***
Канун Рождества. В залитой теплым светом гостиной царила атмосфера уюта и праздника. В углу комнаты тысячью огнями сверкала величественная елка, густые зеленые ветви которой были щедро украшены шарами, гирляндами и хрупкими, словно хрустальными, фигурками ангелов и балерин. Над камином висел рождественский венок из еловых веток, украшенный шишками, лентами и колокольчиками. Воздух был перенасыщен ароматом пряных яблок, хвои, корицы и праздничных угощений. Званый рождественский ужин устраивала семья Барбары. Шейла и Джеральд, вопреки религиозным убеждениям, не отказали дружелюбным соседям в своей компании и по обыкновению взяли с собой сыновей. Айк был очарователен в детской наивности, а Кайл начитанностью и харизмой производил приятное впечатление на высший свет их города. Сын именитого ювелира мог стать хорошей партией для какой-нибудь зажиточной пани, но из религиозных соображений местные жители к Брофловски свататься не спешили. Кайл ждал этот ужин с особым трепетом юного сердца, воображал себе долгие разговоры с Барбарой, но вся его юношеская смелость поугасла по приходе в чужой дом. Он замялся с порога, даже не одарил белокурую зазнобу взглядом и следом за родителями прошмыгнул в столовую. Приготовленная руками хозяйки еда пахла невероятно вкусно и выглядела аппетитно, но в полной мере вкусить рождественские блюда Брофловски не смог. Его сердце стучало где-то в районе кадыка и перекрывало горло. В попытках съесть чуть больше утиной грудки, Кайл периодически переглядывался с Барбарой, которая сидела напротив него, и скромно улыбался. Их родственники тоже переглядывались, обменивались вопросительными взглядами и заговорщицки улыбались, так, словно раскрыли тайну мироздания. На небе зажглись звезды, луна повисла над домами, но гости не планировали расходиться и по обыкновению затронули политические и остросоциальные темы. Кайл в таких разговорах участвовать не любил и с разрешения хозяина дома отправился в гостиную, главным украшением которой было старое пианино. На нем никто не играл в течение семи лет, со дня смерти дедушки Барбары, но после непродолжительной настройки пианино зазвучало чисто и мелодично. Пальцы Кайла почти невесомо прикасались к старым клавишам, и все помещение наполнялось благозвучной симфонией Моцарта. Брофловски растворился в ней, совершенно забыл о времени и прервался, ошибившись в ноте, только когда услышал треск фарфора. Фарфоровая чашка разлетелась на голубоватые осколки. На пороге гостиной стояла Барбара, которая опешила и замерла от ужаса, приложив пальцы к пухлым розовым губам. — Боже мой, маменькин любимый сервиз, — запричитала девушка, опустившись на колени. Барбара стала нервно собирать осколки руками и не поднимала взгляд на Кайла, словно боялась увидеть в его глазах огонь осуждения. Брофловски опустился на корточки рядом с белокурой хозяйкой дома, затаил дыхание и невесомо прикоснулся к бархатной руке Бебе, мягко отодвинув ее от осколков. Щеки обоих залились густым румянцем, словно это прикосновение было чем-то сокровенным и интимным и создало между ними глубокую связь. — Вы можете порезаться. Позвольте, я помогу. Как только пол гостиной был избавлен от осколков, Кайл вновь сел за пианино. Барбара, опершись на корпус музыкального инструмента, внимательно наблюдала за музыкантом из-под опущенных ресниц и подпирала подбородок тонкой рукой. Его длинные пальцы, не тронутые тяжелым физическим трудом, нежно прикасались к клавишам и перебирали их. Брофловски часто ошибался: чувствовал на себе взгляд Барбары, отвлекался на ее умиленное лицо, забывал ноты от смущения и нечаянно вспоминал, как нежна и бархатиста ее кожа. — Вас что-то беспокоит, Кайл? — с тонкой улыбкой уточнила Барбара и немного наклонила голову к плечу, когда гость ее дома вновь спутал ноты Лунной Сонаты. — В сущности… — Кайл медленно убрал руки от клавиш и задумчиво поджал губы. Кое-что действительно беспокоило его. Например, бешеное сердцебиение и бабочки в животе при виде Барбары. — В сущности ничего. Вы очень красивы, и мне сложно сосредоточиться в вашем присутствии. Вы — единственное, чему мне хочется уделить все внимание. Кайл стыдливо-виновато посмотрел на Барбару и заметил, как румянец застелил ее аристократично бледные щеки. Она моментально понурила голову, приложила ладонь к горящей щеке и через несколько секунд, приставив еще один стул, села рядом с Брофловски. Барбара перебирала пальцами подол нежно-зеленого платья, теребила алый бант на подвязке и словно собиралась с мыслями. Дышать и музицировать Кайл больше не мог. Он мог только вслушиваться в таинственную тишину и пытаться восстановить дыхание, которое совершенно сбилось из-за быстрого сердцебиения. Через минуту Кайл решился, вытащил из кармана пиджака мягкий маленький мешочек и протянул его изумленной Барбаре. — На Рождество принято дарить подарки, — будничным тоном пробормотал старший сын Брофловски, не в силах посмотреть в мерцающие глаза Барбары, которая трепетно раскрыла мешочек и выудила из него пару сережек с граненными сапфирами и фиолетовыми аметистами. — Мой отец изготовил эти серьги по индивидуальному эскизу, поэтому ни у одной из Ваших подруг не будет такого украшения.***
«…В тот рождественский вечер я струсил. Мне хотелось прикоснуться к вашим губам, расцеловать аристократичные пальцы и погладить румяные щеки, я уверен, что в тот вечер они были невероятно мягкими и нежными, но это бы значило конец нашей свободы. Я не мог позволить себе притронуться к вам раньше, чем с ваших уст прозвучит согласие стать моей вечной спутницей. Осенью 38-го я хотел подарить вам кольцо, аметисты бы красиво смотрелись на вашем пальце. Ради вас я готов был переступить через религиозные предписания и законы. Возможно, ваш отец одобрил бы наш брак, но тогда я безмерно боялся непринятия, боялся заточить вас в оковы и допустить мысль о вашем разочаровании. Вы хотели творить, вы хотели порхать, и с моей стороны было бы неправильно привязывать вас к себе. Я боялся даже заговорить с вами об этом и спрятал кольцо до лучших времен, которые из-за войны так и не наступили. Надеюсь, ваши сапфировые глаза не померкли, вы увидели мир и по-настоящему счастливы. А если чуда не произошло, надеюсь, ваша душа успокоилась и поднялась над землей» Кайл откинулся на спинку деревянного стула и перечитал написанное. Держать перо травмированными пальцами и смачивать его чернилами было неудобно, но вопреки дискомфорту Брофловски выводил аккуратные, чуть склоненные влево буквы. Он переписывал это письмо в пятый раз, потому что не мог подобрать слова для выражения тоски и досады. Может быть его жизнь сложилась бы иначе, если бы он по весне вырвался из университета на пару дней и решился сделать Барбаре предложение. Может быть его жизнь сложилась бы иначе, если бы он взял и увез Бебе с собой в Венгрию. Повернуть время вспять ему было не под силу, оставалось только исписывать бумагу в попытках наделить письмо всеми нежными чувствами, которые тревожили душу. — Вы пишете девушке, которую зовете во сне? — поинтересовалась Йентл после того, как последний черновик, смятый в комок, оказался в ее руках и был распрямлен. Еще на позапрошлом черновике Кайл сдался и позволил сострадательной узнице прочитать все варианты письма. Иногда он даже советовался с ней, когда не мог вспомнить какое-то слово на родном языке. Кайл кивнул в ответ Йентл. Барбара действительно изредка снилась ему. Она появлялась неожиданно, нежно приглаживала его волосы, целовала в щеки и казалась сахарной ватой, которая медленно таяла в розоватом мире сновидений. На место сладких грез приходил очередной ночной кошмар. Обычно Кайл тонул в болоте и, захлебнувшись, просыпался. Аккуратно сложив листок бумаги, Йентл встала с кровати и подошла к Брофловски, который протянул новую, окончательную версию письма для Барбары. Узница пробежалась взглядом по строкам, нежно улыбнулась и вернула письмо владельцу. — Видимо, вы ее очень любили. Подтверждение ей не требовалось. Девушкам, которые абсолютно безразличны, такие письма не пишут. Йентл почти мечтательно вздохнула, спрятала руки за спину и прошлась по комнате. Комната при лаборатории выглядела гораздо приятнее, чем предыдущее место обитания Брофловски. Светлые стены успокаивали взгляд, а лежащий на полу ковер делал помещение уютным и теплым. Несмотря на все ужасы, которые иногда происходили в лабораториях, Йентл любила бывать здесь и разговаривать с докторами-экспериментаторами. Они ставили опыты на узниках концлагеря, но Кайл был исключением — его здесь лечили. Картман скрыл его от чужих глаз и обеспечил покой. — Я могу передать письмо коменданту, он обязательно найдет адрес вашей возлюбленной и… — Ни за что, — отрезал Кайл, прежде чем вскочил на ноги и приблизился к заколоченному окну. Вид окна выбивался из общего уютного интерьера помещения и наталкивал на определенные мысли. Наверное, его заколотили для того, чтобы оказавшиеся здесь пленники не шагнули с подоконника и не распластались по земле кровавым пятном. Подумав об этом, Брофловски усмехнулся, сжал волосы у корней и наклонил голову. Невзирая на все препараты, которыми его кормили, реакция на Картмана оставалась той же. Он не хотел ничего слышать об Эрике и не хотел его видеть. — Напрасно вы так. Комендант на самом деле не плохой, он… хороший, — робко начала Йентл, шагнув к Кайлу и встав позади него. Ее мозолистые длинные пальцы, которыми она в мирной жизни держала шприцы и ампулы, сжали подол рубахи. Брофловски сделал глоток воды, поставил стакан обратно на стол и поджал губы, почувствовав, как от формулировки его бросило в дрожь. Кайл ничего не сказал. Йентл, видимо, очень хотела поделиться с ним воспоминаниями, словно давно искала слушателя и наконец нашла. — Летом, когда в нашем бараке началась дизентерия из-за тотальной антисанитарии, он помог мне не умереть. Я знала, какие медикаменты нужны, сталкивалась с этим на практике, и он дал их мне. Вместе мы спасли некоторых узников, тогда их еще было мало. Иногда Йентл замолкала, придавленная болезненными воспоминаниями, в которых так или иначе фигурировали ее сестры, погибшие в середине осени. Хотели защитить беременную подругу от строгой надзирательницы, на дух не переносившей детей и все, что было с ними связано, и поплатились за свое благородство. Об этом Йентл тоже рассказала, а потом притихла, сломленная скорбными рыданиями. Кайл обнял ее и успокаивающе погладил по волосам. Благодаря его сочувствию Йентл скоро пришла в себя, утерла слезы, скатывающиеся по щекам, и продолжила погружать Кайла в омут своего непростого прошлого. — Когда выпал первый снег, меня поймали солдаты… Если бы не комендант, боюсь, случилось бы что-то ужасное. Он защитил меня, напоил теплым чаем и выслушал. Я не помню, что ему говорила, мне было очень страшно и очень плохо, — на розоватые губы узницы закралась теплая, нежная улыбка. Йентл застенчиво поправила упавшую на лоб прядь, зачесала ее назад и посмотрела на Кайла, который выглядел отрешенным, кусал губы и расцарапывал пальцы. С каждым предложением ее голос набирался уверенности и звучал все отчетливее, в нем все ярче проявлялись нотки восхищения. — Со временем он начал ухаживать за мной, передавал разные вкусности, которые не положены узникам, освободил меня от большей части работы и… — Пожалуйста, хватит, — тихо попросил Кайл и почувствовал, как дыхание перехватило. Его накрыло волной беспочвенного озноба, от которого задрожали руки. Все его естество противилось восхвалениям Картмана. Для него он был конченным ублюдком, психопатом и бесчеловечным монстром. Это из-за него Кайл оказался здесь. Это из-за него Кайл испытал такое количество боли, которое невозможно вынести среднестатистическому человеку. Это из-за него Кайл потерял и предал себя, заключив договор с Такером и подвергнув брата опасности. Это из-за него Кайл хотел умереть каждой клеточкой своего тела, каждой песчинкой своей души. — Не могу больше слышать о нем. Не могу, понимаешь. Не хочу вспоминать. Я не знаю, как мне жить после всего, что произошло. Я просто… я просто не хочу жить, понимаешь, Йентл? Брофловски даже не заметил, как по щекам начали течь слезы, а когда заметил, всеми силами попытался остановить их и зажмуривал глаза. Но от этого они текли сильнее и сковывали горло. Кайл задерживал дыхание, старался не издать ни звука, но стоило ладони Йентл опуститься на его плечо, из груди вырвался хриплый звук. За ним — еще один. И еще. Чужие воспоминания вызвали в нем тошноту и разрывали сердце на тысячу осколков. Не помогал ни глоток воды, ни глубокий вздох, ни нежное прикосновение узницы. — Он чудовище, почему ты этого не видишь?! Кайл нечаянно выронил из рук стакан и разбил его. Осколки разлетелись по полу. Йентл испуганно вскрикнула и приложила пальцы к губам. Убеждать ее было бессмысленно: Йентл всем сердцем влюблена в Картмана и судила его только по поступкам, которые он совершал ради нее. Брофловски обреченно вздохнул и сел на корточки, запустив пальцы в волосы. Истерика понемногу стихала.***
Был томный вечер. Сквозь приоткрытое окно в помещение проникал свежий воздух, пропитанный весенними цветочными ароматами. Смрад смерти, на удивление, притупился и позволил обитателям концлагеря ощутить на себе очередную весну. Картман лениво потягивал сигару, выдыхал дым в потолок и медленно, с наслаждением гладил влажное и липкое от пота плечо Йентл. Она сладко дремала на его груди и обнимала поперек корпуса, распластавшись рядом с надзирателем. За сегодняшний день она утомилась: сначала ухаживала за упрямым евреем, а потом обхаживала его не менее упрямого оппонента. Эрик скосил глаза на лице дремавшей девушки, улыбнулся, поправил тонкое одеяло, прикрывавшее тело Йентл, и пригладил ее взъерошенные, взмокшие волосы. Йентл была для него отдушиной, хоть и не имела с Кайлом ничего общего, кроме национальной принадлежности. Она обладала какими-то едва уловимыми чертами, которые напоминали Картману о его университетском друге, но понять, какие именно, Эрик не мог до сих пор и скоро забросил эту идею. Его жизнь была хороша и без конкретики. Йентл, объятая легкой дрожью наслаждения, с тихим мычанием потянулась, перевернулась на спину и сквозь еще не сошедшую дрему нисколько не смутилась обнажению ее груди. Тонкое одеяло скаталось от передвижений, сползло и оголило красивые, четко очерченные небольшие бугорки с розоватыми бусинками сосков. Картман с нежностью провел пальцами по подмышечной впадине Йентл, вызвав тихий смех со стороны узницы, и прильнул к ее груди, притронувшись к ней губами. Тлеющая сигара покоилась в пепельнице, пока Эрик покрывал поцелуями нежную кожу, обводил языком чувствительные бусинки и срывал с губ Йентл рваные вздохи. Ее пальцы закрались в темные волосы надзирателя и слабо сжимали их у корней. Внутри разжигалось пламя желания, но притупленное — после разрядки им обоим не хотелось ничего, кроме как лениво нежиться в постели и смотреть на закатное небо, на котором уже взошла первая звезда. Картман прижался щекой к плечу Йентл и расплылся в довольной улыбке: узница приятно перебирала его пряди, накручивала волосы на пальцы и поглаживала по макушке. — Я вас люблю, — над ухом прозвучал нежный шепот, от которого по коже рассыпались сладкие мурашки, и Эрик в унисон этому шепоту угукнул, потершись носом о ключицу Йентл. Его сердце было съедено другим человеком, но тем не менее в благодарность за чужие чувства Картман, чуть-чуть отстранившись, поцеловал каждый палец узницы, мазнул губами по ее ладоням и приластился к ним как изнывающий, жаждущий любви кот. Йентл снова обняла его, приткнулась головой к мягкому плечу и закинула на Картмана ногу, которую он тут же огладил пухлой ладонью. Эрик зажал сигару в зубах и затянулся. В его мысли снова проник Кайл, которого он сплавил в лабораторию и тем самым скрыл от чужих любопытных глаз. Было ли это правильным решением, Картман не знал до сих пор. С одной стороны, доктора-экспериментаторы без лишних вопросов продлевали Кайлу жизнь, давали успокоительные и обезболивающие препараты и не вникали, почему их безжалостный комендант не пожелал избавиться от бесполезного мусора. С другой стороны, это сложно было назвать нормальной жизнедеятельностью. Кайл напоминал птицу в золотой клетке, но его нельзя было держать в клетке, он должен был летать под небесами и делать этот отвратительный мир лучше. Картман глубоко затянулся - снова - и нахмурился. — Он что-нибудь спрашивал обо мне? Йентл напряженно молчала, в воздухе витали недосказанность и негласное обвинение во всех смертных грехах. Картман только хмыкнул — ожидаемо — и поудобнее разместил голову на подушке. Пепел периодически падал на пол. Может быть он действительно был не прав по отношению к Кайлу, но как он мог это изменить после произошедшего? Наверное, никак. — Мне кажется, вам… вам нужно спокойно поговорить и извиниться перед ним, Эрик. Немного отстранившись, узница приподнялась на руках и обеспокоенно посмотрела в нервно подрагивавшее лицо коменданта. Картман зажал сигару между губ, медленно принял сидячее положение, свесив ноги с кровати, и почесал плечо, укушенное невидимой мошкой. Одежда в порыве страсти была раскидана по всей комнате, и с глухим недовольством Эрик стал собирать ее, попутно облачаясь в свой привычный образ. Извиняться он не хотел — язык не поворачивался. В конце концов основной причиной было непокорное поведение Кайла и его унизительное отношение к чувствам Эрика. Если бы он только оставил Картману адрес, если бы он только побеспокоился об их дружбе… Все сложилось бы иначе. — Мне пора на переговоры, — нехотя пробормотал Картман, когда оделся и взял с тумбочки запечатанный конверт, а потом с ленивой улыбкой растрепал кудри Йентл. Узница еще лежала, свернувшись под одеялом, и попрощалась с ним мягким взглядом.