***
Фрэнк Сандерленд родился в очень неспокойное время — за Великой Депрессией сразу же последовала Вторая мировая война. Своё детство он помнил очень плохо. Всю страну трясло, его отца мобилизовали в армию, и там он погиб под бомбами — письмо об этом маме Фрэнка пришло больше, чем через год. До того, как отправиться на фронт, его папа работал простым рабочим на автозаводе, и в семье было практически нечего есть. Овдовев, мама Фрэнка поняла, что с маленьким ребёнком ей будет проще перебраться в деревню — там точно так же уныло и голодно, но хотя бы что-то растёт на участке, не нужно ждать унизительных подачек от владельцев автоконцерна. На ферме Фрэнку не слишком понравилось — всё в грязи, песке и глине, коровы громко мычат и воняют, свиней он вообще пугался и старался держаться от них подальше. Вот красивые кукурузные поля он любил, всегда творчески подходил к созданию пугал и нарядов для них; а ещё его хвалил столяр, отмечал, что у мальчика твёрдая рука. Мама вышла замуж во второй раз, но дети у неё больше не получались. Новый супруг матери настораживал Фрэнка — по выходным любил выпить с друзьями, и они вместе сидели в амбаре, жалуясь друг другу на жизнь, за глаза оскорбляли жён и детей... В те дни, когда от отчима пахло спиртным, он мог ударить Фрэнка, обозвать наёбышем, запереть в комнате. Но Фрэнк ничего не рассказывал маме. Она и так много трудилась в полях, вела хозяйство, закатывала огромное количество консервов на зиму, боясь новой волны голода, зачем ей ещё и дурацкие семейные разборки? Фрэнк, повзрослев, быстро научился давать отчиму отпор — он рос сильным, крепко сложенным, с широкими плечами и мощными кулаками, и со стороны казался старше. За ним целыми колоннами вились девчонки, но Фрэнк был занят другим — хотел окончить школу, уехать в город, заработать там денег и получить высшее образование в каком-нибудь университете. Он не знал, зачем ему это нужно, просто жизненный уклад на ферме, её ароматы и внутренние порядки стояли Фрэнку поперёк горла. Мама умерла в пятьдесят девятом году, сразу после того, как Фрэнк успешно сдал выпускные экзамены: заразилась от кого-то гриппом, болезнь перешла сначала в бронхит, потом — в пневмонию... Изнурённый многолетним физическим трудом организм не справился, и она скончалась прямо в больнице. После похорон отчим торжественно навесил на дверь дома замок и объявил, что Фрэнка здесь больше не ждут. Фрэнк ударил его ребром ладони в лицо так, что тот упал, плюнул на него сверху, пнул и пожелал отчиму счастливо сгнить в навозе или утонуть ко всем чертям в дешёвой кукурузной браге. Даже не попытавшись отвоевать свои личные вещи, Фрэнк просто ушёл в никуда. Он поймал попутку на ближайшей трассе и уехал на ней прямиком в Бостон, не имея в кармане даже гнутого цента. В первое время он буквально спал под мостом и мылся в общественном душе, потому что денег ему не хватало даже на самую обветшалую, кишащую клопами койку в общежитии. Позже, через пару лет, его, как когда-то — папу, приняли рабочим на автомобильный завод. Фрэнк, радуясь регулярной зарплате, снял себе комнату, купил новую одежду и начал понемногу откладывать на университет. Он жил в режиме жёсткой экономии, не позволяя себе ничего лишнего, чтобы осуществить свою мечту. Но судьба, как часто бывает, распорядилась по-другому.***
Как бы Фрэнк ни противился тому, что его детство и юность прошли на ферме, полученные им полезные навыки никуда не делись. Он был, что называется, «рукастый»: мог отштукатурить стены, поклеить обои, положить паркет, отремонтировать крышу... Слухи об этом потихоньку распространялись среди его коллег, и некоторые из них, не стесняясь, предлагали Фрэнку подработки. Он никогда не отказывался — здоровье пока не подводило, сил было много, а разнообразить чем-то повседневную рутину хотелось. Однажды Фрэнка пригласили в такой дом, что он замер на пороге, не в силах ступить внутрь. Ему показалось, что как только его нога, обутая в грубый ботинок, коснётся дорогущего ковра, тот сразу же истлеет, и хозяева проклянут деревенщину-Фрэнка до десятого колена. Из дверного проёма выглянула девушка едва ли лет двадцати, и тут ему стало совсем плохо. Та оказалась настоящей красавицей — зеленоглазая золотистая блондинка с налитой, сочной грудью и округлыми бёдрами; мягкое летнее домашнее платье открывало её бледные плечи с лёгкой россыпью веснушек. Девушка удивлённо приподняла брови и скрестила руки на груди. — Ты и есть знакомый моего дяди, который обещал посмотреть мансарду? — голос у неё был приятный, но его слегка портила капризная интонация леди, привыкшей с малолетства жить в достатке и командовать окружающими. — Фрэнк Сазерленд? — Сандерленд, — робко поправил он. — Извини, — она заправила прядь длинных волос за ухо, — у меня память... не очень. Посмотришь? — Да, конечно, — Фрэнк выдохнул и шагнул в прихожую. Ковёр никуда не исчез. — Можешь не разуваться, — отмахнулась девушка, — там всё равно кошмар. Пойдём, скорее, а то опять дождь собирается! Масштаб работы ужаснул его. Ремонт в доме явно делала недобросовестная бригада: сегменты водосточной трубы были неплотно соединены между собой, и большая часть воды выливалась прямо под крышу, разъедая стены и потолок. Под обоями зацвела плесень, потолочное покрытие отсырело и отваливалось кусками... Фрэнк потёр затылок и посмотрел на девушку, которая в ответ глядела на него с надеждой. — Я бы посоветовал Вам, мисс, найти проверенную фирму, которая... — Уже один раз нашли! — вскинулась она. — Это, конечно, не моё дело, — забормотал Фрэнк, — но я не пойму, почему Вы не хотите... — Не твоё, — девушка рухнула на кресло и уронила лицо в ладони. — Я... сказала родителям, что смогу жить одна, что справлюсь, и если они узнают, что я вот так... — ...тогда понял, — Фрэнк задавил ухмылку. — Мне нужно будет поработать тайно, да? — По возможности, — она подняла на него умоляющий взгляд. — Вот, — она сорвалась с места, выхватила из стаканчика карандаш и бегло набросала на листке бумаги число, — такая сумма тебя устроит? Он моргнул несколько раз, ущипнул себя, нервно сглотнул слюну... Юная блондинка в откровенном платье на полном серьёзе предлагала ему за ремонт комнаты столько денег, что хватило бы на два года учёбы. — Более чем, — Фрэнк заставил себя кивнуть. — Вы... как Вас зовут? — Ой! — та порозовела. — Моя память, — она покачала головой, — это катастрофа какая-то. Джудит. Моё имя Джудит. — Рад знакомству, Джудит. Так вот, я один, а дел много... будет долго. Вы торопитесь? — У нас есть время до Дня Благодарения, — прикинула она. — Когда вся семья завалится в гости. — А, ну, это я успею, — на календаре стоял август. Работал Фрэнк старательно и на совесть — сам поменял трубу, укрепил часть черепичной крыши, побелил потолок заново, вычистил со стен плесень и грибки, которые развелись там от сырости... Он поинтересовался у Джудит, какого цвета обои та хотела бы в комнате, но она лишь махнула рукой — «любого, чтоб от старых не сильно отличался». По вечерам Фрэнку было грустно возвращаться в свою пустую и неприветливую комнату в дешёвых апартаментах, и Джудит постепенно начинала чувствовать это. Как-то она даже предложила ему остаться на ночь, но он отказался — со стороны это выглядело для него неприличным. После этой беседы тон их общения сменился. Джудит стала нарочито откровенно одеваться, несмотря на подступившие холода, как бы ненароком прижималась к Фрэнку так, что его сердце замирало, а вся горячая кровь бросалась из головы в пах... Он стоически вытерпел все её уловки и сумел закончить обновление комнаты к середине ноября, за десять дней до праздника. Джудит не обманула — выплатила ему все обещанные деньги. Когда Фрэнк спрятал конверт в карман куртки и собрался уходить, что-то заставило его оглянуться в самый последний миг. Глаза Джудит были полны слёз, и её руки, сцепленные нервно на животе, дрожали. Она выглядела несчастной, брошенной, растерянной — как девочка, которая только что получила отказ от первого красавца школы, о танце с которым мечтала несколько лет. — Что с тобой? — испугался Фрэнк. — Ты... больше никогда не придёшь? — пролепетала она. — Ну, я постарался сделать так, чтобы не понадобилось... Джудит заплакала. Совершенно сбитый с толку, Фрэнк подошёл к ней, но обнять не решился. — Ты надеялась, что я не возьму деньги? Они тебе самой нужны? Так давай я... — Какие деньги! — отчаянно закричала она. — Ты... ты мне нравишься! Очень сильно! Я даже спать не могу из-за тебя! А теперь ты просто уходишь, и всё, как я буду жить?! — Эм-м, Джуди, — он аккуратно назвал её уменьшительной формой имени. — Ты из приличной, обеспеченной семьи. А я до восемнадцати лет крутил хвосты коровам на ферме, мои родители умерли. У нас с тобой нет ничего общего. Твои папа с мамой меня не примут. — Но ты же... — такой красивый, — она подалась к нему и провела подушечкой большого пальца по его щеке. — О-ох, ты бы видел себя со стороны, когда работал... Я даже форточки не закрывала... — её лицо залило краснотой, глаза заблестели в возбуждении. — Джуди... — Фрэнк начал паниковать. — Пожалуйста, — прошептала она, нагло притянула его к себе и впилась в его губы страстным, чувственным поцелуем. До того дня Фрэнку Сандерленду ни разу не доводилось целоваться. Девчонки с фермы его не привлекали, а в городе было не до романтики — выжить бы. Ему нравилась сестра одного из коллег, Мэдди, но та была занята, и Фрэнк держал все свои фантазии при себе. Горячее, сбивчивое дыхание Джуди, её мягкие губы, вкусно пахнущая кожа и шаловливые руки, которые смело скользили по его животу и груди, на несколько минут свели Фрэнка с ума. Он целовал её в ответ, понятия не имея, как это делается, сжимал её бёдра, вдыхал аромат её золотистых волос... Джуди отстранилась и рассеянно улыбнулась. — Ты бы мог остаться на ночь сегодня?.. — игриво спросила она. Это был нокаут. Фрэнк всегда считал себя рациональным человеком, но Джудит, похоже, умела колдовать, потому что в её присутствии он моментально терял рассудок. У неё были необычного цвета радужки — прозрачные, водянисто-зелёные с охристыми ободками, и Фрэнк думал, что Джудит в буквальном смысле этого слова гипнотизировала его своим взглядом. Они занимались безумным, безудержным, бурным сексом, будто в бреду выкрикивая грязные фразы; Джудит нарочно одевалась, как дешёвая девка с трассы, просила делать с ней такие вещи, что у скромного Фрэнка волосы вставали дыбом. Но он смотрел в её неземные глаза и подчинялся — всегда и с удовольствием. Для него не было ничего желаннее, чем приехать домой — к ней домой — и встретить там улыбающуюся, сытую и довольную Джуди, готовую к постельным приключениям. Единственное, о чём он заботился со своей стороны — каждый раз надевал презервативы. Фрэнк в глубине души был не уверен, что за Джудит не бегали ещё человек шесть поклонников, с которыми она творила то же самое. Её ненасытность порой пугала. Дождавшись очередных праздничных выходных, он осторожно попробовал «прощупать почву» через дядюшку Джудит, Чарльза — того самого, что в недобрый час попросил сделать локальный ремонт в её доме. По окончании последнего на неделе рабочего дня они уселись в баре и заказали себе по большой порции тёмного пива с жареными креветками. Фрэнк никак не решался заговорить первым, и неловкая пауза затягивалась. Он, если честно, ни пиво не любил, никакое, ни креветки, но забегаловки вроде этой обычно располагали к откровенным беседам — в них царила особая атмосфера. — Ты, никак, племяшкой моей заинтересовался? — усмехнулся Чарльз. В его усах застряла густая пена, и он промокнул её салфеткой. — Сочувствую. — Скорее... наоборот, — пробормотал он. — Почему?.. — Я надеюсь, она тебя не окрутила уже? — этот вопрос сразил Фрэнка наповал, будто кто-то выстрелил ему в лоб из пистолета. — Она могла бы? — он изо всех сил старался не выдавать напряжение. — Её отселили, потому что она нас всех заколебала, — Чарльз сделал большой глоток. — Её папаша заколачивает деньги, и очень хорошие. Он посадил мою сестру — то есть, маму Джудит — дома, запретил ей работать. Говорит: занимайся хозяйством, делай так, чтоб у нас всё идеально было. Детей в семье двое. Племянник — нормальный парень, а эта же... Знаешь, — он закусил хрустящей креветкой, — мы сначала думали, что артистка растёт, потянется к искусству. Хотели её в киноакадемию отправить... Куда там! — Чарльз махнул рукой. — Ей только в жизни рыдать и драму на пустом месте разводить интересно, на сцену Джуди не хочет, то ж трудиться надо, бороться за роли, играть достойно. Одно время она на кокаине сидела, потом ударилась в религию... Теперь, вот, у нас стадия отдельной, самостоятельной жизни. Присматриваем за ней иногда... вроде бы, пока ничего страшного не случалось. Фрэнк, друг мой, ты не думай, что мы не хотим пускать тебя в богатую семью или считаем, что ты соблазняешь Джудит, чтоб высасывать из неё деньги. Она тебе все нервы изничтожит, доведёт до психбольницы! Был у неё парень... — ...был? — тихо уточнил Фрэнк. — Повесился! — Чарльз грохнул стаканом о стол. — Она его истериками замучила — то люблю, то не люблю, то беременна, но от другого... Угрожала ему, что если он её бросит, то она перережет себе вены. Ну, он её опередил. — ...эм, спасибо, что предупредил, — Фрэнк аккуратно отодвинул свой бокал подальше. — Что-то я заболеваю, кусок в горло не лезет, больно глотать. Поеду домой, отосплюсь. — Лечись, конечно, — кивнул Чарльз и, как ни в чём не бывало, отправил в рот очередную креветку. По дороге к общежитию до Фрэнка с опозданием дошло: вся семья Джудит давным-давно была в курсе их отношений, и за их парой наблюдали, смотрели их встречи, как мыльную оперу по телевизору. От мысли, что кучка богачей развлекается, прикидывая, как долго продержится простой сын фермерши, ему стало мерзко. Однако его буквально тянуло к Джудит, без неё было тоскливо, серо, одиноко. Он ощущал себя даже не пойманной рыбой, а одурманенным моряком. Джудит же была океанской сиреной, которая завлекала его чудесным пением. Фрэнк вырос в деревне, совершенно не разбирался в психологии, но понимал, что нужно срочно разрывать эту связь, пока он тоже не докатился до стадии намыливания верёвки. Джуди, будто ни о чём не подозревая, вела себя просто идеально — не скандалила, ничего не требовала, готовила Фрэнку завтраки и ужины, гуляла с ним в парках, скверах и разных красивых местах, предлагала секс первой и творила в кровати настоящие чудеса. Тогда Фрэнк и подумал, что ради такого, может быть, неплохо и повеситься. Всё было слишком, подозрительно хорошо и сладко, поэтому он не сдержался и однажды прямо за завтраком спросил у Джудит: — Милая, я у тебя единственный? — Что ты имеешь в виду? — ахнула, вздрагивая, она. Вилка выпала из её рук и звякнула о столешницу. — Ты... изменяешь мне? — он мгновенно пожалел, что поднял эту тему. — Я хоть раз, — она вскочила, и её голос сорвался на крик, — давала тебе повод думать обо мне такое?! Я считала, что ты меня любишь! Я считала, ты мне доверяешь! — Я разговаривал с твоим дядей... — А-а-а, — Джудит рухнула на стул и обмахнула раскрасневшееся лицо полотенцем, — вон оно что. Ясно всё. Тебе, наверное, рассказали, что я наркоманка, шалава и сектантка? Мужиков меняю каждый день? — Просто... просто советовали держаться от тебя... подальше. — Фрэнки, ты такой смешной и милый, — она, сразу же успокоившись, накрыла его руку своей. — На самом деле, секрет прост. Моя мама ненавидит своего мужа, но очень любит деньги — а кто их не любит? Моего старшего брата она родила от него, а меня — нет. Ей с ним трахаться противно. Отчим об этом узнал — я на него вообще не похожа. Развестись с мамой официально они не могут, потому что тогда на семью упадёт позор. Вот и отселили меня подальше, как напоминание о мамином грехе. Про кокаин — правда, я была зависима в старшей школе. Сейчас бросила. Про секту тебе врут. Сходила несколько раз, послушала, что там говорят... не прониклась и перестала посещать их собрания. Не моё. — Даже если ты, прости за такое слово, нагулянная, — Фрэнк отдёрнул руку, — то тебе всё равно не разрешат пойти, например, за меня замуж. Я не из вашего круга. Тебе подыщут более приличную партию. — Ты бы женился на мне? — естественно, Джудит услышала только то, что ей нравилось. — Допустим, — промямлил он. — Тогда не позволяй моим родственникам встать между нами, — прошептала она, и его опять затянуло в глубину её зелёных, ведьмовских глаз. — Я тебя люблю. Я буду твоей. Мы справимся вместе. Какое-то время у Фрэнка получалось балансировать на острие ножа. Он упорно работал, и его повысили в должности; вместо комнаты в общежитии он теперь арендовал квартиру в респектабельном районе, взял в кредит машину и купил фотоаппарат — просто обожал часами бродить по малолюдным районам и снимать пейзажи. Джудит делала вид, что изучала культурологию, хотя никакой тяги к знаниям у неё не было, за кокаин, вроде бы, не хваталась, и даже алкоголь почти не пила. Фрэнк влюбился по самые брови, его окончательно затянуло в пучину чувств, но он готовил себе резервные пути отступления. И, как оказалось, это было не напрасно — жизнь вскоре приготовила для него новый сюрприз. Джудит внезапно забеременела. Фрэнк даже мог сказать, когда примерно это случилось — в середине мая шестьдесят четвёртого. Он взял недельный отпуск на работе, и они с Джудит полетели на юг, во Флориду, чтобы полежать под пальмами и погреться на солнышке. Он позволил себе расслабиться и просто наслаждался обществом любимой женщины, красивыми видами, океанскими волнами и дорогой выпивкой. Всё это блаженство заметно притупило его бдительность. Фрэнк подозревал, что презерватив подвёл его, и рассказал об этом Джуди, но она не восприняла это всерьёз. — У нас ведь уже было такое, — отмахнулась она, — но я тогда не родила. — Милая, ребёнок — это огромная ответственность, — настаивал Фрэнк. — И что ты предлагаешь?.. — Джудит сразу взвилась. — Я не буду делать аборт у какого-то мясника, от которого не факт, что выберусь живой! Ещё и в тюрьму посадят меня! — Может, мы, всё-таки, поженимся? — Да подожди ты со своей паникой! Вдруг обойдётся... Но на этот раз не обошлось. Сначала Джуди стала жаловаться на болезненность в груди. Например, когда Фрэнк в порыве страсти сжимал её — он делал так десятки и сотни раз, и обоим это нравилось, теперь Джуди буквально вскрикивала и шлёпала его по рукам, чтобы он немедленно прекратил. Кроме того, она больше не могла носить её любимые платья с глубоким обтягивающим декольте — они тоже причиняли ей дискомфорт. Потом её начали до тошноты раздражать запахи еды и простых вещей вроде цветов и приправ, пропала менструация... К середине лета Джудит прекратила отрицать возможную беременность и впала в меланхолию. Она постоянно плакала, почти ничего не ела и целыми днями лежала в кровати, бледная и замученная. — Нам с тобой не разрешат пожениться, — её тон сменился на обречённый. — Я точно беременна. — Ты была у доктора? Что он сказал? — Нет ещё. Надо найти такого, чтобы сразу не позвонил моим... — Может, я свожу тебя в Нью-Йорк? Как-нибудь устрою под чужим именем... — А у тебя... получится?! — в глазах Джудит зажглась надежда. — Я попробую, — пообещал Фрэнк. С мечтой о высшем образовании он распрощался окончательно — если у них к зиме появится младенец, Фрэнку точно станет не до лекций и экзаменов. Он выгреб большую часть запасов из своей копилки, чтобы провернуть аферу с Нью-Йорком, поддельным удостоверением для Джудит и частной клиникой. Как ни странно, вся «операция» прошла успешно, и через две недели они получили результаты анализов. Джудит, ознакомившись с ними, разрыдалась в голос. Фрэнк изо всех сил держался, чтобы не последовать её примеру. Разумеется, она оказалась беременной. Несмотря на всю её эксцентричность, эмоциональную нестабильность, тягу к драме на ровном месте и завышенные сексуальные потребности, Фрэнк очень сильно её любил. Каждая её слезинка разъедала его, как кислота. Он чувствовал, что вина за всё случившееся лежала на нём, и от этого ему становилось ещё гаже. Однако самое страшное началось позднее, когда скрывать беременность стало уже невозможно. Скандал, который поднялся в семье Джудит, был похож на извержение древнего, мощного, неистового вулкана. По биографии Фрэнка, сочась оскорблениями и унижающими репликами, прошлись все, включая немощных от старости прабабушек и прадедушек. Единогласным решением родня Джуди заключила: «браку с деревенщиной не бывать, и видеться с ребёнком жадному до денег голодранцу мы запретим». Фрэнк пытался возражать, что его зарплаты будет достаточно, чтобы растить малыша — да, все хотелки Джудит удовлетворять не получится, но на обычную, без излишеств, жизнь им троим вполне хватит. Он утверждал, что был настроен серьёзно, что его чувства настоящие, и он поклялся бы любить её в болезни и здравии... Его даже не выслушали — просто силой выставили на улицу и заперли перед ним ворота. Дом, где они с Джудит проводили большую часть времени, мгновенно перепродали другим людям. Так Фрэнк остался один. Он сразу же уволился с завода, потому что коллеги шептались за его спиной, и устроился простым продавцом в магазин строительных материалов. Весь мир вокруг погас и потерял краски — стал серым, невыразительным, блёклым. Чтобы не топить горе в алкоголе или наркотиках, Фрэнк начал фотографировать всё подряд, не жалея денег на плёнки. Он больше не видел оттенки, не наслаждался их красотой, но за него их дорисовывала камера. Иногда журналы, в которых печатались статьи о природе, покупали его снимки. Главный редактор одного из них даже предложил Фрэнку место в штате, однако он вежливо отказался — не хотел превращать отдушину в рутину. Однажды в магазин, где трудился Фрэнк, пришла семейная пара. Красивые, молодые, влюблённые друг в друга мужчина и женщина собирались отделывать детскую для будущего малыша. После того, как те уехали домой с покупками, он просто добрёл, не разбирая дороги под ногами, до внутреннего дворика и разрыдался. Стоял ноябрь — тоскливый, дождливый, и солёные капли на его лице смешивались с ледяными и пресными, теми, что падали с неба. — Фрэнк? — его сменщик, Энди, озадаченный, поспешил следом. — Всё в порядке? — Да. — Если у тебя что-то случилось, ты можешь... — Не могу. Всё хорошо, Энди. С того дня Фрэнк начал избегать людей с детьми. Он не улыбался малышам, не заговаривал с ними, не уступал место; наоборот, изображал грозное, суровое лицо — такое, что ребятишки пятились или даже плакали. Его маршрут сузился до остановок «дом — работа — ближайший парк — дом». Так продолжалось ещё около месяца, а потом...***
Фрэнк Сандерленд никогда не верил в рождественские чудеса. Он, вроде бы, ходил в церковь по воскресеньям, как-то подсознательно, внутренне побаивался бога и старался следовать заповедям, но не ждал за это какого-то вознаграждения. Когда за три дня до Рождества на пороге его новой съёмной квартиры появилась Джудит, уже основательно беременная, Фрэнк подумал, что она ему приснилась. У её ног пристроилась дорогая дорожная сумка, набитая так плотно, что «молния» едва застегнулась. Роскошное пальто с меховым воротничком не сходилось на её талии, но Джудит и не пыталась его запахнуть. — ...Джуди? — практически одними губами выговорил он, больно ущипнув себя за бедро. — Я теперь официально позор семьи, меня выставили из дома, — её лицо припухло, но парадоксальным образом она стала ещё милее. — Мамаша сказала, что будет рада, если я и мой выблядок сдохнем под мостом... — не закончив фразу, она разревелась, но не как раньше, ярко и картинно, а с какой-то горькой безнадёжностью в голосе. — Джуди! — Фрэнк, позабыв о том, что с беременной нужно обращаться осторожнее, втянул её в прихожую и стиснул в горячих, долгожданных объятиях. — Как же ты... как у тебя... — Я могу быть очень, очень упрямой иногда, — пробормотала она ему в плечо. — Я так скучала по тебе, Фрэнки! — слёзы лились по её лицу буквально струйками; он ощущал это, его застиранная домашняя рубаха быстро промокала. — Хочу быть с тобой. Я люблю тебя! Ничего больше мне не нужно. Какое-то время они стояли молча, прижимаясь друг к другу и слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Потом он помог ей втащить неподъёмный чемодан внутрь и захлопнул дверь. Джудит, осмотревшись, опасливо уселась в кресло, и Фрэнк опустился на колени, чтобы расстегнуть её неаккуратно зашнурованные ботинки. Она смущённо улыбнулась. — Ты хочешь... потрогать его? — Джуди положила руку на свой живот. — Конечно, да, — голос Фрэнка дрогнул. — ...Его? Это мальчик? — Откуда же я знаю, — приподняв брови, она взяла его за запястья и положила его ладонь рядом со своей. — Как родится, так и выясним. Чувствуешь? — Ничего себе, — пробормотал он, боясь сделать лишнее неверное движение, — как будто... рыбки внутри. Тебе... очень идёт. Ты чудесно выглядишь. — Ага, рыбки, — Джудит, смелея с каждой секундой, закатила глаза. — Киты! Иногда как стукнет меня по рёбрам, я плачу даже... — импульсивным жестом она сняла тёплую шапку, улыбнулась шире и кокетливо расправила примявшиеся волосы. — Как тебя отпустили родители?.. — Фрэнк до сих пор не верил в происходящее. — Ну... — она покраснела. — Я специально разругалась с матерью. Я сказала ей, что не такая, как она. Что не готова провести всю жизнь с противным мне мужиком ради денег, которые ещё заслужить надо, как собачке какой-то комнатной... — Ух, — присвистнул он, — это очень жестоко. — Ты на её стороне?! — Джудит запаниковала. — Нет, но она твоя мама. Как бы то ни было, они с мужем не бросили тебя, не отдали на удочерение... — Я лишняя среди них, — уверенно заявила она. — «Тебе так только кажется», — Фрэнку стоило огромных усилий не произнести эту фразу вслух. Им снова пришлось переезжать в срочном порядке — планировка текущей квартиры не позволяла втиснуть в неё детскую комнату. Джудит капризничала, потому что её живот рос, фигура менялась, а покупать новую одежду от знаменитых брендов она больше не могла. По привычке она листала любимые ею раньше модные журналы, но теперь они только расстраивали её; Джуди носила бесформенные вязаные платья и плакала, избегая зеркал, почти каждый день. Фрэнк знал — долго она не продержится. Все поговорки о том, что с милым будешь счастлив и в бедности, годились только для сказок. Чтобы приспособиться к жизни в стеснённых условиях, человеку — неважно, мужчине или женщине — нужно было обладать определённым складом характера. Фрэнк уже заранее горевал о том, что вскоре после рождения малыша они с Джуди расстанутся. По ночам, когда она недовольно ворочалась, обложившись подушками, он украдкой клал ладони ей на живот и вздыхал. Слишком разными они были, не созданными друг для друга: Фрэнк, словно грубо высеченный из дерева, с крупными, жёсткими ладонями, резкими чертами лица и полным отсутствием светских манер, и Джуди — хрупкий, прекрасный цветок, который нужно было выращивать в особой почве, поливать по графику, подкармливать какими-то диковинными порошками, опрыскивать от жучков, согревать лампами... Изначально она хотела рожать дома, как было заведено у них в семействе, но Фрэнк сумел переубедить её. Он боялся, что что-нибудь пойдёт не так, и на его руках останутся два трупа. В голове у Джудит прочно угнездился дурацкий стереотип о том, что в больницах рожают только девушки лёгкого поведения или нищие, а приличные люди приглашают акушерок в дом. Она обзывала Фрэнка трусом, кричала, пускала в ход слёзы, но тот упорно стоял на своём — безопасность любимой женщины и будущего ребёнка стояла для него выше какой-то вымышленной иерархии. Схватки у неё начались примерно тогда, когда предсказывал доктор — вечером двенадцатого февраля. Джуди, поняв, что всё серьёзно, от страха побелела, как простыня, и впала в ужас, а сам Фрэнк отчего-то не волновался вообще. Он думал, что раз мама когда-то родила его вообще без врачей, то в больнице, в окружении медиков, лекарств и приборов, всё точно должно быть в порядке. После того, как они выждали для надёжности несколько часов, он усадил её в машину и повёз в ближайший госпиталь. На улице внезапно разыгралась метель, снег скрипел под покрышками, летел, игнорируя «дворники», в лобовое стекло... В родовую палату, как надеялся Фрэнк, его не впустили. В больнице существовал целый зал, где сидели ожидающие новостей отцы, дёргающиеся от каждого шороха — те на вид напоминали встрёпанных воробьёв, сгруппировавшихся в кучку. Но Фрэнк не хотел находиться среди них. Он бродил по коридорам, как потревоженный призрак старинного замка, слушал истошные, полные боли вопли рожающих женщин, и ему становилось всё хуже и хуже. Он думал, что должен был быть рядом с Джуди, поддерживать её — по крайней мере, словами... Ночь была долгой, просто бесконечной, и кошмарной, полной неизвестности. Только ближе к четырём часам утра медсестра выдала ему сынишку. Фрэнк принял его на руки — маленького, мягкого, тёплого; глаза у малыша были ещё отёкшие, и щёчки — примятые, но он был какой-то невозможно, космически, невыразимо милый и родной. Что-то в вырубленном из бревна Фрэнке треснуло, и внутрь него хлынула жидкость, волшебная и неосязаемая; на высохшей давно, огрубевшей коре зазеленели крохотные завязи будущих листочков. За несколько мгновений он превратился из бесполезной бездушной скульптуры, что затерялась на окраине заброшенного парка, в мощное дерево с крепкими ветвями, под которыми маленькие зверюшки и птички смогли бы укрыться от дождей и бурь. — Джимми, — отчего-то вырвалось у Фрэнка. — Возможно, потому что имя было очень популярным и постоянно мелькало в книгах и газетах, звучало из телевизора или радио; оно так гармонично легло на этого мальчишечку, что Фрэнк не смог его не произнести вслух. — Маленький мой... — его голос дрожал. — Привет. Я... я тебя люблю. — Осторожно, малыши ещё не умеют держать голову, — смуглая медсестра переместила ладонь Фрэнка чуть выше. — Поздравляю, мистер Моусли... — Сандерленд, — поправил он. — Мы с Джудит ещё не поженились. — Прошу прощения, мистер Сандерленд, — той, похоже, было всё равно. Поздравляем вас с прибавлением в семье. Ваш сын родился тринадцатого февраля в три пятьдесят четыре, его рост и вес указан на бирке. Вот такой подарок ко Дню Святого Валентина, — она вдруг улыбнулась. — Точно, — рассеянно пробормотал Фрэнк. — Завтра же... праздник. — При нашей больнице есть курсы для молодых родителей, хотите записаться? Правда, они, скорее, для женщин, но мы будем рады и отцам... — Да, — он закивал, — конечно, да, очень хочу. И Фрэнк действительно посещал занятия, не пропуская ни одного, а вот Джудит — нет. Роды она перенесла тяжело и оправлялась крайне медленно. Сначала ей было больно даже вставать с кровати, она ходила еле-еле, наклоняясь вперёд и широко расставляя ноги; о том, чтобы подолгу укачивать малыша стоя, не шло и речи. Всё это — в прямом смысле слова — легло на плечи Фрэнка. Именно он, а не Джуди, часами носил новорождённого сынишку на руках, пока тот плакал; купал, переодевал, пеленал его, даже пытался петь колыбельные... Вместо благодарности Джудит ещё и отругала Фрэнка за имя, которое тот выбрал для их сына. — Ты бы ещё Джоном его назвал! Или Бобом! Или Эваном! Какая отвратительная банальщина — Джеймс! — Предложи что-то лучше, — возразил он. — Я... не знаю, — сдалась Джуди. — Я надеялась на девочку, про мальчика даже не думала особо... — Джеймс ему идёт, — Фрэнк улыбнулся сынишке, который мирно лежал на пеленальном столике, ожидая, пока его возьмут на ручки. — В крайнем случае, вырастет и поменяет имя сам, если ему настолько приспичит выделиться из толпы. Ситуация в семье становилась всё печальнее. Джуди нарочно отказывалась от еды, потому что её ужасало её отражение в зеркале — все разговоры о том, что нужно перетерпеть ради ребёнка, что это не навсегда, разбивались о её полное непонимание и отрицание новой реальности. Малыш Джимми не наедался её пустым, почти прозрачным молоком, поэтому ему понадобилась смесь, которую выписывал у педиатра и готовил тоже Фрэнк. О существовании диагноза «послеродовая депрессия» он узнал, уже находясь в пенсионном возрасте, а тогда, в шестьдесят пятом, он думал, что Джудит просто хотела вернуться домой, под надёжные крылышки мамы и отчима. Она быстро наигралась в беременность, родительство, собственную семейную жизнь и устала. Растить ребёнка, вести хозяйство, обслуживать мужа, который добывал деньги — эта ноша оказалась для неё непосильной. Сыном она практически не интересовалась, брезговала менять ему пелёнки и делать прочие противные вещи, которые становились неизбежными, если в доме появлялся младенец. Фрэнка вскоре уволили из магазина за систематические прогулы, и он понял, что если в ближайшее время ничего не изменится, то вся его семья умрёт от голода. Он начал стричь газоны и лужайки, разносил письма, подхватывал мелкие поручения на стройках... Фрэнк брал сына с собой на подработки, чтобы не оставлять его наедине с Джудит — порой ему казалось, что та была способна придавить его подушкой, чтобы избавиться от последствия своей ошибки, и списать это на несчастный случай — мол, задремала и не заметила. От недостатка сна и усталости Фрэнк часто забывал собственное имя. Джимми он очень полюбил и привязался к нему, а Джуди вызывала у него всё меньше тёплых чувств. Где-то глубоко он осознавал, что она не просто капризничала, а была психически больна, и ей требовалась помощь врачей, но у него не осталось сил на то, чтобы с этим разбираться. Так продолжалось около года, пока Джудит не попала под машину. Стоял туманный и дождливый мартовский вечер, она основательно выпила и, якобы экономя на такси, побрела из бара домой. На ней было надето тёмно-серое матовое пальто и шляпка в тон, и водитель заметил её в самый последний момент — Джудит, пьяная до потери рассудка, проигнорировала дорожную разметку и отправилась напролом через четырёхполосную трассу. От полученных травм она скончалась в карете «Скорой помощи», совсем немного не дотянув до больницы. Фрэнк знал, что никогда не забудет этот проклятый звонок из приёмного отделения, раздавшийся в их квартире незадолго до полуночи. Он думал, что будет рыдать, рвать на себе волосы, что мир снова посереет и покажется ледяным, безликим, что внутри него всё выжжет нестерпимая боль... Вместо этого он неожиданно почувствовал подобие облегчения. Ни ему, ни Джиму больше ничего не угрожало — ни деструктивное поведение Джудит, ни маячащие где-то на горизонте фигуры её родных, которые, несмотря на конфликт, кружили над их семьёй, как хищные птицы... Она уверяла, что за ними никто не следил, но Фрэнк, когда гулял с сыном или работал на открытом воздухе, иногда чувствовал на себе чьи-то внимательные, изучающие взгляды. После смерти Джудит корпорация Моусли осталась лишь громким названием, мелькающим в газетах и на рекламных щитах. К Фрэнку и Джеймсу Сандерлендам она больше не имела никакого отношения. Правда, Фрэнк, решив соблюсти приличия, позвонил родственникам Джудит и сообщил им об автокатастрофе. В ответ из трубки пробормотали «ну, примерно так мы и предполагали», после чего оборвали связь, даже не попрощавшись. Фрэнк тщательно зажал годовалому сынишке уши и смачно выругался вслух. Самым страшным во всей этой ситуации было то, что Джим не проникся фразой «мамы больше нет» — для него Джудит и раньше существовала где-то вдалеке, расплывчатая и эфемерная. Конечно, иногда Джим показывал на её вещи пальцем и спрашивал — «мама?» Фрэнк проглатывал ком в горле и спокойно отвечал, что мама не вернётся, она исчезла и живёт на небе, летает где-то в бескрайнем космосе. Джим в силу возраста не мог этого понять. Иногда он плакал, но чаще попросту переключался на какие-то другие дела. Он вообще вышел у них довольно самостоятельным мальчишкой. Цвет глаз, волос и форма головы у Джимми были мамины, а вот телосложение, если судить по тому, в каком бешеном темпе он рос и как двигался, тот, скорее всего, получил от отца. Где-то на задворках сознания Фрэнк радовался этому — пара молодых сильных рук ни при каких обстоятельствах не бывает лишней. Фрэнк похоронил Джуди на кладбище в Бостоне, заказал ей красивый памятник за свои деньги, заработанные буквально потом и кровью. После того, как гроб спустили в яму и забросали землёй, Фрэнк Сандерленд понял — он больше никогда не женится, теперь он обречён на одиночество. Город вдруг начал давить на него, как будто его медленно, но уверенно зажимали в тиски. Фрэнку захотелось спонтанно переехать куда-нибудь, как когда-то — с опостылевшей фермы. Поразмышляв несколько дней, он обратился в поисковое бюро. Там ему помогли найти родственников с папиной стороны: оказалось, что его тётушка была ещё жива и вполне здорова, несмотря на преклонный возраст. Она тоже жила в Массачусетсе, но не в Бостоне, а в Эшфилде. Фрэнк набрался наглости и связался с ней прямо по городскому телефону. Сначала она не поняла, что за племянник такой свалился ей на голову, но быстро разобралась и даже посочувствовала, узнав о том, как трагически складывалась его судьба. Она поохала, поахала и пообещала поискать какой-нибудь дешёвый домик неподалёку от её собственного. Так Фрэнк с сыном очутились в Эшфилде. По сравнению с Бостоном город, хоть и немаленький — в нём даже полным ходом строилось метро! — показался ему провинциальным и сонным. Тётушка Милдред, овдовевшая чуть меньше десяти лет назад, изнывала от скуки и одиночества. Её единственный сын переехал куда-то на Юг после окончания войны, и максимум, на что его хватало — присылать маме почтовые открытки на Рождество и дни рождения. — Ох, мой братец — папа твой, то есть, — дребезжащим от старости голосом говорила она Фрэнку, — тот ещё спасатель был... Вообще не удивилась, когда он ушёл на войну. Вот твою маму я совсем не поняла. Предлагала же ей работу, могла бы и мужа подыскать, городского, приличного... — Да, муж ей так себе подвернулся, — наябедничал Фрэнк. Впервые за последние лет двадцать у него появилась возможность пожаловаться кому-то на жизнь. — Пил, ударить мог, меня потом выгнал... вот осёл, ой, простите меня! — ему стало стыдно. — Ничего-ничего, осёл, как есть! — тётушка подлила ему ещё чаю. — Сынишка у тебя очень милый. Как его зовут? — По документам он Джеймс, но он прекрасно отзывается на «приятель, пора ужинать» или «я купил мороженое». Уснул, всё утро за бабочками носился. Даже обед доесть не смог. — Фрэнки! — рассмеялась Милдред. — Как вам дом, который я подыскала? — От остановки далековато, не очень удобно. А для того, чтоб арендовать машину, сначала нужно заработать денег. — В нашем сарае пылится древняя колымага Дональда. Если ты её отремонтируешь, я отдам её тебе бесплатно. Бензин, конечно, будешь покупать сам. — Откуда такая... — слово «щедрость» тётя Милдред ему выговорить не дала. — Я всё равно водить не умею, и продавать её нет смысла, только сдать на лом. Разве что, ещё можно подождать лет пятьдесят, тогда, вон, в музей поставят, — перебила она. — У тебя потрясающий юмор, — искренне подметил он. — Красоты бог не дал, пришлось вертеться, — пояснила она. В первое время всё шло просто сказочно. Фрэнк починил машину и устроился водителем такси, аренда дома была дешёвая, так что он мог иногда баловать сына и тётушку всякими небольшими подарками. Сама Милдред вызвалась присматривать за Джимом вообще бесплатно. Когда та уставала — всё-таки, женщина очень пожилая — Фрэнк отдавал сына в садик. Сам факт того, что теперь у него были свободны руки, открывал перед ним гораздо больше возможностей. Фрэнк вылез из хандры, приоделся, отъелся, даже вспомнил о своей мечте, но тут жизнь дала ему новую пощёчину: тётя умерла. Она торопилась из магазина, упала на улице и неудачно сломала ногу. Врачи, вроде бы, взвесили все риски перед операцией, но тётушка всё равно не вышла из наркоза — её сердце остановилось. Тут уже хором плакали и Фрэнк, и Джеймс. К Милдред, которую тот, не разбираясь в сложных семейных отношениях, по-свойски звал «баба», он очень привязался и полюбил её. Фрэнк не стал разыскивать её сына, который отбыл в южные штаты, просто в ответ на очередную поздравительную открытку отправил письмо с текстом о том, что миссис Милдред Браун скончалась. Джимми после смерти бабушки потерял аппетит, стал плохо спать и не проявлял особого интереса к играм с другими ребятами. В садике он даже не плакал, а валился, приходя утром, на своё спальное место и отказывался подниматься с него до тех пор, пока его не заберёт папа. Заниматься извозом с трёхлетним малышом в салоне — гиблое дело, и Фрэнк это понимал. Жизнь опять грозила скатиться в зловонную придорожную канаву, но тут ему в газете попалось объявление о том, что комплекс апартаментов «Высоты Южного Эшфилда» срочно ищет управляющего. Они с Джимом жили в Северном Эшфилде, но Фрэнка это не смутило нисколько. Он сгрёб ничего не понимающего сына в охапку и рванул на собеседование, пока такую шикарную вакансию не перехватил кто-то другой. Раньше Фрэнку не приходилось именно расхваливать себя, но что-то внутри него подсказывало, что эта работа ему просто необходима. Он хвастался практическими навыками, умением работать с деньгами, опытом в ремонтных делах... Признался только, что не слишком коммуникабельный, но готов пройти какие-нибудь курсы, если это потребуется. Владелец комплекса удовлетворённо кивал, но не говорил ни «да», ни «нет». Джимми молча сидел в углу и пытался рисовать разноцветными мелками на бумаге, перепачкавшись по самые уши. — У Вас есть домашний телефон, мистер Сандерленд? — поинтересовался хозяин. — Да. — Оставьте номер, я перезвоню Вам в течение трёх дней. То ли звёзды на небе выстроились особенно удачно, то ли владельцу «Высот Южного Эшфилда» стало жаль одинокого вдовца с маленьким ребёнком, но Фрэнка и вправду наняли на должность управляющего. Он собрал вещи — прихватил кое-что из тётушкиных безделушек на память, сдал-таки древнюю машину в металлолом и переехал из Северного Эшфилда в Южный. Милдред завещала ему свой дом, и в перспективе, когда Фрэнк вступит в права наследования, у него мог образоваться неплохой финансовый запас на случай очередного краха. Здание комплекса квартир «Высоты Южного Эшфилда» было совсем свежим, но уже отчего-то казалось мрачным, гнетущим — то ли из-за цветовой гаммы, то ли из-за дизайна... Фрэнк решил, что теперь в его силах будет создать этому дому репутацию, которая притянет к нему новых жильцов. Он поманил сына за собой, и сгибающийся под тяжестью рюкзака Джимми — тот упорно, не поддаваясь на отцовские уговоры, хотел тащить вещи сам — миновал створки главного входа. Так в истории непростой жизни семейства Сандерленд перевернулась новая страница.