Не боишься потеряться?

      — Мих, ты не боишься в образе потеряться?       — Не потеряюсь. Я смогу вылезти из шкуры.       Бледная кожа молодого музыканта покрывалась белым гримом, словно штукатуркой обмазывал стену маляр, руки Горшка размазывали субстанцию по собственному лицу.       Тени довольно паршивого качества собирались пальцами прямо из импровизированной палетки и делались узорами кругов на веках и мешках под глазами.       Руки Андрея, закончившие с его же образом, перекочевали на вытрепанные волосы друга.       Гребнем начёсывались маленькие колючки, закрепляемые после мылом, вынесенным из сортира у выхода.       — А если я тебя запру?       С любопытством в голосе через шутку выводили губы Андрея.       — В этом образе.       — Я артист, ёма-ё! Это ж круто!       Миша глядел через зеркало прямиком в голубые, не успевшие сломаться под тяжестью мира глаза.       Горшок видел какое недоверие вызывали его слова у друга. Но поделать ничего с этим было нельзя.       Ну вот не хотелось хоть тресни.       Хотя под ложечкой сосало.       Это ведь был образ по мотивам вселенной Князя. Это его былины, его строки про разных славянских тварей, возведённые до абсурда дешёвых ужастиков. Миша сам на них повёлся и решил стать их частью. Сам прошёл через мир в волшебную страну сказочника, у которого характер был заточён ещё в детстве, и по прошествии лет только скроется под великоватым на него костюмом взрослого и знающего за жизнь дядьки.       Усмешка на лице Андрея потускнела. Сердцем и душой он понимал, что ведёт человека по краю пропасти. Он видел это по дёрганым, обдатыми кайфом движениям, потерянному взгляду и не редкой отрешённости.       Глубоко в себе Горшок скрывал нечто совершенно жалкое и маленькое, словно для него уже всё было потеряно навсегда. И это несмотря на то, что за его спиной стоял вечно улыбающийся друг, который, как минимум, верил в дружбу. Всем сердцем верил, и старался перекрыть собственную боль дурашливостью и несуразностью большинства действий.       Андрей лёгким движением подбирал локоны с висков, пропуская по телу Миши поток мурашек.       Те подобно волне вздымаются, реагируя на лунную тягу, и вновь опадали, прибиваясь к берегу, у Горшка подступает румянец к щекам.       Ему не нравилось чрезмерно личное в движениях.       Он был тактильным, но никогда не дозволял трогать стенки его души. Никогда. Иначе все узнали бы насколько он слабый, и как сильно его можно сломить армейской стрункой, криком и запретами. -Ну скоро там?       Нарушил тишину первым сидящий перед зеркалом человек.       Возвышающийся над ним выдохнул, вновь вернув на лицо улыбку.       — Да скоро, скоро. Чего ты ёрзаешь? Мне всего пару колючек осталось!       — Давай, а то сюда набегут остальные. Мешаться будут.       Глаза в стол. Пальцы о футболку. Он копировал грязное поведение панков. От него воняло мальчишеским потом и немытым телом.       Андрей привык к подобному запаху.       Мише было всё равно. Балу сам вонял не хуже, Яша прекрасно знал подобное по младшим братьям, и лишь один Поручик воротил носом.       Мнение остальных никто не спрашивал. Хотя, быть может, кто и излагал его по пьяни, но оно ни у кого в памяти не задерживалось больше, чем на минуту.       У Андрея сочувственно сжалось сердце. Ему было как никому известно на кого пытался походить человек с высоким, тощим телом.       Миша всё больше терялся. Совсем как ёжик в тумане на пути к лошади и обрыву.       Ему оставалось в итоге просто плыть по течению с небольшим узелком в руках.       Интересно, что было в узелке у Горшка? Тайна кислых колёс и порошка, что так тщательно скрывалась от родителей? Нежность по отношению к матери и брату? Любовь, или всё-таки слабость? Что он так тщательно берёг в своей груди?       — Миш… Начал было Андрей, обращая на себя полное внимание.       Сердце отбило барабанный по перепонкам.       Кровь стала передвигаться быстрее по сосудам.       Озвучить беспокойство было куда сложнее, чем высказать секрет.       Им обоим не нравилось обнажать душу. Они были так воспитаны.       — Бросал бы ты эту гадость. Не правильное продолжение. Густые брови в зеркале злостно свелись вместе.       — Может мне ещё домой вернуться?       Довольно враждебно. Чрезмерная самозащита, не ясно от какого зверя. Наверное, от самого себя и личных переживаний.       — Может и вернуться. А может найти работу и снять комнату.       — А может ты отвалишь? Не маленький уже. Но выводил из души совсем обидчивые, по-детски наивные интонации.       — Именно, что не маленький. Панком быть круто, когда птицы на нос не срут. И почки не отмерзают нахер.       Горшок подскочил. Концерту и всему залу повезло, что за секунд пять до этого была укреплена последняя колючка.       Карие глаза Миши сверкали, а лицо показывало лишь раздражение.       Оно обращено к непривычной тревоге за его же собственную шкуру.       Было бы куда легче, если бы заботился Андрей только о концертах и музыке, как сам Горшок. Но путь отвлечения от реальности Князя, был слегка иной.       Он под всё подставлял воображение, заменяя действительность на выдумку, чтобы обезопасить свой слабый дух.       Дверь в гримерку открылась, впуская в тесную комнату всю группу и уводя через себя беззубого фронтмена.       Разговор на этом был окончен и не заводился более никогда. Андрей всё так же продолжал менять окружение подле себя, а Михаил не мог избавиться от навязанного восприятия, полностью отключая мозг.       Совсем как малые дети, которые никогда не прислушивались к чужому совету, если только в их мир не пришёл бы какой-то не чрезмерно губительный катаклизм, разрывающий былые устои на части.

***