мяуче-капризно

Велика вероятность, что Рацио прозябает с Хохо, потому что лучше уж облезлая полудохлая синица в руках, чем журавль в небе. Потому что лучше быть для неё прекрасным, деспотичным и неповторимым. Потому что Хохо от него плавится, принимая нужные ему изгибы. Он гнетёт её своим авторитетом, подпитывая свои комплексы. Он её к своим рукам прибрал, нарёк (проклял) своей, откалывает от неё кусочки, чтобы придать форме совершенный вид, экая извращённая история о Пигмалионе, только — кто из них Галатея? Ах, Рацио хамоват, для него всё люди будто бы ничтожества, но для Авантюрина он дорогой коллега, хотя истина где-то между. Рацио надрывается не из любви к ближнему, не ради высокой морали, он шею себе свернёт ради абстрактной идеальности, — Хохо изъян — он великий иллюзионист, и идея эта его захватила полностью. Хохо с малодушием ведёт неравный бой. Она глотку готова себе разорвать когтями, если потребуется, если её долг того потребует. Она бесконечно храбрее Рацио, но никто ей этого не скажет. Рацио толкается в неё по своему бережно, но молча, она тихо всхлипывает, сжимает простыни, рвёт простыни когтями- Она всеми силами старается быть тихой, как Рацио, чтобы звук влажных шлепков ничего не перекрывало, чтобы Рацио продолжал вдалбливаться в её спину. Волосы Хохо пахнут благовониями, сандаловым деревом и белым шалфеем, и он никогда не признается, что это приятно и немного возбуждает. Его возбуждают её несдержанные всхлипы. Он её даже не трогает. Он почему-то не смеет к ней прикасается именно что ладонями, хотя их близость во всеобщем понимании считается довольно интимной. И Рацио замедляется, собирается с силами, чтобы сжать её сосок и спровоцировать быструю реакцию — Хохо мяукает и высовывает язык, шумя охотнее и отзывчивее, потому что между ног уже не только боль, но и жаркое набухание клитора. И его нос утыкается ей в макушку, он не перестаёт покручивать её сосок, оттягивая и чуть сжимая, и Хохо выгибается и поддаётся его толчкам, мяуче постанывая, мякая и предаваясь попросту животной похоти, которая Рацио противна, но не от всего сердца. Хохо шумно дышит ртом, по-собачьи, с вытянутым языком. Это отвратительно. Рацио всецело это понимает, кривится от откровенных хлюпающих звуков, но стоит у него крепче. Он чуть дрожит, когда Хохо, такая открытая и уязвимая, прижимается к нему, ласкается, гладится головой, теряясь от непривычного ощущения, и то, что Хохо подрагивает от удовольствия, удивительно пьянит. Ирония, что все его попытки дрочить в ванне на античное тело, стерильно идеальное по пропорциям, не увенчались успехом. Ему стыдно за свой вялый член, за долгий путь к кульминации состоящий из нервной дрочки, и за неохотный кратковременный оргазм. Хохо угловатая, и коленки её все в ссадинах и царапинах. У неё на теле рубцы от акне на плечах, беспорядочные родинки и цыплячьи кривые ноги. Ему должно быть от этого противно, он не должен так течь. Он не должен зарываться в её волосы носом, пытаясь сдержать стоящий в горле стон. Сладко, сладко, сладко, сладко — толкаться в неё с новой силой и ощущать, как она сжимается. Он замедляется, оттягивает оргазм, как может, прижимает её своим телом к кровати, и она вновь мило мяукает. Она выгибается, насаживается сама, и Рацио глухо стонет, выгибаясь в ответ в подобие ей. Хохо поворачивает к нему голову, и он впервые видит её лицо во время секса, у неё в глазах будто сердечки. Из уголка рта капает слюна. Отвратительно. Она совершенно не красивая, не как те женщины, что Рацио представлял перед собой в ванной. Её лицо не мраморная маска, у неё не постный приоткрытый ротик с пухлыми губками, и стоны у неё не звучные, но и у него не жезл, и вставляет он не в сладкую дырочку. Рацио шумно сглатывает тёплую слюну и неуверенно прикасается холодными пальцами к её клитору. Он не ухищряется, а лишь поспешно трёт его средним пальцем грубо. У Хохо колет болью между ног, но она покорно постанывает. Ей так не хочется его разочаровать. Сначала она притворяется, постанывая тихо и неуверенно, затем чувствует позывы вовсе не возбуждающие, но слишком смущается, чтобы портить момент. Рацио впервые с ней так нежен. Она обязана дотерпеть. Но стимуляция приводит к логичному концу. Она кончает с всхлипом и писается ему на руку. Первая эмоция — омерзение. Рацио думает, что это ужасно, ужасно негигиенично, а Хохо кажется, что Рацио с ней уже никогда не заговорит, она взяла и расплакалась, разревелась в слёзы и в сопли. — Что не так? — спрашивает Рацио, останавливаясь и не зная, куда деть мокрую руку. — И-звиняй... п-по-жажа-ста... — мямлит Хохо, краснея и пряча лицо в простыни. "Неужели, — думает Рацио, — я опять довёл её до слёз?" Ах, Рацио вовсе не хочется быть плохим. Он деспот по натуре, не по выбору. Он смотрит на неё довольно долго, отмечая каждую неровную деталь, желая вправить ей кости, как надо прямо так, на живое без анестезии. Чтобы Хохо хоть как-то под ним извивалась. Ему правда не хочется быть жестоким, он действительно знает, как лучше. Хохо отводит глаза. Она не может выдержать его пристального внимания. Не может она унять дрожь в коленях. Рацио не знает, как её назвать, потому что для хрусталя она слишком уродлива, хоть и такая же хрупкая на вид, а иных сравнений у него в голове и не находится. Он всё же не романтик. Хохо зажимается, и Рацио не выдерживает — он валит её на кровать резким движением, раздвигает ей ноги и отдаёт тёплым дыханием клитор. И Хохо об него потирается. Вдох. Рацио неуверенно отстраняется, видя лицо Хохо до одури возбуждённое, сопливое, обычно от поедания острого и горячего, но в этот раз вовсе не глупое. — Р-рацио... можешь... ну... сделать это? Ты ведь хотел... Он хотел и хочет, но отзывчивость его почему-то пугает. — Пожалуйста, Рацио, сделай это... Хохо ужасается своей разговорчивости. Она чуть ли не хнычет, она потирается о простыни, охваченная первобытным желанием. Ей бы хотелось, чтобы Рацио кончил внутрь, чтобы обкончал её всю, но он не снимет презерватив, нет, ему противна его собственная сперма. Хохо поджимает губы. Она бы ему отсосала. Неумело, кусаче, всего облевала, заляпала соплями, но — отсосала. Лишь попробовать его сперму на вкус. Какое-то время царит молчание. Рацио медлит. Он поэтому не хочет смотреть на её лицо, поэтому у них всегда одно поза — Хохо-мордой-вниз, будто она имеет над ним власть, хотя здесь он власть, он дающий. Рацио оглядывает свои обоссаные простыни, кривится, трёт переносицу устало, и к нему постепенно возвращается рассудок. Хохо скулит. — Хорошо, — Рацио позволяет ей, проявляет милость, ведь он такой хороший, прекрасно понимая, что Хохо этого не оценит. Хохо действительно не ценит, но распоряжается его позволением на полную. Она валит его на кровать, на чистое место, нависая и обдавая его шею горячим дыханием. Она не останавливает. Хохо садится ему на лицо. Этого Рацио не ожидал. Его аналитический ум не смог предположить подобное развитие событий, потому что это поведение Хохо аномалия. Она хочет его до безумия. А Рацио слишком тщеславен, чтобы признать, что рассчитывал он на иное. Рацио сжимает её бёдра до побеления костяшек, он лишет её складки, касается носом клитора и вдыхает странно-приятный запах, и солоноватость на губах в его мозге прочно ассоциируется с ней. Хохо сжимает его голову бёдрами, пусть недостаточно сильно, чтобы причинить ощутимую боль. Она насаживается на него, трётся, подскакивает, и Рацио почти задыхается. Он инстинктивно сжимает ладони на её коже, оставляя синяки, но Хохо ничего не чувствует, кроме жара между ног. У Хохо сносит крышу. Рацио кашляет и давится, но не отшвыривает её. Ему нравится — слизывать её солёную смазку, тонуть в ней, кружить себе голову нехваткой воздуха в её складках. И сейчас, лизая её клитор, он ощущает, что то, как она сжимает его бёдрами, довольно больно и душительно. Он под ней задыхается и тихо стонет. И у него в голове шальная мысль о том, как идеально бы её когтистые пальцы сжимались на его шее. Она судорожно дрожит и выгибается, постанывая особенно громко, снова кончая и снова писаясь уже на его лицо, впиваясь когтями в его плечи до крови. Хохо обмякает медленно, тихо постанывая-мяукая, отползая от него и бормоча извинения. Она оставляет его с текущим крепко стоящем членом, и смущённо набрасывает на угловатые плечи свою кофту, не смея смотреть на него, не смея больше произнести ни слова. Рацио отплёвывается, сдерживая тошноту, вытирая простынями лицо, он дрожит и говорит ей короткое: — Пошла вон.