Хороший - плохой - твой

— Был бы он человеком, я бы сейчас предложил быстренько оформить трепанацию и разделить трапезу, — за спиной Лив раздается насмешливый голос Блейна. Девушка разворачивается на каблуках и хватается за стенку холодильника, чтобы не упасть. Блейн, стоящий чуть поодаль, недвусмысленно подмигивает, и Лив понимает, что отпираться бесполезно: он прекрасно осведомлен о том, что Лоуэлл переквалифицировался в убийцы по ее, Лив, вине. — Ты?! — От возмущения она не может ни угрожать, ни обвинять. Только дышит тяжело и глухо. Руки сами собой сжимаются в кулаки, в глазах темнеет от нахлынувшей ярости. Злость, отчаяние и безысходность смешиваются в один клубок болезненных чувств, застывающий где-то между ребер и требующий выхода, боли — своей ли, чужой. Повинуясь импульсу, Лив замахивается, чтобы ударить Блейна, но тот плавно уходит в сторону от ее сжатого кулака, и ее, наконец, прорывает. — Да как ты можешь приходить сюда после всего, что сделал?! Только попробуй притвориться, что ты ни о чем не знаешь и просто пришел поболтать! В полумраке морга Блейн кажется химерой, а его улыбка — оскалом, что, в целом, думает Лив, недалеко от правды. Зачем он пришел? Посмеяться над ней еще раз? Убить? Глубокая ночь, и в морге нет никого, кроме них двоих. Рави погасил верхний свет, уходя, и все помещение погружено в вязкий холодный сумрак. Свет только от настольной лампы в углу. Можно незаметно достать скальпель и сделать то, на что еще вчера не было ни сил, ни смелости. Теперь терять нечего. Мысленно Лив уже режет эту обманчиво загорелую кожу Блейна на лоскуты, оголяя мышцы, доставая до костей, нанося новые и новые раны, заставляя его плавиться в боли, умолять, просить прощения. За единую секунду Лив успевает в воображении убить Блейна двадцатью способами так, чтобы он никогда более не ожил. Блейн улыбается. — Поболтать будет нелишним, — он тянет слова и без опаски поворачивается к Лив спиной, чтобы, пройдя пару шагов, усесться на патологоанатомический стол, где совсем недавно лежал очередной «пациент» Рави. — Ни о чем не хочешь рассказать? — Мне не о чем с тобой говорить, — отвечает Лив, пытаясь вложить в голос как можно больше презрения. Но потуги выходят жалко: писк, как у лабораторной мыши, да мокрый отзвук слез в каждом слове. — Тогда позволь, начну сам. — Блейн кивает, растягивая губы в подобии дружеской улыбки. Медленно, по одному пальцу, он снимает с рук черные кожаные перчатки, словно демонстрируя, что безоружен и безопасен. Но Лив страшно до поджатых от напряжения пальцев на ногах, до закусанной губы, из которой готова потечь загустевшая кровь. Недавно съеденный мозг алкоголички не помогает ни здраво мыслить, ни адекватно реагировать. Узел из чувств внутри нее сворачивается в жгут, как хищник, готовый к прыжку. Блейн понимает это и не торопится. Наоборот, он наслаждается моментом. — Ожидание — худшее из всех зол, да, дорогуша? — Худшее — это когда внутренняя мораль не позволяет низменным инстинктам взять верх в подходящей для того ситуации, — пытается парировать Лив. — Не боишься, что я воспользуюсь моментом и прикончу тебя? — Люблю рисковать. — Блейн облизывает языком губы (Лив не может не смотреть, не может не концентрироваться на этом медленном и продуманном движении) и достает из кармана завернутую в клетчатый носовой платок ту самую вилку, которой Лоуэлл пытался его заколоть. — Повторишь маневр своего любовничка? Ноги Лив словно приросли к полу. Вот он, момент, чтобы отомстить, вернуть все на круги своя, но руки плетьми свешиваются вдоль тела, и нет ничего, кроме бесконечной боли там, где должно быть сердце. Казалось бы, что проще: есть враг и есть оружие — просто возьми, просто используй, сделай единственно правильный выбор. Но Лив, приоткрыв рот, стоит, дрожа то ли от холода, то ли от охватившего все тело оцепенения. Это розыгрыш, очередной обман. Он притворяется, чтобы затем нанести удар самому. Прямо в сердце, да посильнее — по самую рукоять, чтобы больше никаких соблазнов. Блейн прижимает вилку к шее сильнее — вот-вот пойдет кровь — и внимательно смотрит на Лив, будто просчитывая наперед каждый ее шаг. Из неплотно прикрытого крана капает вода, и это единственный звук, разрывающий оглушающую тишину морга. Лив не моргает и едва дышит, не отводя глаз от Блейна, но и не пытаясь приблизиться. Минута. Две. Три. Не дождавшись реакции, он с наигранным разочарованием бросает вилку в стоящую под столом мусорку. Глухой стук. — Так я и думал. Чтобы убивать, моя милая, ты должна этого хотеть. А меня ты хочешь перевоспитывать. Надеешься разглядеть во мне что-то хорошее, так ведь? — В тебе хорошего — только высокий IQ. — Лив не хочет ввязываться в разговор, но против воли все равно подчиняется. Блейн как всегда заставляет ее играть по его правилам, и это мерзко. — А как же улыбка и мое маскулинное обаяние? — Блейн похлопывает по месту на столе рядом, а затем достает из внутреннего кармана плоскую флягу. — Почтим память дорогого Лоуэлла. Пока он тихо-мирно бренчал на гитаре в клубе и сочинял стихи, я его чуть ли не другом считал. Как минимум — любимым клиентом. Поэтому для меня его смерть — тоже потеря. — Выметайся отсюда, — холодно произносит Лив, указывая непрошенному гостю на дверь. — Знать не хочу, как ты смог сюда пройти после закрытия, но, думаю, обратный выход найти сумеешь. — Я пришел с миром, солнышко. Ты как всегда чрезвычайно любезна. — Блейн делает глоток из фляги и, закрутив крышку, убирает ее обратно во внутренний карман. Не глядя на Лив, он ложится с ногами на стол, уставившись в потолок и подложив руки под голову. — Взгляни со стороны: мы стояли с твоим дружком, обсуждали музыку, как вдруг он – раз! — и попер на меня с холодным оружием, ранил в предплечье. Мне, что, терпеть такое к себе отношение? Откуда мне знать, чей мозг в нем взыграл? Ты ведь врач, знаешь слово «аффект»? — Ты думаешь, я поверю в этот бред? — Я думаю, ты сама все видела. А опираясь на то, что восторженный романтик Лоуэлл и мухи прежде не обидел бы, даже предполагаю, что, увенчайся его затея успехом, тебе светила бы статья за подстрекательство, — язвительно замечает Блейн. — Классный стол, кстати. Каждый позвонок стонет в экстазе. Массажистку б еще. — Обойдешься, — сквозь зубы отвечает Лив, боясь признаться самой себе, что его рассуждения относительно ее роли верны. Лоуэлл пытался убить Блейна именно потому, что она на этом настаивала. Если бы не она и не ее внезапно проснувшаяся мораль, все было бы хорошо. Лоуэлл по-прежнему был бы жив. — Ну что, родная, поделим ответственность? — саркастически предлагает Блейн, и Лив содрогается от осознания того, насколько вновь он прав. — Он тебя любил, и ты это знаешь. Лив садится на стул и прячет лицо в ладонях. Она не плачет, слез уже нет, осталось только неизбывное раскаяние. Всей ее зомби-жизни не хватит, чтобы замолить, успокоить душу. — А ты его не любила, — хладнокровно продолжает Блейн, и вот сейчас Лив на самом деле хочет его убить. Потому что он опять прав. Потому что он без острых лезвий и наркоза вскрывает ее глубинные страхи, потаенные признания. — Да ты даже понятия не имеешь, насколько мы были близки! — выкрикивает Лив в пустоту. Блейн со стола хрипло смеется. — С каких пор вообще ты, убийца, говоришь о любви?! — Что такое? Задел за живое? — Лив слышит, как в полумраке он садится и снова откручивает крышку фляги. — Он меня в клуб пригласил, помнишь? Думаю, это было частью вашего общего плана, так что ты, должно быть, в курсе. Атмосфера, музыка, девочки, все дела, — а потом он выходит на сцену и говорит, что новую песню посвящает той единственной, которая вернула цвет его серым будням. Душевная песня, я даже подумывал о ротации на радио. Посмотри, как будет время, на ютьюбе — пара девчонок записывали на телефоны, повизгивая от восторга. Каждое слово — рассчитанный удар под дых, и Блейн вкладывает в предложения то проникновенное сочувствие, то колкую насмешку. Язвит, жалит, сбивает с ног. Он загоняет Лив в угол, и они оба это осознают. Лив молчит. Да, Лоуэлл наигрывал какую-то мелодию, бормотал рифмы, но она не придавала этому значения. Ей не было интересно, как он проводит свое время, если проводит не с ней. Сейчас уже поздно об этом сожалеть, но Лив хотела бы повернуть время вспять, не затевать тот разговор, проводить больше времени вместе, получше узнать друг друга… возможно, даже постараться полюбить. По щекам одна за другой текут слезы, и изнутри, где-то под ребрами, вдруг словно оживает вулкан: тело горит, легким отчаянно не хватает кислорода, и внутри зарождается еще беззвучный, но крик, и Лив, подчиняясь ему, рыдает. Сначала безмолвно, пряча в ладонях исказившееся лицо, а затем открыто, уже не стесняясь ни Блейна, ни себя. Потому что больше не может терпеть. — Вот так, умница, — шепчет Блейн, зная, что Лив его не слышит. — Давай, проплачься, станет легче. — Вслух же он говорит совсем иное. — Ты знала, что у него коллекция гитар? Что первую песню он написал для N’Sync? Что ты единственная, для кого он пытался готовить завтрак? Об этом, кстати, он целый куплет спел. Что, не слышала?.. Ребятки, вы из кровати-то вылезали? Одержимые крольчата… — Заткнись, — тихо просит Лив, пытаясь остановить поток льющихся слез. — Замолчи, скройся, проваливай! — О нет, детка, я бы хотел до конца передать все, что считаю нужным. Блейн спускает ноги со стола и неторопливо подходит к рыдающей Лив. Его шаги гулко звучат в просторном помещении. Лив поднимает голову и непонимающе смотрит на него сквозь мокрые от слез ресницы. Он проводит рукой по ее волосам, словно гладит котенка, и Лив не хочет признаваться даже самой себе, но она сейчас ни за что не хотела бы, чтобы Блейн уходил. Благодаря его словам, его язвительным замечаниям она вновь может чувствовать. Как проткнутый воздушный шарик, она со слезами и криком отпускает боль, отчаяние и страх — все разом, с каждым выдохом и каждым всхлипом. Лив тянется к Блейну и прижимается к его груди, пряча лицо в мягкой ткани футболки. Он вынуждено замирает и корчит недовольную рожицу, а потом тянет Лив за руку, заставляя встать. Положив ее руки себе на плечи, а свои — ей на талию, он, задавая темп и ведя в танце, начинает напевать ту самую мелодию, которую сочинил Лоуэлл. Лив узнает ее и, широко раскрыв глаза, вглядывается в Блейна. — Что ты делаешь? — Должок возвращаю, — шепчет Блейн. – Тшш, не перебивай. Мотив забуду, придется все-таки вскрывать ему череп… — Блейн! — Шучу. Нам нельзя зомби-мозг. Физических причин не скажу, но интуиция меня еще не подводила. А теперь закрой свой чудный ротик и дай мне допеть. И он поет, перемежая отдельные фразы с бессмысленным «ла-ла-ла», отчего Лив плачет и смеется одновременно, утыкаясь лбом ему в плечо, когда становится особенно паршиво. От куртки Блейна тонко пахнет дорогим одеколоном с древесными нотками, сигаретами и кожей, и от этого почему-то в груди все сладко сжимается. С опозданием Лив догадывается, как именно Блейн понял, что она и Лоуэлл вместе, — аромат ее цветочного парфюма, стойкий и крепкий. Специально, чтобы в свободное время не пахнуть моргом. Наверняка запах сохранился и кабине лифта, и в квартире Лоуэлла. Как глупо. Никакой конспирации. Лив краснеет, и, словно специально, Блейн касается губами ее виска. У Блейна приятный голос, и когда он мурчит это свое «ла-ла-ла» над ее ухом, Лив чувствует, как тоска постепенно слабеет, забирая с собой и оставшиеся силы. Хочется лечь и уснуть, ни о чем не думать, а лучше — и не просыпаться. Но ледяные пальцы Блейна легко касаются талии через ткань футболки, не сдвигаясь ни на дюйм от изначальной траектории, и в глубине души Лив готова принять тот факт, что Блейн не планировал убийство и что он сожалеет об этом, а теперь пытается быть хорошим, чтобы загладить вину. Если, конечно, Блейн может быть хорошим. — Говоришь ведь, что я его не любила, — надтреснутым голосом начинает Лив, вновь прерывая песню, которая пошла уже по второму или третьему кругу. — Тогда зачем?.. — Он тебя любил. Или хотел думать, что любил. У музыкантов ведь семь пятниц на неделе и по сотне муз на каждой улице. Лив молчит. Ей хочется дерзить в ответ, спорить о том, что Лоуэлл был влюблен, и что именно она была его музой, но… это значит, что придется расписаться в своем безразличии. Отношения с Лоуэллом затрагивали тело, а душа продолжала стремиться к Мэйджору, сколько бы Лив ни твердила об обратном. Может быть, нужно было просто вовремя завершить гештальт и отдаться целиком этой новой зомби-жизни? В конце концов, с Лоуэллом у нее была химия, здесь не поспоришь. — Я не встречала людей, подобных ему. — Пожалуй, я тоже. — Блейн чуть сжимает пальцы, продолжая вести в танце, но уже без музыки. — Моя противоположность. Хороший до глубины души. Так и хотелось его испортить. Ты вообще замечала, что противоположности притягиваются? Хороших девочек тянет к плохим мальчикам, а хороших мальчиков — к плохим девочкам? Ну и наоборот. Лив усмехнулась: — Так недвусмысленно ты намекаешь, что я его не стоила? — Не путай понятия, — Блейн наклоняется чуть ниже и шепчет Лив на ухо, — ты просто чуть более эгоистична, чем нужно для «хорошей девочки». Да и работку себе подобрала — на любителя. Хотя, конечно, экономия на питании значительная, одобряю. — А кто же тогда ты? Истинное зло? — Спасибо за комплимент, — Блейн берет ладонь Лив и подносит к губам, целуя тыльную сторону, чуть касаясь кончиком языка, и по телу Лив бегут мурашки. – Все, конечно, как говорил старина Эйнштейн, относительно. Есть безусловные полюса — хороший и плохой, а мы уже занимаем свое место в иерархии. — Так значит, для тебя я — «хорошая», верно? — Лив прищуривается, глядя снизу вверх в голубые глаза Блейна, обрамленные белесыми ресницами. — Тоже хочешь меня испортить? — Читаешь мои мысли и губишь на корню все чудо момента, маленькая кайфоломка. Но сегодня цели мои были кристально честны и прозрачны. Вряд ли поверишь, но где-то в глубине души я довольно благородный дон с назойливым желанием мира во всем мире. — Очень глубоко. — Даже не представляешь, как. Сам боюсь в эти дебри спускаться. А момент мы действительно упустили… — Блейн задумчиво проводит пальцами по спине Лив, и следующий шаг делает уже она: приподнявшись на цыпочки, чтобы быть вровень, она касается губами сжатых губ Блейна. Мгновение — и он подается ей навстречу, прижимая к себе одной рукой, а второй — лаская затылок. Глаза Лив закрыты, и Блейн знает, что мысленно она прощается с Лоуэллом. Щепотка воображения, и холодные губы и язык можно приписать любому зомби, а раз под рукой оказался только Блейн — значит, будет Блейн. Он не против. Он даже, вопреки обыкновению, старается быть нежным, пытаясь представить, как целовал бы Лив влюбленный в нее мужчина. Он гладит ее спину, волосы, на ощупь очерчивает линию подбородка большими пальцами, старается быть не-Блейном, а кем-то другим. Хорошим. Тем, кто сначала заботится о комфорте другого. Кто дарит, не ожидая ничего взамен. Кто полностью отдает себя. Руки Лив скользят по его спине, и Блейн жалеет, что в куртке, — он едва чувствует прикосновения. — Куртка, — коротко бросает он между поцелуями, и Лив в несколько движений помогает ему сбросить мешающий элемент гардероба, с шорохом глухо опустившийся на пол. — Ты решил… начать портить меня… прямо сейчас? — выдыхает Лив в губы Блейна, распахивая глаза и прижимаясь сильнее, проводя руками по сильной спине. — Нет. Мешает, — коротко отвечает Блейн, вновь начиная играть с ее языком, и Лив больше не задает вопросов, полностью отдаваясь накрывающей ее нежности. Ей не верится, что он может быть таким: чувственным, внимательным, дающим, и она все никак не может насытиться им, поверить в его реальность. Ей хочется больше: его всего и прямо сейчас, хотя разум продолжает твердить о том, что это плохая идея, и наутро она пожалеет об этом. Закрывая глаза, Лив представляет Лоуэлла и их последнюю встречу. Вспоминает прощание на крыше и «Я люблю тебя», посланные с ветром. Она целует Блейна сильнее, впиваясь ногтями в его спину через ткань футболки, вкладывая всю пережитую боль. Она прикусывает его губы, ускоряет темп, вжимает в стену… А потом понимает, что ему неважно. Блейн стирает большими пальцами дорожки слез на ее щеках, мягко и искусно целует, вовлекая ее язык в замысловатый танец, и не наращивает темп ни на йоту, продолжая с упоением культивировать ее слабость. Относится к ней как к драгоценности, выцеловывая из нее страх и скорбь. Так не по-Блейновски. И Лив погружается в навязываемый ей ритм, поддается пальцам Блейна, его ловкому языку, губам. Она отпускает себя, позволяя себе забыться, погрузиться в удовольствие. Глубокие поцелуи чередуются с поверхностными, с меткими касаниями ее скул, лба, кончика носа, подбородка, шеи, закрытых век. Ниже Блейн не опускается, и Лив знает, что так правильно. Поцелуи с убийцей еще можно списать на аффект, а вот секс — едва ли. Это стало бы предательством, за которое нет прощения. Лив благодарна, что Блейн не переходит эту грань, контролируя их обоих. Она знает, что он может. Знает, что он хочет, но сдерживает и себя, и ее. И она улыбается, утыкаясь носом в его ключицу. Волшебство развеется к утру, в этом нет сомнений. Завтра они снова будут врагами. *** Чувствуя крепкие объятья и дыхание над ухом, Лив расслабляется, и, наверное, Блейн чувствует это, потому что предлагает подвезти ее до дома. — Что? — переспрашивает она удивленно. — Не порти момент, Оливия. Побудь паинькой и не спорь. Второй раз предлагать не буду. Закрывая дверь в морг и следуя за Блейном к его машине, Лив вновь и вновь думает об одном: «Он, правда, может быть хорошим. Может быть, когда-нибудь мы перестанем быть чужими?»