У самого синего моря...

Доктор сказал: – Яков Платонович, вы конечно владелец самой знаменитой затонской недвижимости, но хочу вам напомнить, что место занято. Придётся искать какой-то иной выход из положения. Штольман катнул желваки, но ответил тоже шуткой: – Ну, так при необходимости квартиранта можно и выселить. Положить согласно заслугам. И подписать: «Жан Лассаль, шпион и убийца». А недвижимость использовать по назначению. Анна Викторовна открыла рот и взмахнула рукой. Категорически не нравился ей этот погребальный юмор. Штольман её жест проигнорировал, а Зуев невозмутимо продолжил, пряча стетоскоп в саквояж: – Впрочем, за давностию лет, полагаю, от квартиранта там немногое осталось. Тем более что он, говорят, ещё и сгорел. Так что вполне возможно подселение. Вы как, не против? Штольман возмутился: – Доктор, вы с ума сошли? Это же не в общежитии имени Парижской Коммуны ночь на соседних койках провести. Вечность, как-никак! – Вот и я вам говорю: не спешите, – тонко улыбнулся Николай Евсеевич. – Гораздо проще последовать медицинским предписаниям, чем бок о бок с убийцей до скончания времён лежать. Яков Платонович отвернулся к окну и принялся молча застёгивать рубашку. Желваки при этом всё так же катал. На этом поле доктор его сегодня переиграл. По части мрачных шуток с Зуевым тягаться даже Штольману трудновато. Попробовать подтолкнуть ситуацию? – А я ведь Чёрного моря не видела никогда, – как бы невзначай вздохнула Анна Викторовна. – Вы Средиземное видели, – ядовито ответил Яков Платонович. – Не думаю, что они как-то отличаются. Просто много солёной воды… – он вдруг тяжко вздохнул и хмуро закончил. – …и отдыхающих. Он и прежде отчаянно сопротивлялся всем попыткам завлечь его на морские курорты. Пляж Штольман именовал «лежбищем богатых бездельников». Дни, заполненные купанием, прогулками, играми в мяч и серсо, казались ему бездарно вырванными из жизни. Отдыхать Яков Платонович никогда не умел. А единственный раз, когда Анне Викторовне удалось вытащить его на побережье, обернулся детективным расследованием, разумеется. Но на этот раз она была намерена настоять на своём. И на её стороне помимо доктора были Вера, Вася, Митя, Евграшин и весь затонский райотдел милиции. Штольман простудился в апреле, возвращаясь поездом из Твери. Что-то там случилось на путях, из-за чего поезд встал на четыре часа. Утомлённый дорогой Яков задремал в углу, прислонившись к стенке вагона, и его продуло из разбитого окна. Он стойко игнорировал недомогание, отказываясь поверить, что всё это всерьёз. Ну, не может героический сыщик так вульгарно простыть! – Анна Викторовна, но это же чушь! – любимое словечко он всегда забавно тянул, но на этот раз произнести его в обычной манере не удалось – захлебнулся кашлем. Когда поднялась температура, а кашель сделался болезненным, он согласился на Ванькины народные рецепты. Испробовал даже луковицу в молоке, но было уже поздно. Дело дошло до воспаления лёгких. Вначале его лечил участковый врач – пожилой доктор Куприянов. И какое-то время Яков его даже слушался, но потом доктор сам всё испортил. – А вообще-то, батенька, на покой вам пора, – степенно заметил он, в очередной раз прослушав лёгкие своего беспокойного пациента. – В наши годы… – В ваши годы! – ядовито парировал Штольман, презрительно глядя на доктора, что был годами даже несколько моложе сыщика, но не в пример последнему грузен и одышлив. – Когда мне в утиль пора будет, это я сам как-нибудь решу. А пока такой радости преступному элементу не доставлю. И настрого приказал жене и сыну: – Если снова явится этот эскулап, гоните его в шею. Я совершенно здоров! И уже на следующий день упрямо отправился в отделение, хотя кашель и не думал отступать. И не проходил вот уже скоро два месяца. Анну это беспокоило. Как бы Яков ни храбрился, нынешней зимой ему сравнялось семьдесят четыре года. К тому же, он родом из Петербурга. Самый чахоточный город России. Неровен час… Доктор Зуев, принявший эстафету у доктора Куприянова, сказал, что это дело поправимое, но следует хотя бы пару месяцев провести в тёплом и сухом климате. Погреться на солнышке, подышать морским воздухом. – Почему бы вам не съездить в Крым? Первое возражение было вполне ожидаемо: – Я на солнышке греться буду, а кто работать? – Вася прекрасно справляется, – сухо ответила Анна Викторовна. Развивать эту тему не хотелось. История двухлетней давности с панютинским мандатом дорого обошлась отделению. Из Твери зачастили проверяющие, сверлившие затонских милиционеров пронзительными взглядами, словно в каждом подозревали врага трудового народа. Видно было, что шляпа и трость начальника угро рождали у них чувства самые недобрые. И однажды Штольман сам предложил выход, который устроил бы тверское начальство. – Я предателя проморгал, мне и ответ держать. Давай, Евграшин, вали, как на мёртвого. Мне взыскание, а Василия ставь начальником угро. Он уже давно готов, сам знаешь. По поводу такой несправедливости переживало всё отделение, а Вася – больше всех. Но поделать и впрямь ничего было нельзя. Отношение к старым спецам, без которых советская власть пока ещё не могла обойтись, становилось всё более прохладным. Получив голову Штольмана на блюде, комиссия отбыла, полностью удовлетворённая. А Яков Платонович продолжил служить – теперь уже под началом своего ученика и зятя. Поначалу все старались делать вид, что ничего не изменилось, но Яков всё чаще говорил: «Сами, Василий Степанович!» И Вася, действительно, научился справляться сам. Когда Штольман попробовал увильнуть от курорта под предлогом службы, Вася только молча кивнул головой, подтверждая слова Анны Викторовны: без тестя он обойдётся. Яков Платонович хмуро выдохнул и отвернулся к окну, словно собирался за ним разглядеть новые аргументы. И, кажется, разглядел. – Анна Викторовна, а школу вы на кого оставите? По мнению Анны, приём был вовсе уже запрещённый. Ведь прекрасно же знает, что у директора не бывает ни каникул, ни отпусков! О том, чтобы поехать одному, Штольман, кажется, даже не задумывался. К счастью, на этот раз ей было чем крыть. – На Аврору Семёновну, разумеется! Учитель русского языка и завуч Аврора Семёновна была человеком надёжным. Если что и можно было ей поставить в вину, так это излишнюю восторженность. Впрочем, а чего ещё от неё можно ожидать? Авроре Семёновне исполнилось тридцать лет, и имя её появилось не вследствие повальной революционной моды, а было получено при рождении. Следовательно, бедняжка являла собой ярчайший пример жертвы буйного гения Ребушинского. Понимая это, Анна всегда снисходительно смотрела на некоторую экзальтированность завуча. Летнему ремонту школы она помехой не станет. Там всего-то дела – побелить в классах и парты покрасить. Взгляд Якова Платоновича заскользил по комнате в поисках хоть какой-то поддержки и внезапно вспыхнул торжеством. Анна Викторовна уже заранее догадалась, что он сейчас скажет. – Мы, значит, в Крым, а с Яковом Васильевичем кто сидеть будет? Внук, услыхавший своё имя, поднял голову и внимательно посмотрел на деда. Как обычно, он не издал ни звука, но, видимо, что-то такое решил про себя, потому что поднялся с полу, где возился с деревянной лошадкой, вырезанной для него дядькой Иваном, и деловито потопал к Якову Платоновичу. – Вот именно! – с тихим торжеством заявил Штольман, поднимая на руки Яшу-младшего. Яков Васильевич появился на свет в мае двадцать четвёртого. Вера провела в декретном отпуске положенные четыре месяца, а потом начались трудовые будни. При таких занятых родителях и деде с бабкой, которые всё никак не могли уйти на покой, сидеть с малышом было попросту некому. Народу вокруг много, но каждый мог выделить из своего распорядка считанные часы. В конечном итоге был составлен некий «график полива пальмы», как иронически обозвал его Яков Платоныч. По этому графику в очередь дежурили с Васиным первенцем Анна Викторовна, Штольман, Ванька, Наталья Смирная, Алевтина Евграшина и Агриппина Мефодьевна Кудрявцева. Сама Вера, занятая на прокладке электросетей, могла быть с сыном только по выходным. Удивительно, что у семи нянек Яков Васильевич рос вполне себе благополучным. Белобрысый – в отца, он был худеньким, несмотря на вполне здоровый аппетит. Анна Викторовна готова была поклясться, что фигурой он удастся в деда. Тонкий, но крепкий, Яша-младший рано встал на ноги и пошёл. Только говорить пока отказывался, прекрасно обходясь мимикой и жестами. Родителей это беспокоило, деда с бабкой – не очень. «– Все Штольманы не болтунами рождались», – без конца напоминала им Анна Викторовна. Митя вообще молчал до двух лет, а Вера молниеносно перешагнула стадию детского лепета и заговорила сразу чётко и чисто. – И откуда что взялось потом? – пробурчал Вася, косясь на жену и тестя. Он всегда говорил, что у Штольманов зубы в три ряда. – Сам диву даюсь, Василий Степанович, – блеснул недоброй улыбкой Штольман. – Так хорошо было, пока молчали. Нет, туда же – спорить! – А Яков Васильевич будет ходить в детский сад, – хладнокровно заметила Вера. – Ему там понравилось. Егор Фомин, ставший два года назад заведующим Затонским роно, открыл не только коммуну для бывших беспризорников, но и ясли для детей работниц. Ясли располагались в бывшем особняке Бенциановых, восстановленном и приведённом в порядок. В парке перед домом поставили деревянные беседки и коробки-песочницы. Оттуда день-деньской раздавался счастливый писк малышни. А городские кумушки умилялись и смахивали слезу при виде вереницы послушных карапузов, топающих на прогулку вслед за юной нянечкой в одинаковых белых панамках, пошитых на общественных началах местной артелью «Волжская заря». Неделю назад такая же панамка появилась и у Якова Васильевича. Убедившись, что ничего интересного у взрослых не происходит, Яков Васильевич слез с дедовых рук и степенно направился к своим игрушкам. Суровый мужичок-с-ноготок. По имени-отчеству его всё чаще именовали уже не только в семье, и, кажется, это начинало накладывать отпечаток на его характер. Поначалу Штольман ворчал, что это была неудачная идея – дать внуку его имя. Дескать, путаницы теперь не избежать. Но благодаря отчеству всё как-то само утряслось. – И ты, Брут? – горько хмыкнул дед, чувствуя, как самый важный аргумент уходит от него в буквальном смысле слова. Но победу торжествовать было ещё рано. С годами упрямства у Штольмана ничуть не убавилось. Он был разбит наголову по всем фронтам, но сдаваться пока и не думал. Напротив, по угрюмому выражению его лица домашние ясно видели, что он готовит новую порцию возражений. Наступал момент истины, когда крыть было уже нечем, и на божий свет проступали истинные причины его протестов. – И как вы себе это видите? – желчно осведомился он. – Я в белом панаме – среди нэпманов где-нибудь на ялтинской набережной? Картина и впрямь была непредставимая. Но тут разговор вмешался до сих пор молчавший Иван: – А что, в Крыму кроме Ялты других городов нет? Яков обернулся к нему, и внезапно в глубине его глаз Анна увидела тень сомнения. Эту тень не успел разглядеть никто, кроме неё, но она прекрасно знала, что скрывается за его недомолвками, и как выглядят его колебания. Обмануться было нельзя – Штольман заколебался! Чем это было вызвано, она ещё понять не могла, но сделала незаметный знак детям, чтобы немедленно переставали спорить. Процесс запущен, теперь Яков Платоныч будет спорить с самим собой. Штольман, разозлённый, должно быть, не вовремя посетившей его мыслью о капитуляции, сердито дёрнул головой и ушёл во двор на лавочку, чтобы в одиночестве грызть кулак. – И что теперь? – почти беззвучно сказала Вера, незаметно подглядывая за ним в окно. – Не знаю, – также тихо ответила Анна Викторовна. – Подождём. А я при случае поговорю с отцом Серапионом. Несмотря на весь свой опыт общения со сверхъестественным, в бога Яков Платоныч так и не уверовал. Но регулярно ходил к батюшке играть в шахматы и беседовать о жизни. Если кто и мог понять, почему Штольман вдруг заколебался, так это только лучший друг. Анна Викторовна нанесла ему визит уже на следующий день. – Так дело ясное, дочь моя, – против обыкновения без шуток ответил неистовый батюшка. – У него отец в Крымскую погиб? Анна поразилась тому, как такая простая мысль раньше не пришла ей в голову. – Годы у него уже такие, что поневоле тянет всякие итоги подводить. Ну, и я при случае намекну, что жизнь прожил, а у могилы отца не был. Поглядим, может сие лекарство и подействует. Помог ли отец Серапион, или сам Яков со временем пришёл к этой мысли, но неделю спустя он внезапно заявил после ужина: – Если уж ехать в Крым, так только в Севастополь. От неожиданности Анна уронила чашку, которую полоскала в тазу. Ванька издал радостный вопль и подпрыгнул, дрыгая босыми пятками. Вера с Васей переглянулись и расплылись в одинаково блаженных улыбках. Штольман окинул ликующее семейство ледяным взглядом, катнул желваки на щеках, но ничего не сказал. Он не любил признавать поражение. И сполна отыгрался на близких, когда пришла пора собираться. Вначале пытался уверить Ваньку, будто с такими оценками по математике брать его в Крым никак не следует. Но Ванька и не думал расстраиваться. На его сторону встала мать, заявившая, что проэкзаменовать отстающего она сможет и в Севастополе, и по дороге. А Вера с усмешкой добавила: – Папочка, не спорь! Поедешь, как природный граф – с личным доктором. Последний бой с мужем Анна Викторовна выдержала из-за шляпы. В Затонске Штольман в пир и в мир носил тёмно-синий костюм, пошитый Зямой Шварцем три года назад. Но для крымской жары такой наряд совсем не подходил. По счастью, на дне одного из чемоданов, приехавших ещё из Парижа, сохранился белый льняной костюм, в котором Яков когда-то ездил в Нарбонну. Его не удалось обменять на толкучке в трудные времена, так он и уцелел, дождавшись своего часа. С одеждой у Штольмана были парадоксальные отношения. Он мог аккуратно носить костюм годами, так что ему сносу не было, а потом в лохмотья изорвать его в какой-нибудь стычке. Летней французской тройке повезло. И она была ему практически впору, разве что начала чуть болтаться. – Вот и прекрасно! – сказала Анна Викторовна, обозревая статную фигуру мужа. – Только умоляю тебя, не надевай эту шляпу! Она уже на воронье гнездо похожа. Последняя реплика вырвалась у неё, когда Яков увенчал свой белоснежный туалет потрёпанным чёрным котелком. – Яша, в ней же нельзя ходить – она от старости седая! – Я тоже седой, – пробурчал Штольман. – А в чём же мне ехать? В кепке? – выражение на его лице при этих словах было непередаваемым. Вопрос о шляпе едва не перерос в новый раунд споров о целесообразности поездки. Выручил доктор Зуев, прервавший разгорающийся конфликт поспешной репликой: – Погодите, у меня есть средство, соответствующее показаниям! Средство, прописанное доктором, оказалось практически новой соломенной шляпой с широкими полями. Николай Евсеевич был записным щёголем и время от времени добывал подобные вещи, делавшие смуглого красавца-врача поистине неотразимым. Примерив подарок доктора и обозрев себя в зеркало, Яков Платоныч недовольно пробурчал: – Мне кажется, я похож на гриб. Бледную поганку или что-то вроде того. Но Анна уже видела, что он сдаётся. Шляпа выглядела элегантной. – Портсигара не хватает, – вдруг сказал Василий. – С Долли и Аполлоном. – Нет уж, это по вашей части, – хмыкнул Штольман. – Мне табаку не надо – ни с Долли, ни без неё. – Бать, а ты, правда, никогда не курил? – вклинился неугомонный штольманёнок. Сам Ванька был грешен, приучившись смолить махорку в суровом беспризорном детстве. Чтобы отучить его, родители прибегали к запретам и разъяснениям, но, несмотря на все доводы, от его одежды частенько пахло табаком. Но примерно год назад Иван проиграл Штольману «американку» и вынужден был дать слово никогда больше не курить. – Отчего же? – хмыкнул сыщик. – Курил ровно один раз. И этого мне на всю жизнь хватило. – А расскажи! – Да чушь это, – отмахнулся Яков Платонович. – В корпусе меня не слишком любили, но обычно связываться боялись. Я ведь срывался мгновенно. У меня даже кличка была – «Дурак бешеный». Но однажды в последнем классе таки взяли «на слабо», что не сумею выкурить зараз полпачки египетских папирос. Папиросы «Le Cair» считались тоньше прочих, но выкурить дюжину... Я осилил пять и потерял сознание. Даже спорщики перепугались. – Получается, спор ты проиграл? – спросил Ванька с сомнением. – Разумеется, – сухо ответил Яков Платонович. – Страшное дело – это «слабо», сколько глупостей через него было совершено и ещё совершится! Так что нет, Василий Степанович, обойдёмся как-нибудь без портсигара. И без того опасаюсь, что вид у меня чрезмерно буржуазный. Как бы неприятностей не нажить. Анна Викторовна мысленно сплюнула через левое плечо. А вид у него был вовсе не буржуазный. Героический, как всегда. Её Штольман даже в свои годы оставался красавцем. А теперь ещё и в белой шляпе!