Комната

Азриэль ненавидит заходить в комнату Санса и вообще хоть как-то с ним контактировать. Но это не из-за какой-нибудь глупой неприязни, нет, конечно нет... к Судье он чувствует только глубочайшую благодарность. В конце концов, если бы не его отменно варящий котелок и полное отсутствие инстинкта самосохранения, ни Чара, ни Азриэль никогда бы не вернулись, цикл бы не прервался, на поверхность бы они никогда не вышли, а Фриск бы никогда не поборола демонов внутри себя. Так что Азриэль действительно хочет сказать этому мелкому шкету только большое искреннее "спасибо". Хочет, но не может. Ведь каждый раз, когда, например, Папс выносит брата в гостиную по причине какого-либо семейного праздника, и Санс сидит, свернувшись калачиком в кресле, такой до одури болезненный, израненный и слабый, Азриэлю хочется только выйти из комнаты и никогда туда больше не возвращаться. Стыдно. Адски, до безумия стыдно. Половина ужасающих шрамов и ран на теле Санса появилась там благодаря нему, Азриэлю, пускай и в обличии Флауи. Вторая половина -- пожалуй, заслуга Чары и других аномалий. Но даже она, такая грубая и нелюдимая, нашла в себе силы и на "прости", и на "спасибо". И сейчас частенько заходит к "комедианту", порой просиживая у него долгие часы за обсуждением просто чего угодно. Азриэль так не может. Поэтому во время любых семейных празднеств, застолий и прочих причин собраться всем вместе в одной комнате (а иногда и за одним столом), юный принц никогда не поднимал глаза, а в некоторых случаях даже находил предлог, чтобы незаметно исчезнуть. Однако так везти не может вечность, не так ли? И вот настал тот день, когда у него нет выбора. Никого, совершенно никого нет дома. Только он сам, уже уходящая по делам мама и Санс в своей комнате. Все. Больше никого. Все пути обрезаны, мама уже набрасывает на плечи любимый бежевый пиджак, Азриэль уже стоит в прихожей, провожая ее и слушая последние наставления... по спине бегают мурашки. Да, мам. Он слушает. Дверь никому не открывать, окна тоже, если задержишься, ужин в холодильнике. Обед Сансу ты уже положила. Да, знаю, отнести. Да, посидеть, поговорить, узнать, выпил ли все прописанные лекарства, да, вот бумажка, да, и что мы как неродные. Да, буду умницей. Плиту включать умею. В скорую звонить тоже. Да, я знаю, где дома огнетушитель. Да, пока, мам. Люблю. Целую. Если что, позвоню. Ага. Азриэль нервно перебирал в руках мамину шляпу, соломенную, широкополую, отчаянно сминая края. Впервые в жизни он так напряженно думал. И впервые в жизни отчаянно ненавидел себя за это. Однако ничего не мог с собой поделать, ведь страх, липкий и холодный страх сковывал тело и шипел над ухом таким знакомым писклявым голосом: "Ну давай же, принц. Ты же послушный, хороший мальчик, правда же? Сейчас ты возьмешь поднос в руки, поднимешься по лесенке... ...пожалуйста, не надо... ...и зайдешь в комнатку. Ничего сложного! Да ладно, чего ты боишься? Он же ничего тебе не сделает. Не сможет, да и не захочет, ты же сам это знаешь. Он же такой добрый... ...хватит, умоляю... ...за все тебя простил. Помнишь, как было весело, как мы с тобой в одном из таймлайнов ему пальцы откручивали? По одному... ...довольно! пожалуйста... ...а как волосы поджигали? Да ладно, Азриэль, нам же было так весело. Помнишь, иногда мы мучали его, но не убивали и не сбрасывали, чтобы посмотреть, что он делать будет? У него ведь из-за нас в этом таймлайне, то есть навсегда, нет ногтей, помнишь... ...нет, не помню!.. ...как было славно их выдирать? А шрамы на щеках в форме вечной улыбки? Это ведь тоже наша заслуга... ...не наша!.. ...ну как же не наша, Азриэль, глупыш. Ведь я все это так старательно делал, ты разве забыл? Забыл, что ты -- это я? ...неправда... ...Азриэль, -- голос все больше и больше терял черты Флауи, звуча выше, не так сухо и безэмоционально, он наполнялся... страхом? -- Азриэль, пожалуйста, пожалуйста, уходи! ...что?... Ударь в ответ! Они хотят нас убить, брат! Азриэль, ты умираешь! Убей их! Пожалуйста! Доверься мне! Азриэль! Чара? Я не понимаю... Азриэль, мне больно! Азриэль! Помоги! Пожалуйста! Азриэль!" Принц резко вздрогнул, распахнув глаза и наконец выйдя из этого странного галлюциногенного транса, и выронил шляпу. Тут же нагнулся и, все так же продолжая нервно сминать поля, как можно скорее передал ее маме. Он чувствовал, как начинают краснеть от стыда уши. А ведь за ними потом щеки, потом нос, а потом...нет, нет, не время! Он отчаянно замотал головой, отгоняя навязчивые мысли, и этот жест конечно же не остался незамеченным. Спустя буквально мгновение ко лбу Азза уже прижалась теплая ладонь, а после и губы. Мама выглядела настороженной. -- Ты какой-то горячий... милый, ты точно себя хорошо чувствуешь? -- она обеспокоенно поглядела на сына, еще раз примеряясь ладонью сначала к его лбу, потом, для сравнения, к своему. -- Может, если тебе нехорошо, я останусь дома, в конце концов... Вот! Вот он, шанс сдать назад! Еще не поздно! ...правда, в этот раз голос совести оказался громче голоса страха. Ха, последний раз такое было тогда, в человеческой деревне... Азриэль искренне надеется, что сейчас это не приведет к тем же последствиям для него, что и тогда. -- Н-нет, мам, все нормально... -- он отмахнулся и стыдливо опустил глаза, -- правда, иди. -- он же знал, как для нее важна эта встреча и знал, что семья для нее гораздо важнее. -- Я в норме, просто слегка... волнуюсь. -- и тут же замахал руками, понимая, что последняя отговорка была так себе. -- У-у нас просто скоро... экзамены! Вот я и нервничаю... слегка! Но я справлюсь! Честно! Мама улыбнулась, ласково потрепав его и без того неуложенные белокурые волосы. Кажется, это звучало убедительно. Пронесло. -- Ну конечно справишься, солнышко! -- она прижала его к себе, и Азриэль уткнулся ей в грудь, чувствуя приятный запах корицы, выпечки, пергамента и почему-то овощей. Мама такая... теплая... мягкая... "А помнишь, как мы как-то раз проткнули ее насквозь своим стеблем?" Да. Но это был не он. Азриэль свою семью любит и в обиду не даст. Так..? Еще раз перецеловав сына и повторив все наставления, мама накинула на плечо сумку и, в последний раз клюнув сына в щеку, ушла. Дверь закрылась, щелкнул поворачивающийся ключ в замочной скважине. Азриэль судорожно вздохнул и, сплетя пальцы между собой в невообразимый морской узел, подобный брачным танцам змей, поплелся на кухню. Проходя мимо зеркала, он вжал голову в плечи и зажмурился. Как же Азриэль ненавидел зеркала. Ровно с того самого момента, когда его сердце вновь забилось, а в грудной клетке приятно запульсировала новая, склеенная из кусочков чужих, Душа, Азриэль возненавидел Флауи. Но что он мог сделать, если каждый раз, подходя к зеркалу, видел в отражении именно его? Его большие зеленые глаза, его светлые волосы, его разрез глаз и форму носа. Конечно, глаза у Флауи были блеклые, кожа бледная, щеки впалые и, разумеется, он не дышит, но все-таки... любое изменение ракурса и освещения -- и Азриэль уже не был уверен, видит ли он в отражении себя, живого мальчика, или бездушного мертвеца с пустым взглядом. Так или иначе. Азриэль не особо помнил, как нашел на кухне то, се, третье и десятое, все движения были механическими, зрение затуманенным, а мозг словно в отключке. Однако дело было сделано, и торчать на кухне с подносом в руках было просто бессмысленно. В конце концов, это было его, Азриэля, решение! У него был шанс дать заднюю и попросить маму остаться дома, однако он им не воспользовался, а папа всегда учил, что раз взялся, доводи до конца! Так что он должен просто успокоится, взять себя и поднос в руки и просто подняться по лестнице! Дальше зайти в комнату и как минимум посидеть там, пытаясь общаться, но тем не менее. Он сможет! Он должен. Каждый шаг вверх по лестнице давался куда тяжелее обычного, но Азриэль списывал это на тяжесть подноса. В конце концов, не каждый же день ты носишь по лестнице что-то такое, что нельзя даже наклонить, не говоря уже о том, чтобы выронить случайно! Азриэль шел бы и без того медленно, осторожничая, дабы не пролить суп, а так он еще и сам по возможности медлил, нуждаясь в этом и ненавидя себя за это. В голове набатом звучал приговор: "Ты -- чудовище" Ха... приговор? Его ведь должен выносить судья... как иронично... Азриэль не знал, на самом деле, чего боится. Разве сказать "прости", а после "спасибо" так сложно? Он и не сомневался, что Санс его простит. Возможно, уже простил. Ведь Чару же сумел простить, не забыть все ее грехи, а именно простить, признать ее, настоящую, без демона внутри... так почему же Азриэль так свято уверен, что именно его простить не смогут? В конце концов... Азриэль попытался хотя как-то искупить свою вину разрушением Барьера, ведь так? Ох, да, верно... только еще он... Хватит. Довольно. Нежно-зеленая, склеенная из Душ всех монстров, от каждого по кусочку (благо Души имеют свойство восстанавливаться), Душа мгновенно ярко вспыхнула Решимостью и уверенностью. Азриэль -- именно Азриэль -- невиновен... почти, но все же! В конце концов, ему самому это было нужно. Почему-то он был уверен, что так и не обретет покой, пока не попросит и не получит прощения. Ему была позарез нужна эта исповедь. В конце концов, он же был не первым, кто каялся в грехах конкретно Сансу, словно все забывали, что он Судья, а не священник. Пхаха... наверняка он бы забавно смотрелся в робе и с Библией в руках, да? Признаться, Азриэль до этого видел настоящего священника только раз, в аниме, которое Альфис сочла своим долгом показать всем остальным, и тот священник был слеп, стар и глубоко несчастен. Азриэль проглотил смешок и наконец сделал еще шаг. Все, лестница закончилась. Дальше поворот направо и по коридору прямо до третьей двери, хотя, впрочем, все двери в их доме были именными, и даже если в той или иной комнате никто не жил, на ее двери обязательно красовалось "Кладовая", "Прачечная", "Ванна"... мама говорила, что это на случай прихода гостей. Впрочем, их дом был огромен (в конце концов, они жили там все вместе, в смысле вообще ВСЕ), и был построен с нуля относительно недавно, так что эти вывески вполне могли пригодиться им самим. Хотя Фриск, несмотря на диагноз, отлично ориентировалась в их доме, Аззу это почему-то почти не удавалось. Впрочем, наверное, дело было в нем самом. Потому что он был уверен, что, например, Санс с его поистине феноменальной памятью (которая, как известно, дар, а не проклятие) и нереально прокачанной наблюдательностью наверняка бы с легкостью смог найти дорогу даже в лабиринте Минотавра, проведя всех остальных, а после выдал бы что-нибудь вроде "Ну, я просто запомнил пару наших попыток пройти этот лабиринт, представил его как бы сверху, кроме того, такие-то и такие-то растения и животные обитают дальше от входа, а вон там гораздо больше следов, которые нигде не повторяются, значит, это люди, которые приводили сюда жертв, значит, это где-то рядом с выходом" -- так что головоломка вроде нахождения кладовки или библиотеки в их новом доме для него уж точно не составило бы труда. Чаре, похоже, просто везло, хотя она и говорила, что если бы Азз больше участия принимал в постройке дома и обустройстве комнат, то уж точно бы все запомнил. Фриск магическим образом ориентировалась по цвету обоев в коридоре и количеству горшков с цветами. Азриэль ориентировался с трудом. Так или иначе, он замер перед дверью с аккуратно выведенным (это была работа Фриск, которая торжественно подписала все двери в жилые комнаты) именем, которое ему ой как не хотелось произносить и все так же Фриск приписанной цитатой Рене Декарта "Я мыслю, следовательно, существую". Это было уже ее инициативой: она попросила разрешить ей на каждую дверь надписать что-то эдакое. Например, на двери у Азриэля красовалось "Чтобы жить, нужно солнце, свобода и маленький цветок". Как она ему восторженно сообщила, это цитата известного человеческого сказочника Ганса Христиана Андерсена, чье имя, впрочем, было Азриэлю незнакомо и звучало для принца Подземелья как набор странных звуков. Больше всего в этой цитате его напрягали слова о маленьком цветке, однако сказать об этом прямо он не решился. В конце концов, зачем расстраивать такую добрую Фриск, она ведь старалась... Азриэль нервно сглотнул и постучался. Хотя на дверной ручке и висела табличка с явно с трудом выведенным "Ко мне без стука", он просто привык стучаться, а потому не стал и сейчас изменять этой довольно полезной обычно привычке. -- Кто там? -- признаться, не такой обед ожидал он услышать. Хотя Санс и был как всегда в своем репертуаре, Азриэль тогда почему-то воспринял вопрос буквально. -- ...Я..? -- нервно булькнул он, не решаясь войти. -- Что ты? -- ожидаемое продолжение для стандартной тук-тук шутки, которые так любит мама. -- Я... я обед принес. -- Азриэль растерянно уставился на поднос, словно не верил сам себе. За дверью послышался разочарованный вздох. -- Ну тогда заходи. И можно не стучать, говорил же. -- голос звучал успокаивающе, словно Санс через дверь почувствовал исходящую от Азриэля нервозность и попытался ему помочь. Мило, но не заслуженно. Азриэль медленно нажал на дверную ручку, словно надеялся, что она не сдвинется с места, однако дверь со скрипом открылась и Аз, на деревянных негнущихся ногах, вошел. Санс смотрел на него несколько скептически, как на зашуганного ребенка, однако явно по возможности мягко. -- Эм... привет? -- Азриэль нервно хихикнул, чувствуя, что выглядит как совершенно безмозглое растерянное существо. -- Ну дарова. Я слышал, мама ушла? -- Санс отчаянно пытался найти тему для разговора, да? Азриэль все делает неправильно? Это неловкая ситуация? -- А, эм... да. Все ушли. -- Аз, наверное, чересчур резко бухнул Сансу поднос на колени и сам, пожалуй, чрезмерно дерганно плюхнулся на всегда стоящий рядом с кроватью стул (мало ли, кто решит в гости зайти). Все было "чересчур" и "слишком" и, увы, не в хорошем смысле. Азриэль не знал, что он должен сказать и сделать. Впрочем, просто пялиться было бы тоже невежливо, хотя он и сидел слева от Санса, а как раз левый глаз у него и отказал после... неважно. Так или иначе, он все равно это заметит. -- Эй, Аз? -- несмотря на совершенно спокойный тон, да и в общем тихий голос, вопрос прозвучал почему-то слишком неожиданно в полной тишине, так что Азриэль невольно вздрогнул и рвано выдохнул, однако тут же осознал, насколько это было невежливо и грубо, и моментально ответил. -- Да? -- пожалуй, слишком уж нервно. Санс неумело управлялся с ложкой всего тремя пальцами правой руки (он отчаянно хотел вновь научиться ею полноценно пользоваться, несмотря на отсутствие части пальцев), и на Азриэля не смотрел, пялясь в тарелку. Признаться, Азза несколько напрягало, что он почти не видит лица собеседника из-за чрезмерно разросшихся седых волос и бинтовой повязки, прятавшей примерно две трети левой стороны его лица. Может, оно и к лучшему. Санс, кажется, прикусил губу и, похоже, отчаявшись в своих попытках, переложил ложку в левую руку. На ней, как-никак, было четыре пальца. -- Скажи, ты меня боишься? -- Судья пробормотал это почти бесшумно, но до того виновато, что принц моментально сжался в комок. Ужасное чувство безнадежности словно накрыло его с головой. -- Н-нет, с чего бы? -- нервно хихикнул Азриэль, чувствуя, как краснеет. Была у него такая особенность: он от стыда краснел. В смысле, весь. Целиком. Становился краснее вареного рака, когда оправдывался, когда извинялся, когда врал. И во время откровенных разговоров, вот, тоже заливался краской. -- Просто... я... черт, я тебя пугаю, ведь так? -- Санс бессильно разжал руки, отпуская ложку, и уставился на свои руки, словно это они были в чем-то виноваты. -- Мой жуткий голос, и мерзкое поведение, и гадкие слова, и сверкающий глаз, -- он скептически фыркнул, видимо, вспоминая, что именно этого глаза он и лишился, -- и... и... прости, если чем-то обидел. Ты ведь понимаешь, что я это к Флауи таким уродом был, не к тебе... д-да? -- он очень резко повернул голову, и Азриэль невольно отшатнулся, когда на него уставился один широко распахнутый глаз на болезненно бледном, белом, как бумага, лице. Как у мертвеца. Как когда Чара лежала там, Дома, поблекшими алыми глазами глядя в никуда. Когда она умерла. Как бы Азриэлю ни хотелось этого отрицать, но Санс и вправду выглядел весьма жутко. И в этом, опять же, отчасти была и его вина. Например, жуткие шрамы на обеих щеках, создававшие иллюзию вечной очень широкой ухмылки. Азриэль боялся и снова, в сотню раз сильнее, чем раньше, ненавидел себя. -- Я... я-я... -- он резко опустил взгляд, понимая, что этой зрительной конфронтации выдержать не сможет. Вообще, у Санса всегда были жуткие глаза. Очень большие, почти всегда, когда он не спал, широко раскрытые, они были похожи на глаза слепца своим цветом, блекло-голубым, однако это были одновременно и апатичные, безэмоциональные, и очень живые глаза, взгляд которых, хладнокровный, задумчивый и проницательный, без конца бегал, фокусируясь, словно снайперский прицел, кажется, на сотне вещей одновременно. И ему, как Флауи, оставалось лишь надеяться, что он не относится к этой самой сотне. Сейчас от этих глаз остался только один, зато второй стал как будто синее, чем раньше. Темнее на пару тонов. Еще и зрачок был постоянно расширен: Санс так пытался хоть что-то разглядеть из-за стремительно падающего зрения. Однако этот характерный взгляд-рентген, пронизывающий насквозь и пробивающий своим холодом до мурашек, остался, и Азриэль все еще не мог его выдержать. -- Я понимаю... правда... Санс наконец отвел взгляд, и Аз облегченно поднял глаза. -- Тогда, ух... -- Судья медленно протянул к нему руку, и Азриэль подсел поближе, давая к себе прикоснуться. -- Тогда прости... пожалуйста. Я не причиню тебе вреда, лады? Азриэль несколько раз кивнул, тихо соглашаясь, и, видя, что рука Санса блуждает в пространстве, то ли не находя, то ли не дотягиваясь до цели в лице Азриэля, осторожно двумя руками взял ладонь Судьи. Худая, можно нащупать все кости, их и неворуженным взглядом можно все перечесть. Мягкая, обмотанная бинтами. Белая и холодная, словно у трупа. Такая четырехпалая, сжимающая его в ответ левая рука. -- Я... ты... -- Аз всхлипнул, на ощупь раз за разом пересчитывая чужие пальцы и раз за разом не досчитываясь одного, -- Ты не должен извиняться... передо мной... это... мне... жаль... так жаль, честно! -- он и не заметил, как уже полноценно ревел, уткнувшись носом в эту маленькую, белую и худую руку. -- Эй, эй... -- Азриэль поднял голову и увидел, как такой жуткий единственный зрячий бледно-голубой глаз чуть прищурился. Санс смотрел на него со спокойной, понимающей улыбкой. -- Ну, тебе-то уж точно извиняться не за что... правда, Аз. -- Санс улыбнулся чуть шире, и Азриэль готов был поклясться, что, несмотря на хорошее зрение, почти не различает, где кончается его улыбка и начинается бледно-розовый шрам. Какой... ужас. -- Мне жаль! Так жаль! -- он с хриплым отчаянным то ли всхлипом, то ли писком уткнулся Сансу в грудную клетку, прижимая его к себе, как игрушку. Азриэль давно так не плакал. Громко, отчаянно и полностью искренне. Причем, это была настоящая исповедь. Исповедь без единого слова. Все и так было кристально ясно. -- Аз, тише, все в порядке... -- Азриэль почувствовал, как его аккуратно, медленно погладили по голове. Раз, два, три. Три тонких пальца. Нечестно. Так ужасно нечестно. -- Прости! Прости! Прости! -- Азриэль не знал, зачем раз за разом повторяет то, что должен был сказать уже так, так чертовски давно. Наверное, пытается наверстать упущенное за все те молчаливые дни, за все те побеги из-за семейного стола или из гостиной, за избегание и отведенные взгляды, за короткие сухие ответы на прямые вопросы, за всю причиненную боль, за свою трусость, за... за... за все. -- Аз, эй, эй, что за потоп? -- голос был тихим, мягким, мелодичным, подобным детской колыбельной. Азриэль не мог сам себе поверить, что когда-то его извращенной версии так нравилось слушать громкие, панические вопли и тихие хриплые стоны этим самым, черт возьми, голосом. Нравилось раз за разом выдирать из таких маленьких легких оглушительные болезненные крики. -- Я... -- он надрывно всхлипнул, чуть отстраняясь от Санса, -- я... чудовище. Да? -- Азриэль вымученно улыбнулся, понимая, как давно хотел это сказать. -- Ты ж мой бедняжка, -- Азриэля ласково, ненавязчиво притянули к себе, сжимая до сих слабыми руками по возможности крепко. Его осторожно гладили по спине, позволяя полностью расслабиться и опереться. Аз и не знал, что после покаяния ему станет так спокойно на душе. Это нельзя было считать расслабленностью, скорее... облегчением? Азриэль все еще виноват. И он все также обязан отвечать за последствия. Однако сейчас он с уверенностью может сказать, что для него есть надежда.