Лотос для тирана

С самого утра на улицах Безночного Города шумно и весело. Разговоры людей тонули в гуле из счастливого смеха, криков торговцев и свадебной музыки: сегодня женился сам Верховный Заклинатель. В честь столь радостного и значимого события был объявлен фестиваль. Вероятно, в данный день лишь одного человека обошёл этот праздник жизни. Цзян Чэн хмуро смотрел на свои руки, исцарапанные им же в приступе бессильной злости. Он ощущал радость народа, что болезненно скреблась в его груди, разрывая душу. Гнев заполнял разум. Почему его горе обратилось счастьем для других? Разве было это справедливо? Разве честно по отношению к нему? Горечь и обида смешались с злостью и негодованием, хочется сломать паланкин изнутри, разорвать красные одежды, сбежать… . Да что угодно! Что угодно, лишь бы не быть здесь, не выходить замуж за тирана! Изуродовать себе лицо так сильно, что лишь при виде его от него отказались. Притвориться сумасшедшим, чтобы свадьбу отменили. Цзян Чэн впивается ногтями в ладонь, проводит ими по покрасневшей коже, до боли, до первой крови. Алая капля стекает вниз, теряясь в больших рукавах. Не стоит думать, как бы сорвать свадьбу, нельзя потворствовать себе пустыми иллюзиями. Никак нельзя. Цзян Чэн думает о матушке, о Цзян Фэнмяне, о сестре с братом. Клеймо позора и них повиснет мёртвым грузом. Матушка окончательно разочаруется в нём, всю жизнь ему останется слушать её упрёки, и она ведь права будет. Пересуды за спиной и слухи не утихнут. При таком раскладе родная пристань станет таким же адом, как его новый дом. Под музыку и дробь барабанов, в свадебном паланкине Цзян Чэн направлялся к Знойному Дворцу. «Алый паланкин бежит, В нём невестушка сидит. Под покровом слёзы льёт И улыбка не мелькнёт» Так кстати вспомнившийся детский стишок вызывает горькую улыбку. Гул голосов постепенно становится тише, барабанный марш замолкает и паланкин останавливается. Цзян Чэн замирает, даже руки свои прекращает истязать. Что… что ему делать? Надо выйти. Пройти к Храму Предков. Совершить три поклона. Надо. Цзян Чэн не может даже руку поднять. Не хочет. Страшно переступить этот порог. Неожиданно занавес паланкина был отодвинут чужой рукой. Глубоко вздохнув, Цзян Чэн медленно поворачивает голову в сторону, встречаясь со снисходительным взглядом рубиновых глаз. Сердце заходится в бешеном ритме. — Неужели я настолько страшен, что мой дорогой жених даже не может решиться выйти? — Голос у Вэнь Жоханя низкий, глубокий, насмешливый, пробивающий до самых костей. — От сына Пурпурной Паучихи я ожидал большей выдержки. Цзян Чэн сглатывает, пальцы нервно подрагивают, но он не смеет отвести взгляда. Не после таких слов. Он проклинает свою слабость, своё замешательство, ударить бы себя, да место не подходящее. Цзян Чэн понимает, что нет смысла храбриться, его трусость уже увидели, он уже произвёл жалкое впечатление своим неподобающим поведением, уже оскорбил Верховного Заклинателя. Но всё равно задирает голову так, будто и не страшно ему вовсе, продолжает упрямо смотреть прямо в глаза, хоть и хочется отвести взгляд и спрятать под опущенными веками. Вэнь Жохань протягивает ему руку в приглашающем жесте. Цзян Чэн сверлит её потяжелевшим взглядом и со вздохом вкладывает свою ладонь в его. На ранки не обращают внимания. — Опусти вуаль. Цзян Чэн, резко опомнившись, делает то, что велит ему Владыка. Из-под вуали не видно ничего, красная пелена накрывает глаза. Вэнь Жохань держит его за руку крепко, почти что до боли. Он заставляет опереться на себя и ведёт к Храму Предков. Страх перед Вэнь Жоханем отступает вглубь сознания, заместо приходит страх споткнуться и упасть, опозорив себя окончательно. Однако Верховный заклинатель ступает неспешно, не торопит, позволяя подстроиться под свой шаг. В Храме Предков тихо. Здесь не слышен мерзкий радостный гул из голосов и музыки, и Цзян Чэн позволяет себе прикрыть глаза, наслаждаясь мигом тишины и покоя. Спокойствие длится совсем недолго: Вэнь Жохань, увидев заминку Цзян Чэна, тут же подталкивает его вперёд, к табличкам с именами. Они становятся на колени почти что одновременно, и первый поклон совершают так же — почти одновременно, Цзян Чэн лишь на секунду отставал от Вэнь Жоханя. После второго поклона Вэнь Жохань неожиданно спрашивает: — Чего ты боишься? Цзян Чэн вздрогнул и затих, он совсем не знал, что должен ответить. Ответить правду? Сказать, что боится его и их совместного будущего? Оскорбит Верховного Заклинателя. Промолчать, или же сказать, что просто разволновался? Обманет Верховного Заклинателя, тем самым оскорбит его. Какой вариант ни выбери — всё плохо. — Ты боишься меня. — Устав ждать ответа, Вэнь Жохань отвечает сам себе. — Небезосновательно конечно, — хмыкает он, — но не стоит. Ты мне нравишься. Делать больно не буду. Однако надеюсь, ты понимаешь, что выполнение супружеского долга обязательно? Не уверенный в своём голосе, Цзян Чэн лишь сдавленно кивает. Как хорошо, что под плотной тканью не видно его поджатых губ и слезящихся глаз. Юный омега умер бы со стыда, если бы кто-то увидел его в таком состоянии. Необходимо было немедленно успокоиться. А то, что было той ночью… что ж, было и было, о прошлом не беспокоятся. Цзян Чэн глубоко вдыхает и выдыхает, как матушка учила, в попытке успокоиться. После третьего поклона Владыка снимает с него вуаль. Успевшие покраснеть глаза не спрятать, но Цзян Чэн смог совладать со своими эмоциями. По крайней мере, он перестал выглядеть, как испуганный щенок. *** В банкетном зале душно. Цзян Чэн припал к одной чарке вина, пытаясь растянуть её до конца церемонии. От запаха еды тошнило, руки мелко тряслись, и Цзян Чэн предпочёл прятать их под длинными рукавами. Музыку и разговоры гостей заглушает неровный стук собственного сердца и звон в ушах. Дым от благовоний кружит голову. Цзян Чэн будто и не здесь находился, утопал в своих мыслях, в своём страхе, не смел поднять глаз — боялся увидеть хмурый взгляд матери и безразличный отца. Интересно, если бы не правила приличия, пришёл бы он? Цзян Чэн старательно не замечает Вэнь Жоханя, то и дело поглаживающего тыльную сторону его ладони. Цзян Чэн старается не смотреть в сторону Вэнь Сюя и Вэнь Чао. Сыновья, что выглядят взрослее и старше собственного отца. Отец, который на фоне своих сыновей выглядит юным господином. Что-то неправильное в этом было, неестественное. Стоило Цзян Чэну увидеть этих троих вместе, в его груди острым ядом расползалась тревога. Однако же, моложавый облик Вэнь Жоханя не мог скрыть его взгляда. Пустого, безразличного ко всему и лишённого любой человечности. Цзян Чэн думает обо всём и сразу, размышления о Вэнь Жохане и его сыновьях плавно переходят к размышлениям о Цзинь Цзысюане. Если бы не «вмешательство» Владыки, то, скорее всего, его свадьба была бы с этим павлином. Цзян Чэна воротит от мысли, что при любом раскладе для своих родителей он остался бы разменной монетой. *** Праздничный пир заканчивается, а вечер лишь начинается. Дать клятву верности легче, чем исполнить супружеский долг. Цзян Чэн старается дышать и успокоить себя, повторяя про себя успокаивающие сутры, но ни одна из них не помогает. В голове голос Юй Цзыюань обвиняет его в слабости и велит немедля взять себя в руки. Цзян Чэн мысленно даёт себе оплеуху и к уничижительным комментариям матери добавляет свои собственные. Действительно ведь, чего это он трясётся, словно его на казнь ведут, а не к супружескому ложу. Все через это проходят. Это — долг перед кланом. Нет в этом ничего страшного, нечего здесь бояться! Нет, ведь? Цзян Чэн краем глаза смотрит на спокойного Вэнь Жоханя, ждущего его в постели. Пока Цзян Чэн медлил и как мог оттягивал неизбежное, Вэнь Жохань успел полностью раздеться и распустить волосы и теперь терпеливо ждал своего юного супруга. Смотря на него, Цзян Чэн вспоминал ту ночь. Не мог не вспоминать. Как его взяли силой, насколько грубо и больно это было, сковавший всё тело животный ужас. Унижение. Как стыдно было потом смотреть в глаза разочарованным родителям, как унизительно в собственном доме не сметь поднять головы и слышать презрительные перешёптывания старейшин и слуг. От жалостливых взглядов Цзян Яньли и Вэй Усяня лишь тошнило. Цзян Чэн горько усмехается сам себе. Как оказалось после, тошнило вовсе не поэтому. Вэнь Жохань сказал, что ему нечего бояться, но Цзян Чэн не верил. Не после этого ада. Постель очень мягкая, а шёлк приятно ощущается на коже. Цзян Чэн лежит зажмурив глаза, он не мог смотреть на Владыку. Вэнь Жохань целует жадно и властно, но в отличие той ночи, ему не приходиться удерживать брыкающуюся жертву, а потому можно было бы сказать, что целует он почти что нежно. И, кажется, он совсем не против того, что его партнёр проявляет абсолютное безучастие. Владыка просто брал то, что ему причитается теперь уже по праву. Тепло поцеловав, оставленную ещё тогда, метку на шее, Вэнь Жохань отстраняется. Судя по звукам, отходит он совсем недалеко. Приоткрыв глаза, Цзян Чэн видит, как Владыка натирает руки сладко пахнущим маслом. Несмотря на приятный запах, оно не вызывает ничего, кроме омерзения. — Перевернись. Цзян Чэн послушно переворачивается и подгибает под себя ноги. Он чувствует, как его лицо, уши и даже шея отвратительно краснеют из-за этой унизительной позы. Владыке так нравиться упиваться чужой беспомощностью? Мало ему его собственных подчинённых? Почему Цзян Чэн? Почему именно он? Чем он так провинился? Злые слёзы подступают к глазам. Цзян Чэн промаргивается и прикусывает губу: и так уже на две жизни вперёд опозорился, не хватало ему ещё тут разрыдаться. Стоит думать о другом, абстрагироваться от происходящего. Однако, кое-как выровнятое дыхание срывается, стоило Вэнь Жоханю пальцем надавить на анус. Облитый маслом, он легко проникает внутрь. Цзян Чэн, не отдавая себе отчёта, пытается уйти от неприятного прикосновения, но его сразу же грубо останавливают. Цзян Чэна пробивает крупная дрожь. Сдерживаемая до того паника вырывается наружу. Что если Вэнь Жохань всё же сорвётся? Он не был особо-то снисходителен, когда брал его в первый раз. С чего бы ему сейчас щадить его? Снова боль, снова унижение, снова… — Ваньинь? Ваньинь! Вэнь Жохань встряхивает его, чтобы привести в чувство, но делает лишь хуже. Цзян Чэн всхлипывает, руки и ноги совсем перестают держать, и он обмякает на кровати. Дышать трудно, воздуха не хватает и голова кружится, болит. Цзян Чэн до побелевших костяшек сжимает простыни, рот приоткрывается в попытке схватить хоть немного спасительного воздуха, но вдохнуть не получается: лёгкие будто отказываются нормально работать. Цзян Чэна приподнимают и усаживают в вертикальном положении. Судя по ощущениям, его опирают на стену. Прохладная, ещё не успевшая нагреться, стена приятно холодит кожу. Цзян Чэн хватается за это ощущение, лишь бы не потерять контроль над собой окончательно. Пелена с глаз немного спадает, позволяя Цзян Чэну увидеть сидящего напротив Вэнь Жоханя. Он протягивает свою руку, хватая за запястье. Вырваться бы, да сил нет, жалкую попытку даже не замечают. Поток чужой, тёплой ци вливается в Цзян Чэна, успокаивая и окончательно приводя в чувство. Стоило сердцу успокоиться, а разуму проясниться, как Цзян Чэна тут же змеёй обвивает стыд. Наверное, никто и никогда не позорился в жизни столько раз, сколько Цзян Чэн за этот день. Хочется завыть в отчаянии, да стукнуть себя хорошенько. Желательно насмерть. Если бы только Вэнь Жоханя рядом не было. — Прощу прощения у Владыки, моё поведение недостойно… — Вэнь Жохань жестом приказывает остановиться, и Цзян Чэн замолкает. Под задумчивым взглядом Вэнь Жоханя впору бы напрячься, но Цзян Чэн до странного спокоен. Вэнь Жохань всё ещё продолжает вливать в него свою ци. Цзян Чэн чувствует, как она течёт по меридианам, заполняя и вытесняя его собственную, родную ци. Что-то исчезает в нём, что-то важное, что-то, что Цзян Чэн уже не в силах понять и, в общем-то, понимать больше не хочет. Очистивший было разум вновь застилает туман. На этот раз приятный, в нём нет тревог, только приятное спокойствие. Вэнь Жохань удовлетворённо наблюдал, как расширяются зрачки его супруга. Когда Вэнь Жохань целует его вновь, Цзян Чэн с охотой отвечает… *** При пробуждении Цзян Чэн чувствовал себя странно. Из него будто вырвали что-то, а что именно он не знал. Прошедшей ночью, утонув в ласках Вэнь Жоханя, Цзян Чэн не обратил на это внимание, но сейчас чувство одиночества и пустоты тоскливо скребло по груди. Цзян Чэн чувствовал себя так, будто лишился кого-то очень близкого для себя. Были ли в последнее время вести о смертях в Пристани Лотоса? Может, что-то случилось, а он и не помнил. А Пристань Лотоса это что? Цзян Чэн хмурится и встряхивает головой. Что за дурость в его мыслях сегодня? Пристань Лотоса — его дом, он там родился. Голова начинает гудеть, а в груди неприятно ноет. Какая-то неправильная эта мысль. Цзян Чэн всё повторял её себе, но никак не мог избавиться от этого тянущего чувства в груди. Лишь когда Цзян Чэн сформировал свою мысль, как «Пристань Лотоса мой бывший дом» — гул в голове прекратился. Но если Пристань Лотоса больше не его дом, то что тогда? Безночный город? Знойный дворец, в котором он сейчас находился? Вероятно, да. В конце концов, теперь он часть клана Вэнь. Ох, верно. Часть клана Вэнь. Муж Вэнь Жоханя, Верховного Заклинателя. Цзян Чэн потёр виски, в попытке хоть как-то успокоить роем жужжащие мысли. Его свадьба, переезд в Знойный дворец, новый статус. Всё слишком быстро случилось и осознание всего произошедшего настигло лишь сейчас. Что со всем этим делать, Цзян Чэн не знал. Что делать с возникшим ощущением одиночества и пустоты он тоже не знал.