Ошибка

Единственная, мать ее, ошибка. Из-за нее по непроницаемой маске безразличия и какой-то странной усталости поползли ниточки-трещины, разрушая и причиняя боль. Природу этой боли Канда понять не мог, а спросить у кого-то – не достойная для него вещь, совершенно абсурдная. Хотя, когда дело касалось чертовски алогичного и иррационального Лави, все было абсурдным. Привычная схема рушилась, а звон от падающих звеньев тяжелой цепи казался громом среди ясного неба. Мелкая блажь теперь с каждым вздохом отдавалась в груди крошечным взрывом с ужасающими последствиями. Что такое жажда обладать, желание тепла и замирание сердца от присутствия объекта, так сказать, интереса, мечник не знал. Слышал о нем от Линали, от деревенских девочек на любой миссии, но на своей шкуре не испытывал. А потом будто сраным молотом по голове ударило. Захотелось еще раз ощутить жар чужого тела, длинные пальцы на собственной спине, мокрый и оттого прохладный лоб где-то в районе ключиц и тихие-тихие вздохи. Будто кто-то другой тоже позволил себе, сорвался вперед с обрыва, ощущая холодный ветер, бьющий в лицо. А после этого желания пришли фантазии о том, как было бы, если бы. Но это «если бы» невозможно так же, как и то, что Шпендель вдруг перестанет поглощать пищу тоннами, а Комуи забудет о комплексе старшего брата. Только вот для японца это перестало иметь какое-либо значение: у него была коллекция улыбок, чересчур громкое «Юу!» и чертовы бледные пальцы, держащие перо-книгу-вилку-яблоко – все что угодно, но не его руку. Это злило, бесило, а сломанные бокены бесполезной деревянной грудой валялись в углу тренировочного зала. Гнев Канды на себя, на Кроля, на Орден, на весь сраный мир выдержать они не могли. Ничто не могло. Мощная волна сносила все подчистую. Вслед за фантазиями пришли сны с хриплым «Юу, пожалуйста...» и ощущением чужой мягкой кожи под пальцами и губами после пробуждения. Из-за этого разнесенных в щепки бокенов в зале прибавилось, а снов мечник больше не видел – вырубался тут же, едва голова касалась подушки. Мозг же, видимо, компенсируя отсутствие сна, стал подбрасывать мысли, после которых Канда узнал, что такое «дрочить в душе, пока никто не пришел» и «сдержать себя и не прижать рыжего к стене». А Лави как будто знал, чувствовал и видел его насквозь. Касался волос, пальцев, спины, и все случайно, везде «ой, у тебя перышко из подушки в волосах», проходил мимо или «прости, я тебя не заметил, вот и врезался». От всех этих случайностей японец хотел выть, а еще точнее, просто хотел. Ему казалось, что он постепенно сходит с ума и это уже не вылечить, это с ним как регенерация – на всю жизнь. От этой мысли становилось...хорошо? Еще одна вещь, понять которую он не мог совсем. Ему было хорошо из-за этой тяжести в груди, из-за этих мыслей и этого дикого желания. Хотелось думать, что все это просто какой-то очередной тупой эксперимент Смотрителя или проделки Ноев или что угодно, только не то, о чем любят читать маленькие девочки в книжках. Это другое чувство, сильное, яркое и обезоруживающее. Что делать с подобным Юу не знал, а думать устал. Он уже просто смирился, а смирившись, понял, что ему это не мешает. Ни тяжесть в груди, ни тупое беспокойство за младшего Книгочея по любому поводу, ни то, что тот мило улыбался всем, кроме него. И тут само собой пришло озарение: почему бы просто не решить проблему раз и навсегда?Что будет потом, его не интересовало. Нужно было сейчас, немедленно, незамедлительно выплюнуть из себя этот яд, открыть рот и сказать хоть что-нибудь этому идиоту, садисту и пугливому кролику. Если рыжий захочет сбежать – пусть сбегает. Канда же убегать не собирался. Найти ученика Книжника было легко, маршрут его менялся редко, а мечник знал каждый вариант наизусть. Впечатать грудью в стену, прижаться сзади и втянуть носом запах вишни и старых книг – всего пара мгновений. Жертва же, затаив дыхание, замерла, ожидая дальнейших действий. – Ты мой, ясно? – вырвалось само собой и так легко, легче привычного «тч», что удивило, ободрило даже. – Весь. Жертва дернулась, вздохнула и расслабилась . Хмыкнула. И сказала: «слишком долго до тебя доходило, Юу», вызывая усмешку на тонких губах «охотника». Чертова блажь, которая разрушила все привычное. Тяжесть, сменившаяся теплом. То, что ошибкой уже никак не назовешь.