Homo Cantabrigiensis

– От тебя кстати, перегаром совсем не несет, – заметил как бы невзначай спаситель, сидя напротив Йорна за деревянным кухонным столом и наблюдая, как тот пьет чай. – Метаболизм… – неопределенно ответил Йорн хриплым голосом, отводя взгляд к окну. – Что делать будешь? – По поводу? – Ну, ситуации этой. Это же буллинг чистой воды – шуточки такие. – Не знаю, надо поговорить… – Йорн пожал плечами. – С кем? – поднял брови Джеймс. – С парнями. – Чем же ты им так досадил? – Да я не думаю, что они это все на полном серьезе, прикалываются просто. Компашка такая… с приколами, – старательно изображая мямлю, ответил Йорн. Ему хотелось как можно меньше распалять любопытство гражданина подробностями, да и вообще побыстрее свалить. Йорну здесь не нравилось, и чай был к тому же невкусный. – То есть, ничего не будешь предпринимать? – Ну а что предпринимать? Морду идти бить? А потом задержания, судебные разбирательства, штрафы… себе дороже. – А самому-то не обидно, что так получается? Приколы приколами, но тебя, считай, унизили, поигрались с тобой, как с куклой, пока ты был в отключке, а потом буквально сделали огородным пугалом. Кем же надо быть, чтобы так поступать? Это хорошо, что на тебя патруль не наткнулся или дамочки какие-нибудь. – В Бытовой Правопорядок я не хочу, – ответил Йорн твердо. – Во-первых, я не помню, что я сам творил, когда насинячился, во-вторых, с чем я пойду? Доказательства у вас в канализацию смыты. В Правопорядке надо мной только поржут и отправят на хер, а то еще влепят загогулину в Реестр за непристойное поведение. – Обидно… – повторил Джеймс с легкой тенью раздражения, которое непонятно к чему относилось. – Обида для меня – слишком человеческое чувство, – вдруг заявил Йорн и посмотрел на своего критически настроенного спасителя в упор. Ракшас сам не знал, что побудило его так сказать, но это была сущая правда. Во всяком случае, когда Йорн анализировал реакции сапиенсов на пресловутые унижение, несправедливость, предательство и порчу имущества, ракшасу казалось, что в его theory of mind не все куски паззла складывались в ясную картину – такое разнообразие поводов, форм и объектов обиды изобретал человек. Кто-то обижался на своего двухлетнего ребенка за бранное слово, кто-то на анонима, снявшего «позитивку» в соцсети, а кто-то умудрялся обидеться на самого господа-бога. – Даже зверье обижается, – произнес Джеймс как-то настороженно. – Причем меняется гормональный фон вместе со статусом в субординации. – Это роднит зверье с человеком. А, может, они этому научились у людей? – юмористически предположил Йорн, осклабив клыки. – Понаблюдай лошадей в табуне или про поведение шимпанзе почитай, сразу станет ясно, что они затаивают обиды друг на друга безо всякого нашего вмешательства. – Я, честно говоря, уверен, что агрессия животного по отношению к обидчику – это вовсе не то же самое, что человеческая обида, – возразил Йорн. – Для чувства обиды требуется, во-первых, набор конкретных ожиданий относительно мироустройства, во-вторых, способность к внутреннему диалогу, в котором будет постоянно прокручиваться сравнение ожиданий с действительностью, а, в-третьих и главных, нужна способность оценивать себя мерилом чужого взгляда. Соответственно, требуется представление о том, чего я «заслуживаю», – Йорн показал пальцами кавычки, – и о том, какой хрен без соли получаю вместо «заслуженного». А ведь человек – это мастер сочетать чувство величия в вакууме с чувством ничтожности в светской гостиной. Не думаю, что животное способно рассуждать в категориях «тварь я дрожащая или право имею». – Ну, это только блаженные не имеют ожиданий и бегают голышом перед папертью, поплевывая на зевак, – спаситель Джеймс усмехнулся. – Вы знаете, у многих людей существует проблема: им не о чем беседовать с самими собой. Обида – единственная тема, на которую, как бусины на нить, нанизываются эпизоды их самоосознанности. Это как с бывшими одноклассниками, которых не видел черт знает сколько времени: приходится заполнять пустоту сплетнями двадцатилетней давности, потому как иначе и поговорить-то не о чем. Обиды цементируют личность, – Йорн хитро улыбнулся Джеймсу, и вдруг осознал, что полностью вышел из роли недалекого и благодушного распиздяя, которым прикидывался. По трансформации в лице Джеймса ракшас, словно в зеркале, увидел, как поменялось выражение его собственного лица – вот что значит зеркальные нейроны в действии. Йорн также отметил, что мозг его не только реагирует заторможенно на внешние раздражители, но еще и не очень четко контролирует свои действия. У собачника было такое выражение, словно он подловил собеседника на вранье, но прямо об этом ни за что не скажет. – Ну, знаешь, как говорится, чужую беду руками разведу , – произнес Джеймс после паузы. – Вот видите, насколько человек прикипает к обиде, – Йорн улыбнулся в ответ. – Даже в чисто умозрительном разговоре невыносимо больно выпустить ее из объятий, отойти на пару шагов и посмотреть, эмоционально не вовлекаясь. Больно даже оттого, что кто-то сторонний смеет посмотреть вот так – фактически, холодно, осмысленно. – Ты либо фантастически толстокож… с…й… эм… Себастьян, либо тебя по-настоящему не обижали никогда. Хотя куда уж дальше-то, – Джеймс многозначительно указал взглядом на одежду и голову Йорна. – Такой вот я странненький, – беспечно пожал плечами тот, запоздало пытаясь натянуть обратно и прикрыться обрывками развалившейся фальшивой персоны.       Джеймс, прищурившись, словно ощупывал взглядом его лицо. Йорн, следя за движением холодных карих глаз, видел, что спаситель как бы водит мысленно кончиком пальца вдоль тонкого гипотрофического рубца на стыке искусственного эпидермиса и остатков естественной рапаксовской кожи на нижней половине лица. Джеймс задержался некоторое время на скулах, пробуждая у Йорна невротическое желание посмотреть на себя в зеркало и проверить, не загорелись ли на щеках самые яркие люминофоры, когда он перестал мерзнуть. Впрочем, контролировать их активность ракшас мог не больше, чем расширение и сужение кожных капилляров. Потом взгляд спасителя поднялся от скул к обритому скальпу – Джеймс что-то сравнивал и прикидывал. – Странненький – это точно, – сказал он, наконец. – Дорого стоило? – он кивнул на Йорна неопределенно. – Продал почку и расплатился, – оскалился ракшас с легкой агрессией, чувствуя, как у него на затылке непроизвольно началась, пардон, пилоэрекция. – Ну, ладно, это не мое дело, – собачник ухмыльнулся, сглаживая усилившуюся неловкость. – Хотя… ты же это все напоказ выставляешь. Не обессудь, что в глаза бросается, вызывает любопытство. У нас в Гвардию с такими татухами не берут: считается, что психиатрический диагноз.       У Йорна от последних слов все вновь похолодело внутри – не от слова «диагноз», конечно, а от слова «Гвардия». Ему, кажется, после транквилизатора впору было на полном серьезе ставить психиатрический диагноз – что-нибудь типа олигофрении. Как он, идиот, сразу не понял? Одних собак было достаточно, чтобы, по меньшей мере, заподозрить аффилированность и драпать к чертовой матери. Пятки пожалел… Ракшас нервно поиграл желваками. – Оу, Гвардия… – медленно проговорил он, облизав пересохшие губы.       Снова мысль избавиться от свидетеля забилась в черепной коробке, как птица в оконное стекло, только сделать это было совершенно невозможно без тщательной и продуманной тактической подготовки. Все устранения гвардейцев и системных управленцев, происходившие спонтанно, заканчивались одинаково: убийц арестовывали меньше, чем за двадцать четыре часа, после чего следовала скорая и мучительная казнь – иногда публичная. Полосатый любил собирать и анализировать провальные кейсы такого рода, а заканчивал разбор всегда одинаково словами: «Но мы пойдем другим путем». Откуда была эта цитата? То ли из Бакунина, то ли из Ленина… Бакунина Полосатый штудировал и приобщил к этому занятию Йорна.       Наверное, Джеймс спинным мозгом почуял ракшасий вайб – мерзкое, сосущее чувство, возникавшее у окружающих, когда Йорн всерьез злился. Его опасались даже Элис с Джоном, будучи единственными людьми, которых Йорн никогда в жизни пальцем бы не коснулся. Джеймс поспешил заверить странненького юношу в своем нейтралитете: – Ну, ты не нервничай так, не скажу я никому про твои приключения. Я кинолог вообще-то, мне не до людей, – он хрипло и как-то деревянно засмеялся. – Кхм… Я что-то в этом ключе подозревал, – процедил Йорн. – С генмодами работаете? – Угу, с ними тоже. Но подробностей рассказать не могу: гостайна, – Джеймс довольно улыбнулся, откидываясь на спинку стула. – Да, дело известное. А ваши… кхм… личные собачки обычные? – Обычные, не бойся. – Да я не боюсь, в общем-то… – Генмод – это очень дорого, даже если бракованного через Генентековский питомник брать. Да и не нужно такое держать в доме. Генмод – это рабочий инструмент, своя специфика, своя прошивка. А общаться лучше с нормальным животным. – Мне кажется, грани нормальности тут стерты, – снова охрипнув, заметил Йорн. – Ничего тут не стерто, – возразил Джеймс. – Есть генноинженерное вмешательство, значит, искусственное существо – ненормальное, его распространение следует ограничить задачами, под которые оно выведено. В Уставе все прописано предельно четко. С лошадьми, крысами все то же самое. – Пожалуй, не поспоришь, – сказал Йорн, но с явной двусмысленностью. – Интересно, если бы произвести на свет генномодифицированного человека, под какую задачу его бы вывели? Или… если бы его, к примеру, кто-то вывел тайно, никому не сказав, с какой целью, а потом бы самовыпилился, так что и спросить не у кого… – Тут, как говорится, береженого бог бережет, – гвардейский кинолог пожал плечами. – Если он дурачок или какой-то неразвитый, то все равно его опекать потребуется. А если он супермен или супер-интеллектуал, мало ли какие разовьются наклонности на почве собственного превосходства. Где-то его все равно придется закрыть, – тут он опять улыбнулся, но на этот раз улыбка Джеймса показалась Йорну плавающей, почти мечтательной. – Позвольте не согласиться, – сказал Йорн, хотя лучше было бы помолчать и со всем соглашаться, – всякие стремные наклонности – они развиваются у каждого пятого «естественного» человека, не-супермена и не-интеллектуала. – Это свойство человека, всех же не закроешь. – А одного можно? – Превентивно. – Кхм… – На себя примеряешь? – Что, так заметно? – Йорн оскалил клыки. – Ты, главное, в историю про генномодифицированного человека окончательно не умудрись поверить, и все будет хорошо. – Стараюсь изо всех сил забыть эту историю, – Йорн улыбнулся иронически. – Только кожу обратно уже не вернешь, верно? – проницательно щурясь, ухмыльнулся Джеймс. – Я не жалуюсь. – Скажи честно, ты себя реально почувствовал сверхчеловеком, когда это над собой сделал? – тон Джеймса вдруг изменился, кинолог понизил голос и даже наклонился вперед через стол с холодной, саркастической пародией на интимность, как будто имел на нее право, вглядываясь в жемчужно-серые глаза ракшаса.       Йорн не мог разобраться, что именно взбесило его в этом вопросе. Может быть, и вопрос тут был вовсе ни при чем, а все дело лишь в заферментировавшихся в складках мозговых извилин «веществах». К тому же к реальности весь этот разговор не имел никакого отношения стараниями самого Йорна, и тем не менее, на секунду ракшасу показалось, что Джеймс его видит. Не понимает, не сознает этого, но видит теми самыми нефизическими глазами, которым вещи явлены такими, какие есть на самом деле. Перед Джеймсом на мгновение обнажился зверь, и немедленно проклюнулось семя вражды, розни, неприятия, подавления.       Йорн тоже перегнулся к нему через стол и сказал тихо, сверля спасителя самым страшным своим взглядом: – Да.       Зачем Йорн это делал? Зачем он вступал в эти бестолковые разговоры и поддерживал провокации? Потому что Гвардия была для ракшаса красной тряпкой? А для ракшаса ли? Или для того, что в ракшасе было человеческим? Может, острую неприязнь к правоохранителям Йорн перенял исключительно социальным путем от Полосатого и его банды? В ячейке нельзя было не ненавидеть силовые структуры, нельзя было отказаться реверберировать вместе со всеми яростью угнетенных и праведным гневом грешников, стремящихся к свету. Нельзя было спокойно взирать на то, как другие присваивают себе право решать, какой станет твоя жизнь, закроют ли тебя от греха подальше, потому что «береженого бог бережет», ткнут ли пальцем в твои татуировки или «татуировки», объявив психиатрический диагноз, скажут ли, что ты считаешь себя не тем, кем тебе полагается. При этом Полосатый и пацаны ячейки сами были не прочь додолбаться до внешнего вида и знали во всех подробностях, какой жизнью обязаны жить люди, страны и континенты. Часто Йорну хотелось плюнуть на всю эту человеческую кутерьму и уйти в горы, но что-то крепко держало его среди сапиенсов. Сказав свое провокационное, язвительное «да», Йорн особенно остро ощутил присутствие какого-то метафизического стального гвоздя, который прибил его к реальности сапиенсов. Джеймс… такие люди, как этот Джеймс, приколачивали ракшаса к человеческому локусу, но что было такого в этом злополучном гвардейском кинологе? Йорн увидел ответ на долю мгновения, но неоформленное в слова интуитивное чувствование опять ускользнуло от него. – Ну, эм… пойдем что ли, я тебя отвезу на станцию?