Солнечно

Утра в Москве солнечные. Какие-то словно украденные из советских кинофильмов, светлые, расцвеченные золотым. Несколько минут на то, чтобы рассматривать блики на потолке и не вспоминать. Старательно не думать о том, что пора подниматься, через силу завтракать и ехать на работу, где на столе лежит очередная серая картонная папка. Совершенно не вяжущаяся с этим теплым солнечным утром. Женя просыпается всегда как по щелчку, стоит только рядом с ним пошевелиться (если можно сказать «всегда» про жалкие несколько раз). Смотрит вопросительно и как будто с подозрением. Потом, удовлетворившись или не дождавшись нужной реплики, отворачивается, оставляя на виду только профиль. В профиль он как-то спокойнее, лучше. Может быть, потому, что не нужно сталкиваться с испытующим взглядом и можно безнаказанно рассматривать: вздернутый нос, густые темные ресницы, морщинки в углу глаза, смятые на виске короткие волосы. Если спуститься взглядом ниже, туда, где одеяло сползло до пояса, открывая загорелую обнаженную грудь… Впрочем, спускаться нельзя — ни взглядом, ни касанием. Это всё осталось в душной ночной темноте. Того, ночного, Женю было можно. А этот, привычный, дневной, готов огрызаться, даже если подойти к нему слишком близко. — Ненавижу, — словно в подтверждение этой мысли озвучивает Женя. — Кого? — Вставать раньше девяти утра ненавижу. Кого, кого… — Зачем тогда в милицию пошел? — Наносить, блядь, добро и справедливость, Валер… Глупые у тебя вопросы... Он садится на постели, окончательно избавившись от одеяла. Даже не пытается выглядеть соблазнительно. Горбит плечи, недовольно жмурится, встряхивается как мокрая собака, что-то матерно ворча под нос. Скребёт пальцами резкую линию челюсти. Серьезно объявляет: — Бриться пойду, а то как пиздец… Словно взвод солдат ебал. Последнее явно относится не к бритью. И даже вряд ли к стараниям Валеры на постельном фронте. Скорее всего — к старому матрасу, из которого торчат пружины, мешая толком улечься. — Ты смейся-смейся, — даже беззвучную его улыбку Женя с профессиональной дотошностью замечает. — Я-то вечером поеду на служебную квартиру, а тебе снова здесь спать. — Я и так здесь каждый день сплю, — Валера легкомысленно пожимает плечами, продолжая лежать. Торопиться некуда, ванная теперь занята надолго. Солнечные лучи вычерчивают квадраты на ещё не остывшем одеяле. Разве что встать и сварить кофе?

***

С кофе выходит как-то бестолково. Сначала он пытается убежать и изгадить плиту, во второй раз и вовсе не закипает. Бывают такие дни, когда никак не можешь проснуться. Когда плюнуть бы на всё и оставаться в постели, позволяя миру за окном сойти с ума без твоего участия. — Не спать, — Женя подходит со спины беззвучно, тычется носом в загривок, заставляя вздрогнуть, но сразу отстраняется. Не прикасаясь, протягивает руку и выключает газ. — Все равно испортил, — констатирует Валера, не уточняя, кто из них двоих окончательно превратил кофе в мутную горькую жижу. Стоит засчитать, что упорными совместными усилиями. — Пофиг. Давай чай? — Давай, — соглашается Валера. — Сам. Можно завести ладонь за голову и наощупь коснуться чужой скулы. Или мокрых волос — это как повезет. Можно — и нельзя. От этого касания сразу же уклонятся, избегая его. — Сам давай, я в душ пойду, — ещё раз напоминает он. — Угу, — невнятно соглашается Женя. Значит, сделает. Он не трогает руками, не укладывает ладони широко и по-хозяйски на бедра. Просто стоит позади, ровно и жарко дыша в плечо. — Жень? — Валера замирает, ещё не понимая, что боится спугнуть. Что вообще должно произойти? — Здесь, — послушно откликаются сзади. Дыхание становится ближе, щекотно касается шеи, прохладная щека — гладко выбритая — коротко прижимается к коже, кончик носа проезжается по линии волос. А потом ощущение чужого присутствия пропадает. Остаётся только слабое смущение — черт его знает, чем сам он, Валера, пахнет после почти бессонной ночи. Вряд ли настолько приятно, чтобы довольно собственнически жмуриться, как это делает Женя, усевшийся на подоконник. — Чай, — для верности глубоко и медленно вдохнув, ещё раз напоминает Валера. — И на работу. Опоздали уже пять раз. — Четыре, — исправляет Женя, тряхнув запястьем с наручными часами. — Пока раза четыре. Но пять тоже опоздаем.