Homo Cantabrigiensis

На подступах к Стивениджу Нино с тревогой констатировала, что состояние Кита ухудшилось. Он несколько раз терял сознание на руках у Йорна, пока ехали, а когда приходил в себя, то открывал глаза и реагировал на окружающих с большим трудом. Кит все больше пребывал в состоянии полузабытья. Йорн набрал доктору Рою, пока Нино растирала пострадавшему руки и пыталась с ним разговаривать. – Ну-с? – ответил неизменно веселый голос в трубке. – В каком вы там агрегатном состоянии? – Через три минуты подъезжаем, сэр, – отрапортовал Йорн. – Давайте к реанимационному подгоняйте, не стоит на ресепшне светить… этими... как они у вас называются… лицами, дети мои. – Джон еще не освободился? – Нет, пока недоступен, Йорис. Не терпится а-та-та от папки получить? – засмеялись на линии. – Вы даже не представляете… – процедил Йорн сквозь зубы. – Электромассаж – дело полезное, не спорю, не спорю… Но всякому делу свое время. Давайте пострадавшего не расплескайте по дороге. Я вас с фельдшером встречу. – Тут бы уже бригаду надо… – тихо прокомментировала Нино. Йорн ответил жестом, который тоже означал, очевидно, что всему свое время. – Доктор Рой, можно… – Йорн болезненно поморщился и потер переносицу, откашлялся, – …можно с каталкой сразу? – Оу… – короткая удивленная пауза, – Ладно, как скажешь, как скажешь… Ох, Йорис, что ж ты, мальчик мой, творишь-то… – Доктор Рой, при всем моем безграничном почтении, – внезапно огрызнулся Йорн, – не я придумал правило, что показания выбиваются из допрашиваемых непременно тяжелыми тупыми предметами! – Да, да, не спорю, дорогой мой, – согласился хирург. – Но не забывай об этом правиле, когда других людей вовлекаешь во всякое э-эм…– доктор Хэмиш с шумом вдохнул воздух, так что его «э-эм» превратилось в почти стон, – …во всякое разгребание… как бы это подипломатичнее выразиться… разгребание навоза, – закончил он со смешком. – Всегда помню, – сквозь зубы отвечал Йорн. – Вот и чудненько, – улыбнулся голос в трубке. – Давай, жду. Когда беспилотник подвез всю группировку делинквентов к зданию клиники, выглядевшему снаружи довольно скромно, несмотря на чудеса медицинской науки, творимые в его интерьерах, Йорн узнал ожидающего у подъезда Роя Хэмиша. Его длинная, как будто шарнирная, фигура в белом форменном комбинезоне и с накинутым на плечи медицинским халатом, возвышалась над фигурами в сиреневом – Роя сопровождали медсестра и фельдшер. На мгновение внушительного размера очки на носу у хирурга отразили солнце и сверкнули стальными клинками, казалось, они жили отдельно от своего носителя и проницали глубже его глаз. Какое-то зловещее предзнаменование прозвенело в их металлическом блеске. Йорн морально приготовился к тому, что ему придется снова тащить на себе Кита из машины, но иного выхода, как терпеть боль и не показывать вида, у него не оставалось. Ни Рою с Джоном, ни Кристине, ни Нино он не имел права рассказывать про раны от травматического пистолета – каждому по собственной, индивидуальной причине. Йорн старался не думать и о том, что сегодня состоится первый контакт с родителями после его исчезновения, ведь все переговоры, начиная с роковой ночи на электростанции, осуществлялись через Брайана. Отчасти он опасался прослушки, но в большей степени Йорн просто не знал, что приемным сказать. – Йорн… Йорн… – забормотал шепотом Кит, как-то испуганно озираясь, когда тот, морщась и кривясь от боли, вытаскивал его из такси. Фельдшер встрепенулся, едва Рой ему что-то сказал, и повез каталку к беспилотнику. – А мы где? – В клинике, не волнуйтесь, Кит, – ответила за ракшаса Нино, поддерживая больного под спину. – Ты Грэгу скажи, что я никого не сдал, – пролопотал Кит. – Рыжий меня бил, а я прям захлопнулся и молчал, мне даже почти не больно было… Скажи ему обязательно, чтобы он не думал… – Кит, успокойся, все нормально будет, тебя подлатают, и сам ему все скажешь… – ответил Йорн и тут же с ощущением липкого ужаса, будто вытекшего из какого-то лопнувшего пузыря внутри, прикусил язык. К лицу ракшаса прилил жар: что он такое, черт побери, несет? Йорн затравленно посмотрел на Нино, как будто она могла оценить истинное значение сказанных слов, но та, конечно же, лишь улыбнулась серьезной улыбкой и указала подбородком на каталку. Йорн при содействии коренастого молодого парня-фельдшера водрузил Кита на каталку и быстрым шагом подошел к Рою, протянул ему руку для приветствия. Тот улыбнулся, вопросительно кивнул на студенток. – Да… дамы, доктор Хэмиш, это Кристина, это Нино. Вы с Нино уже говорили по телефону, а Крис пришлось носиться из-за такси: один придурок от нас уехал. – Из-за тебя, что ли? – проницательно и смешливо прищурился хирург. – Девушки, целую ручки и не теряйте из-за вот этого экземпляра голову. – Сэр! – зарычал Йорн. – Так-с, давайте смотреть, что там с пациентом, – не обращая внимания на возглас Йорна, деловито провозгласил доктор Хэмиш. – Господа, торпедируйте его по-быстренькому в 308-ю! Кита покатили с мягким гулом по пандусу, Рой присоединился к спешному бегу младшего медперсонала, и вскоре все трое скрылись за дверьми реанимационного отделения в конце коридора. Крис встала поближе к Йорну и прижимала кулак к губам в бессознательном жесте глубочайшей задумчивости. Нино, слегка нахохленная, без надежды на успех оттирала от своей куртки пятна крови, которые остались после того, как ее употребили в качестве подушки для раненого. Мадмуазель Кохиани то и дело в молчаливом ожидании поглядывала на химеру. – Девушки, – заговорил Йорн, вынимая сигареты и закуривая. Кристина закурила вместе с ним. – Я думаю, будет справедливо, если я вам закажу такси обратно в Кембридж, и забудете все это, как страшный сон. Вы свою дозу трэша, сдается, уже получили, а мне, сами понимаете, надо остаться. – Это намек, чтобы мы сваливали? – поинтересовалась Нино, и в чертах ее чуть комического лица мелькнуло экспрессивное движение, с которым она давеча объявила Йорну, что все про него знает. – Нет-нет, конечно, нет. Просто…з-зачем вам время тратить? – Я останусь, – сказала Кристина и выпустила дым, элегантно держа под локоток левую руку с сигаретой. – Я тоже, – Нино пожала плечами. – Если вы настаиваете, – удивленно и не совсем радостно произнес Йорн. – Тогда пойдемте к Рою в офис… сейчас мы докурим только. Сигарета в пальцах Йорна дрожала так же сильно, как первая сигарета, которую он закурил, добравшись после Грэга до конспиративной квартиры на пустыре – у химеры в тайнике всегда лежала заначка. Трое сидели на кушетке в офисе доктора Роя, перебрасываясь отрывочными репликами, и пили не слишком вкусный синтетический кофе, добытый из автомата на этаже. Если бы у сапиенсов были культурные обычаи, схожие с неандертальскими, то троица могла неплохо провести время, распевая песни о произошедшем на Паркерс Пис, потому что ни о чем другом думать все равно не получалось. Вестей от врачей о состоянии Кита не поступало уже два часа, но Йорн, в роли кругом провинившегося, предпочитал вести себя скромно и ждать, пока не появится кто-нибудь из «взрослых». Когда коммуникатор Йорна ожил, наконец, у него во внутреннем кармане, ракшас вынул аппарат и слегка переменился в лице, глянув на экран, включил наушник. – Йорн? Где ты? – прозвучал в наушнике глухой голос Джона, и от него повеяло бедой. По интонации отца Йорн немедля определил, что дела не в порядке – Джон довольно плохо умел скрывать эмоции. – Я с девушками, мы ждем в офисе Роя. Мне к тебе подойти? – Да, будь любезен, – коротко бросил отец и отключился, ничего более не сказав. – Вызывают… – натянуто улыбнулся Йорн. – Он ничего не сказал про Кита? – поспешила спросить Крис, а Нино присоединилась к ее вопросу кивком. – Нет, но сейчас выясню. Я думаю, что он хочет сначала провести со мной воспитательную работу – вполне обоснованное желание, я к этому морально готов, – Йорн натянуто осклабился. – Так что простите, я вас покину, может, на полчаса или чуть дольше. – Ни пуха! – пожелала Кристина. – Да ладно тебе, с отцом-то я как-нибудь совладаю, – разыгрывая беззаботность, махнул рукой Йорн. Йорн поднялся с первого этажа на третий, самый верхний этаж и тенью проскользнул мимо секретаря Джона Сорренто, любезно кивнув хорошо его знавшей пожилой и довольно чопорной даме. Подойдя к кабинету с медной табличкой, на коей было выгравировано имя отца, он постучался. Сердце заколотилось быстрее, как пришпоренный мотор мотоцикла, словно кто-то плавно давил на ручку газа, и пульс неумолимо ускорялся. Из кабинета сразу ответили, Йорн вошел. Отца он застал стоящим возле журнального столика и закручивающим крышку на банке препаратов от гипертонии, рядом ракшас заметил опустошенный стакан воды и пачку еще каких-то лекарств. – Джон, добрый день, ну что там с Китом? – быстро заговорил Йорн, как будто от скорости его речи зависел ответ на заданный вопрос. – Кит умер, – сказал Джон, не смотря на него, и вынул блистер с таблетками из пачки, с громким металлическим шуршанием выдавил таблетку на стол. – Чт… что, прости? – Йорн должен был что-то почувствовать, но не почувствовал ничего, кроме вакуума, который образовался вокруг него. Треск, который издавала упаковочная фольга в руках Джона донесся до его слуха словно из зазеркалья. – Ты меня слышал, – ответил Джон страшным тихим голосом, которого Йорн никогда в жизни от приемного отца не слышал. – Отчего? – От черепно-мозговой травмы. – Джон! – Отек мозга, ишемия, смерть, – словно камни, бросил Джон эти три слова и разломил таблетку, налил в стакан еще воды из графина. – Боже… – Как ты его сюда привез? – хрипло, словно старый волк, рыкнул Джон. – На такси. – Почему сюда, Йорн? – Джон поднял глаза на нечеловеческого сына. – Почему скорую не вызвали? Почему в ближайшую больницу не отвезли – у вас там Адденбрукс под боком! Йорн, ты… ты… ты охренел, что ли?! – вскричал порывисто Джон, очень редко выражавшийся подобным образом относительно приемного сына. – Потому что в Адденбрукс проверили бы его платежеспособность и, максимум, марлей башку забинтовали бы. У него не было денег заплатить, – ответил Йорн. – Откуда ты знаешь? Это он тебе сказал? – Да, он, – стиснув зубы прорычал Йорн в бессильной гневной скорби. – Его должны были вызвать на допрос, и я его уговорил, чтобы он молчал, а в качестве компенсации за труды обещал медуслуги у нас. – У каких таких «нас», Йорн? – взвился Джон. – Какое ты имеешь отношение к медицинским услугам в МОЕЙ клинике и особенно к их финансированию? Йорн, что за право ты взял распоряжаться подобными вещами? У нас специализированная клиника, на что ты рассчитывал? И о чем этот несчастный, простите, должен был молчать? – он тяжело задышал и помассировал ладонью левую сторону грудной клетки. – О паркуре. – Опять паркур? Опять паркур! Сколько ты мне и матери нервов съел с этим паркуром! А теперь вот?! У меня в клинике труп! Этот мальчик не должен быть в моей клинике по определению! И не говори, что ты берешь ответственность на себя, Йорн. Твоя ответственность совершенно эфемерная сущность, фикция, понимаешь ты это или нет? Ты его затащил в паркур? – Никто никого не затаскивал, личное решение каждого, – рыкнул Йорн. – Не важно! Любой твой мало-мальски серьезный проступок – и все! Тебя раскрывают, из гражданина ты переходишь в категорию «деэкстинктный организм», то есть, «животное», и всю ответственность за твои действия несем мы! Тебя не будут наказывать, тебя просто усыпят. Твоя ответственность – это конец твоей жизни! – вскричал Джон дрожащим голосом. – Наказание понесем мы с матерью, Брайан… Сэм. А там и до Роя доберутся. Посыплется все каскадом, ты этого хочешь? Это чудо! – воскликнул Джон и закашлялся, выпил еще воды. – Что «чудо»? – мрачно переспросил Йорн. – Чудо, что у мальчика в медицинском контракте указано согласие на помощь волонтеров в экстренных случаях! Это ты его надоумил? – Нет, не я. Я об этом не подумал, – честно ответил Йорн, Джон скривил недовольно губы. – Так значит, все на самом деле в порядке? А зачем… – Чтобы ты прочувствовал вкус и аромат, Йорис! Если через лобные доли не доходит, то, может через гипоталамус достучусь! – отчаянно вскричал Джон. – И вовсе не все в порядке. НЕ ВСЕ! Единственное, что в порядке – нас и конкретно тебя не смогут засудить родственники погибшего за самоуправство, вследствие которого имело место неквалифицированное оказание помощи… – А что, имела место неквалифицированная помощь? – нахмурился Йорн. – Нет, не имела! В моей клинике нет места неквалифицированной помощи! Но вы везли его черт-те сколько времени. А потом, неважно, какого качества была помощь, у нас клиника ДРУГОГО ПРОФИЛЯ! – снова заревел Джон, как морское чудище. – У нас на вывеске не написано «Лечим дислокацию головного мозга при помощи молотка и зубила»! Как ты его нашел сегодня? – Кого? Мозг? – Мальчика, кого еще-то? Мозг… я промолчу про мозг. – Он сам позвонил и меня попросил. – Ну, хоть что-то хорошее… Так и было сказано в разговоре? «Йорн, вези меня в клинику к отцу»? Он лично изъявил желание? – чуть смягчившись, уточнил доктор Сорренто. – Да, примерно так. – Ой, господи, Йорн, как можно … Тебе придется давать показания в Бытовом Контроле, учти это. Там еще ведь с тобой кто-то? – Да, Кристина и одна девушка, студентка-медик. – Ой, господи… – повторил Джон, теряя силы. – Йорн, зачем ты во все это ввязываешься? Ну, зачем? – почти простонал Джон. – Почему тебе не сидится тихо? – У-вэй…– пробормотал про себя Йорн, так что Джон его не слышал. – Мне совсем что ли под камень забиться и там сидеть тихо? – сдерживаясь, огрызнулся ракшас уже вслух. – Давайте меня на цепь посадим! – Йорн, это ложная дихотомия, ты можешь по существу спорить? Разве срединного пути для тебя не существует при всем твоем интересе к восточным философиям? Я уже не говорю ни слова о событиях последних двух недель! – черт, все-таки Джон поднял эту тему. – Не пришел Криминальный Контроль к нам домой – и слава Макаронному Монстру! Прожили еще один день! – Джон уперся в нечеловеческого сына взглядом, но смотрел ему в яремную ямку, а не в глаза. – Джон… отец, ничего особенного там не произошло, это была ложная тревога, – начал свою абстракционистскую заготовку Йорн. – Я сам немного перетрухал, поэтому принял меры, – опять этот незабываемый вкус подлого вранья во рту, который синестетическое воображение ракшаса рисовало как вкус ушной серы. – А относительно срединного пути Джон, хочешь притчу про мою соседку по общаге? – Джон нахмурился. – Фройляйн позвонила как-то вечером, попросила, чтобы я ее встретил ночью, потому что ей было страшно. Я, дурак, погреб, но, поскольку это все случилось во время приступа мигрени, я до нее не догреб и рухнул в обморок на улице. Теперь она меня ненавидит, считает, что я над ней поглумился, и старается всеми доступными способами нагадить. И ничто, поверь мне, НИЧТО не способно ее убедить в отсутствии злого умысла с моей стороны. Под какой камень ты мне посоветуешь залечь, чтобы уберечься от подобных экземпляров? Где находится та середина, о которой ты говоришь? Сдается мне, что она съехала куда-то очень сильно набок. – Значит, не надо было идти, если у тебя был приступ! Ты ведь и ей не помог, и себя поставил в неприятную ситуацию. Попросил бы кого-то, у тебя же там есть парни на этаже? – Джон, серьезно? – Йорн, да, серьезно. Я знаю, что ты по этому поводу думаешь, но я работаю всю жизнь в сфере, где подставы-двухходовки приходится предугадывать ежеминутно. И это на фоне целого ряда крупных шахматных партий, в которые, хочешь не хочешь, а приходится играть, чтоб меня или клинику, или тебя, мальчик мой, – с нажимом прибавил Джон, – не сожрали. Очень попрошу не делать скептическое лицо. Ты знаешь, в какой Системе мы живем. Скажи честно: ты даже не подумал, что пациенты имеют свойство внезапно умирать? Йорна опять словно окатило кипятком. За время перепалки Кит превратился в абстракцию – в предмет философского спора, в какой-то степени даже ожил. Теперь Йорну представилось, как оживший и почему-то улыбающийся призрак его вдруг коллапсировал в бездыханное тело на хирургическом столе. Кит умер. Грэг умер. Кто третий? – Я не мог себе представить, что его настолько сильно изобьют, он ничего особенного не сделал. – Его и не избивали очень сильно, – бросил Джон. – Просто, видимо, попался… неопытный гвардеец. Его, возможно, оглушили, так что он мало что почувствовал, а внутренние повреждения нанесли серьезные – у него трещины в кости, еще чуть-чуть, и был бы перелом основания. – Какой-то блохокуй попался в отделении: и информацию не получил, и парня убил, – пожал Джон плечами. – И ничего ему за это не будет…– заключил Йорн медленно, смотря в пространство, перед глазами целлулоидным видением на кинематографической пленке проплыл рыжий, сытый от испитой крови, гвардеец-блохокуй. – Это их право, будь оно неладно. Ты не можешь изменить Систему. Прими это как данность! Поэтому я тебе повторяю, Йорн… – снова повысил голос Джон. – Я понял! – Йорн, я знаю, какой у тебя айкью, и не сомневаюсь, что ты понял. А насчет твоих историй с фройляйнами, сынок, делай выводы. Какой вывод, кстати, ты сделал из истории с этой мадмуазель… которая тебя оговорила… Серенити? Йорн хмыкнул. – Держаться подальше от девушек, – криво усмехнулся нечеловеческий сын доктора Сорренто. – А я ей, как ни странно, благодарен, Йорис, – неожиданно заметил Джон. – Благодаря ей, вернее ее напоминанию о бездонности человечьей подлости и глупости, сделали тебе ДНК профиль в глобальном реестре. Такое мероприятие дорогого стоит во всех смыслах, я слишком долго боялся попасться на подкупе, но эта девочка не оставила выбора. Слава богу, проскочили, и теперь я тебя, по меньшей мере, могу отпустить на дачу показаний, не сходя с ума по поводу анализа ДНК в отделении. Оргвыводы надо делать, Йорн, а не одни лишь философские заключения. Не смей больше мне вот такое подсовывать, тем более, не выяснив юридических тонкостей. – Джон, я мог бы его просто кинуть… Он бы умер, и никто бы ничего не узнал. Но тебе понравился бы такой Йорн? – История не знает сослагательного наклонения. Еще раз прошу, освободи меня от философствования, когда мне надо деятельно прикрывать твою пятую точку. Тем более, что ты сам сказал: никто бы ничего не узнал, – Джон как-то странно посмотрел на Йорна, ракшас не понял, говорит ли он серьезно, иронически или испытывает его. Йорн предпочел в ответ промолчать. – Мне нужно работать, будь любезен, сам объяснись относительно Бытового Контроля со своими спутницами. И да, мне жаль твоего друга… сочувствую твоей потере. Естественно, мы сделали все от нас зависящее. – Конечно, Джон…– проговорил Йорн и подошел к приемному отцу, протянул руку. Тот сжал его обсидиановые музыкантские пальцы, потом сделал какое-то неопределенное движение, но сдержал порыв притянуть Homo rapax к себе и обнять. Джон еще давно усвоил из литературы, что рапаксы не любят физический контакт. А Йорну мечталось уснуть, уткнувшись в коленки Кристине, и хотя бы на время забыть о том, что происходит вокруг. Йорн покинул кабинет приемного отца, неся в душе сумрак и тупую боль под левой лопаткой. Он не мог разобраться, что именно чувствует из-за гибели Кита, и перебирал воспоминания из давнего прошлого, дабы проследить зловещую осциллограмму своих эмоциональных реакций на чужие смерти. Первый пик ее кривой приходился вовсе не на человеческое насилие, а на чувства ужаса, беспомощности и вины, которые Йорн испытал лет в десять. Тогда сорвавшийся с поводка ротвейлер устроил драку с джек-рассел-терьером семьи Сорренто, которого доверили Йорну выгулять за домом. Ракшас и пес мирно ловили мышей на сжатом поле, когда будто из ниоткуда материализовалась черная торпеда. Она галопировала во весь опор в направлении Йорна, однако уже на подлете что-то переключилось в системе наведения, и ротвейлер свернул, бросился на более мелкую добычу. Самым ужасным в этом воспоминании был непрерывный и почти человеческий крик терьера, истошная мольба о спасении, на которую Йорн не мог ответить. Или думал, что не может. Ракшаса тщательно, аккуратно, последовательно и настойчиво с самого младенчества учили сдерживать любые насильственные порывы. Его учили не кусаться. Его учили не причинять вред животным, не доводить с Брайаном дело до драки, даже когда он переходил «красные линии», не бить и не царапать Сэмми. Его учили никогда и никому не отвечать на грубые замечания, потому что их делают глупцы, а отвечать глупцам глупо. Учили не повышать голос, потому что это тоже глупо и не решает проблему. Йорна учили сидеть тихо… Йорн в ступоре смотрел, как прогулочной трусцой подбегает какой-то мужик, очевидно, хозяин, и слушал вой и рык грызущихся собак. Казалось, что собачья схватка длилась бесконечно долгое время, хотя на самом деле все закончилось за пару минут. Внезапно крик просто оборвался, а мужик, ни слова не говоря, схватил волочившийся за ротвейлером поводок, подловил момент, когда пес выпустил из зубов терьера, и повел собаку с поля, периодически оглядываясь. Потом перешел с шага на рысь. Прочь убегал он куда более резво, нежели пару минут назад поспешал на помощь. Сейчас Йорн думал, что даже в десять лет подросток рапакса способен справиться с довольно крупной собакой. Еще он думал, что если бы ему удалось тогда прорвать барьер внушенных людьми установок, то не пришлось бы в последствии переживать стыд, гнев, грусть и ощущать липкий холод, повисший на несколько месяцев в доме Сорренто. На кухне тогда из открытого доступа внезапно пропали все ножи. Джон и Элис не знали, верить ли истории приемного звереныша про ротвейлера. Сэмми был радостен и полон надежды. Не важно, следовал ли Йорн установленным сапиенсами нормам, законам и заповедям, он все равно всегда находился под подозрением. Может быть, поэтому убить первого человека оказалось так легко? Может быть, именно потому Йорн прибился к таким же, как он – незаслуживающим доверия? Никто не ужаснулся, и никто не задал вопроса, можно ли было этого избежать. «Бывает, чо…», – сказал Полосатый, сплюнув. Для пацанов из ячейки жизнь, равно как и смерть, была тем, что просто случается, единственный вид телеологии, который им был понятен заключался в максиме «живем, чтобы сдохнуть». Избежать нельзя ни жизни, коли уж тебя против воли вытолкнули из утробы на свет божий, ни смерти, раз родился. Все знали, что на спарринге случается всякое. Смертельный удар в горло, который нанес ракшас, тоже оказался неприятной случайностью: Йорн совершенно не планировал провести ночь, копая могилу. Эта первая смерть была блеклой, странной, мгновенной – краткий всхрип, и все, тело обмякло. Йорн испытал лишь прилив адреналина и азарт бойца, а потом досаду от глухого роптания нескольких приятелей погибшего и необходимости избавиться от тела. Но Полосатый немедля прикрикнул на недовольных и еще раз повторил, что в жизни случается всякое, и что Гвардия никому из них не позволит склеить ласты так легко. Потом была охота, индивидуальный террор, показательные расправы над «псами режима», как свои цели называл Полосатый. В ушах Йорна все еще звучали «светские проповеди» Командира о смысле вреда, причиненного семьям системных коллаборационистов. Особенно он любил рассуждать о тонкой грани, которая отделяет человека, лишенного страхом воли, от человека, выжженного изнутри отчаянием и потому бесстрашного. По своему опыту, вероятно, судил. Полосатый говорил, что не стоит излишне рассчитывать, будто чадолюбивость палачей и садистов-расследователей Гвардии нечто большее, нежели предписанная уставом видимость. И в то же время он говорил, что не стоит трогать единственного ребенка в семье гвардейца, иначе он взверится. А вот какого-нибудь цивильного функционера вполне годится морально сломать через «воздействие» на семью. В семье с несколькими детьми, настаивал Полосатый, нужно сначала выяснить, кто наименее любим, и целиться в него, дабы, потрясенный функционер или сотрудник органов был скован страхом за любимцев. И, как мечталось Полосатому, возможно, он станет мучиться угрызениями совести за свою тайную радость. Зачастую такого раненого было выгоднее и безопаснее оставить в живых, чтобы передавал волну ужаса по цепочке своему клану «предателей простого народа». Участвуя в операциях Полосатого, Йорн долгое время ничего не чувствовал, кроме охотничьего куража и механического удовлетворения от выполненной работы. Он не знал жажды убийства, старался проводить с «объектом» как можно меньше времени и свести контакт к необходимому минимуму. Иногда Йорн представлял себя ягдтерьером, обученным ловить крыс, который черной лохматой торпедой носится по амбару, за пару секунд перекусывает хребет очередному грызуну и немедленно бросается за следующим. Все его существо сконцентрировано в движении, в мгновенных рефлексах, он весь – слух, зрение и мускулы, а предсмертная мука – это лишь следствие вселенского мироустройства. Йорна не интересовал ни гаснущий свет в глазах, ни последний вздох, ни замершее навеки сердце жертвы. Но что-то с Йорном случилось после смерти Полосатого. Испытал ли он впервые скорбь? Что есть скорбь для существа, у которого в мозговой прошивке отсутствуют контуры для сращивания с чужими психиками? Йорн предполагал, что ментальные состояния собаки больше синхронизированы с человеком, нежели ментальные состояния очеловеченного рапакса. Впрочем, люди умудряются подсадить на наркотик своего присутствия самых некомпанейских животных. Кем был Полосатый для Йорна? Был ли он для ракшаса дополнением к отцу – его темной, почти безумной гранью? Духовным лидером? Учителем? Политико-философские раскладки анархистов хоть и привлекали некой свежестью после уроков Гражданского Воспитания, все же не были приняты Йорном всерьез. Он не верил в то, что противостоит Системе даже тогда, когда добросовестно помогал готовить ликвидацию «Гамута». Порой чем более отвлеченно рассуждал Полосатый, тем больше наивности и непоследовательности автодидакта слышалось Йорну в его речах. Тем не менее, Полосатый был первым человеком за пределами узкого семейного круга, к которому Йорн присмотрелся со всей внимательностью. За ним ракшас годами пристально наблюдал, пытаясь вникнуть в его глубинную сущность, Полосатый был первым человеком, которого Йорн видел и которому сострадал, хоть и не был уверен, что это чувство правильно называть «состраданием». В момент гибели Полосатого Йорн осознал, как рвутся нити, связывавшие его с Командиром. Каждая нить была словом, жестом, воспоминанием или моментом понимания, которые возникли когда-либо в ходе их общения. Когда эту сеть микрокапилляров оборвала «китайская тушь», прошедшая будто мачете сквозь паутину, Йорну было больно. Очень. Когда Йорн душил Серенити, ему представлялось, что он убивает олененка – любопытного и несмышленого, подхватившего где-то бешенство. Йорну было опять больно, ибо пришлось отнимать то, чего он не давал, у существа, которое не понимало, какую опасность в себе несет. Глаза Серенити обвиняли до того самого мгновения, когда в них погас свет. Родителей Серенити Йорн прикончил уже безо всяких мыслей, голова его была звеняще пуста, словно полярная ночь. Но теперь Йорн не знал, что чувствовать. Ему не доводилось сталкиваться ни с чем подобным: с гибелью «мирняка», которого втянул торнадо случайностей, крутившийся вокруг Йорна. Его угнетала вопиющая нелепость этих смертей и одновременно полное отсутствие контроля над ними. Джон говорил о двухходовках, которые Йорн не потрудился просчитать… Он бы смог просчитать психопата с транквилизатором на выходе из Мастерс Лодж? Конечно, Джон в первую очередь никогда бы не полез в сейф к сэру Кристоферу. Он бы и Уэнди не пошел встречать среди ночи, если бы у него разыгрался приступ мигрени. Джон один раз в жизни заглянул в темный лес за околицей и принес оттуда детеныша вурдалака, на этом, спасибо, ему приключений хватило на всю оставшуюся. Однако у-вэй, деятельное неделанье, движение ни ради чего, зашитое в генетическом коде Homo rapax не оставляло Йорну шансов. Просто оно возникло и эволюционировало там, где плотность человеческого населения по нынешним временам составляла что-то около двух человек на квадратный километр. А девять тысяч лет назад? У Йорнова у-вэй слишком широкие плечи и непомерно длинные локти, ими оно постоянно бьется о косяки человеческих жилищ-коробок и больно пихает под ребра окружающих… Едва Йорн представил того монстра, которому впору было бы присоединиться к японскому пандемониуму нечистой силы, как поступил сигнал от коммуникатора: Брайан слал видео-привет со словами: «Волпертингер, прикинь, мы в телевизоре!» К привету была прикреплена ссылка на Human Beehive Oxford. Йорн напрягся, но, если судить по задорной физиономии братца на фоне репетирующих на пилоне девочек в «Министри», новость про телевизор не должна была содержать ничего опасного. Он перешел на портал и прочитал следующее сообщение: Сегодня силами Криминального Контроля задержана Пласидити Тодд, двадцать пять лет. Поводом для задержания гражданки Тодд, работавшей продавцом в книжном магазине, послужили несколько видео в ее личном блоге, где она распространяла заведомо ложную информацию о якобы разумности Виртуалити, имеющую потенциал посеять панику среди населения. Поскольку видео очень быстро приобрело статус вирусного, ее действия расцениваются как попытка подрыва государственной безопасности, гражданке Тодд может грозить высшая мера наказания. Дочитав до конца, Йорн словно во вспышке озарения вспомнил, чем занимался с «божьими коровками» в "Плюше". Провал в памяти, который он не мог заделать с роковой ночи на электростанции, внезапно затянулся, и мгновенный инсайт выстроил всю многоходовку от визуальной проповеди по мотивам Бардо Тхедол, до грозившей ныне гражданке Тодд высшей меры наказания… …Серенити, Пласидити, Коморбидити… – Т-твою м-мать! – взревел Йорн и со злостью размахнулся, врезал кулаком по стене какого-то кабинета, рядом с которым стоял. Стена оказалась лишь тонкой перегородкой из гипсокартона, и тренированный кулак химеры оставил на ней покрытую трещинами вмятину, подобную продавленной скорлупе на окаменевшем динозавровом яйце. – Да… ч-что ж такое-то… – прошипел он, оглядываясь: секретарь доктора Сорренто, госпожа Кемп, вышла из-за стойки и, вытянув шею, чуть приоткрыв рот в изумлении, смотрела издалека на странного младшего сынка своего начальника. Йорн мрачно оскалил клыки. Продолжение следует