Ми́лан

      Милану шестнадцать лет, впереди — целая россыпь душистых летних дней, букеты ярких вёсен, охапки осенних сизых вечеров и снегопад приятно колючих, начищенных холодным солнцем мгновений. Но ему кажется, что жизнь закончена, счастье навсегда утеряно, а для любви его сердце захлопнулось навечно. Да и зачем вообще эти дурацкие, хрупкие чувства, так больно отравляющие жизнь не только ему?       Милан в очередной раз без спроса взял папину машину и теперь ехал вглубь континента. Река Тара была преданной подругой его детства, впитала в себя как сотни его ребячливых визгов, когда они ездили всей семьёй сплавляться по ней, так и десятки тихих всхлипов, когда он приезжал к ней в одиночку и изливал яд израненной души в её податливые, голубые воды. И теперь он ехал к ней… нет, не за утешением, а скорее, за жестоким искуплением.       Милан обожал спускаться по этой речке, огибать её сложные бурлящие пороги, подпрыгивать на камнях, едва удерживать равновесие и оказываться погребённым под огромной волной. Каждое лето с детства его привозили сюда и обучали самостоятельно управлять надувной лодкой. К пятнадцати годам он мог проехать речку с закрытыми глазами.       Но все свои умения можно было с лёгкостью отбрасывать, если дело касалось майской Тары.       Обычно нежная и приветливая, простая для спуска даже новичкам, весной, благодаря долгим дождям и горным течениям, вздувавшим её потоки, она обращалась в вероломную изменницу. Уровень воды поднимался до максимума, жёлтые волны облизывали берег впритык к высоким каменным скалам, которые ограждали её на протяжении всего спуска — а это метров пять в высоту, если не больше. Местами она текла плавно, ласково, маня своими мутными водами; но тут же за поворотом слышался чудовищный рёв — это гряда подводных порогов заворачивала потоки в спирали, обрушала их дальше и жестоко утаптывала на дно. На прямых участках течение было таким сильным, что грозилось утянуть за собой любого, кто протянул руку на мели, дабы попробовать водичку.       Даже опытные экстремалы не осмеливались подступиться к этой злой, своенравной речке. «Майская Тара хуже истерички, королевы и искусительницы, вместе взятых», — так говорили в ближайших горных деревнях. Смельчаки, конечно, находились каждый год — многие из них даже выживали. Но те, кто оказывались слабее чар Тары, так и оставались навечно погребёнными в недрах своей любовницы…       Милан знал, на какой риск шёл и как будет горевать его отец, и так до ужаса разбитый недавним скандалом, если что-то случится. Но он был слишком опустошён и до безразличия иссушен горечью. Последние мостки разума отравились отчаянием и скрючились в бумажные фантики; дунешь — и вот он уже готовит лодку для спуска по рычащей, изрыгающей проклятия брызгами реке.       В последний миг он оторопело задумался и даже испугался самого себя. Руки, державшие вёсла, показались чужими. Ноги дрогнули, как перед разоблачением. А потом в голове пронеслись события прошедших дней, недель; вспомнилось то, что выело его сердце до сокровенного дна, после которого начиналось только опустошение. Милан горько заплакал, как только подумал о том, какая позорная жизнь ждала его в маленьком Герцег-Нови; будет за счастье, если люди просто перестанут обращать на него внимание и станут относиться не больше, чем к призраку!       «Именно! — утерев слёзы, решительно вскинулся Милан и подобрал вёсла. — Я хочу стать призраком! Бесцветным и незаметным. Лишённым чувств и памяти. Просто плывущим по миру, как река…»       Пусть злобная Тара рассудит, достоин он выбраться из её майских серых пучин или навсегда останется с ней, её несчастный преданный друг.       Первые минуты спуска шли хорошо: лодку раскачивало, чуточку мотало, но не сильнее, чем обычно. Мелкие порожки почти не чувствовались под толщей воды. Но потом течение разогналось, а уши наполнил клокочущий, приближающийся шум больших порогов. У Милана застыло сердце от ужаса, когда на повороте лодку раскрутило и он потерял управление. Как ни греби веслом, его всё равно бросало в стороны так, как того хотела жестокая река!       Прыжок вверх. Резкое уханье вниз — аж в животе затянуло от страха! Лодка опасно накренилась под тяжестью воды, но выплыла. Милан разлепил глаза и ничего не увидел, но с облегчением почувствовал, что теперь они просто плыли по быстрому течению. Даже тут опасно пошатывало, но теперь он управлял лодкой и вскоре даже развеялся. Почувствовал свободу, вкус экстрима, пряный запашок опасности и, как и все молодые юноши, решил окунуться туда с головой.       Речка, завидев его азарт, вознегодовала: русло расширилось, а вместе с ним углубились и пороги. Теперь это были вовсе не забавные скачки на бурлящих, V-образных зигзагах. Милан тяжело сглотнул, когда увидел перед собой огромные низины и рвущиеся наверх горы из воды: глубоко запрятанные на дне валуны ломали течение, изреза́ли его направление сотней мелких прогибов и закручивали в мрачные, безжизненные воронки. Юноша покрепче схватил весло и уселся на середину, надеясь, что это поможет ему не потерять равновесие.       Лодка рухнула вниз, нырнув под волну. Милан сообразил задержать дыхание и покрепче схватиться за канаты, что тянулись по её бокам. Вынырнули, но ненадолго — теперь трясло и било по волнам, словно они стали чьей-то марионеткой и злой кукловод жестоко шлёпал её по воде. Брызги ослепляли, смазывали вид. Милан почувствовал, что его закручивает, и от безнадёжности попробовал грести веслом в другую сторону. Вдруг нарвётся на камень?       Но лодку вновь обрушило вниз и повторился нырок под волну. На сей раз Милан так долго был под водой, что испугался: они затонули! Нашёл время даже для самоиронии: а разве не этого он жаждал?       Однако Тара смилостивилась и брезгливо выплюнула его лодку. Милан задыхался и ловил ртом воздух. Разлепить глаза уже не надеялся. Тело онемело от холода — горные реки не прогреваются даже к лету, — и на мгновение ладони ослабли. Коварный порожек, маленький, но резкий, вцепился в его лодку и жадно выдернул у Милана весло. «Провал! Гибель!» — удушающе вязкой летной пронеслось в голове. Он только думал, что это будет забавно и псевдо-пафосно; а оказалось, он до чёртиков не желал смерти.       Без весла в такой ситуации не выжить.       Милан всё-таки разлепил глаза и осмотрелся: его снова быстро несло по течению вниз, к очередной гряде ревущих порогов. Если он дотуда долетит, то уже никак не направит лодку! А ещё плыть и плыть, прежде чем начнутся мелкие ответвления и бухты… Хотя даже так он сможет догрести дотуда, только если выпрыгнет из лодки, смирившись с её потерей, и доплывёт сам. Отец спустит с него три шкуры, наверняка в чём-нибудь ограничит и не возьмёт в следующий раз на сплав, но Милан хотя бы выживет…       Думая так, он наивно попытался выгрести руками к берегу, но затем осознал, что жестоко просчитался: чем ближе он будет к краям, тем хуже отколошматит его лодку. Горные пороги особенно коварны сбоку… Лодка хлюпнула и взлетела по водному подъёму, чтобы затем жёстко рухнуть вниз.       Милан запомнил только момент, когда полностью окунулся в реку, вцепившись в канаты, а лодка нависла сверху большим чёрным облаком. Шипящие пузырьки хлестали под водой, не давая даже там раскрыть глаза. Потом крутой поворот, и вот небо с землёй вновь поменялись местами. Швырнуло влево, ещё раз, и снова падение в ледяную пучину. Милан уже беззастенчиво кричал, глубоко в душе не надеясь на чудо: в это время ближайшие леса пустовали. Во́ды всё чаще смыкались над его макушкой, и вот стало отчаянно не хватать воздуха.       Сильная боковая волна выбила из-под него лодку. Милан с ужасом барахтался среди серой пены, синих валунов и собственной тупости, заведшей его в такую ловушку. Выпасть на пороге — даже на спокойной Таре опасно; про спасательный жилет он, конечно же, не подумал.       Острые камни лизали по телу в опасной близости. Милан постарался выплыть хотя бы наверх, но вновь сбило волной. Он налетел на что-то и вытянул руку вперёд. Ладонь обогрело колючим жаром: он рассёк кожу до крови. Потом больно скребнуло по голени, разодрав штанину. Но Милан не бросал попыток выплыть.       И когда очередной глоток воздуха был близок, поток воды прибил его ко дну. Тело завертелось, и на голову рассыпалась сотня тресков — в первый раз, и, показалось, тысяча — во второй. Милан понимал: уже всё кончено. Вот теперь-то точно… Сознание меркло, силы иссякали, темнота ласково уволакивала в свою смертельную, беззаботную тишь. Милан сожалел, что так глупо заканчивал свою жизнь на дне любимой реки, как в объятиях ревнивой подруги.       Но вот жизнь странным образом впорхнула в его грудь, пронеслась шёлковым мотыльком мимо мыслей и стряхнула живительную пыльцу на его сердце. Милан вдруг осознал, что никогда не был одинок: даже когда тонул в реке. Что-то незримое, тёплое и бесконечно доброе обволокло его тело и потянуло наверх, к огоньку свободы. Что-то, недовольно нашёптывающее ему обвинения на ухо и упрекающее в легкомыслии…       Милан очнулся и тут же громко закашлялся, исторгая из себя воду. Её вышло из него, казалось, целая река — такая же, что недавно поглотила его. В голове скрипело так, словно ржавые механизмы вовремя не смазали, а перед глазами тёк бесцветный туман. Но Милан ясно нащупал твёрдую, хотя и влажноватую почву под собой: щетина травы, мелкая галька, куски рассыпчатой плодородной земли. Как он был рад этим густым, плесневелым запахам, этому бесконечному журчанию в ушах! Ему хотелось плакать и просить прощения — у всего живого в этом мире — за то, что он облёк ужасную, греховную, отвратительную мысль в постыдный поступок. Как можно желать смерти, когда жизнь вокруг так бурлит, так призывает, так жаждет твоего внимания?       Возможно, это был минутный порыв, ведь потом Милан ещё несколько раз пуститься в опасные сплавы по жестокой Таре, но в тот миг он кающимся грешником падал ниц перед трепещущей природой, которую мог потерять, и громко рыдал.       Глазам скоро вернулось зрение, тело обрело координацию, а руки и ноги начали леденеть, так что Милан поспешил подняться. Весь грязный, в кусках травы, земли и водорослей, с порванной штаниной и потерянной в реке курткой, он ощущал себя заново обретённым, другим, прыгнувшим к границе жизни и смерти и удачно оттуда сбежавшим.       Милан долго не верил, что на то была воля течения, и его просто выбросило волной на берег. Слишком далеко от того места, докуда мог донести поток, слишком иллюзорно и хорошо, как в сказке… Но ведь они не в сказке, и недавние события только сильнее ткнули в это носом. Даже лодку чудом вынесло на ближайшие скалы! Милан вытянул её на берег и осмотрел. «Успею отремонтировать, отец и не заметит!» — пока что всё выходило так идеально, как он и не надеялся, когда воды утаскивали его на дно.       Потом Милан отчается найти причину, по которой его тело ещё ни разу не утонуло в недрах бурной, капризной майской Тары, и решит списать всё на свою сверхмистическую удачу.       Но забыть то чувство спокойствия и тёплой тоски по несуществующему никогда не сможет. Скорее, он даже не так стремился к смерти, к концу своей бесславной жизни, как к тому, чтобы вновь ощутить себя спасённым, нужным, захваченным в тёплый ласковый поток, шепчущий недовольства на ухо, пока он находился без сознания. Хотя бы на миг ощутить то, чего он был лишён на долгие годы заточения в одиночестве из ошибок, обжёгшей страсти и глупых наивных мечтаний…              Проснулся Милан резко, как будто вынырнул из ледяной речки, и теперь в продолжение кошмара жадно хватал ртом воздух. Но сознание и память вернулись быстро, как только он разглядел незнакомую комнату и соединил разрозненные обрывки вчерашних событий в цельный пласт отборного бреда, которым напотчевала его реальность. «Надо же, давно такое не снилось!» — с усталым разочарованием подумал он и тяжело вздохнул. Лоб покрыла холодная испарина. Он присел на кровати и спустил ноги.       За плотно зашторенными окнами вились солнечные лианы утренних всполохов. Наручные часы, странно выжившие во вчерашнем спуске с горы, показывали одиннадцатый час. Милан изумлённо и недовольно покачал головой: обычно он просыпался рано, а когда надо было на рыбалку, то часа в четыре уже отчаливал от берега, иначе хорошего улова ждать не стоило.       Ноющая боль на сгибе перестала его мучить — надо отдать должное экспрессивному Деяну, чьи мази неизвестного состава работали лучше аптекарских таблеток и спреев! Милан даже сумел ступить на ушибленную ногу, но всё-таки решил не распрямлять стопу полностью и ходить осторожно. Он спустился вниз, в гостиную, и с удивлением обнаружил на диване посылку. Картонный свёрток, а сверху записка:       «Доброе утро! Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше. Я сходил за новой одеждой, чтобы ты не чувствовал себя оторванным от нашего общества, да и твоя прежняя местами порвалась и пришла в негодность, и всё из-за меня… В общем, носи с удовольствием, размер вроде бы твой. Я приду, как и обещал, после обеда. На кухне оставил завтрак».       Милан не помнил, чтобы кто-нибудь так заботился о нём со времён, когда умерла матушка. Отец без вопросов помогал ему, учил новому, готов был отдать последнюю кроху хлеба, но, ожесточившийся и спрятавшийся в кокон тоски после смерти Невены, никогда не одаривал сыновей лаской и чрезмерной любовью. Никола же, пока был малышом, ещё ластился к старшему братику и вручал ему наивные поделки из желудей и пластилина. Но как подрос и отправился в школу, а там узнал, как именно насмехались над его братом и как уже хотели — над ним самим, озлобился и оттолкнул того, кто искренне не чаял в нём души. Поэтому такое неравнодушие со стороны незнакомого человека жалобно тронуло Милана за самые стыдливые, самые беспокойные струны сердца…       В мешочке оказался полный комплект одежды, со сменным бельём и двумя разными футболками. Милан долго любовался охотничьей курточкой — лёгкой и при этом тёплой, если над горами разразится непогода. Чёрная ткань, расшитая бледными серыми узорами, и вставки по бокам, такие же, как у Стефана, только бордового цвета! Милан почувствовал, как грудь наполнили десятки тёплых бутонов благодарности; давненько уже сердце не заходилось в такой радостной трели.       «Он ведь ещё не упустил мой любимый цвет…» — царапало дурацким сомнением по душе. А может, он только надумывает и Стефан просто угадал?..       Милан забрал одежду в ванную комнату и принял душ. Вода и правда быстро остыла, так что домывался он холодной. Зато взбодрился! Любимую красную рубашку пришлось долго отстирывать от пыли; только чудом она вчера не порвалась, пока он летел со склона в оторвавшейся кабинке. После всех процедур Милан вышел на кухню и увидел накрытый для него стол: яичница в закрытом контейнере, сэндвичи и заблаговременно найденная банка кофе. Сначала Милан сделал себе крепчайший напиток, набросал туда много ложек сахара и выпил чуть ли не залпом, желая скорее проснуться. И только потом приступил к еде.       «Странное чувство, — размышлял, пока жевал бутерброд. — Впервые за долгое время мне никуда не надо спешить! Можно ни о чём не думать, не планировать свой день… И в море выходить нет надобности, и убирать дом, и готовить огромные кастрюли супа для брата-обжоры! Господи, я как будто попал в отпуск!». И отпуск, конечно, был заслуженным и страстно желанным уже многие годы. Пока не умер отец, приходилось выходить в море каждый день, чтобы прокормить семью из трёх вечно голодных мужчин; точнее, одного мужчины, а двух только подрастающих, что не особенно сказывалось на их зверском аппетите. А уже после смерти главы семейства оказалось достаточно рыбачить через день. Но так как в первые годы он, ещё обуреваемый желанием удрать из Герцег-Нови, пытался копить, то и отправлялся на рыбалку каждое божье утро.       Эта суетливая жизнь совершенно выбила из него радостные искры запала, какие движут молодыми людьми в пору их расцвета.       В гостиной прямо на полу стояло большое зеркало в массивной раме. В нём Милан разглядел себя в полный рост и не сразу узнал в подтянутом, роскошно одетом юноше обычного деревенского рыбака. Хотя он и старался быть аккуратным, даже чуточку модным, род занятий всегда возвращал его в болото из растянутых свитеров, серых маек и заношенных штанов. Теперь же он словно стал частью местного общества, изысканного и красивого!       После завтрака Милан решил обойти дом и первым делом выглянул в сад, так и не просмотренный вчера. Из залы, где Стефан упражнялся в меткости и силе, через двустворчатые дверцы он вышел на гравийную тропинку. В лицо резко пахнуло свежестью и утомительным ароматом цветов. Несмотря на ясную погоду и высокое солнце, прохлада ощущалась острыми покалываниями, и теперь стало понятно, почему местные жители носили такие куртки!       Всё, до чего доставал взгляд, утопало в зелени: набухшие соцветия роз, молодые ирисы, лозы вьющихся винограда и плюща. Сад напоминал дикий, заросший, выбившийся из всех границ и приличий лес, но в этом и была его особая прелесть. Милан будто оказался в лоне настоящей природы, не стиснутой в кольца клумб, и вдыхал густой, влажный аромат листьев, росы, ночного дождя полной грудью.       Он недолго побродил по саду, пока окончательно не запутался в его кустарниках и тенистых полянках, и вернулся в дом. Сильнее прочего его интересовала комната для занятий, из которой он и вышел. Внимание безусловно привлекал арсенал оружия, что висел на стенах. Милан нашёл там даже саблю!       — Неужели Стефан умеет обращаться с каждым из этих клинков? — и в это почему-то охотно верилось. Такой ловкий, грациозный, изящный, этот юноша был словно создан для убийственных прыжков, опасных выпадов и свистящих замахов. Милан тут же вспомнил его битву со зверем: хотя они скрывались в тумане, мастерство Стефана сияло в каждом его движении.       Из половины, составлявшей физическую сторону его нового знакомого, Милан перешёл в ту, которая лепила его разум, интеллект и творчество. В первый раз он не заметил широкий книжный шкаф у стены, забитый до треска фолиантами; казалось, потянешь один за корешок — и другие посыпаются, словно дождь! Милан вчитался в заголовки: философия, наука, математика, художественная литература. От современных авторов до греческих мыслителей. Кругозор его интересов поражал, и Милан вдруг почувствовал себя всего лишь недалёким провинциальным рыбаком, каким он, в сущности, и был, только вот вечно строил из себя невесть что! Иные названия и авторы были ему даже неизвестны, а ведь казалось, в своё время ему постарались привить жажду ко всему новому…       Милан поскорее перешёл от книжной тематики к столу с шахматной доской. Хорошо отлакированное дерево, массивные фигурки из слоновой кости, таймер с позолоченными рычажками — Стефан мог позволить себе такие вещи! Милан присел на стул и открыл справочник по шахматам, лежавший рядом. Правила игры быстро вспомнились — он не держал в руках фигурки вот уже больше десяти лет, однако нюансы и хитрости, тактики и ходы он будет проходить заново. «Вероятно, Стефан сочтёт меня жалким соперником…» — разочарование так часто дробило его сердце сегодня утром, что он уже сомневался, знал ли хоть что-нибудь в такой изумительной степени, чтобы порадовать этим нового друга и сойти ему за равного. «А ведь у себя в деревне я считался жутко образованным и настолько умным, что люди старались лишний раз не говорить со мной, дабы не нарваться на моё уточнение или замечание». Вот уж истинно: всё познаётся в сравнении!       Милан так увлёкся чтением справочника и разыгрыванием тактик оттуда, что не заметил, как пролетело время. Где-то в гостиной громко отстучали полдень часы. Скоро должен был вернуться Стефан. Милан собрал шахматы и навёл порядок. Уже хотел покинуть залу, но вдруг, среди уже изученных шкафов, столиков и маленькой площадки для тенниса, заметил в углу постамент, а на нём — белый гипсовый бюст. Искушение само подвело его туда.       Помимо бюста там нашлась потайная дверца, скрытая куском гобелена. Милан бы и не разглядел её, если бы ткань висела ровно. Чуть приоткрыв её, он обнаружил маленький закуток, впрочем, со своим собственным окошком у потолка. Нос сразу же защекотала мелкая белая крошка, припорошившая здесь всё, как первый снег. Мастерская, догадался Милан по инструментам, долоту, кускам необработанного гипса и схемам, прилепленным на стены. Зайти отчего-то не посмел — это уж слишком сокровенное, раз спрятано, и поскорее вышел. Повесил гобелен и добросовестно распрямил ткань так, чтобы дверцу никто не увидел.       «Так Стефан ещё и скульптурой увлекается!» — Милан уже не знал, здорово ли это — так восхищаться человеком, которого встретил вчера. Он вовсе не завидовал его образованности, наоборот — искренне радовался, что чьи-то мечты воплотились, и хотел лишь на мгновение оказаться поближе к этому юноше, быть достойным его общения.       А гипсовый бюст, судя по всему, был изготовлен самим Стефаном. Милан не понял, как это почувствовал, но что-то неотразимо ловкое, чарующее, выстраданное пряталось в сколах, изгибах и тенях этой скульптуры. Милан смотрел на изображённого человека поверхностно, сквозь призму восхищения талантом его создателя, чем самим результатом, но вдруг пригляделся, собрал черты воедино и ощутил волнительную горечь в горле.       Нет-нет, ему только показалось… Мало ли, сколько таких юношей бродило по свету и служило вдохновением для Стефана! И всё-таки что-то ирреальное проскакивало между скроенными изнанками мира, когда Милан вглядывался в похожее на своё лицо. Голова с тяжёлыми кудрями, рассыпавшимися до линии подбородка, заострённый кверху нос, тонкие насмешливые губы, глаза, распахнутые в дерзком ожидании новой выходки судьбы. Овал лица приятный и правильный, взгляд податливо ласкал ровную, не слишком вздыбленную линию скул, щёки с едва прорезанной ямочкой от призрака улыбки и густые брови. Этот юноша мог быть прекрасным образчиком древнегреческого божества — Диониса или Амура, например, какие ставят на подоконниках в университетах при исторических кафедрах. Милан, конечно, знал это только понаслышке…       О божестве он подумал не случайно — голову гипсового юноши украшал оливковый венок, и эта мелочь позволила Милану выдохнуть, даже обвинить себя в лишних, грязных, дурацких мыслях. «Неужели ты и правда думал, что он мог где-то тебя увидеть и впечатлиться настолько, чтобы выточить твой образ?» — стало до жути стыдно и неудобно.       И как раз в этот момент, полный встряхивания самого тяжёлого осадка со дна души, ворвался Стефан. Он как-то незаметно зашёл в дом; а может, погруженный в созерцание Милан его просто не услышал. Он ощутил движение боковым зрением и обернулся. Стыд за прежние мысли ещё жёг его, и ему показалось, будто его застали за чем-то непотребным…       Но Стефан улыбнулся мягко, приветливо, и страхи мигом разбились о его свет.       — Привет, Милан! Как твоя нога? Как спалось?       «Подошла ли одежда? Понравился ли завтрак?» — за последние годы Милану никто не задавал столько заботливых вопросов! И что главное, Стефану и правда было интересно…       Милан поблагодарил его за всё и, кивнув на бюст, спросил то самое, разбередившее ему раны:       — Ты… сам это выточил? — Стефан, хоть и смущённо, с деланым пренебрежением, но кивнул. — Кто это?       — Да я уж и не помню… — отмахнулся он и отошёл к книжным шкафам, чтобы положить туда разбросанные тома со столов. — Изредка на меня находит желание что-нибудь повытачивать, да всё выходит скверно. А этот бюст просто самый удачный. Эскиз, наверное, взял из какого-нибудь пособия… Любят они давать божеств — судя по венку!       Необязательность, с которой Стефан говорил о своём детище, словно о пустяке, казалась даже возмутительной. Но он — творец, а творцу всё сходит с рук. Милан даже улыбнулся его ребячливости и самокритике.       — Стефан, ты очень талантливый! И в шахматы играешь, и скульптуры вытачиваешь, и в боевом искусстве хорош… Я восхищаюсь тобой! — давно следовало это сказать. Теперь Милан чувствовал себя легче, хотя самого главного так и не произнёс.       Стефан промолчал, но красные кончики его ушей поведали даже больше, чем могли бы слова.       — Ты… кхм, ты уже выходил в сад? — голос, осипший до смущённых глубин, проникал в душу Милана целебным сладким бальзамом.       — Да. Там очень уютно и красиво.       — А реку нашёл?       Милан удивился и покачал головой. Тогда Стефан, уже отошедший от предыдущего разговора, задорно потянул его за собой и обещал удивить.       Там, где кончалась гравийная дорожка, начиналась чуть притоптанная тропа, ведущая сквозь кустарники. Стефан аккуратно отодвинул ветки для него, и они вышли к невысокому заборчику. Слуха тут же коснулось нежное шелестение воды.       — Насчёт реки я, быть может, и погорячился… — усмехнулся Стефан и опустил руку на неприметную дверцу, вырезанную в деревянном заборе. — Но во время паводков она становится такой полноводной, что иначе и не назвать.       Милан уже разглядел небольшой травянистый склон, уходящий вниз, и серую ленту узкой, метра четыре в ширину, реки. Стефан отпёр щеколду и пропустил его вперёд.       — Спускайся аккуратно, а то можно поскользнуться и полететь кубарём прямиком в воду!       На другой стороне высился такой же подъём, заборчик и густая стена из кустарников и деревьев. Соседнего дома даже не было заметно! Речушка же утекала вперёд, делая извилистый поворот к улице, и пропадала в недрах подземных течений города. Милану понравилось уединение этого места. Гряда нагретых валунов у самого берега служила хорошими сиденьями.       Там они со Стефаном и расположились. Милан разглядывал прозрачное каменное дно, усеянное разноцветной галькой, и с наслаждением вдыхал терпкий речной аромат.       — Большое спасибо тебе за заботу. Я уже и не помню, когда в последний раз ко мне были так добры… — обратился он к Стефану; тот под его благодарностями всегда как-то съёживался и закрывался, будто каждое слово ранило его душу. Вот и теперь лёгкое мрачное облако налетело на его чистое, светлое лицо. Он внимательно поглядел на Милана, как-то невесело вздохнул и качнул головой. Во всех его ответах на свою благодарность Милан видел: «Это всё отчаянные пустяки, это лишь малое, что я могу тебе дать!»       «Но мне большего и не нужно…»       — Что думаешь теперь о вчерашнем рассказе дяди? Боюсь, ты ещё не всё осознал, не принял до конца, во что оказался ввязан… — хмуро произнёс Стефан, но вдруг, словно и сам увидел, какого мрака наводил своим лицом, встрепенулся и уже с любопытством поглядел на Милана. Тот озадаченно хмыкнул.       — Я понял, что моему брату не повезло оказаться в западне у какого-то больного на всю голову, но единственное, что сдерживает мою тревогу, это обещания от тебя и твоего дяди, что пока с ним всё будет в порядке. Иначе бы я сошёл с ума, — тяжело вздохнул Милан и опустил горячее лицо в ладони, чтобы остудиться. Чуть погодя, опустил руки и продолжил: — Но я многого не понимаю. Например, почему нельзя отправиться в логово тёмного Владыки напрямую?       Стефан прикрыл глаза и покачал головой.       — Это смерти подобно. По условиям мира, который они заключили с дядей, Владыка имеет право держать своих чёрных зверей на строго ограниченной территории. И если туда зайдёт кто-то из защитников, это будет всецело их вина… А расположение жилища Владыки, честно говоря, известно только примерно. За Туманным Лесом начинается Лес Тёмный. И вот где-то после — запретные владения.       — Кто вообще скрывается за этим Страдальцем? Что он за существо такое? — Милан уже отчаялся спрашивать себя, почему именно его семьи коснулось несчастье. Эти вопросы изъели его вчера окончательно. Что смысла тревожиться теперь? Вот через месяц, когда пройдут некие соревнования, и станет ясно, что делать дальше… А сейчас можно только собирать побольше информации о мире, в который он оказался случайно втиснут.       — Легенд много, и ни одной точной, — уклончиво ответил Стефан и сцепил руки на прижатом к груди колене. — Спроси дядю — и он снова ткнёт тебя в историю создания Черногории. Но есть… кое-что любопытное, с чем я бы хотел поделиться, — Стефан внимательно разглядывал его, словно решал, достоин он тайны или нет, и в итоге согласился посвятить его. — В общем, есть одна версия, которая ещё и объясняет, почему имя Страдальца прилипло к этому существу. Якобы Создатель поначалу не планировал давать тёмным порождениям какого-то своего главаря, а Тёмный Владыка был кем-то вроде нас, защитников. Но было у него чувствительное, ранимое сердце, и нечто ужасное, мрачное, таинственное поразило его, открылось во всей своей превратной сути, и повергло его в глубокое отчаяние. Тайна, связанная ли с созданием мира, с путём, который предстоит нам всем пройти, или чем-то иным — никому не известно. Говорят лишь только, что, сражённый опасным знанием, он отправился в какие-то тёмные, бездонные пучины — сражаться против неизведанного, противостоять злому року. А в итоге вся чёрная масса обрушилась на него и сразила его смелое, но слабое от потрясений сердце. Но он выжил, выбрался — правда, уже другим. Рок больше не нависал над миром, однако живое существо было погублено. Поэтому и Страдалец — он страдал за всё, чем полон наш мир, не только за человечество. Напоминает одну религию, соглашусь, — Стефан точно угадал его мысли. — Но в ней Бог сделался светлым мучеником и терпел испытания от своих же, людей. В этой же истории Страдалец вышел тёмным, сломанным и готовым терзать тот мир, ради которого погиб.       Милан задумался. Слишком тяжёлый рассказ, чтобы воспринимать его рядом с бренчащим ручейком под ласковым солнцем полудня! Стефан поспешил развеять гнетущую атмосферу, в которую упал их разговор:       — Впрочем, это всего лишь легенда — одна из. А их придумывают такие же защитники, как я. В ней наверняка нет ни доли правды. Просто звучит она больно… интересно, — Стефан помолчал какое-то время, прежде чем продолжить: — Вообще, личность Тёмного Владыки, как и должно, покрыта тайной. На время соревнований он приезжает сюда, в город, и приводит с собой толпу чёрных зверей, которых располагает в специально отведённом лесочке. С ним никто никогда не говорил, кроме дяди. На публике Владыка обходится лишь несколькими жестами. Обычные защитники могут видеть его только издалека… Но, думаю, до соревнований мы ещё дойдём — ты увидишь их сам. Кстати, не хочешь сходить в город? — вдруг спросил Стефан и оживился. — Его начали украшать в преддверии праздника!       — Разве эти соревнования — праздник? — с сомнением спросил Милан, но Стефан только задорно улыбнулся и поднялся с валуна.       — Конечно! Наш народ не боится предрассудков и празднований заранее. Всё-таки более двухсот лет без поражений на этом турнире — дядя вчера не соврал! — Милану вновь послышалась ирония в голосе, когда Стефан говорил о турнире. Или о дяде. Тут уж сложно было понять.       — Тогда пойдём, если я не отвлекаю тебя от дел, — Милан соскочил с нагретого камня хоть и с неохотой, но с желанием последовать за Стефаном, куда бы тот ни пошёл. Тот в ответ только нетерпеливо отмахнулся и подал руку, чтобы помочь Милану добраться до верха.       — Мы не будем долго ходить, — предупредил уже в саду, когда закрывал дверцу. — Деян сказал, что тебе следует побольше отдыхать и не нагружать ногу.       А Милан уже почти забыл о своей травме — настолько общение со Стефаном отвлекало!              Они двинулись по каменной улочке вперёд, к площади. Вчера вечером многие заведения были уже закрыты, и только теперь Милан разглядел, что город не так уж сильно отличался от любого другого в Черногории, где история ещё уживалась с современным суетливым веком. Рестораны, кафе, магазины, лавки, мастерские — всё, как в том же Тивате. На квадратной площади растянулся рынок под крытыми навесами. Пахло свежей зеленью, терпкими специями и выпечкой; на прилавках лежали блестящие на солнце фрукты и овощи. Людей ходило много, у некоторых палаток даже тесно толкались.       Стефан повёл его мимо съестных рядов дальше, на следующую улицу, и негромко заговорил:       — Несмотря на то, что мы, защитники, обособляем себя от людей и делаем вид, что никак с ними не связаны, всё-таки большая часть наших привычек, вещей, традиций позаимствована у них. Наше поселение и способности скрыты от посторонних глаз, но, как ты уже слышал, пройти мимо людских бед мы тоже не можем. Часто спускаемся в города и деревни, покупаем какие-нибудь новинки, учимся новым ремёслам. Так у нас появилось электричество и собственная станция. Школа у нас здесь одна, зато большая и просторная, хватает на детей всех возрастов. Кстати, вот мы и дошли до неё, — Стефан кивнул на огороженное кованой оградой прямоугольное здание с двумя этажами. Каменное, тёмное, с заострёнными окошками, оно вписывалось в общую средневековую архитектуру города и растянулось на добрые два дома. К нему примыкали сад, спортивная площадка и сцена.       — Какое-никакое, но среднее образование здесь получить можно, — с едкой ухмылкой продолжил Стефан и провёл пальцами по витиеватым прутьям забора. — Супер-интеллектуала из тебя здесь не сделают, но глупым выйти тоже не получится. При школе есть множество кружков, именно там определяют творческий потенциал ребёнка. У нас нет ни колледжей, как в человеческой системе образования, ни, конечно же, университетов, зато обучения в кружках хватает, чтобы в будущем ребёнок мог стать музыкантом или актёром. Да, у нас есть даже собственный театр, мы же не совсем дикари! — улыбнулся Стефан, заметив его удивлённое лицо. Милан неловко промолчал: он ведь и правда думал, что здесь живут как-то особенно, по-дикому, отрицая искусство! Теперь хотелось сгореть со стыда…       — Ты, наверное, посещал все кружки? — Милан уже представил себе Стефана-школьника, невероятно важного и серьёзного, каждый час которого был занят саморазвитием. Но Стефан весь как-то подобрался, свёл брови к переносице, опустил голову и зашагал быстрее.       — Только в начальной школе, — хмыкнул он. — Дальше не пошло…       Он ответил так коротко и хмуро, что Милан не стал расспрашивать. Только потом догадался и даже укорил себя: как можно было забыть о его статном родственнике? Нелегко ходить в группу, где все от тебя отмахиваются и говорят неправду, дабы не обидеть и не вызвать гнев твоего дяди… Всё равно что унизительно топтаться на одном месте и просить всех заметить тебя, а они кидают презрительные взгляды, нагло врут и поскорее отворачиваются. Милан понял, почему он закрылся в своей комнатке и принялся отчаянно, даже безумно развивать в себе таланты…       — Чем вообще занимаются защитники? — школу они уже прошли, так что и разговор следовало замять. — Я смутно помню, что Драган рассказывал вчера о четырёх или пяти способностях, которыми наделены все жители. Про тебя точно запомнил — ты управляешь водой!       Стефан мелко, но довольно улыбнулся. Милан знал, что это его порадует, и даже вчерашний бешеный темп, с которым новые знания влетали в него, не стал преградой.       — Да, всё правильно, их пять: водные и воздушные стихии, умение управлять животными и растениями, а ещё — иллюзии. Последнее — самое редкое, ведь и в природе они встречаются мало… А вообще, мы следим за состоянием природы вокруг. Это только звучит просто, но на самом деле каждое время года наполнено своими заботами. Сейчас, например, некоторые реки разливаются с бешеной скоростью и надо следить за ними. Я и другие защитники ходим к ним и регулируем уровень воды, распределяем потоки. В тебе только частично течёт кровь защитника, поэтому, к сожалению, увидеть наши способности воочию ты не сможешь. Разве только немного — почувствовать, — Стефан вдруг остановился и развернулся к нему. — Закрой глаза!       Милан послушно закрыл. Что-то изменилось вокруг, это он ощутил сразу. И вот щеки коснулось нечто прохладное — прохладное, текучее и очень приятное. Милан замер, не смея шелохнуться. Всё это походило на… водное прикосновение. Оно скользнуло вниз, к подбородку, и исчезло.       — Так это чувствуется, — голос Стефана звенел и журчал, всё равно что поток воды. Милан и не понял, какая глухая тоска потянула его за этим незримым течением. Но очень хотел бы однажды раствориться в нём — мысль мелькнула и тут же сгорела в собственном стыде.       Он открыл глаза. Стефан стоял перед ним прежним, ничего не напоминало о коротком мгновении чуда.       — Что это было? — изумлённо спросил Милан и тронул то место на щеке, где ещё недавно струилась вода. Кожа была прохладной, но сухой.       — Я обратился в поток и прикоснулся к тебе, — когда Стефан улыбался так лукаво, Милан начинал верить, что ему искренне хотят понравиться. Невольно залюбуешься им: внимательные глаза цвета натёртого до хруста майского неба, чистая, сверкающая кожа, без грубых обветренных губ и век, без ужасного смуглого оттенка — без всего того, чем грешил Милан; затаённая, скрытая, но при этом такая манящая улыбка, что приводила все черты лица в мгновенное, чудесное, светлое преображение.       Злость искажала его до несчастной забытой статуи, чья голова скрывалась под тяжёлым полотном вуали, радость же — возвеличивала до яркой мраморной фигуры, ласково оплетённой розами.       Милан даже растерялся, забыл, что хотел спросить, и мог только любоваться этим лёгким, прекрасным, естественным Стефаном, что вёл его по городу дальше, петляя по извилистым глухим улочкам, как маленький любопытный ручеёк.       — В общем, ничего особенного в нашей работе нет! — заявил он, когда они дошли до тенистой короткой аллеи, которые любили возникать посреди города просто так. — Только кажется, будто это нечто загадочное! На деле мы воспринимаем это, всё равно что люди — вспахивание земли или стирку… Многие из нас после основной работы отправляются на дополнительную: торгуют на рынке, мастерят что-нибудь, играют на музыкальных инструментах. Мне вот не повезло окунуться в дворцовую бюрократию — дядя частенько зовёт меня на свои собрания. А они скучны до безумия! Но сейчас, к счастью, он отстал от меня — твоё появление, думаю, вызвало у него много вопросов и сомнений, так ли уж крепок его мир с Владыкой…       Кедры и платаны смыкали кроны над головой, серебрясь тенями и влажной дымкой. Грудь блаженно вдыхала в себя чистый воздух, искрящийся от аромата свежих листьев. Мерное жужжание насекомых ненавязчиво вибрировало в ушах. Настоящий лес, и всё-таки в своей урезанной, короткой версии! Уже через двадцать метров сиял порталом выход в другую реальность — городскую. Милана так поражало это соседство.       — У тебя, наверное, ещё много вопросов, но все рассыпаются в разные стороны, как только я об этом спрашиваю, так? — впору туманным капелькам, зависшим вокруг в звенящем, настороженном ожидании, голос Стефана звучал приглушённо и таинственно. Милан обернулся к нему и тягуче кивнул. Ещё утром десятка два вопросов кружили в его голове, клюя острыми птицами по мыслям. Теперь же — пустота. Спокойная и приятная, совсем как лес вокруг.       — Ладно, значит спросишь тогда, как созреешь… Расскажи что-нибудь о себе, — просьба уязвимо царапнула Милана и выдернула из шаткого забытья, в которое он успел провалиться. — А то выходит, что я тебя совсем не знаю! При этом ты уже успел наглядеться на наши с дядей сцены препирания, и это одно вводит меня в смущение…       Милан выдавил улыбку и вздохнул тяжело, сковано, будто что-то упало на грудь. «Как бы собрать всё интересное о себе, чтобы не отвратить его! И ведь если рассказать коротко, куце, то он совсем потеряет ко мне интерес…». Милан и не знал, зачем ему интерес встреченного вчера парня. Вот только что-то тянуло к нему, не позволяло отпускать так быстро и скоро, как всех прежних знакомых; хотелось чуть больше углубиться в эту беспокойную, сумрачную, красивую душу, полную своих изъянов-тайн и страхов. Стефан казался хорошим человеком, добрым и понимающим, и тем разительнее по его идеальному портрету хлестало одиночество, взъерошенное, дикое, отчаянное.       — Ну, особо-то рассказывать мне и нечего… — прогудел Милан и не сразу заставил себя встряхнуться. — Большую часть я поведал вчера, у твоего дяди, и при нашей встречи. Я простой рыбак из Герцег-Нови. Мой отец и вся его родня занимались этим ремеслом, вот и передалось по наследству. Брат Никола прохладно относится к морю — как-то с детства у него не задалось, особенно если штормит, поэтому он решил податься в строители. По крайней мере, так планировал — рост и телосложение ему позволяют. Он крупнее меня, среди нас двоих младшим всегда считали меня, — Милан грустно усмехнулся. — Мы с ним плохо ладим, я уже вроде говорил это… Но несовершеннолетний возраст держит его в отцовском доме. Ну, а о моей матушке здесь наверняка известно больше, чем мне самому. Её не стало, когда мне было восемь. Отец сказал, что она упала с обрыва, поскользнулась на каменной дорожке. Я никогда в это не верил! — злость лизнула его душу, сомкнула напряжённые кулаки. — Но где теперь найти правду?.. В общем, у меня самая обычная жизнь, какая бывает у жителей приморских деревень. Разве что недавнее событие чуть изменило её…       Он глянул на Стефана, чтобы узнать, какое впечатление произвели его слова. Юноша смотрел на него без снисходительного пренебрежения, какое обычно вызывал этот простой, безыскусный рассказ на незнакомцев, зато… с долей насмешливого недоверия.       — Так ли уж прост рыбак, выбравший себе в утреннее чтиво древнеримские трактаты и справочник по шахматам? И разговаривающий так складно, умело, грамотно?..       Милан чуть не запнулся о корень от смущения. Чуткость Стефана поражала! И одновременно пугала, вводила в ступор, заставляла кончики пальцев подрагивать… Милан искал самые аккуратные слова, чтобы не всколыхнуть со дна ужасных монстров прошлого, и тихо ответил:       — Возможно, потому что мне привили тягу к обучению, к постоянному получению новых знаний. Я знаю, что образование в деревенской школе делает меня далёким от городских жителей, даже от здешних учеников и уж точно от тебя, но я всегда честно старался догнать их всех. Наверное, я не столь талантлив и изящен, не столь чувствителен к искусству, однако стремлюсь его понять, осязать… — Милан почувствовал, что разоткровенничался, и затушил в себе огонь, только начавший разгораться. — В деревне меня сторонятся, в крупных городах — считают обычным провинциалом. Вот и думай после этого, кто я такой: какой-то необычный рыбак или самый обыкновенный?..       — Уж точно вызывающий уважение! — Стефан ответил на его вопрос живо, с запалом, словно это его задели за самое больное. Милан поглядел на него и удивился, как воинственно вспыхнули его глаза, как упрямо он вздёрнул нос, будто его сейчас обличили в чём-то постыдном.       «Странный он, Стефан… Сотканный из противоречий, страсти и наивности. Такой, в чью душу хотелось бы нырнуть с разбега». Милан уже не раз ловил себя на мысли, что, познакомься они со Стефаном раньше, много лет назад, они бы не нашли сегодня друг друга такими поломанными.       — Я не знаю, что именно ты хочешь от меня услышать… — тоскливо закончил Милан и опустил голову; тем временем они вновь вышли на улицу, и волшебство неожиданного леса оборвалось, утянув за собой всякую сокровенность в разговоре. — Да, вероятно я читал чуть больше, чем мои сверстники, изучал куда глубже заданные уроки, с жадностью, а не с леностью стремился поглощать знания. Но не более того…       — А у тебя есть какие-нибудь увлечения? Не знаю… отдушина, что ли? Мою ты видел… — вдруг поинтересовался Стефан и взглянул на него испытующе, выжидательно. Милан на секунду даже дрогнул под этим взглядом, и нескладная, уродливая, комичная буква «Ф» уже затеплела на его губах, но в последний момент он отказался. Сомкнул губы, опустил взгляд и неуверенно качнул головой.       — Нет… только чтение и море. Море и чтение.       Стефан как будто бы остался недоволен его ответом и замолк на время. Но недовольство его было каким-то ревностным, глубоким, скрытым, словно… он догадывался, что ему не договорили, но при этом понимал, почему. Милан желал бы выдать ему целую тираду о своей игре на флейте, но память задела музыка — надрывная, ничуточку не весёлая, а скорее плачущая. Именно такие звуки издавала флейта в его руках в тот далёкий, хмурый, солёный день, когда он стоял, покинутый, одинокий, несчастный, на сером валуне и играл вслед уплывающей лодке. Впереди его ждала зияющая, манящая пучина, что сладко лизала ноги пеной и молила сделать прыжок. Позади накрывало раздражающим, колючим полотном из криков, гвалта и топота десятков ног. Все они искали, упрашивали его, звали вернуться и не делать глупость. Милан не совершил её, не вернул своё тело морю (матушка любила рассказывать легенды, в которых все мы принадлежали морю и когда-нибудь должны были прийти к нему обратно) и превратил свою жизнь в тусклое, ироничное прозябание.       Так ли уж он был не прав, когда хотел раствориться между золотыми всплесками и гребешками?..       «Тогда бы всё то, что происходит сейчас, навсегда бы обошло меня…» Милан до сих пор не знал, радоваться ему или грустить — уже давно его жизнь перестала делиться на такие суровые полюса. Во всём он находил и грустное, и смешное одновременно. А флейта пусть останется призраком прошлого — их Милан любил оживлять только в одиночестве, когда никто не сумеет подглядеть и почувствовать за простой музыкой горькое обличение.       — Наверняка я вновь спрашиваю глупость, но пусть лучше так… Почему у вас в городе нет ни одной церкви? — надо было хоть немного развеять застоявшуюся дымку печали над их разговором, и Милан наконец отыскал вопрос, который интересовал его, как только он ступил в Марац.       — Вовсе не глупость! — Стефан вылезал из кокона задумчивости неохотно и медленно и всё-таки смотрел на него уже обычным взглядом, правда, лишённым прежнего азарта. — Хоть своему созданию мы и обязаны Создателю, его образ до сих пор остаётся для нас загадкой. Мы точно не знаем, что это за существо. Можем только гадать над его планами и разгребать результаты его изысканий. Он — ни одно из тех божеств, которые придумали себе люди, его не описывает ни одна священная книга, коими полнятся страны. Защитники ни в кого не верят, полагаются только на самих себя. Да и как тут поверить в высшее существо, которое выдумало столь страшные испытания своим детям?.. Испытания бессмысленные и унёсшие столько жизней! — лицо Стефана исказила едкая, болезненная усмешка, а лоб прорезали мрачные складки; он говорил о своих родителях, и Милан отлично запомнил, что погибли они от лап зверей. Подробности были ему ни к чему, чтобы понять, как это ужасно и отвратительно. — Возможно, на заре времён всё было по-другому, — рвано выдохнув, чуть спокойнее продолжил Стефан, стараясь говорить так, чтобы губы не дрожали, — но этой истории нам уже не узнать — её застали только дядя и десяток человек, остальные погибли в главной битве с Владыкой…       Милан ожидал услышать нечто подобное, только вот думал, что защитники всё же почитают своего Создателя. Но логично предположить, что его скорее ненавидят, чем возносят: столько бед им учинил этот Владыка, такое же порождение, что и они сами!       — Нам пора возвращаться, — опомнился Стефан, вовремя отбросив горестные воспоминания. — Не стоит перегружать твою ногу. Ты запомнил примерно, что где находится? Повернуть от моего дома налево — дворцовая площадь и центр города, направо — рынок и квартал с магазинами.       Милан кивнул — даже если потеряется, долго плутать всё равно не сможет: наткнётся или на каменную стену, или на главную площадь. Отличительной приметой дома Стефана была высокая колокольня рядом, в пяти минутах ходьбы: её шпиль то и дело мелькал среди угольных боков зданий. Милан поинтересовался, для чего она, раз в Бога защитники не верили. Стефан усмехнулся и пояснил:       — Всё просто: для поднятия тревоги. Самый лёгкий и действенный способ! Никакая современная связь и радио не смогут пойти против оглушающего грохота, который поднимет любого, даже крепко спящего. Раз в год мы устраиваем что-то наподобие тренировки. Каждый житель с детства знает, как будут звучать сигналы для разных ситуаций: когда надо просто очнуться и идти слушать новости, или же когда надо брать в руки оружие — кто способен — или прятаться в погреба…       Милана неосознанно передёрнуло от услышанного. Вот бы никогда не застать этот ужасный перезвон колокола! Но не развить тему дальше он не мог…       — А как часто… такое случалось? Что приходилось даже прятаться? Я вроде бы понял из вчерашнего, что црне звери не нападают на поселение…       — Самый критичный уровень тревоги не поднимали всё то время, что я здесь живу, и много лет до моего рождения, так что можешь выдохнуть, — Стефан обнадёживающе похлопал его по плечу и приободрил. — У нас крепкие стены, прекрасная охрана. Звон колокола — лишь мера предосторожности. Звери изредка появляются в лесах вокруг — вот это уже действительно тревожная новость… Туманный Лес, допустим, можно не брать в расчёт: мы ступили на нейтральную территорию, там может быть всё что угодно. А вот те угодья, которые принадлежат нам… в том месяце на склонах справа от поселения видели одинокого чёрного зверя. Обычно они охотятся стаями, но этот был один. Дядя обеспокоен этим. Поэтому за стены лучше не выходи пока, — предупредил Стефан и нахмурился. — По крайней мере, без меня. Осталось меньше месяца, и мы выясним правду…       Милан не то чтобы жаждал вновь оказаться в лесу, будучи одиноким, окружённым горькой, дурманящей дымкой и хлипкими тенями, за которыми скрывались звери. Поэтому обещать Стефану он мог. Только вот в груди всё равно зудело: какой-то недосказанностью, призраком тайны, витавшим в самом воздухе этого странного, выстроенного под Средневековье городка… Что-то гораздо больше чёрных зверей скрывали эти камни, эта мрачная история. Но Милан быстро отбросил сомнения — видимо, это всё из-за нервов от пропажи брата.       Они вернулись назад другим путём, через соседние маленькие улочки, где теснились уютные лавки и мастерские. На витринах красовались искусные клинки, ножи, тяжеловесные мечи, а ещё наборы обточенных стрел и луки с упругой тетивой. Но стоило пройти два шага, и вот деревянные прилавки за стеклом ломились от одежды, украшений, обуви: ткани блестели замысловатыми узорами, обувь лоснилась хорошей кожей, бижутерия свисала хрустальными бабочками и цветами. В следующей витрине красовались баночки всех цветов и размеров с маслами, шампунями и гелями. Аккуратные свёртки с разноцветными кусками мыла лежали на задрапированных шёлком подставках в окружении сухих веточек настоящей лаванды.       Внутри все лавки выглядели ещё привлекательней: лакированные полы, мягкие диваны, домашние панно на стенах, бесконечные полки с товаром. Милан удивился, сколь много продавалось в этом городе — хотя и большом в сравнении с Герцег-Нови, но всё равно нетуристическом, малоизвестном. Здесь нашлись и книжная лавка, и музыкальная; каждое место призывало к себе особым, терпким ароматом: приятная патина старых страниц, разбавленный канифолью резкий запах лака и древесины, густые масляные краски, медвяные нотки мыльных принадлежностей. Мимо музыкальной лавки Милан намеренно ускорился и проскочил — лишь бы не глядеть на искусно разбросанные нотные листы, собрания сочинений, жизнеописания великих композиторов, разлинованные тетради, инструменты — роскошную классическую гитару, габон, флейту… Милан вздрогнул и отвернулся. Блеск начищенного стержня он узнает всегда.       Стефан говорил, что город украсили, но, кроме нескольких цветных растяжек в центре и гирлянды ярких флажков, протянутых от дома к дому, Милан больше ничего не заметил. Возможно, просто смотрел невнимательно, а может, громоздкие строения и тёмный кирпич жадно впитали в себя грядущий праздник, утопив под массивной печалью все воодушевления от будущей радости… Город не казался мрачным, отнюдь — по большей части из-за людей, в нём обитавших: они скорее летали, чем шли, сияли своими белоснежными лицами и ухоженными причёсками. Вот только его архитектура и подражание трудным Средним векам угнетали. Милан всё ещё не знал, когда и кто заложил здесь первый камень и решил продолжить строительство в таком духе. Но что-то подсказывало ему: наверняка это был Драган…       Вечером они со Стефаном сели за шахматы и разыграли простую партию. Милан только вспоминал все правила, ходы и хитрости, но знакомый подался ему и позволил поставить «мат» на своей стороне. Они опробовали ещё несколько вариантов игры и, когда мозг устало сигнализировал в обмякшие руки и спутанные мысли, остановились. За доской они в основном говорили о шахматах, но Стефан своей мягкой улыбкой и наклоном головы намекал, что совсем скоро они здесь будут делиться интересными историями, которые по крупице, по словечку сблизят их. Милан с предвкушением внимал этим обещаниям и ожидал эти минуты сильнее всего.       Той ночью ни одно видение — страшное, холодящее жилы, или разнеженное, солнечное — не потревожило его сон.