Лотос

Листы бумаги, скрепленные между собой скобой, подрагивают от сквозняка – конец июня в Сумеру выдался палящим. Глаза Аль–Хайтама пробегаются снова по столбцам с предпочтениями, а в голове уже приятная пустота.    – Это будет твоя первая сессия в такой роли?    – Да.   Тяжелый взгляд.   – Да, Мастер.    – Хорошо.    Дрожь в руках. Он прекрасно знал, что и как нужно отвечать, но его сабмиссивная личность, как выяснялось в процессе даже обычного разговора, была дикой, пугливой и неогранённой, требующей дрессировки. Хайтам долго подходил к этому решению. Последний монолог, который он с собой помнит, оканчивался чем-то вроде: «если я так сильно этому противлюсь, значит внутри есть нерешенная проблема, значит это нужно исправить». Такому серьезному, безэмоциональному человеку свойственно прибегать к самоанализу. Вечность держать себя в руках, вечность быть ответственным за другого, а значит за себя вдвойне – несложно. И очень даже приятно, но сложно было один раз поймать за хвост мысль о том, что и ему тоже хочется передать себя в чьи-то крепкие, не дающие спуску руки. Сложно было прийти и попросить, ведь привычнее либо говорить верным тоном, либо приказывать, что почти одно и тоже. Но гордость от этого никак не пошатнулась, а лишь запела громким голосом, ведь просил он от чистого сердца и с лучшими побуждениями от себя и для себя.    – Стоп-слово?   – Скарабей.   Чужие уголки губ дрогнули в сдержанной улыбке. Аль-Хайтаму стоило отпустить себя, стоило лишь сильнее подумать о том, как он сам мог иметь власть над собой. Привередливый, он, долго думал над партией на сессию, ведь найти того, кто мог бы быть похожим на самого себя тяжело. Найти такого человека невозможно. А голова, заточенная на мантру, что если хочешь сделать что-то хорошо, то сделай сам долго не могла смириться, что доминировать самому над собой будет крайне проблематично. Потому выбор пал на плечи, обожжённые пустынным солнцем, волчий хищный взгляд и электрические разряды от касания пальцев. И даже если бы Хайтаму что-то не понравилось, протестовать не получилось бы: сложно поучать другого верхнего с кляпом во рту. Он искренне надеется, что немалого опыта его друга хватит, чтобы все протесты выбили из него. Не за этим ли он вообще пришел?    – Аль-Хайтам, посмотри на меня.   Плечи под кожаным боди саднило, розовые полосы болели, словно по коже проходились не розги, а настоящие удары тока. Это они и были. В контракте не стояло прочерка напротив пункта с использованием доминантном своего глаза бога. Ладонь, облаченная в перчатку лишь на одну треть фаланги среднего пальца, подхватывает влажный от слюны подбородок и мягко сжимает, стискивая.    – Смотреть на меня, я сказал. Или моя принцесса уже устала?    Не дожидаясь должного ответа, не получив реакции, не услышав заплетающимся языком «желтый», все та же рука роняет чужую голову. Роняет, затем, чтобы в следующую секунду резко подхватить под самые корни волос, запрокидывая. Холодный кончик стека проходится по кольцам трахеи, неприятно щекоча, словно слизывая капли пота по коже. Брови стоящего на коленях Хайтама сводятся к переносице, а ногти больно впиваются в плотно прилегающие к спине предплечья. Фиолетовый джут крепко держит конечности между собой, не разрешая и на секунду даже подумать о том, что можно освободиться. Спину сводит судорогой от долгого вынужденного нахождения в извращенно ровном, выгнутом положении. Спустя пятьдесят минут сессии в голове чужими стараниями не осталось и мысли, что сейчас что-то идет не так. Физическая сила вкупе с психологическим давлением сыграли роль, но не сделали того, что нужно было Аль-Хайтаму. Они сделали из него разбитое зеркало, в которое невозможно было взглянуть без слез. Он добровольно согласился на все это, добровольно позволил называть себя:   – Шлюха!   Добровольно позволил брать себя силой, когда отпор давать не получалось не только потому, что руки были связаны, а ноги закованы, а потому что в голове была пустота и какое-то щемящее смирение:   – Кто позволял тебе уворачиваться?    Добровольно позволил причинять себе добро и преподавать уроки. Неожиданно внутренний голос сам заговорил чужими словами, рассказывая, что так и нужно с ним обращаться, не нужно внимать его просьбам о прекращении игры, не нужно давать себе и мысли об активном сопротивлении, а все остальные мольбы о помощи тут и так не воспринимались всерьез. Аль-Хайтаму начало нравиться. Он каждой клеточкой ощущал отдачу себя и всей своей личности другому человеку, будто став жертвой энергетического вампира.    Его не слышали?  Пусть. Ему делали больнее?  Пусть.   Слабый, с поволокой на глазах, со слипшимися ресницами, он не отдавал себе отчет, когда начал просить о большем человека, который сам переступил свою грань. Разбитый, без чужой поддержки, покалеченный без наслаждения, Хайтам давился рыданиями.    Его Мастер не должен был допускать этого.   Хлесткий удар и остервенелый красный взгляд на изувеченные ягодицы.   – М-мастер, нет! Хватит! – Крики, которые были ошибкой, ведь действовали, словно афродизиак на его Мастера, и уж точно не воспринимались, как реальные мольбы.    Еще удар. Прямо поверх предыдущего. Среди всевозможных болевых ощущений, которые наложились друг на друга Аль-Хайтам ощутил что-то невыносимое. Разум яркой вспышкой вернулся на одну секунду для того, чтобы собрать весь свой инстинкт самосохранения и животным утробным криком оглушить толстые стены:    – Скарабей! – Крик, который тоже не услышали.   Еще удар. Кровь начала проступать росой из свежей раны, образовавшейся на нежной коже, когда тонкая часть корпуса розги, обвитой электро частицами пришлась на одно и то же место в третий раз. Стимуляция. Нижнему не позволялось использовать свой глаз бога, но сейчас это был способ защиты. Организм принял экстренное решение: Аль-Хайтам теряет сознание, не зная, что с ним будет происходить дальше.    – Аль-Хайтам? – Визави прокручивает бокал со льдом в руке, поглядывая из-под светлых прядок на подвисшего соседа. – Ты уже минут пять пилишь взглядом чертеж на планшете. Не нравится? Учти, он останется таким, какой он есть там, где он есть.    Кавех. Светоч даршана Кшахревар, талантливый архитектор, сожитель Аль-Хайтама с недавнего времени. Это то, что о нем знали. Кавех. Строптивый, прямой, колкий и до ужаса вызывающий. Это то, что о нем знал Аль-Хайтам. Если на Кавеха долго смотреть, не взаимодействуя с ним, то вам через считанные минуты его захочется себе. Как собеседника, как партнера, как красивую вещицу в дополнение к своему образу. У него есть замечательная способность завораживать, приковывать к себе, желать себя. Но стоит ему лишь раз посмотреть на вас или сказать вам что-то, изменив тон, то без должной выдержки вы сами захотите оказаться красивой вещью рядом с ним. И святые Архонты вам помогут в тот день, если Кавех будет в хорошем расположении духа. За ним бегали, за ним следили, за ним вздыхали и обругивали, но гордая золотая голова на острых прямых плечах не одаривала никого более чем часом праздной беседы. Быть может, он не знал чему-то цену, но цену самому себе он знал слишком хорошо.    – Я жду завершения истории. – Продолжает Кавех, отпив охлажденное вино.    – Я потерял сознание, а когда очнулся, то был один в чужом доме. Собрался, добрался до дома, и только тут стал приходить в себя. – Только сейчас Аль-Хайтам действительно обратил внимание на чертежи, скользнув по ним взглядом.    – Добрался? Карманные телепорты придумали специально для особо умных, упрямых и искалеченных. – Кавех не может поверить, что, пройдя через такое, его сосед добрался до дома своими силами. В упертости эти двое стоили друг друга.    – И оставить прямой телепорт до своего дома? М? Хотел бы лично встретиться с тем Мастером?    – Интересно.    Хайтам намеренно не озвучивал имени своего партнера, что был с ним в тот день. Огласки ни за себя, ни за него он не боялся, не хотелось просто видеть, как на чужом лице мелькают мысли и осознание. Сумеру – большой город, но глаза, уши и имя сожителя больше. Слушая чужой рассказ, Кавех сначала не сдерживал одобрительной и заинтересованной легкой улыбки, но с каждым словом красивое лицо становилось серьезнее и темнее. С последним словом левая бровь дергается вверх. Действительно, интересно, если Хайтам припугивает его другим доминантном. Кавех облизывает губы с подсохшим на них вином, забирая из чужой ладони давно опустевший бокал.    – Судя по всему, опыт не удался?    Аль-Хайтам не спешил с ответом. Даже рассказав этот тяжелый случай, его лицо продолжало оставаться спокойным. Не признать слова соседа было невозможно. Опыт действительно не удался в силу перешедшего черту Мастера, но это не означало, что Хайтам глубоко внутри не хотел бы его повторить. Сказать самому себе, даже в мыслях, не позволяла живая память о страхе и настоящей необусловленной боли. Он всегда любил сидеть, закинув голень одной ноги на колено другой. Сейчас ногу пришлось просто закинуть на ногу, перемещая вес тела на левую ягодицу. Шрам на правой еще не до конца затянулся.    – Не удался. – Хотелось съязвить. Но он выбрал мир. Да и молчал он слишком долго для того, чтобы запоздало ответить колкость.    Хайтам отводит взгляд, что редкость. Свет заката подсвечивает пылинки в комнате и радужки глаз.    – Аль-Хайтам, посмотри на меня. – Кавех мягко требует взгляд обратно.   Безупречно морские, прозрачные глаза откликаются штормовой волной, отраженной в них. Хайтам тихо вздохнул глубже, но Кавех обратил внимание не на это. Он увидел, как зрачок, мигнув пульсацией, остался широким. Желание подчинения в деталях.    Очень хорошо, Аль-Хайтам.    Оставшуюся часть вечера Кавех мягко, с должным пониманием ситуации, подготавливал Аль-Хайтама. Между ними повисла тягучая карамель силами старшего: он избирательно, никак не тревожа чужие воспоминания, воздействовал на соседа. Хайтам в своем монологе дал краткое описание контракта, который был в прошлый раз, да и по неизменившейся за весь вечер позы собеседника, Кавех примерно представил масштаб повреждения. Это не могло не заставить его сердце неприятно сжаться. Такое отношение к чужой персоне было просто недопустимо. Кавеху захотелось сгрести воспоминания в чужой голове и выкинуть, словно это были не получившиеся чертежи на плотной бумаге. Вместо них оставить правильные фигуры, линии и их переплетения на чужом холсте. Таком рельефном, сильном и безупречном холсте. Рисунок, который за всю мору света Кавех бы не отдал. И никогда бы не воспроизвел. Без чужого добровольного согласия, конечно.    Аль-Хайтам не ожидал от этого разговора абсолютно ничего. Не сеанс у психолога и не совсем дружеская беседа. И был, несомненно, удивлен тем, что в какой-то момент сам вступил в игру. Он прекрасно замечал, отмечал и с неким потаенным удовлетворением убирал слова и фразы Кавеха к себе на подкорку. Его сосед аккуратно и мягко гладил его по голове, ласкал и заставлял покрываться мурашками, не сдвинувшись с места и на сантиметр. Хайтам долго себя ждать тоже не заставлял. Верное поведение само просачивалось сквозь мысли и сдержанные движения. Его немалый опыт доминанта играл тут на руку всем присутствующим: вспомнить все увиденное и услышанное, отсеять самое лучшее и переложить на свой манер. Аль-Хайтам ощущал себя неестественно возбужденным от того, что сознанием вновь неконтролируемо перетекал в иное состояние. О, Кавех был в тихом восторге и хорошо сдерживаемом ликовании, продолжая вербально овладевать Аль-Хайтамом.   – Нальешь мне еще вина, Кавех?    Молчание и бездействие. Ожидание.   – Пожалуйста.   – Хорошо. – Похвала, а не соглашение.    Тонкое запястье в который раз тянется к чужой ладони, но сейчас решает наконец задеть теплую сухую кожу подушечками пальцев. Награда за вежливость. Наполненный бокал остается в руках ведущего соседа. Рубиновые глаза неожиданно заинтересовались выгравированными узорами виноградных лоз по бокам посуды. Протянутая рука Хайтама в ожидании напитка зависла в воздухе, а дыхание пришлось задержать.    – Спасибо. – Слово вылетает горячим выдохом.    Кавех сыто улыбается, поднося тонкую кромку к своим губам, и делает глоток. Смакует отнюдь не вино, но чужой взгляд на себе. Поцелованное стекло возвращается к просящему под знакомую дрожь в руках.    Аль-Хайтам ни о чем открыто не просил, а Кавех ничего открыто не предлагал. Вот только оба поняли друг друга без лишних слов. Аль-Хайтам, подобно лотосу, раскрывался красивым соцветием при верном обращении с ним.    Осталось уладить формальности и выбрать время. Но Кавех этому решению никак способствовать не собирался. Каким бы своего соседа он у себя в голове не увидел за этот вечер, он все равно не собирался подгонять или тем более склонять к чему-то. Безопасность, добровольность, рациональность. Он всего лишь ментально кивнул на свои колени, предлагая свою кандидатуру и был до глубины сердца уверен, что Хайтам живо видел эти действия в своей голове. Кавех прекрасно ощущал отпечаток неприятного опыта на Аль-Хайтаме, а от того языки пламени внутри груди скребли сильнее. Хотелось все сделать по-своему. Так, чтобы Хайтаму понравилось и захотелось еще. Роль сабмиссива в исполнении вдумчивого, твердого и своенравного соседа возбуждала, интриговала и заставляла разворачивать фантазию. Кавех был готов найти к нему личный, особый, интимный подход. Раскрыть его так, чтобы ни одна, даже самая крохотная мысль не смогла просочиться в разум Хайтама и напеть, что его желание отдать себя под чужую ответственность было неправильным желанием. Решить и уладить формальности оказалось намного проще, чем могло бы быть. Иногда, факт сожительства не казался тяжелым грузом на плечах. В этот вечер они расстались на звучной терпкой ноте сантурна и дафа, принесенной улицей.    В следующий раз их беседа начнется по инициативе Аль-Хайтама, который спокойно, но с очевидным предвкушением, попросит Кавеха отвлечься на минуту от своих дел и посмотреть занятость своего графика.