***
Зрение сфокусировалось не сразу. Сначала были лишь цветастые пятна в блюре. Потом начал появляться фокус и голову неприятно повело. Будто из гипноза, его вывел до боли знакомый голос человека, найти которого Сергей уже потерял все надежды. — И что ты будешь делать? — Спросил Паша, сидя на диванчике, уж слишком родном. Руки его были сложены на груди, а брови нахмурены, и смотрел он с явным недоверием. Сергей осмотрелся. Это была его квартира… Те же шкафчики, светлые советские обои, та же гитара на стене и плакат Высоцкого. В шкафчике стояла фотография его матери. Все казалось настолько реальным, но Сергей не понимал, что здесь происходило. Тут слова сами начали выходить из него, будто говорил не он, но голос то… был свой. Все казалось затуманенным сном. — Я спасу станцию. И ты мне в этом поможешь. — Мразь… Ты всех моих друзей убил, и теперь я тебе ещё должен помогать? Костенко будто находился где-то вне тела, он не контролировал свои движения, слова. Мог лишь только наблюдать за Пашей, непривычно злым. Парень сидел на диване слишком скованно. Будто за любое движение мог поймать пулю. Сергей не понимал, что такого случилось, почему Вершинин его ненавидел… Он сказал, что Костенко убил друзей. Каким образом? За что? Почему? Тело вмиг приближается к вставшему с дивана Паше. На него смотрят с ненавистью и животным страхом в глазах: зрачки Паши расширились, он часто дышал, молча смотря на мужчину. — Если мы спасем станцию, изменим будущее. И твои друзья будут живы. Он смотрит на Пашу снизу вверх. Внутри почему-то начинает все закипать: просыпается давно забытое чувство обиды, разочарования и жажда мести. Костенко не понимал, почему, но точно был уверен, что эта вся дичь случилась именно из-за Вершинина. Пацан, кстати, сел обратно. Он больше не смотрел на мужчину, его взгляд был устремлен в сторону, куда-то вниз, в пол. — Почему ты меня не убил вместе с ними… — Глухо говорит Паша себе под нос. Его раздражение сменилось на бессилие, которое выдавали опущенные плечи, слишком расслабленное лицо. Вершинин вдруг поднимает взгляд. Только вот теперь глаза блестели, как щенячьи, они просили или, правильнее сказать, молили о чем-то, — Сергей… Тело же повернулось к столу, взяло бутылку водки и прямо с горла залило в себя. В этот момент Сергей почувствовал, что может управлять телом. Он тут же сморщился от жгущей горло жидкости, глубоко вдохнул и наконец повернулся к Паше уже осознанно. По своему желанию. — Паша?.. Только и вымолвил Сергей, как у него «забрали управление», стены комнаты закружились перед ним, как цветные круги от светомузыки и он упал во тьму.***
Среди темноты и абсолютной тишины послышалась далекая трель телефона. Мужчина с трудом разлепил глаза. Он находился в машине, телефон, лежащий на соседнем переднем сиденье, вибрировал и оповещал о звонке «Яна П.», но Костенко трубку не брал. Его удивило другое: за окном опять была станция. Будто он вовсе никуда не уезжал… Он стоял на том же месте, хотя четко помнил, как заводил автомобиль, как выехал на проселочную дорогу, как свернул на шоссе и выехал из Припяти, оставив стеллу «Припять 1970» позади. — Что за чертовщина… Сергей даже не был пристегнут. Ему это все померещилось? Но почему все было настолько реалистично… он даже помнил, как через открытое окно шевроле дул прохладный ветер, в колонках пела Диана Арбенина. Костенко отвернулся от станции в окне и успел взять трубку. Покровская спрашивала, как он, когда вернётся и прочее. Мужчина кратко ответил на все вопросы и отключился. Нужно было выбираться из этой ямы. — Прости, Паша. Он завёл шевроле и пустился прочь, надеясь, что Зона отпустит. И Зона отпустила его. Возможно, из-за высокой концентрации отрицательных эмоций в ноосфере образовался коридор, ведущий к ловушке, в которую и угодил Сергей, поддавшись эмоциям. Иногда Зона неконтролируема. Потому что ноосфера — это поле, на каждом сантиметре которого располагаются невидимые нейроны, которые живут сами по себе. Они разъединяются и соединяются, реагируют на окружающую среду. Именно эта окружающая среда находится на уровне сознательном, ментальном. Где четко чувствуется энергия каждого живого существа. Даже животного. Зона не щадит никого. Ни зверушек, ни людишек.***
Рамочка с фотографией упала на пол с глухим стуком. Пашу отрезвил этот звук, буквально вытаскивая из-под лавины воспоминаний… Вновь перед ним пронеслось всё его недолгое приключение. Особенно в память острыми осколками впилась Америка со своими головокружительными полетам, гонками по пустыням, перестрелками. — Блять, я всё проебал. Вина с новой силой навалилась на его позвоночник, делая костные позвонки тяжелыми в десять раз. Паша опустился на колени, и лёг. Ему казалось, что сейчас он разваливается как корабль под натиском давления под водой, простоявший на дне не одну сотню лет… Как «Титаник», ей богу. В нос ударил запах советского ковра и пыли. Паша чувствовал вину не только перед друзьями, перед Сергеем, но и перед самим собой — перед Никитой. Тот двадцать семь лет ждал их появления, учился выживать с травмами, многое планировал, разыскивал кучу информации, жертвовал годами собственной жизни, и сделал все ради того, чтобы исправить этот мир. Спасти жизни. А Паша, будто неуклюжий человек с шариками, споткнулся о камень, упал лицом в грязь, а шарики взлетели вверх, улетая в небо. Они покачивались на ветру, будто прощались, ведь больше их не найти. Этими шариками были возможности спасти всех, но Вершинин всё испортил, и в итоге просрал всё. Он сжал зубы до боли в челюсти. Сейчас было не время раскисать. Парень поднял рамочку с пола и, слава Советскому Союзу за ковры, которые так любили, стекло в рамке не разбилось! Поставив фотографию на то же место, Паша выпрямился. Посмотрел на себя в зеркало: на него глядел какой-то парень с бледной кожей, впалыми скулами… Он усмехнулся, сел обратно на диван. Подступившая истерика билась внутри него, но он не хотел её кому-то показывать. Не время слабостей. Ему повезло. Через несколько минут появился Ходемчук. На его лице была легкая улыбка. — А чего это ты ничего не съел? — Хотел вас дождаться. Иначе как-то неприлично, — Паша положил ладони на колени, всё ещё восстанавливая дыхание после немой истерики. Он подумал, что держится достаточно хорошо. Валерий усмехнулся, снял с себя белый халат и кинул его на подлокотник диванчика. Сам сел напротив Вершинина на стул. Как оказалось, под халатом у него был идеально выглаженный костюм: черный пиджак, красный галстук с тоненькой желтоватой полоской, тянущейся вдоль, белая рубашка и брюки. Выглядел достаточно статно. Его черные, толстые брови делали взгляд ещё тяжелее, оттого и хотелось его внимать, слушать. Повиноваться. Паша принялся есть. Глаза и вправду разбегались от обилия еды, будто у них был какой-то праздник. В тарелочках, с узорами на краях, стояли салаты, в стаканах был налит компот из, кажется, абрикосов, даже стояла плоская тарелка с котлетами по-киевски. Здесь даже был киш-миш — вкуснейший виноград! В общем, кухня советская, родная. И вкус был особый… Видимо Ходемчук постарался. Говоря о мужчине. Он тоже ел, не спеша, поглядывал на трельяж, где стояли фотографии, смотрел изредка на Вершинина. Паше было интересно, где сейчас Сорокин. Он не сомневался, что тот погиб, ведь всем было известно о единственных двух жертвах на чернобыльском реакторе, эти фамилии были на слуху в первые года после аварии: Ходемчук и Сорокин. Но как объяснить то, что Виталий разговаривал с ним во сне, заговорил и здесь, когда Вершинин пришёл к реактору. Он не мог быть просто видением или фантомом. Но самое главное… Валерий знал Сорокина, судя по фотографии, они были как друзья. Не могло ли это означать, что… — Что ты знаешь о втором взрыве? Внезапный вопрос сбил Пашу с мыслей. Он поднял удивленный взгляд, дожевывая салат. Проглотил. — Ну… — Прочистил горло, — Я знаю, что в две тысячи шестом там произошёл взрыв. И всё, — Паша осторожно положил вилку на стол, — И то, что сталкеры начали пропадать. — И больше ничего? — Ходемчук нахмурился, будто удивляясь тому, что пацан так мало знал. Он допил компот. На дне стакана остался маленький абрикос. Фрукт прилип к стенке стакана, а после отпал назад на стеклянное днище. Заметив Пашино «нет» в покачивании головы, мужчина усмехнулся, — Не удивлён, что всё держат в тайне… Или люди может ещё до конца не разобрались в Зоне. Паша поднял бровь, не понимая, о чем он говорит, — Про аномалии мне известно, но на личном опыте. И про реактор, теперь, тоже… — Вам что-то ещё говорили? — Спросил Валерий, вытирая руки о белое полотенчико. — Говорили о том, что АЭС была полностью отключена в двухтысячных, — Вершинин заметил, как повел головой Ходемчук, будто спрашивая «А кто говорил то?» — На форуме прочитал. Мужчина прищурился, не понимая, о чем шла речь, отмахнулся, — А ты знаешь причину взрыва? Власти (Валерий решил, что «форум» — это газета, а их в свою очередь контролирует государство) всем растрепали, что полное выключение всех четверых оставшихся блоков на АЭС произошло лишь в двухтысячном году. Так почему же через шесть лет один из блоков взорвался? — Что ты хочешь этим сказать… — Правительства врали всему миру. Они даже не совались сюда. Мы точно знаем. — Кто «мы»? — Неважно. Для существования, Зоне нужно много энергии. Зона была порождена самой смертью, апокалипсисом. Взрывом, который высвободил на свет миллионы частичек радиации. Они расползлись по всей территории. Раз Зона — это есть нечто отрицательное, то и энергия ей нужна такая же. Вершинин смотрел на Валерия, тот рассказывал это так, будто он был преподавателем в каком-нибудь политехе. Но его уж очень сильно напрягала оговорка «мы». Паша покосился на трельяж. — В девяностых все стало устаканиваться. Я привык жить здесь, справляться с новыми условиями, учился брать от Зоны всё, что она любезно мне предоставляла. Но в то же время чувствовал, как слабею я, и как слабеет моя родина. Радиоактивные элементы начали распадаться быстрее, чем я мог предположить. Мне не хотелось потухнуть вслед за ними, понимаешь? Поэтому, я пустил в ход третий блок, ведь мне было известно о том, что все блоки были обесточены. Никаких источников воды. А вода, как тебе должно быть известно очень важная часть в работе АЭС. Она охлаждает реактор. — А как же река Припять? Она же здесь рядом протекает. — Каналы, соединяющие речку и градирни (устройство в виде трубы, служащее для охлаждения большого количества воды направленным потоком атмосферного воздуха), не были открыты. — И ты, зная это, специально включил третий блок, подвергая опасности всю страну? И мир? Паша, находясь в глубоком шоке, глядел на человека напротив. Валерий Ходемчук теперь не казался таким же добрым, как в первую встречу. Перед ним сидело сломанное подобие человека. Хоть оболочка была, как настоящая, и сознание присутствовало, но его поступок… Наверное, так на него влияла Зона. — Я хотел жить, — Валерий поднялся из-за стола, аккуратным движением подцепил халат с дивана и накинул на свои плечи, — Доедай и уходи. Валерий вышел из комнатки в коридор. Дверь тихо закрылась за ним. А Паша сидел, словно его облили ушатом ледяной воды. Он не стал доедать свою порцию, поднялся из-за стола. Ещё раз взглянув на фотографии, что стояли на трельяже, он вышел из квартиры. Он не знал, куда ему идти. В ту темную, жаркую берлогу идти не хотелось, но легкий холодок, который он ощутил, выйдя в коридор, заставил Вершинина все же развернуться и пойти «на своё место». Пока Паша шёл, он пытался вспомнить, какой сейчас месяц. На языке крутился сентябрь, но в таких местах в сентябре холодно не бывает. Может, уже был октябрь? Парень дошёл до конца коридора. Вернулся к ядру. Оно приветственно засияло. Паша подошёл к краю и сел, опираясь о железные перила. Он устало оглядел темное пространство, где-то там было ещё несколько тоннелей, вот только туда он пойдет чуть позже. В голове эхом отдаётся «Я хотел жить» Ходемчука и Паша слышит в этом отчаяние, так хорошо знакомое ему самому. Он ведь тоже хотел жить. Хотел, чтобы жили его друзья. Но в итоге пустил всех под пулю… А Сергея вообще под трибунал подставил. Вершинин смотрел во тьму, но перед ним мелькали лишь картинки их с Сергеем встреч: их первое знакомство, второе — в отделении КГБ, и остальные встречи, что были уже не так приятны. Он скучал по нему. Хотелось вновь услышать его голос в приказном тоне, повиноваться ему и всем его задумкам… Просто хотелось его рядом, чтобы знать, что Паша не один затерялся среди миров и никак не может отыскать родное в этих чужих силуэтах домов и переменившихся лицах друзей. Только Костенко оставался неизменным. Только он ничего не помнил. Паша опустил взгляд на свои ладони. Вспомнил, как ловко у него получилось создать фантом Сергея, защищаясь от Киняева. Может, и сейчас получится? Парень, не отдавая себе отчёта, и действуя лишь по воле чувств, встаёт, поднимает руки вперёд, от них исходит голубое свечение. Он сжимает челюсть. Перед ним начинает вырисовываться силуэт… Паша как мог, старался. Открыв глаза, он падает на пол, отползая от слишком близко стоявшего фантома. И слишком натурального. Он идеально запомнил все черты Костенко, они отражались на видении. Будто перед ним стоял настоящий. Он. Сергей Александрович. Офицер КГБ в прошлом, в будущем майор ФБР. Паша потянулся к нему дрожащей рукой. Фантом Костенко свел брови в немом вопросе и покрепче сжал автомат в своих руках. — Сергей… Вершинин почувствовал, как под носом появилась какая-то влага. Он вытер это место рукой. На руке было смазанное темное пятно, в полумраке Паше показалось, что это кровь. Снова подняв взгляд, парень заметил, что фантом стал бледнее. — Паша?.. Вокруг что-то затрещало. На миг Паше показалось, что он снова в квартире Костенко, а сам Сергей перед ним, снова в своей серой водолазке, закинул горлышко водки. Всё было в точности, как тогда, в прошлом. Он сморгнул. Всё та же станция… Галлюцинация ушла. Фантома так же не было. Паша закрыл лицо руками. В ушах звенело. Он завалился на бок, теперь уже закрывая уши от противного звона. Внутри зародилась тревога, которая с каждой секундой нарастала. Она давила на сердце, на легкие, как самая страшная злокачественная опухоль давит на мозг. — Что за хрень… — С отдышкой спрашивает Паша у молчаливой темноты. В уголках глаз появились слёзы. Все плыло перед глазами, а тело будто онемело. «Паша, дыши глубоко. Ты не один. Я здесь». Паша попытался оглянуться, чтобы понять, откуда шёл источник звука, но никого не мог увидеть. Его лихорадило. Это точно был голос Костенко! Он где-то рядом… И сейчас спасёт. И всё закончится! Но эта безумная карусель, которую ему устроила собственная голова, не планировала заканчиваться. Пашу тошнило, он пытался позвать Валерия, выходил какой-то хрип. Перед тем, как окунуться в темноту, перед лицом промелькнул смешанный образ друзей… добрая Анька, спокойный Гоша, тревожная Настя, грустный Лёха, и напоследок показался Сергей. На нем не было эмоций, а в руках он держал искусственные голубые цветы. Могильные.***
Аня попросилась на некоторое время к своей соседке, которая тоже жила на Кировской пять. Это была бабуля Тамара, ей шёл уже седьмой десяток. Пришлось придумать небылицу, что она потеряла ключи от дома, что родители уехали, и ей некуда идти, так ещё и друзья приехали с другого города. Женщина удивилась, что Антонова так быстро вернулась с рейса (Ане пришлось соврать о внезапном отпуске; видимо, в этом мире Аня тоже работала в авиакомпании), но пустила девушку вместе с друзьями. — Спасибо большое, теть Тамара. Мы на одну ночь останемся, а завтра сразу же уйдём, — Антонова тепло улыбнулась. — Ничего, можете и на две остаться, только не шумите сильно, — Женщина пригрозила указательным пальцем в шутку и, кряхтя, пошла на кухню. Ребята же прошли в зал. Он был просторным. Выглядел, как типичная питерская культурщина, но при этом был Московским. Обои в нежный цветочек, много аккуратненькой мебели с красивой деревянной вырезкой. Рядом с окнами стояло пианино. В общем, бабуля жила славно. В помещении царила тишина. Натянутая улыбка тут же сошла с лица блондинки. Аня села на диван рядом с Настей. Та забралась на диван с ногами и прижалась к плечу своего парня — Горелова. Гоша уселся в кресле напротив. — И что мы будем делать? — С осторожностью спросила Мадышева, оглядывая ребят. — Жить, — тихо отвечает Антонова. Он прижимала к себе больную руку, но болела не она, а сердце. Смерть Паши принимать не хотелось. Ей вообще сейчас ничего не хотелось, только спать. Может, когда она закроет глаза, а потом вновь откроет, то рядом с ней будет Паша? И все, что с ними произошло, окажется страшнейшим кошмаром? — Нам надо поспать. Отрубил Лёха и отклонил голову назад, на спинку дивана. Закрыл глаза, но среди темноты он снова видел пашу с закрытыми венозными глазами. А потом все утихло. Он чувствовал руки Насти на собственной груди. Это успокаивало. Антонова тоже попыталась уснуть. Ресницы мокли в безмолвных слезах. В итоге, ребята остались у бабули на две недели. Первые несколько дней Аня не ела и не хотела вставать. Часто плакала. Ребята как могли её утешали. Дольше всех рядом с ней сидел Гоша. Он полусидел на полу, пока Аня лежала на диванчике, любезно укрытая тем же Петрищевым. Гоша многое рассказывал Антоновой, один раз у него даже получилось вывести ее на улыбку. С того момента началось принятие. Потом, в ноябре, внезапно объявился Костенко. Молча вручил подросткам документы, удостоверяющие личность: паспорта, свидетельства о рождении и прочее. С его связями ему не составило труда помочь шпане. Тем более… Паша хотел бы, чтобы хотя бы у его друзей жизнь влилась в нужное русло. На вопросы о Чернобыле молчал, на нём тоже, как и на Ани, не было лица. — А почему имена совсем другие? — Леха нахмурил брови, смотря на страничку своего паспорта, — Я ведь не Глеб, и не Демьянов. — А я, почему Валерия?.. — Настя показала свой паспорт, — Заболоцкая… Аня молча посмотрела в свой документ. Имя там значилось «Кристина Василенко». — Вы разве не понимаете, что здесь, в Москве, живут люди, которые названы вашими именами и у них ваши родители. Если будет два Алексея Горелова, с идентичными показателями, то будет странно, — Костенко терпеливо объяснил ребятам, закрывая черную папку. Он убрал её в машину и, прежде чем уехать, обратился к ним: — Я вас прошу, забудьте об этом всём. Просто живите. Устройтесь куда-нибудь. И не бросайте друг друга, — Сергей захлопнул дверку шевроле и тут же нажал на газ, срываясь с места. Все шло своим чередом. Леша с Настей работали в дешёвой кафешке, Аня носилась с листовками, потом перешла на курьера. Бесконечная ходьба помогала избавиться от навязчивых мыслей. Петрищев же хорошо справлялся с ремонтом гаджетов, ноутбуков и часов. Работали, как могли. Старались, постепенно отходя от произошедшего. Снимали квартиру, на еду тоже хватало. Костенко тоже не отставал. Работал на износ, ходил по ресторанам с Покровской, попутно шли хорошие перспективы на работе. Янка вроде бы восстановилась, даже повеселела. Но ночные истерики никуда не делись. А у Сергея кошмары. Ему снилось, как он терял друзей, сам же в них стрелял, и как точно так же выстрелил в него, в Пашу. После таких кошмаров у мужчины были мучительные, бессонные ночи в обнимку с бутылкой виски. Зимой, в середине декабря, ему позвонили. Это была «для своих Анька, а для чужих, — Кристина». Сергей удивился, но трубку пришлось взять. Она сразу приступила к делу и попросила отвезти ее в Чернобыль и если надо, она заплатит. — Ты с ума сошла? Какой Чернобыль? Там никого уже нет! — Костенко разозлился и хотел уже бросить трубку, как Аня сбивчиво прошептала в трубку: — У него завтра день рождения. Четырнадцатого декабря, — Антонова замолчала на пару мгновений, проглатывая слезы, — Я заплачу, пожалуйста. Сергей почему-то посмотрел на календарь, что висел на стене его кабинета. Уже прошло почти два месяца. Тяжело вздохнул. — Не нужны мне твои деньги. Собирайся.***
Заснеженная Припять выглядела слишком прекрасно. Пустые многоэтажки практически сливались с белым снегом и густым лесом. Непривычный для Припяти объект рассекал пустые улицы по заросшим дорогам. Этим объектом был чёрненький шевроле. Дворники на стекле двигались туда-сюда, убирая с лобового стекла падающие хлопья снега. Сергей аккуратно выруливал по скользкой дороге. Магнитола играла трагичную «Leave me Behind» группы «Seilies» на минимальной громкости. Антонова, подперев щеку рукой, смотрела в окно. Всю дорогу они молчали. Зимой Зона была тихой, будто впала в спячку. Случаев пропаж бродяг или туристов стало меньше. Но Сергей знал, что это на время. Он мог предположить, что Зона как-то зависима от температур, и слишком низкие могут мешать её деятельности. Счётчик Гейгера вёл себя спокойно. Они подъехали к месту, где раньше находился «Лазурный». Обломки хорошо припорошило снегом и казалось, что здесь была всего напросто большая куча снега. Сергей заглушил машину, девушка, встретившись с ним взглядом кивнула, и потянулась к задним сиденьям, забрав оттуда букет с цветами. Она выбралась и осторожными, короткими шагами подошла к обломкам. Сергей закурил, облокотившись о машину. Втягивался едким дымом. На сердце стало ещё тяжелее, но скоро подействует никотин и станет проще. Хотя бы на время. Анька стояла у обломков. Только сейчас она заметила кусочек красненькой буквы «Л» в одной из кучек снега, видимо единственное, что осталось от Лазурного. В руках девушка сжимала букет цветов, обвернутых в бумагу. Это были хризантемы. Голубого цвета. Девушка повернулась назад, посмотрев на Сергея, тот понимающе кивнул и пошел вдоль дороги, просто для того чтобы прогуляться. И не слушать чужую скорбь. — Привет, Пашенька, — Аня почувствовала, как слезы полились по щекам, — Ты извини, что я одна. Остальные… Немного заняты, они все еще помнят о тебе, скучают. Сегодня тебе бы исполнилось восемнадцать, — Антонова огляделась, с улыбкой, — Знаешь, без тебя тяжело. Мы пытаемся жить дальше… Они пытаются. Я не могу, — Девушка присела на корточки, — Я честно стараюсь, Паша. Но ты во всех моих снах гостишь. Самое страшное, что я не могу поверить, что тебя нет. Я не видела твоего тела, никто ничего не знает. Прости, что мы тогда бросили тебя здесь… Смотри, какие красивые цветы, — хризантемы, такие же голубые, как и твои глаза. Я мечтала получить букет от тебя, но в итоге дарю его сама. Знаешь, что значат хризантемы? Вечную память. Вечную любовь. Ты у меня навсегда в сердце, Паша. Я буду верить, что когда-нибудь встречу тебя вновь. Антонова развязывает синюю ленту на бумаге, убирает все в сторону, оставляя только цветы. Раскладывает их аккуратно на белом снегу. Ленту она завязывает на своём запястье. — Пашенька, ты цветочки храни, хорошо? Она поднялась. Слезы текли ручьем. Щеки уже совсем покраснели от холода и влаги. К ней подошли. — Ты как? Костенко положил руку на её плечи, сжал, чтобы хоть как-то поддержать девушку, хотя самого рвало на части. Анька тут же повернулась и крепко обняла мужчину. — Нормально. — Иди в машину, ты замерзла. Антонова кивнула, отстранилась и, посмотрев напоследок на цветы, ушла к машине. Сергей же остался стоять, он смотрел на цветы. Они очень гармонично сочетались с белоснежным снегом. — Прости, что не защитил. Сергей выдыхает теплый воздух, что сразу же на морозе трансформируется в белый пар. Он наклоняется и, вытащив из пальто планшет, что тогда изъял у ребят в Российском посольстве в США, положил его в приготовленный чёрный, непромокаемый чехол. Чехол подложил под цветы. Он нашел его вчера, когда собирал некоторые вещи в поездку. Решил отдать хозяину. Сама вещь казалась Костенко до жути странной и непонятной… Он не видел, чтобы производили планшеты такого типа. Но и сам Паша Вершинин был таким же — уникальным феноменом. Поднялся на ноги. На миг показалось, что где-то там вдалеке стоял Паша. Приглядевшись, Сергей понял, что это просто засохшее маленькое дерево. Окинув взглядом место ещё раз, Костенко ушёл прочь к машине, успев порядком замерзнуть.