(Не)маленькие женщины

Великая Княжна Анна Леопольдовна. Анхен. Елизавета Катарина Кристина, принцесса Мекленбург-Шверинская. Сколько масок, сколько имён... Что из этого только настоящее? Даже ее внешность и характер казались небрежно сшитыми кусками. Потому что были абсолютно противоположны: кружево и грубая, колючая шерсть. Белая кожа с нежным розовым румянцем, чуть вьющиеся пшеничные волосы (чаще бывшие будто седыми из-за пудры), светлые зелёные глаза, пухлые губы, круглое лицо – и ко всему этому нежные палевые, голубоватые, розовые кружева, белый мужской камзол и синее перо на такой же треуголке шли удивительно! Её Высочество была истинная прелесть. А характер был непредполагаемый. Дикий: двор и составлявших его людей Анна не любила – иных ненавидя – и боялась, была необщительна, даже – замкнута. Смотрела угрюмо, поджимая губы. Общалась не больше, чем полагается по этикету. Не убегала с приёмов лишь только потому, что не хотела дальнейших нотаций. Все от неё что-то хотели. Главным образом – Наследника. И тетушка Анна Иоанновна, и её конюх Бирон, и все, и все другие – казалось, с нетерпением ждут только этого, да так сильно, что почти перестали видеть в ней, Анне, человека и стали видеть сосуд. И всегда Анна Леопольдовна вспоминала шëпот тётки при виде неё, из детской забавы усевшейся на трон: «Надежда». Но это так больно ранило душу! Она у неё всё равно была такая нежная... И тогда для Анхен нашёлся новый, самый лучший компаньон. Книги. Написанные на щебечущем французском толстые тома, так захватывающе рассказывающие о графах, принцессах, маркизах, рыцарях и простушках, а главное: о любви! О жаркой, страстной, роковой, испепеляющей, вечной и разрушенной. И ставшей такой нужной и самой Анне – чтоб пережить хоть крупицу того, о чём столько раз читано! От неё требовали всего, кроме того, что она действительно могла отдать. И такой человек, которому можно было отдать свою любовь без приказа, появился. Это он звал её – Анхен... Граф Мориц Линар, саксонский посланник. Сильный, высокий, красивый и притягательный, с голубыми, как лёд Невы зимой, глазами – а вокруг зрачков еще светлее – с ядовитой усмешкой тонких губ, змея и дьявол, учтивый достаточно для того, чтоб можно было домыслить личное расположение, но ни к кому больше положенного не обращающий. Его готовы были любить все женщины, а он полюбил Анхен. Внутренний голос робко шептал, что это может быть только игра, но Анна не желала его слушать, потому что её uradel* был, конечно, не такой. Он был такой нежный, он так заглядывал ей в глаза, – что сердце сжималось и болезненно разжималось снова, а уж когда брал её за подбородок – неслыханная, непозволительная, утаенная дерзость! – но приятнейшая. Какие нежные слова он шептал... Кажется, он был единственный, кто не видел в Анне сосуд, а видел просто девочку, которая так хотела любви. Кажется, он был единственным, кто жалел её. Но всё хорошее когда-то кончится, а если и не кончится – то оборвут. Его отослали – и что-то внутри хрустнуло, пошло трещинами, сломалось и умерло. После этого ей перестало хотеться: и раньше-то хотелось немного, а сейчас – ничего. Совсем. Только книг, но и того хотелось не так, как раньше. Не трогали и взывания к совести: ни теперь уже бывшей воспитательницы госпожи Адеркас, которой здорово тогда досталось, ни государыни Анны. Пощëчину вместе с рычащим «Ах ты др-р-рянь такая!» Анхен просто вытерпела, пропустила через себя, но тут же выпустила. Внутри ей было больнее, чем снаружи. – Жених у тебя есть, лучше б ты с ним...! Да только какой это был жених? Да, высокий. Но нескладный. Да, добрый. Но такой робкий, пугливый, чего-то стесняющийся. Бегающие водянистые глаза навыкате, потрëпаный парик, костюм, откровенно короткий долговязому Антону – всё вызвало в Анне брезгливость. На обручении она рыдала: неужто ей теперь с ним – всю жизнь? И это осознание было тяжелее всего: теперь и в любви она окончательно несвободна. ...И при венчании пламя свечи отражается во всегдашних испуганных глазах его. Овечка. Лань. Совсем не то, что граф. А Анна плакала: пусть все видят. Может, устыдятся от того, что сделали ожидания? Может, стыдно станет? Но никто не понял её горя. Или поняли все, но посчитали за уже непоправимое? Как теперь узнать... Обязанность родить наследника становилась всё ближе. Расквиталась она с ней через год. Увидев, оправившись, впервые своего новорожденного сына Иоанна, она подумала, что теперь – никогда не будет одинока. Рядом всегда будет родное – кажется, даже похожее на неё существо! С неё сняли одну маленькую узду – кажется, даже тетушка смягчилась. А потом и вовсе умерла, и Анна вздохнула свободно, а выдохнуть уже не смогла – Бирон отлично, не прекословя, исполнил волю Анны Иоанновны и даже – переисполнил, почувствовав себя всамделишным королём. Оскорбления, унижение, даже угроза арестом – чем только не чурался теперь регент Эрнст Иоганн Бирон. Ей от оскорблений больно было, неприятно, но она была не в силах сделать что-то – нужна была сила извне, которая вложит в руку меч. И такая сила нашлась – Миних помог ей перешагнуть через Бирона, спустить его с трона. Именно тогда ей пришлось самой пробудиться от сна – раньше сладостного, теперь – тяжёлого и мучительного. Никогда униженно не просившей – жалиться гвардейцам. С брезгливостью – как от жука или мухи – целовавшей собственного мужа, целоваться с ними. Но Анна приобрела для себя волю: теперь она могла нежиться вдоволь. Снова забраться в свою уютную, тëплую, покойную норку – будар, спальню ли... Когда-то так желанная, жизнетворная свобода оказалась нужна только для собственного маленького удовольствия. Она снова окунулась в розовое море французских романов, успокаивающего, медитативного отпарывания золотых позументов, неспешных тихих разговоров, лëгкой, ни к чему не обязывающей игры в карты. И была ещё милая Юлиана, показавшая, что и женские ласки не хуже мужских. Да и граф Линар не был больше так нужен, – все чувства ко всем отшибло. Его присутствие было очень приятно, но не более. А Юлиана, в сущности, нужна была только для того, чтобы напоминать: ты, Анхен, можешь любить. Плохо, слабенько, но ты ещё жива и можешь. А государство? Государство – было призрак, что-то существующее на границе реальности, само по себе, казалось, Аннино участие было не нужно и даже вредно. Только и оставалось – вздохнуть: ах, скорее бы вырос Иоанн и взял своё... И за мутной, мешающей видеть надеждой она не увидела того, что делала сестрица Елизавета, как медленно, но неуклонно подступала она к трону. По сердечной мягкости, потому, что страшно было снова пробуждаться от сна – не захотела увидеть... Но проснуться пришлось. – Сестра, пора вставать! – сама не веря ушам своим, приказала Елисавет. Анна только вздохнула: «Мы пропали...». Ничего сделать было нельзя. Она снова несвободна. Время истекло, птичка, хозяину надоело твоё пение, пора возвращаться в клетку. А дальше было тягостное, безрадостное существование, от которого не можешь проснуться. Без сына. Без Юлианы. Без карт. Безо всякой радости... Раненбург, Дюнамюнд, Холмогоры – одинаково серые и неуютные... Только рождавшиеся один за другим дети – от нелюбимого Антона – и тут пришлось покориться чужой воле, Вышней воле – ещё теплили в Анне жизнь. И они же её и отобрали. Пожалев ли мать? Принц Алексей пришёл в мир и проводил в мир лучший свою mutter. Спи спокойно, милая Анхен. Пусть сон будет тебе Раем.