Одинокая дорога

Они любили играть в людей, хотя таковыми полноценно не являлись: он – просто высокотехнологичный робот с широким спектром эмоций, а она – киборг с прочным скелетом из редкого металлического сплава. Оба ненавидят мутантов, оба жаждут покончить со своими врагами, оба… Порой любят играть в простых смертных. Это их тайна, о которой никто не знает: робот и киборг любят испытывать человеческие эмоции, любят… Играть с собственными чувствами. Это не настоящая любовь, о которой разглагольствуют другие, это – просто игра, необходимость в них двоих и во влечении друг к другу. Им просто хочется иногда говорить без слов, при помощи языка тела. Потому что порой иначе друг друга не понять. Цифры и буквы не могут заменить то, чего никогда оба не испытывали. Всё это для них своеобразный наркотик, от которого так просто не избавиться. Леди Дезстрайк по человеческим меркам была красивой женщиной: японка будто высечена из дорогого фарфора с предельной точностью: стройная фигура, длинные чёрные волосы, миндалевидные карие глаза; а её необычные руки с длинными когтями добавляли в её образ хищности – она живая; Бастион по человеческим меркам был обычным мужчиной: голубые глаза, седые волосы, гладкая бородка, накаченное тело – не красавец с глянцевой обложки модного журнала, но и уродом не назвать – он тоже живой. Два разных существа, которые порой любили прогуливаться по ночному Манхэттену, ловя взгляды влюблённых парочек, идущих мимо, держащихся за руки, радуясь тому, что кто-то помимо них испытывает такое же светлое и прекрасное чувство; ни Гилберти, ни Ояма не понимали в этом ничего. На людях они не позволяли себе лишнего, кроме как идти рядом, плечом к плечу. Ни лёгкие поцелуи, ни короткие объятия, ни держаться за руки, ничего – особое табу для внешнего мира для их вида. Внешне: обычные женщина с мужчиной, на самом деле – нелюди, любящие играть в странные непонятные игры. Играть в близость и взаимность. Но для остальных они просто напарники, не более. Или ещё лучше – просто случайные знакомые. Только когда они оставались наедине, то позволяли снять с себя маски других личностей и принять свой собственный настоящий нечеловеческий облик. Стать самими собой. Так просто легче жилось в этом жестоком сером мире. Они жили в разных местах: в отелях, в съёмных квартирах, в заброшенных домах… Переезжали из страны в страну, из города в город… Но каждый раз были вместе, потому что иначе не могли. Они друг для друга – особый наркотик. И в очередной раз, возвратившись в свою скромную обитель после вечерней прогулки (маленький ритуал перед призывом к их обоюдной игре), Юрико помогла снять Себастьяну куртку и, повесив её у входа на крючок, набросилась на робота с хищностью разъярённого тигра: впивалась в губы жертвы сладострастным поцелуем, разрывала на нём чёрный костюм, приглашала в спальную комнату – пыльную и неубранную, но по-своему уютную. И Бастион не сопротивлялся: ему не зачем, поэтому он покорно следовал за любовницей и, раздевшись полностью, ложился спиной на кровать, дожидаясь Леди Дезстрайк. А та не спешила, оттягивала время; подходила ближе, снимая с плеч тонкие бретельки короткого красного платья с вышитыми бабочками своими нелепыми удлинёнными пальцами из-за вживлённого чужого скелета, будто танцевала особенный танец – призыв для своего партнёра. Она дразнила его, хотя знала, что такой приём не работает с Гилберти. Но ей просто нравилось это делать. Бастион наблюдал за ней внимательно, практически не моргал (роботу это не нужно), но старался запомнить каждое её движение, каждую эмоцию. Будто боялся, что однажды внутренняя память форматируется и образ странной леди с длинными когтями улетучится навсегда. Он этого не хочет. Сам не знает почему, но не хочет. Юрико уже разделась, отшвырнув куда-то в сторону любимое платье, и, взобравшись на кровать, ползла к любовнику, а потом жадно впивалась в его ненастоящие губы, блаженно прикрывая глаза, – ей сносит крышу, ей хорошо. Гилберти ничего не испытывал, но и не отрицал того, что ему приятна такая компания. Ему нравится находиться в такой интимной близости рядом с той, которая отчасти напоминала ему человека, ещё больше – его самого. Дезстрайк кусала его губы, проводила когтями по силиконовой коже, сдирая её, добиралась до металлических мышц робота. Ей нравилось царапать его истинную форму, нравилось видеть его таким обезображенным, будто бы после боя. Бастион не сопротивлялся, но запоминал каждое её движение: эта их игра раз за разом повторялась снова и снова без каких-либо изменений. Что-то не так, и Гилберти это фиксировал в памяти. Одна ошибка, и всё будет прекращено немедленно. Но сейчас… Всё идёт именно так, как они привыкли: Юрико царапала его лицо, сжимала горло, сдирала силиконовую кожу с груди, проникала ногтями под рёбра - роботу не больно, а по её пальцам струилось нечто красное, похожее на кровь. Оно и пахнет так же. Ояма слизывает красное с пальцев, а затем размазывает это же по губам Бастиона – пусть почувствует вкус внутреннего себя, вкус того, что люди назвали бы кровью, но на деле это просто специальное масло. Оно заменяет роботу кровь. Но ей плевать. На всё плевать. Потому что Бастион – для неё живее всех живых. И для Гилберти леди Дезстрайк – тоже живее всех живых. Они оба больше похожи на людей, чем на тех, кем являются в реальности. Юрико садится сверху, ёрзает, устраиваясь поудобнее и давая себе привыкнуть; у робота нет ничего настоящего, но ощущается – как у полноценного человека. Ояма двигается бёдрами, нависая над Бастионом, иногда целуя его, иногда кусая губы, а он продолжает смотреть на неё, подчиняясь ведущей игры; острые когти леди Дезстрайк впиваются в руки Гилберти, приковав их к постели: ему нельзя шевелиться – таковы правила. Но с каждым новым толчком, с каждым новым завязанным узлом внизу живота Юрико становится труднее себя контролировать, и в какой-то момент она убирает руки, позволяя Бастиону мять её грудь, бёдра, ягодицы… Гилберти закрывает глаза, улыбаясь: так странно ощущать себя полноценным человеком, так странно испытывать процесс призыва любви, странно чувствовать на себе другое существо… Он выгибает спину – непонятная неведомая сила пронзает его молниеносными копьями; мужчина хрипит, издаёт слабый стон, открывая глаза… Нет, он не человек, никогда им не был и не будет, так почему же ему это, чёрт побери, так нравится? Почему он испытывает то же самое, что и настоящие полноценные люди? Как раньше, так и сейчас? Почему? Юрико вовсю скачет на нём, захлёбываясь собственными стонами; движения становятся быстрыми, резкими, почти болезненными, и в какой-то момент оба достигают пика своего наслаждения: Бастион кончает в Дезстрайк. Не спермой, но какой-то похожей субстанцией. Детей у них всё равно никогда не будет. Да и оно им не нужно – первоначально они были созданы не для этого. Ояма, отдышавшись, ложится рядом с Гилберти, смотря в его глаза, коготками царапая металлическую оболочку, служащей роботу мышцами, иногда она даже отрывает кусочки оставшегося на скуле силикона, которые не отличить от настоящей кожи. Ей неимоверно хорошо рядом с ним, а он, целуя её в висок, потому что так надо, чувствует себя определённо легче. Эта их игра в любовь продолжается и продолжится дальше, потому что это единственное, что они могут испытывать друг к другу, – влечение. Но каждый понимает: друг без друга они уже будут никем – они друг для друга наркотик, от которого невозможно избавиться. Они оба неполноценные люди и никогда таковыми не станут: он – робот, который сошёл бы за человека, если бы не всё в нём искусственное; она – киборгом стала тогда, когда вживила в себя скелет из редкого прочного металла в мире. Но они оба умеют испытывать эмоции, умеют играть с чувствами. Они честны друг с другом. Всегда, везде, всюду. Они просто сами не знают, насколько человечны их чувства друг к другу: называют игрой то, что на самом деле зовётся любовью. Будь они настоящими людьми, они бы поняли это. А пока они будут называть эту игру простым влечением. И когда-нибудь поймут, что они не просто наркотик друг для друга… Они – самые настоящие люди с самыми настоящими искренними чувствами. Как к самим себе. Так и друг для друга.