Проповедь

Лу… пялится. Она не должна пялится, хорошо? Но она сидит в самолете на сидении напротив и не может перестать пялиться на Приора, который редактирует что-то. Простой бумажный блокнот, карандаш. Недешевое удовольствие, честно говоря, но Приор выглядит удивительно… естественно. Словно то, что написано на бумаге — важнее самой бумаги и бесконечно дороже. Лу смаргивает. — Что на этот раз? — не смотрит на нее Приор. Лу молчит, и он поднимает взгляд, хмурится едва заметно, говорит: — Я хочу услышать ваши мысли. — Я сама бы хотела их услышать, — вздыхает Лу и машинально потирает левую руку — она ею закрывалась, когда… — Кажется, я всё еще… в недоумении. — Вы же были согласны на камеры для безопасности в своем жилище, — поднимает брови Приор, — почему для меня должны быть… иные условия? — Потому что вы — Приор, — хмыкает Лу. — Выше статус. — Ответственность и риск для жизни тоже выше, — кивает Приор. — И… перед любым… контактом мои спутницы подписывают контракт о неразглашении, в котором так же указано наличие камер в моих жилых апартаментах. Увы… — Жозефина не прочитала, — кивает Лу. — Но почему она пыталась выцарапать глаза… сначала вам, а потом мне? — Потому что вы — достаточно красивы и приближены ко мне, — качает головой Приор. — Ревность бывает… весьма странна. Вы ревновали хоть однажды? — Это звучит так, будто вы хотите спросить о другом? — поднимает брови Лу. — Нет, — усмехается мягко, едва уловимо Приор, — я не хотел спросить, любили ли вы, ведь иногда ревность рождается не любовью, а чем-то… странным, ужасным, неправильным, вытащенным откуда-то из нутра. И когда эта мерзкая тварь поднимает голову и говорит: «Она моя, а этот… смел посягнуть»… Иногда даже не получается сразу понять, откуда она вообще взялась, если вы виделись ровно три раза и даже намека на романтику меж вами не было. — Это звучит… — Лу подбирает слова. — Это — ваша ревность? — Моя, — кивает Приор. — И… вероятно, вы никогда такого не ощущали? — Почему же? — хмыкает Лу. — Но у меня эта тварь маленькая, и я почти сразу уничтожаю ее напоминанием «ты псионик, права не имеешь». — Вот как? — удивленно поднимает брови Приор. — И на кого же вы не имеете права со своими… способностями?.. — Разве это стоит вашего внимания? — качает головой Лу. — Позволите мне самому решать? — уточняет Приор. — Нет, — голос у Лу внезапно становится чуть хрипловатым. — Нет. Я не позволю вам… узнать моих монстров. Приор смотрит на нее внимательно — взгляд темных глаз, кажется, пробирается к тому самому нутру, где живут, переплетаясь, два монстра, терзающих Лу любовью и ревностью. — Что вы редактируете? — уточняет Лу более нервно, чем должна бы. Приор молчит, смотрит на нее внимательно, потом всё же возвращается к своим заметкам и спрашивает как-то глухо: — Вы хотите знать или просто пытаетесь перевести разговор? Ну же. Ответьте мне честно. Лу выдыхает от пронзительного взгляда, жмурится, сжимая кулаки в ладони, говорит тихо: — На самом деле я бы хотела узнать. Я могу не понять отсылок. Могу ничего не понять, честно говоря… но… — Вам нравится мой голос? — точно так же тихо спрашивает Приор. — Посвященная Рид, вам нравится то, как я читаю проповеди? Лу не отвечает, потому что у нее нет ответа, который бы не выдал ее. Правда раскроет ее глупые странные чувства. Ложь Приор почует и разочаруется в ней. И в любом случае она может потерять работу. Лу смотрит на свои сжатые кулаки. Она должна ответить. Должна же? — Вам нравится мой голос? — тихо говорит Приор, и его голос звучит ближе, чем должен. Лу вскидывает взгляд, когда Приор становится перед ней на колени и накрывает ее сжатые кулаки своими ладонями. — Или мой почерк? — продолжает Приор. — Или… моя внешность?.. Что-то же вам нравится во мне, посвященная Рид? Ведь ревность Жозефины была вполне оправдана. Она увидела ту, кто мне ближе, намного ближе, чем она. Это так… странно выглядит. Лу кажется, что она тоже должна встать на колени. Или попросить Приора встать. Сделать хоть что-то. А вместо этого она позволяет ему разжать ее сжатые в кулаки ладони и тихо охает, когда Приор встает и тянет ее за собой. Они почти одного роста, и ей нужно чуть поднимать голову, чтобы смотреть Приору в глаза, и это… завораживает, потому что большая часть мужчин и женщин ниже — иногда значительно ниже — Лу. — Я люблю ваши мысли, — говорит Приор. — И то, как они были рождены — в хаосе, странности бытия, в вашем пути, который вы прошли и который будете идти. Я люблю… ваши мысли. Хоть не должен, так? Но ваши мысли я полюбил значительно позже, чем познакомился… с ревностью. — Не надо, — говорит Лу. — Нет. — Вы же сами говорите, что все мы люди, — напоминает Приор. — Разве это не уравнивает нас — всех нас — в ваших мыслях? — Но всё равно есть те, кто выше, и те, кто должны стоять у их ног, — говорит Лу. Она знает, что ее лицо кривится некрасиво, мерзко, пожалуй, когда она становится на колени. Она не знает, как еще донести свои мысли, и это ломает что-то внутри нее… и внутри Приора. Он смотрит сверху вниз — болезненно кривится, мотает головой, хмурится, говорит: — Я понял вас. Прошу. Поднимитесь с колен. Он протягивает руку, но Лу ее не касается, встает сама, качает головой, отступая, садится обратно в кресло. Она всё еще ниже, и Приору это не нравится. Он выдыхает с силой и возвращается на свое место. Бумажные листы безжалостно смяты и отправлены в корзину, потому что драгоценная бумага — ничто в сравнении с мыслями, которые должны быть на ней записаны. Приор начинает заново. И Лу вздыхает. Она почти знает, о чем будет проповедь. Почти знает. Но… — О чем вы будете проповедовать? — спрашивает Лу. — О любви, что уравнивает даже в наш век, — отвечает Приор. — О том, что иногда слишком сложно сделать выбор между долгом и сердцем. О том, что каждый из нас делает свой выбор. И приходится считаться с ним. Даже если не хочешь. Лу смотрит на него, потому что… ну, ей нравится на него смотреть. А еще она немного не верит, что всё… действительно так, что ее выбор будут уважать. Вероятно, ее уволят… за что-то. Вон она Жозефине ноготь сломала и синяков наставила, когда отбивалась. Чем не повод? — Я сомневаюсь, что буду следовать своей же проповеди, — ответом на ее мысли звучит голос Приора, — а потому постараюсь вас соблазнить… как минимум. — Вы же священник, — усмехается Лу, — вам не положено… соблазнять. — Вы уверены? — поднимает брови Приор. И продолжает писать. Лу уверена, что его проповедь будет невероятной. Его голос будет пробирать до души, а она даже не сможет им заслушаться, потому что должна охранять. Но хорошо. Хорошо. Можно послушать в повторе. Она слаба, она знает. — Послушаете черновик? — уточняет Приор. Лу кивает, потому что как она может отказаться? Приор смотрит на нее и начинает говорить. В крошечном салоне его голос гремит и заставляет слушать и слышать, думать, пытаться понять, осознать себя и свое место, несмотря на многократно завяленное всеобщее равенство, но не могут же быть все равны, да? Но голос… этот голос убеждает в обратном, напоминая, что все они люди, просто люди. Это не сила псиоников, но другая сила, не менее важная. — Что скажете? — спрашивает в конце Приор. — Мне… важны ваши мысли. «Я люблю вас, — думает Лу. — Я так глупо люблю вас. Но это уничтожит нас обоих». — Я могла бы снова встать на колени, — говорит Лу. — Потому что люди не равны. И никогда не будут. А те, кто ниже… редко могут подняться наверх. Очень редко. Приор кивает, а после говорит: — Но вы хотели верить моим словам. В то, что возможно стать равной мне и не бояться… любить. Хотели, так? Лу не отвечает. У нее всё еще нет правильного ответа, который не сделает им больнее, чем есть, который не запутает всё еще больше, который… — Вы уйдете? — спрашивает Приор. — Только если вы прогоните, — усмехается Лу. Приор кивает и продолжает редактировать черновик проповеди. Кажется, к концу полета Лу почти поверит в равенство всех живущих людей. Почти, потому что прекрасно знает, что оно недостижимо. Все равны, но кто-то равнее, да-да. А пока… пока можно смотреть на то, как Приор исписывает ровным почерком бумажные страницы блокнота. Пялиться, да-да. Но хоть это Лу может себе позволить.