Мы долго ждали

Эмме очень не понравилось выражение лица Голда. Но это вряд ли можно было назвать чем-то новым: она не думала, что у этого человека вообще было такое выражение лица, которое не вызывало бы у десяти человек крайний случай мурашек по коже. Но при всем том, что ей не нравилось выражение его лица, она еще больше боролась с желанием дать пять этому ублюдку. — Ах, мисс Свон. Полагаю, я смог бы… Эмма взмахнула рукой, чтобы заставить его замолчать, а затем изогнула бровь, указывая на беспорядок на полу в фойе. На столе в холле и на кроссовках Генри виднелись брызги крови. Капля крови попала на галстук Голда. — Объяснить? О, держу пари, вы сможете. — Боже. Это будет так много бумажной работы. То, что она не чувствовала ничего, кроме полной и абсолютной радости от произошедшего, было плохим знаком, но вряд ли она была сейчас самым жутким человеком в комнате, так что это не вызвало у нее особых беспокойств. Голд пожал плечами, едва заметно помяв при этом свой сшитый на заказ костюм. Он все еще держал пистолет, господи. Похоже, он понял это в тот же момент, что и она, и осторожно положил его на столик в холле, предварительно переведя на предохранитель. Потому что сейчас было бы очень неподходящее время для того, чтобы он выстрелил. Эмма опустилась на колени, помня о крови, и протянула два пальца, чтобы прижать к горлу, послушно проверяя пульс. Нет. Никакого намека на пульс. Следом последовали наручники, и Голд отдался им с чем-то сродни безудержному ликованию (да кого она обманывает, это и было безудержное ликование) и издал довольный смешок, когда она убедилась, что нужно быть чуть грубее. — Мне нравятся женщины, которые знают толк в ограничениях. — Он был вальяжным, даже когда приходилось смотреть на его затылок. — Да, а я люблю преступников, которые не пытаются бежать после совершения преступления. Так что, думаю, мы подходим друг другу. Голд слегка поворачивает голову — ровно настолько, чтобы она могла увидеть отблеск его зубов. Они белее, чем должны быть, и что-то в его ухмылке было почти привлекательным, но, черт возьми, Эмма подавила это в себе всеми своими годами отработанными навыками подавления. — Вам, наверное, интересно, что привело к такому случаю. — Он бросил взгляд на лежащее на полу тело и на полминуты застыл в ярости — ровно настолько, чтобы Эмма убедилась, что ей это показалось. — Вы имеете в виду, зачем кому-то понадобилось убивать мэра? Нет. Интересно, почему вы сделали это сами, хотя мы оба знаем, что у вас есть и другие возможности? Да. Вот это мне интересно. Голд надулся и не выглядел обеспокоенным, когда Эмма начала вести его к машине. Насмотревшись ночных полицейских шоу, она не забыла защитить его голову, когда сажала его на заднее сиденье, крепко и надежно зафиксировав запястья. К тому времени как она закончила, его волосы были слегка взъерошены, а сам он откинулся назад с такой позой, что это невольно напомнило Эмме о женских журналах. — Вы действительно пытаетесь соблазнить меня прямо сейчас? — изумленно спросила она. Голд замолчал, после щелкнув языком. — Отвечая на ваш первый вопрос, мисс Свон, я защищаю свои интересы. Когда кто-то перестает быть вам полезным, разумнее всего отпустить его, не так ли? Когда кто-то становится опасным для вас, тогда… Он слегка наклоняется вперед, и Эмма, не решаясь отодвинуться, просто наклоняется вперед, опираясь рукой на открытую дверцу машины, и встречается с ним взглядом. Ей кажется, что она видит в них другой мир. — Мы оба знаем, что никто не покидает этот город, мисс Свон. Не по своей воле. Эмма сдувает с лица прядь волос. На данный момент она игнорируя его очевидную веру в сказочную чепуху. — Ну и что. Вы не смогли прогнать ее из города, так что вместо этого вы прогнали ее из жизни? Поразительно, но Голд засмеялся. Это первый искренний смех, который она когда-либо слышала от него. — Как причудливо. Я говорю не о своих мотивах, мисс Свон, а о мотивах нашей дорогой покойной мэра. Проходит мгновение, прежде чем он замолчал. — …Вы действительно утверждаете, что застрелили безоружную женщину в целях самообороны? Ухмылка Голда исчезает так же внезапно, как и появилась, хотя в его глазах остается ехидная искорка. — Так, так, мисс Свон. Вы действительно верите, что наш дорогая мэр была безоружна? Это не вопрос. Эмма закатывает глаза и захлопывает дверь, не заботясь о том, зацепится ли она за его ноги или нет (она не зацепила), и садится на водительское сиденье, не глядя в зеркало, чтобы убедиться, что Голд наблюдает за ней. До участка ехать недолго, так и есть; сам городок настолько мал, что Эмме часто кажется, что она живет в снежном шаре. Голд идет достаточно легкими шагами, напевая веселую мелодию, но не смотря на то, что она снимает с него наручники и ведет в камеру. Он тут же обхватывает прутья решетки: лоб прижат к ним, предплечья высунуты наружу. При этом он умудряется выглядеть изящно. Эмма садится в кресло за своим столом и скрещивает руки. — Итак. Стоит ли тратить время на то, чтобы вытянуть из вас полную историю? Или, черт возьми, получить вместо этого что-то не очень расплывчатое? Голд погрозил ей пальцем и улыбнулся лисьей улыбкой. — Вы не так глупы, как притворяетесь. Вернее, как вам хотелось бы казаться. Вы знаете, что здесь замешано что-то еще. Вы просто не можете решить, хотите вы в этом участвовать или нет. Но Генри. Вы его не ждали. Если бы мы ждали, пока вы, наш герой, выйдете на бой. Жертв могло бы быть больше. — Он говорит это так, словно сам процесс разговора является сексом, и сердце Эммы, вопреки её воле, начинает сильно колотиться. Слова тяжелым грузом лежат у нее в груди, точно что-то неосознанное. Когда она заговорила, голос ее был ровным. — И вы решили взять все в свои руки. И что, я должна поверить, что вы сделали это по доброте душевной? — Не обращая внимания на то, что она играет на его заблуждениях (вы, — раздается голос в голове, — думаете, что это заблуждение? Вы же знаете. Вы знаете правду. Ощущаете ее.) Она расправляет плечи. Голд лишь улыбается и снова напевает. — Вы убили мать Генри. Что я должна ему сказать? Он заканчивает школу через час. А я должна пойти туда и сказать ему, что женщину, которая его вырастила, застрелили в упор, без всякой причины. И вы ждете, что я буду благодарна? — Слова причиняют боль, но она все равно их произносит. Она всегда была такой. — Я жду от Генри этого. Эмма даже не может отрицать этого, что самое страшное. Она не может рассмеяться ему в лицо и сказать, что какой ребенок этого не сделает, но она помнит страх Генри, его лицо. Она помнит, как звучит ложь на языке мэра, когда она сказала, что любит его. Вместо этого она сглатывает. — Значит, в ваших планах фигурировала тюрьма? Потому что именно туда вы отправитесь. И надолго. В сказках такое редко бывает, мистер Голд, и я сомневаюсь, что тот, кем вы там якобы являетесь, вытащит вас из тюрьмы. Смех Голда достаточно громкий, чтобы заставить ее встать, и она подходит ближе к решетке. — Думаете, это смешно? — Она слышит, как говорит, и, черт возьми, это слишком банально даже для нее. Голд все еще хихикает, когда говорит: — Думаете, вы сможете меня туда отвезти? Во что бы то ни стало, мисс Свон, переправьте меня через линию. Пожалуйста, о помощник шерифа, заключите меня в тюрьму за стенами этого города. Если сможете, я буду у вас в долгу. Вот в чем суть дела. Она здесь сама по себе. Она не готова поверить во все это. Не готова. Это просто смешно. Все это. И неважно, что она практически чувствует вкус правды на их языке, тех, кто «помнит». Люди верят во множество глупостей. Но она своими глазами видела, как город не хочет уходить. Никто не уходит. Даже она. Голд изучает ее, слегка наклонив голову, и Эмма не смеет чувствовать себя в безопасности, даже когда он за решеткой. Она задается вопросом, какова его конечная цель, ведь у него она наверняка есть. Действительно ли она ему нравится или он просто играет с ней, как со всеми остальными. Если убийство мэра положит конец всему, что бы это ни было. То это спасет ситуацию, как того так отчаянно хочет Генри. Внезапно у нее возникает только один вопрос, на который она действительно хочет получить ответ. Она наклоняется ближе, обхватывает пальцами запястье Голда — то, что находилось на решетке, — и надавливает, ощущая, как пульс на ее пальцах бьется с быстротой колибри. — Кто вы на самом деле? К его чести, он не притворяется, что не понимает ее, не устраивает ей веселую прогулку по улице из разряда «сколько способов увести разговор в сторону». Имя слетает с его языка, как и многие другие слова, словно они были созданы специально для того, чтобы он произнес их именно так, чтобы по ее позвоночнику побежали мурашки, словно тающее масло. — Румпельштильцхен. К вашим услугам. Все, о чем Эмма может думать, ее пальцы все еще крепко сжаты, а разум отчаянно мечется вперед, сводя все к одному… Конечно.