неспешно проходится вниз — от изгиба шеи, к выступам ключиц, по груди вниз — к гладкому животу, затем ниже, ныряя в прохладу прозрачных вод — и одновременное ощущение горячих пальцев и холодной воды вызывает двойную дрожь. А когда рука нахально втискивается между бедер, сменяя неторопливые легкие ласки бесцеремонно-пошлыми, выбивающими стоны движениями, Мура сквозь волны накатывающего удовольствия успевает подумать, что если он не прекратит над ней издеваться… Додумать не успевает. Бизон резко разворачивает ее к себе, придерживая за бедра, притискивает так тесно, что с губ снова срывается хриплый жаждущий стон — и тут же тает под долгим, глубоким, уверенным поцелуем. Женя болезненно впивается пальцами в мощные плечи, даже не задумываясь, что рваные полосы от ногтей оставят на коже отметины. Ледяные неукротимые потоки, громыхая совсем рядом, заглушают, затирают мужские сдавленно-рычащие стоны, женские умоляюще-сладкие вскрики, два сумасшедших хриплых дыхания, слитых в одно… Когда финальный резкий, почти грубый толчок пронзает насквозь крупной дрожью, Мура кричит так, что срывается голос. Она и сама срывается тоже — куда-то в темную раскаленную бездну бессмысленности, где нет ни стыда, ни раскаяния, ни сожалений — ничего, кроме всецелого, оглушительного, до краев наполняющего наслаждения, напрочь отшибающего мозги… Выползает на берег, едва держась на ногах. Если бы Бизон не тащил ее в своих железных тисках, наверное, рухнула бы прямо в кипящие волны… А Тарасов вовсе не спешит ее отпускать. Нависает над ней так, что закрывает небо. Хотя насмешливые голубые глаза напротив вполне могут соперничать оттенком с ясным южным небом — но сейчас это небо предвещает грозу. И кое-что еще, от чего слабеют колени.       — Борь, уймись, — медленно, через силу, даже не шепотом — выдохом. — Я больше не могу…       — Зато я могу, — самодовольная усмешка и нависшее сверху крепкое горячее тело. — Просто расслабься и получай удовольствие… Мура лишь прикрывает глаза. Сил хватает только на то, чтобы запрокинуть голову, открывая доступ для отрывистых жгучих поцелуев, вспышками скользящих по линии шеи, плеч, груди… Хочется податься навстречу, прижаться тесно-тесно, чувствуя его тело своим, обхватить за плечи, притискиваясь, сплетаясь в единое, но руки будто свинцовые, тело непослушное и странно легкое одновременно, и единственное, что ей остается — действительно расслабиться, полностью отдаваясь во власть удовольствия. Теперь это не вспышка молнии, пронзившей до основания — теперь это горячие волны, накатывающие одна за другой, приближая девятый вал, вершину, запредельную точку восторга… Она дрожит, мечется на смятой траве, задыхаясь, бессмысленно, требовательно толкаясь навстречу размеренным, плавным движениям, цепляясь пальцами за какие-то травинки и листья, будто боясь потерять последнюю связь с уплывающей куда-то реальностью… И выгибается дугой, замирает, жадно ловя последние, завершающие, отгорающие отблески наслаждения, тут же измученно, безвольно распластавшись на земле. Она не чувствует уже ничего. Даже своего тела — кажется, оно все стало одним сплошным наслаждением, которое впиталось в каждую клеточку, разбавило кровь, искрами рассыпалось где-то под кожей… Чувствует на себе изучающий взгляд Бизона — но может ответить лишь трепетанием ресниц, не желая выныривать из этого тягучего омута не остывшего до конца сумасшествия. Тарасов замирает, несколько мгновений пристально смотря на нее — идеальные крепкие ноги, бесстыдно разведенные в стороны, словно крылья раскинутые руки, разметавшиеся по траве волосы с какими-то мелкими дикими цветками, запутавшимися в светлых прядях…       — Никогда не видел, чтобы женщина после секса была так обалденно красива, — хрипит, проводя кончиками пальцев вдоль линии ключиц. И не может отказать себе еще в одном маленьком удовольствии — наклоняется, оставляя памятную отметину на плече, точно там, где космическими разводами переливается синяк от приклада. Мура слабо улыбается этой собственнической выходке и наконец открывает глаза, медленно потягиваясь с грацией разнежившейся довольной кошки. В конце концов, пять минут ничего не решают, а Бизону еще нужно набрать воды — и у нее достаточно времени, чтобы прийти в себя и перестроиться, явившись перед ребятами как ни в чем не бывало…       — Надо будет ночью еще разок сюда наведаться, — многозначительно усмехается Тарасов, с интересом наблюдая за тем, как Мура натягивает футболку и закалывает волосы в привычный небрежный узел. — За водичкой…