Сбитая роса

— Рита!.. — Женькин крик теряется в громе автоматной очереди. — Пригнись! — Васков рукой прижимает её к земле. Он не спрашивает, что с Ритой. Они ползком добираются до её засады. — Чем? — спрашивает старшина, пытаясь сквозь прижатые к поясу руки и мешанину крови и рваной гимнастерки распознать рану. — Гранатой.. — сипло выдыхает Осянина и морщит лобик. Федот чертыхается и говорит быстро найти ткань. Комелькова мечется ровно также, как и противные мысли в её головке. — Да не шёлк! Льняное давай!.. — ругается он, когда она неловко подносит то, что нашла. — Нету... — А, леший! — метнулся к сидору, начал развязывать. Затянул, как на грех… — Немцы, — одними губами спросила Рита. — Где немцы? Малиновые губы стремительно бледнели, а у Женьки от ужаса холодело где-то внутри. Комелькова с секунду, растянувшуюся в декады, смотрела в теряющие живость серые глазки. Она что-то искала, пыталась удостовериться в чём-то хрупком, но действительно важном. А потом её взгляд изменился, и она, схватив автомат, кинулась берегу, уже не оглядываясь. °°° Стеклянные от слёз глаза высохли на ветру. Женя пела отчаянным звонким голоском, будоража застывшую тишь глуши. Слышался громкий топот нескольких немцев. Женька бежала, уже не думая о сбитой росе. Женька не расстраивалась. Она вообще никогда не расстраивалась. Она верила в себя и сейчас, уводя немцев от Осяниной, ни на мгновение не сомневалась, что все окончится благополучно. И для неё, и для Риты. Для них обеих. Она не попадала в ноты, просто горланила когда-то запомнившуюся песню. Реальность наступала с тяжёлыми шагами врага, а Комелькова с храбрым озорством думала, что всё это — нелепая игра. В казаки-разбойники. «Мы тут не в казаки-разбойники играем», — сказала младший сержант Осянина, удержав Женю рукой, когда та хотела броситься на подмогу старшине. «Да, наверное, всё-таки не в казаки-разбойники», — подумалось Жене, когда прошло детское удивление после первой пули, прошившей правый бок. Но ведь это так глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет… И она уже медленнее, волоча за собой тяжёлый автомат, спотыкалась о холмистую землю и о растыканные тут и там пеньки. На неё тихим укором взирали стальные, полные неизбывного мужества глаза. Они смотрели на неё чем-то знакомым, тем, что Женька искала всю жизнь, не зная, что именно ей нужно. Нет уж, она не потеряет! Пусть и потеряется сама... °°° На тихую глушь давным-давно опустились темные сумерки. Рита протерла кулачком сухие глаза и снова прищурилась, пытаясь взглядом выцепить фигуру немца на той стороне. Было холодно, потому что в таком положении, лёжа на камнях, Рита провела уже не один час. И оттого ещё сильнее хотелось спать. В такие моменты время совсем лениво перетекает из минуты в минуту, но бойцу требовалось упорно бодрствовать. За спиной послышались короткие шаги, и Осянина незамедлительно обернулась, нащупав лежащий тут же автомат. Впрочем, он, к счастью, не понадобился. Это была Женька Комелькова, аккуратной поступью приближавшаяся к посту Риты. — Почему не на своём месте? — спросила она, торопливо переводя взор с ярко-зелёных радужек на противоположный берег. — А товарищ старшина сказал, чтобы все спать ложились. Опасность невелика, и он сам дежурить останется, — шёпотом ответила Женя, присаживаясь на влажную от росы траву рядом с подругой. — Ясно, — устало вздохнула Осянина. — Я всё равно останусь. Вдруг и он задремает. С Женькиных уст слетел чуть более звонкий, чем положено, смешок. — Он может. Должно быть умаялся весь день перед нами оговариваться и смущаться-краснеть. Рита не смогла сдержать лёгкой усмешки. Такая теперь скользила по её серьёзному лицу намного чаще, чем до появления Жени. — Вот-вот, — смешливо вздохнула она и, повернув голову, опять попала в омут волшебных изумрудных глаз. Говорила Галка Четвертак, что Женька — чаровница, да и в ту первую их встречу Рита сразу отметила её неземную красоту. Она замечала мимоходом, как иногда на солнце отсвечивают бронзовые волны длинных волос, как лучи любовно играют бликами на её молочной коже. А в глаза, изнутри притягивающие дремучим лесом, Ритка не насмотрится никогда. Саму себя Рита считала самой обычной внешности, да никогда она и не гналась быть красоткой. Тем более после потери мужа, когда во время войны красивыми оставались только такие, как Комелькова. Русалки... — Красивая ты, Ритка, — вдруг произнесла Женя и схватила ошеломленную девушку за ладонь. Вынесла вердикт: — Холодная. — Никакая я не Ритка, Женька, — она ответно сжала девичью тонкую ладошку. Такую узкую, что казалось невозможным то, что она удерживает тяжеловесное оружие. Осянина чуть поморщилась, вспоминая, как Кирьянова постоянно звала её грубой "Ритухой". — Эх, Ритка, — мечтательно шептала Женька, горячими руками обвивая стан подруги. — Ритонька, Риточка... Люблю я тебя... Осянина снисходительно улыбнулась, млея в тёплых объятьях. Она тоже, кажется, любила. Только с Женькой была самой собой, только с ней знала, что что бы она не сказала — её поймут. — Женька... И подругу ведь можно любить, любить ещё как... °°° И пока Женькина песня не оборвалась в мгновение, она снова и снова восстанавливала в памяти, как затаив дыхание ловила редкие вздохи Риты в ту тихую ночь. Помнила, как короткие темные волосы щекотали подбородок. Тогда Ритка быстро уснула несмотря на все свои увещевания, и Женя любовно глядела на сомкнутые веки и губы, аккуратненький носик. Зловещая реальность настигла Женьку в упор пронзившими пулями. Она даже не успела осознать того. Засмеялась и попыталась схватить валяющийся камень, почему-то слишком тяжёлый. — Что, боитесь?.. — бесстрашно спрашивала она, глядя на немцев обезумело. Но камень упал вместе с её телом после очередной очереди. Потом долго немцы смотрели на ее и после смерти гордое и прекрасное лицо… °°° Живые Ритины зрачки бегали туда-сюда, от боли хотелось выть, но голос пропал. В горле пересохло, страшно хотелось пить, но нельзя. Рита это хорошо знала. Перед глазами наконец перестали шагать ели — Васков бережно опустил её на землю, на лапищи хвои. Федот спрятал ее под еловым выворотнем, забросал ветками и ушел. По тому времени еще стреляли, но вскоре все вдруг затихло, и Рита заплакала. Она знала Женьку, её буйный нрав и игривую, опасную смелость. Неосмысленную и такую безответственную. Плакала беззвучно, без вздохов, просто по лицу текли слезы: она поняла, что Женьки больше нет… Пока старшина нес её на руках, Осянина эхом слышала звонкий голос и незнакомую песню. Представляла себе словно наяву, как блестят безумством яркие изумруды, через несколько минут застывшие в своём озорстве навсегда. Бесполезно! Ах, как самонадеянно... Ведь рана у Риты была смертельная, и умирать она будет долго и трудно. И даже если бы Комелькова не уводила на себя немцев, она бы все равно погибла! А потом и слезы пропали. Отступили перед тем огромным, что стояло сейчас перед нею, с чем нужно было разобраться, к чему следовало подготовиться. Холодная черная бездна распахивалась у ее ног, и Рита мужественно и сурово смотрела в неё. Осянина не думала о себе, потому что все время размышляла о чем-то куда более важном, чем её жизнь длиной во всего лишь двадцать лет. Она думала о сыне, гадала, как переживёт он теперь войну, думала ранее об утерянном отряде из пяти девчат, думала о едва осязаемой победе, в которую, быть может, вложила хоть крошечную долю... Думала о Женьке Комельковой, которая недавним вечером отогрела её озябшие ладошки и сердце... Вскоре вернулся Васков. Разбросал ветки, молча сел рядом, обхватив раненую руку и покачиваясь. — Женя погибла? Он кивнул. Потом сказал: — Мешков наших нет. Ни мешков, ни винтовок. Либо с собой унесли, либо спрятали где. — Женя сразу… умерла? — Сразу, – сказал он, и она, почувствовав, что сказал он неправду, стиснула зубы. Рита понимающе слушала его пламенную тираду. У неё, как и у него, болело сердце. — Да… — Васков тяжело вздохнул, помолчал. — Ты полежи покуда, я вокруг погляжу. А то наткнутся — и концы нам, — он достал наган, зачем-то старательно обтер его рукавом. — Возьми. Два патрона, правда, осталось, но все-таки спокойнее с ним. — Погоди, — Рита глядела куда-то мимо его лица, в перекрытое ветвями небо. — Помнишь, на немцев я у разъезда наткнулась? Я тогда к маме в город бегала. Сыночек у меня там, три годика. Аликом зовут, Альбертом. Мама больна очень, долго не проживет, а отец мой без вести пропал. — Не тревожься, Рита. Понял я все. — Спасибо тебе, — она улыбнулась бесцветными губами. И Васков, кивнув, накрыл девушку еловыми лапами и быстро зашагал к речке. Осянина крепче сжала наган. Она знала, что с ней беспомощной на горбу Федот далеко не убежит, и они вдвоём падут от града пуль или от ножа. Мысли исчезли, прерывая шум долгожданной тишью. Сквозь ветви ели было видно голубое дневное небо и покачивающиеся верхушки деревьев. Такими были её глаза на солнце в погожие дни... Выстрел потонул в густых ветвях, а на девичьей щеке застыла одинокая слеза.